Долог был твой путь домой. Роман о сэре Гае Гизборне. Часть первая.Глава третья.
***
Помощи ждать или биться?
Зыбок мох под ногами.
Ржавая вонь болота
Спокойней запаха стали?
Каждый шаг - иная судьба.
Что ж, служба у аббата Гизборна вполне устраивала. Как и жалованье, которое скупердяй Хьюго пообещал, кривя тонкогубый рот. Собственно, к аббату удалось достаточно легко приспособиться - он, как и сам Гизборн, не шибко жаловал общество. Поэтому аббат и его лесничий прекрасно уживались - они попросту мало виделись.
А службу свою сэр рыцарь нес исправно и с толком. Под его началом заметно подтянулись солдаты, любезно одолженные Хьюго братом - шерифом Ноттингемским - для охраны монастырских угодий. И браконьеров в лесу стало заметно меньше: Гизборн был безжалостен, скор на расправу и к обязанностям своим относился всерьёз, что довольно скоро дошло до всех окрестных поселян. Несколько человек были брошены в ямы, нескольким на месте отрублены руки - вот и вся недолга. После чего мало осталось охотников портить настроение аббату Хьюго. Примерно за полтора месяца установился почти идеальный порядок, так что можно было б и отдохнуть, подумал восемнадцатилетний рыцарь неким сентябрьским утром. Не тут-то было...
Именно в этот день добрался до него гонец от матери. Не было печали - сэр Эдмунд решил отойти в мир иной, и на день отъезда гонца уже соборовался. И совсем не вставал с постели. Придется ехать.
- Мой господин аббат. Я вынужден просить вас об отпуске - я получил вести из дому. Мое присутствие в маноре необходимо...
- Что, сэр рыцарь, ваш отец так плох? Не очень-то мне хочется отпускать вас, всего через полтора месяца после начала службы... Но, раз того требует ваш сыновний долг, мой долг служителя Господа нашего Иисуса Христа и вашего господина приказывает мне отпустить вас, конечно же. И благословить. Преклоните колено, сын мой...
Гизборн не был особо религиозен и не испытывал по отношению к аббату Хьюго священного трепета. "Еще один папаша выискался, - с мрачной насмешкой над собой подумал рыцарь. - На мою голову..." Но колено преклонил и благословение принял. А также принял двоих солдат в качестве эскорта, каковых аббат милостиво отрядил сопровождать его. И рыцарь постарался не услышать, что, мол, отпускать мальчишку одного через полстраны было бы слишком расточительно и неблагоразумно. И что неплохо было бы ему, мальчишке, обзавестись наконец слугой или оруженосцем, как ему по рангу и положено...
К полудню того же дня Гизборн, двое арбалетчиков и гонец из манора - конюх, на самом-то деле, - верхами двинулись на север.
***
Сколько ж лет Гизборн не был дома? Всяко больше семи... Не особенно хотелось точно припоминать, да и ехать не особенно хотелось. Но надо. Это - долг, который придется отдать, хотя б потому, что Эдмунд всеми на свете считался его отцом. Стало быть, следовало чувствовать приличествующую случаю скорбь. Не слишком получалось, со скорбью-то, Гизборн был больше обеспокоен тем, сколько времени надо будет провести в маноре и как вообще там себя вести. Совершенно никаких предположений на эту тему он не имел. И поэтому, поразмышляв, решил положиться на судьбу - чего зря тревожиться? Правда, настроение его, несмотря на принятое решение, отнюдь не улучшилось. И двое арбалетчиков, отряженные аббатом для порядка, это прекрасно ощущали. Как и конюх-гонец. На привалах сэр рыцарь мрачно молчал, на дороге грозно рявкал по любому поводу. Что же, говорили между собой потихоньку арбалетчики Мэтт и Гарри, господин лесничий едет к умирающему отцу, не с чего ему веселиться-то.
На пятый день наконец пошли знакомые Гизборну места. И заметно похолодало, по утрам на лужах был лед, а на листьях - пушистый слой инея. В полдень въехали в Крэйнхилл - деревеньку, которая скоро могла стать его собственной. Народу на улице посреди примерно двадцати домов было не видно, что выглядело странно - не каждый день здесь разъезжают вооруженные люди. И тихо было так, как не должно бы - слишком уж тихо. Даже дымок не вился над соломенными крышами, словно люди бросили дома. Ни свиней в лужах, ни кур в грязи придорожной... Да и староста деревенский отчего-то не появлялся. А должен бы...
Ладно, на поклоны и приветствия Гизборн и не рассчитывал. Ехал себе потихоньку, двое арбалетчиков и материн гонец трусили в арьергарде.
Внезапно из дверей крошечного домишка чуть не под ноги вороному кинулась седая растрепанная женщина. Гизборн натянул поводья, а старуха ухватилась за стремя, запрокинула к нему безумное, покрытое грязными разводами от слез лицо и взвыла:
- Спасите! Спасите нас, господин...
Рыцарь скривил рот - он совершенно не переносил полоумных, а тут, похоже, был именно такой случай. Тем временем тетка обеими руками выдрала клок волос со своей головы, заголосила совсем уж по-звериному и повалилась на колени в стылую грязь дороги, прямо под копыта вороному. Гизборн оторопел.
- Что ты кричишь, женщина? И где староста, где вообще все ваши мужчины?!
Но старуха продолжала бессвязно всхлипывать у копыт коня и добиться от нее чего-то внятного так и не удалось. Позади рыцаря остановились подъехавшие арбалетчики, а из домов показались наконец люди, но очень мало и большей частью совсем дряхлые. К рыдающей женщине подскочил рыжий мальчишка и попытался ее поднять. Кряжистый старик в кожаном фартуке, похоже, кузнец, поспешил, кряхтя, мальчишке на помощь.
- Да что здесь творится, дьявол вас возьми?! Подойдите, вы! Я - сэр Гай Гизборн, сын сэра Эдмунда, вашего лорда. Отвечайте, что происходит!
Казалось, именно зычный голос рыцаря заставил эти странно неживые тени крестьян начать шевелиться. Кольцо стариков обступило четверых всадников. Вперед протолкался тот, что помогал поднимать женщину. Выглядел он более здраво, чем все остальные. Руки у него были большие, черные от въевшейся сажи, видно, и вправду, местный кузнец.
- Так ты, мой лорд, наш молодой хозяин? Видать, сам Господь услышал нас... - старик помолчал и обыденно, тихо произнес такое, от чего рыцарь порадовался, что ничего не ел утром - Прокаженные тут у нас, молодой господин.
За спиной Гизборна сдавленно охнул кто-то из арбалетчиков. А самого его начала накрывать плотная мгла ужаса, тихого, отчаянного, такого же безнадежного, как продолжающийся плач окруживших его стариков. Лишь однажды, в Нормандии, он видел, что способен сделать с людьми Гнев Господень, называемый лепрой. И сейчас в памяти всплыли и трупный смрад заживо гниющих тел, и паника жителей того городишки, с улиц которого буквально за секунды при виде медленно бредущей цепочки прокаженных исчезли жители, и тихое звяканье колокольчиков на культях замотанных в тряпки безлицых чудищ, не принадлежащих более к миру живых. Рыцаря пробрала дрожь - от проказы не спасали ни молитвы, ни снадобья, ничто на свете. Это была неминуемая смерть...
А старый кузнец продолжил:
- С неделю назад вот тут, посреди улицы, объявился прокаженный. Как на духу скажу - никого страшней в жизни своей не встречал... Встал посреди улицы и заорал - голос-то у него еще есть, ан лица никто не видал - что мы теперь должны его с еще семерыми содержать. Потому как, ежели мы откажемся, то они станут входить в дома и брать все, что им нужно, сами, силком. А нужно им эля, мяса, хлеба... да много чего им оказалось нужно, молодой хозяин...
- Да мы б кормили их, - встрял еще один дед - чего там, восьмеро их всего, - лишь бы они не входили сюда. Мы согласные были, да им мало оказалось только нашей еды, позабавиться захотели... им жизни наши спонадобились...
- Звери они! - костлявая старуха потрясла тощим кулаком. - Страха Господня лишились совсем, нелюди, чудовища проклятые! - Она закрыла лицо скрюченными пальцами и затряслась в тонком плаче.
- Убивать начали, - сурово сказал кузнец.
- Кого? - задал вопрос похолодевший Гизборн, которому все больше хотелось опрометью кинуться вон отсюда.
- Третьего дня Божьего человека убили - отвечал кузнец. Есть... был у нас тут отшельник, прибрел лет пяток тому. Жил себе в землянке, никого не обижал. Наши бабы детишек к нему посылали - хлеба там отнести, того, сего - помолился чтоб, значит. Вон того рыжего мальчонку мать отрядила к святому человеку с ломтем сыру. Так он слышал, что вошли к нему эти в землянку и потребовали - грехи им чтоб отпустил. А потом крик был страшный и долгий... парнишка еле к вечеру опамятовался и домой прибег. Да только заикается он теперь... Но это не все, молодой хозяин...
- Ну? Говори! - за своей спиной Гизборн слышал тихие проклятия и молитвы арбалетчиков.
- Помнишь Гвен-валлийку, что служила твоей матери?
Рыцарь кивнул, он помнил старую Гвен. Помнил листья подорожника, которые она научила его прикладывать к царапинам. Помнил легкую сухую ладонь, что в детстве гладила его по волосам. И нож, что сунула ему валлийка в том свертке на прощанье... Вот он, за поясом.
- Она, как ты уехал, молодой господин, сюда перебралась из манора. А тут лечила она нашим дитям разбитые коленки да сопли, она ж одинокая была, да тронутая слегка...
Гизборн ощущал себя в ночном кошмаре, давящем, бессмыссленно-жутком.
- Вчера к ночи услыхали мы вой в лесу и хохот страшный... А на заре осмелились пойти посмотреть... - старый кузнец помолчал, собираясь с духом, глянул на Гизборна и закончил - Гвен по дрова пошла... Поймали они ее, завалили ее же хворостом и сожгли. А что не сгорело, к дереву привязали и веночек надели, изверги...
Гизборна замутило. Перед глазами все слегка поплыло и закачалось, рыцарь вынужден был вцепиться в луку седла.
- После того утром, узнав про такие дела, мужики, кто послабже, посадили детей и баб на телеги, скотину привязали и пошли к твоему отцу. Да только пока они дойдут... - старый кузнец поднял на рыцаря тоскливые глаза и тихо спросил - И ведь отец твой при смерти лежит, так, молодой хозяин?
Гизборн снова кивнул. Потом разлепил губы и хрипло спросил:
- А остальные?
- Остальные, мой лорд, сторожат дорогу, там, милях в двух к болоту. Похоже на то, что на болоте сидят эти нелюди.
Страх сжимал сердце Гизборна, шептал навязчиво: "Ты хочешь стать ходячим трупом? Хочешь умереть среди таких же живых мертвецов? Беги отсюда!"
И тут, словно повинуясь какому-то знаку, люди начали опускаться на колени: кузнец, старики, старухи, несколько подростков, три немолодые женщины - все, кто не смог покинуть деревню. Молча, из дорожной грязи, они поднимали к нему глаза, и только женский плач, тихий и жалобный, был несмолкаем.
"Съездил домой... - пронеслось в голове рыцаря. - Смерть Христова, что ж теперь-то? Бросить их и ехать в манор за подмогой - поздно. Да и какого дьявола? Эта пакость смеет сидеть тут, как хозяева? Смеет убивать моих... Да, моих! Моих людей?!" И Гизборн почувствовал знакомый просверк ярости на краю сознания. Сразу стало легче, он смог здраво мыслить и отдавать приказы.
- Ты, - ткнул он в гонца рукой, не глядя назад, - ты поскачешь немедленно в манор. Скажешь моей матери, что я остался здесь. Пусть распорядится людьми - могут понадобиться.
Рыцарь обернулся к арбалетчикам:
- Это - моя земля. И мои люди. Вы все слышали. Можете остаться здесь и просто сторожить деревню.
Бледные до синевы Мэтт и Гарри переглянулись.
- Нет, мой лорд,- наконец выдавил Мэтт, - что мы господину аббату скажем, если оставим вас? Мы с вами пойдем...
- Хорошо, - рыцарь наклонился с седла к кузнецу - я не спрашиваю, есть ли у вас луки. Но ни одна сволочь больше в деревню войти не должна, ты понял меня, старый?
- Да, молодой господин, я понял. Вот, этот рыжий мальчишка, что видел прокаженных в лесу, он примерно знает место, где они угнездились. Пойди сюда, Рыжий. Он отведет вас. Да и наши мужики, я мыслю, вам пригодятся, мой лорд?
Примерно в двух милях за деревней, у дороги, и правда обнаружилось десять человек деревенских мужиков и парней. Мальчишка шепотом объяснил им - кого привел, и народ несколько воодушевился. Однако толку с их воодушевления было мало. Уж если рыцарь, видевший сражения, с трудом удерживался, чтоб не щелкать зубами, что было взять с горстки крестьян? К тому же выяснилось, что лошадей придется оставить, по болоту они не пройдут.
- Так, - Гизборн оглядел свое нежданное войско, выбирая тех, кто покрепче с виду, - вы, шестеро, пойдете со мной и моими людьми. Мальчишка поведет. А вы, - повернулся он к остальным - разводите костер. В любом случае, огонь нам понадобится. Если меня убьют, вы сожжете и меня тоже. - Рыцарь умолк на минуту, стаскивая плащ и шлем, отстегивая с пояса валлийкин нож, - Но я пока не намерен умирать, поэтому за лошадей вы отвечаете головой. Все ясно?
Шестеро парней, которых Гизборн выбрал, пытались держаться, но всех колотило крупной дрожью от липкого, удушающего страха. Надо было как-то их отвлечь, что ли...
- Что у вас есть? Топоры? Мало... и слишком близко нужно подойти, чтоб ударить топором. У тебя вилы? Лучше. Гораздо... Каждому из вас понадобится длинная дубина. Исполнять!
Когда дубинки были в руках крестьян, рыцарь приказал, чтоб каждого из арбалетчиков прикрывали по двое, не подпуская никого ближе, чем на четыре-пять футов. И двое парней должны были прикрыть его самого, в случае нужды.
Скрытно, медленно, вслушиваясь в каждый шорох, девять человек шли по кочкам начинающегося болота. Когда стали слышны голоса тех, на кого они охотились, пришлось лечь и ползти, потому что редкие деревья и почти уже безлистные кустарники не давали нужного укрытия. Вот они, действительно, восемь человек. Точнее, уже не человек. Гизборн раньше слышал о том, что такие вот отверженные, бывает, сбиваются в шайки и принимаются разбойничать, не боясь ни людского возмездия, ни Божьего суда. А теперь пришлось столкнуться с ними самому... Лежа на животах, рыцарь, двое солдат и шестеро крестьян всматривались в своих противников. Сейчас тем не было нужды скрывать лица. Вернее, то, что от лиц осталось. По-настоящему опасными могли оказаться четверо из них - еще крепкие, с целыми пока пальцами и лишь немного затронутыми лепрой рожами самого паскудного вида. Остальные копошились вокруг скудного костерка, напоминая немыслимых чудовищных зверей. Разъеденные проказой, вздувшиеся валиками образины с провалившимися носами, обмотанные тряпками культи рук... Отвращение мешалось в разуме Гизборна с гневом. И со страхом...
Шепотом он приказал арбалетчикам отодвинуться так, чтоб, найдя возможное укрытие, оказаться справа и слева от прокаженных. Неизвестно, что у них есть и как они отнесутся к пожаловавшей к ним нежданной смерти. Вон у того... и у вот этого, похоже, есть мечи. Понятно. Солдаты, подцепившие заразу в Святой земле, скорее всего. Таким нечего терять. И убивать они привычные. Судя по всему, они и распоряжаются.
Подождав, пока арбалетчики будут готовы, Гизборн неожиданно поднялся в десяти ярдах от прокаженных.
- Стреляйте!
Пока все шло неплохо - двое прокаженных были навсегда избавлены от необходимости гнить заживо. Но стрелкам нужно время, на то, чтоб перезарядить арбалеты и натянуть тетиву. А четверо самых здоровых, как назло, уцелели и не собирались умирать прямо сейчас. Да и двое из обмотанных по глаза чудищ тоже вскочили, похватав из костра тлеющие сучья.
Дальше началось нечто кошмарное, долго еще потом снившееся Гизборну. Прокаженные не чувствуют боли, поэтому ранить их было бессмысленно, они вяло, но упорно дрались, пытаясь добраться до арбалетчиков. А к нему самому, поднырнув под дубины растерявшихся деревенских парней, шли двое с мечами. Умело шли, опасливо, кривя в гнилых усмешках разъеденные проказой рты. Один из парней, увидев прокаженного вблизи, не выдержал, бросил дубину и кинулся наутек, вопя от ужаса. А второй, как ни странно, остался. И встал слева от Гизборна, вцепившись в свои вилы и бормоча молитву под нос.
- Не дай им зайти мне за спину! - крикнул Гизборн и прыгнул вперед. Собственно, ему повезло, он просто двигался быстрее. Рубанув одного из нападавших по руке, он развернулся ко второму. Мужик был огромным и все еще сильным, и самое главное - лез напролом, смеясь безумным смехом и стараясь зацепить Гизборна хоть рукавом, хоть полой балахона.
- Что, щенок, страшно? - хрипел он - не хочешь стать таким, как я? А придется!
И Гизборн вынужден был уворачиваться, прыгать по кочкам, не подпуская врага к себе близко и лихорадочно пытаясь сообразить, что ж теперь делать. Вертясь так, он не учел, что позади себя оставил вполне еще способного драться второго врага с мечом. И смог оценить парня с вилами, потому что вилы оказались у забытого за спиной прокаженного в груди, а сам Гизборн был все еще жив. На вопль пораженного вилами противник рыцаря отвлекся на мгновение, и этого мгновения Гизборну хватило, чтобы полоснуть его по горлу. Кончено.
Мэтт и Гарри были живы, из деревенских погибло трое. Тот, что побежал, с перепугу не разбирая дороги, угодил в топь, а двоих все-таки прирезали. Ножами. Ножи у прокаженных были попросту привязаны к культям. Но этого оказалось достаточно... Гизборн стоял, глядя на меч в руке. На мече была кровь прокаженного... Душная волна страха захлестнула его с головой, рыцарь чудом удержался, чтоб не отбросить меч от себя с диким воплем. Но удержался все-таки. Скомандовал жердями сволочь прокаженных в кучу, в их же костер. Завалить хворостом и поджечь. Трупы деревенских пришлось отправить туда же. В тот же костер последовала верхняя одежда, дубинки, топоры, вилы. И кольчуга. И меч.
Солнце садилось, когда они вернулись в деревню, стуча зубами от холода и пережитого страха. Похоже, что кошмар удалось прекратить, в деревне никто не появлялся, так что прокаженных, действительно, было здесь лишь восемь. А теперь ни одного.
У дороги горел костер, как и велено. Туда полетели тряпки, что еще оставались надетыми на мужиках, солдатах и самом Гизборне. Долго мылись в ручье, смывая больше страх, чем заразу. А потом долго сидели в доме кузнеца, запивая раздобытым у старосты элем усталость.
- Как тебя звать? - наконец додумался спросить Гизборн парня, благодаря вилам которого он остался жив. С виду тому было уж никак не больше лет, чем самому рыцарю. А то и меньше.
- Джек, мой лорд.
- Мне нужен оруженосец, Джек. Ты поедешь со мной.
- Поеду, мой лорд. С радостью, - парень хлопнул круглыми желто-зелеными глазами, словоохотливо затарахтел - Мне б не хотелось теперь здесь оставаться... Да и нет у меня никого, мать померла весной, - и испуганно заткнулся, глянув господину в лицо.
- Хорошо. Утром мы двинемся в манор.
***
Сэр Эдмунд скончался после полудня. Можно сказать, что отмучался. Умирал сэр Эдмунд долго и тяжело - все, что может испытывать глубоко страдающий камнями в почках человек, он получил сполна. Маргарет Гизборн закрыла мужу глаза и наконец отошла от смертного ложа. Теперь можно было... Она осенила себя крестным знамением и глубоко вздохнула, возвращаясь к оставленным до поры мыслям. Можно было подумать о том, что завтра приедет сын. Гонец вернулся, рассказал, что Гизборн-младший воюет с какой-то швалью на болотах, вместо того, чтоб спешить к одру умирающего... Да, приедет и станет командовать здесь...
Почти двадцать лет сэр Эдмунд чуть не каждый день начинал и заканчивал грубыми попреками, оскорбляя жену, издеваясь и доводя до истерических рыданий. Гизборн-старший не видел причин отказывать себе в удовольствии лишний раз напомнить жене, чьей милостью она живет, и как она перед ним - законным супругом - согрешила. Супружеская жизнь, и до рождения сына не бывшая счастливой, стала адом для Маргарет, потому что дитя, ею рожденное, не было ребенком Эдмунда.
И скрыть это удалось чудом - сэр Эдмунд признал новорожденного Гая своим наследником. Но он совершенно не собирался прощать жене рождения бастарда. Мало того, за все эти годы она так и не сказала Эдмунду - кто виновник его унижения. Поэтому если при слугах Гизборн-старший еще соблюдал видимость вежливости по отношению к жене, наедине с нею он уже не стеснялся.
Но разве у него не было права так обращаться с ней? Разве ей не в чем было себя упрекнуть? Разве не была она виновна? В том, что так откровенно радовалась мнимой смерти Эдмунда, там, в Палестине, от рук сарацин? В том, что целых три месяца была счастлива с тем, кого полюбила еще до замужества? В том, наконец, что так и не смогла родить ребенка Эдмунду, законному супругу?
День за днем леди Гизборн все больше и больше уверялась в своей греховности. Все больше теряла почву под ногами, все чаще думала, что происходящее с нею - ею заслужено.
И Маргарет сломалась однажды, сама того не заметив, уверилась в мужнином праве так с нею обращаться. И не только с нею. Не было у нее сил защитить ни себя, ни сына. Наверное, их всегда было маловато... Да и не хотелось ей уже кого-то защищать, хотелось лишь, чтоб все это прекратилось, закончилось волшебным образом, и стала б ее жизнь простой, как у всех... Как раньше - пока она не произвела ребенка на свет Божий. Вплоть до того, что в отчаянии Маргарет думала, таясь сама от себя: "Зачем ты родился? Не было б тебя, и тогда, может, мы с Эдмундом смогли бы как-то жить?" Потом спохватывалась, бежала молиться и каяться, но это мало что могло изменить в ее мыслях. Они продолжали ее преследовать...
Леди Гизборн не любила сына. Не то, чтоб совсем не любила... Но сначала, после того, как сын, узнав о том, что он - бастард, попросту замолчал, не желая ни видеть ее, ни говорить с нею - она оскорбилась. Любовь мешалась с обидой - как он смел пренебречь ею, презирать ее, ведь она дала ему жизнь! Потом на место обиды пришел гнев - на мужа Эдмунда, на настоящего отца ребенка Дэвида Хантингдона, который подло бросил ее, как только стал графом, на Гая, который не пытался даже понять свою мать. Хотя что он там мог понять - одергивала себя леди Маргарет - в десять-то лет? Одергивала, но продолжала находить странное удовольствие в своих несчастьях. Когда дитя только родилось - да, она жалела крохотный пищащий сверток, любовалась - до чего ж мальчик хорошенький и на отца похож... А после, когда все ее мечты и надежды рухнули - сын стал постоянным укором, свидетельством ее невольного греха. Бастард. Клеймо. Да, Эдмунд Гизборн не выгнал ее с ребенком из дому, не упек в монастырь, не стал позорить ее и себя, но сделал все для того, чтоб жизнь леди Маргарет стала адом. И добился своего - его супруга за долгие годы хорошо узнала, где находится преисподняя...
А теперь тяжелый, жестокий, но привычный уклад жизни снова поломался. Эдмунд умер - и Маргарет даже растерялась без ежедневных и еженощных попреков и издевок мужа. И - более того - она чувствовала страх. Теперь хозяином всего здесь станет ее сын. Сын, который знал, кто он и что он, и которого она не видела уже так давно. Что он сделает? Что он сделает с ней? Выдаст снова замуж? Запрет в монастыре? Он приедет уже завтра! Как быть, что говорить, - и Маргарет Гизборн металась по своей комнате, ломая руки и пытаясь собраться. Нет, надо заставить его уважать себя, чтоб и подумать не мог ее унизить, как покойный Эдмунд! Она - мать, сын обязан почитать ее, как того требует долг христианина и рыцаря! Да, да, она встретит его во всеоружии, окруженная ореолом материнской власти... Надо подобающе одеться, соблюсти все приличия. Он не посмеет ее выгнать.
***
К полудню четверо верховых прибыли, наконец, в Гизборн-манор. Джек, немножко трусивший с непривычки, быстро соскочил с Мэттовой лошади и пошел рядом с вороным своего молодого господина. Надо сказать, что и самому молодому господину тоже было слегка не по себе. Спешившись во дворе, Гизборн махнул рукой арбалетчикам и оруженосцу, мол, идите, займитесь лошадьми, и быстро зашагал в дом. Деревенских видно не было, видимо, их удалось успокоить и куда-то определить, чтоб не мешали. Давешний гонец-конюх попался навстречу, низко поклонился и быстренько шмыгнул с глаз долой. Что-то явно было неправильно в доме. В нижнем зале пусто и тихо. Да чтоб вас, куда все провалились-то? Гизборн взбежал наверх, неожиданно заволновавшись, настежь распахнул дверь - и мать поднялась ему навстречу. Мать... Леди Маргарет Гизборн...
- Ты опоздал.
- Что?! - Гизборн опешил, его как будто окатили из ведра ледяной водой.
- Эдмунд скончался вчера, около двух пополудни. Ты опоздал...
Гизборн возмутился. Во-первых, он в душе рассчитывал на несколько иной прием, особенно после вчерашней истории, а во-вторых, да за что ж она его упрекает-то? За то, что он исполнил долг лорда, защитив своих людей? Или за то, что он не кидается ей на грудь? Гневно вздернул подбородок, до боли вдруг напомнив Маргарет графа Хантингдона:
- Да мне плевать! Наконец-то сдох! Крест Христов, я делал то, что считал нужным! И собираюсь так поступать и впредь! Особенно сейчас.
- Сын... - голос Маргарет дрогнул, - Эдмунд... Он был...
- Сын?! Надо же, ты вспомнила, что я твой сын? Да ты за восемь лет ни разу мне письма не прислала! Сейчас ты мне скажешь, что Эдмунд был... что мне следует проявить уважение? Да сколько угодно! И уважения, и почтения, и чего там еще ты хотела бы? Но не говори мне, что мне следует скорбеть о нем! Ты - не можешь мне этого говорить! С чего это вдруг сама-то ты, госпожа мать, стала так сожалеть о его кончине?
- Не смей так со мной разговаривать! - с плохо скрытой неприязнью выкрикнула Маргарет, голос ее сорвался на визгливый фальцет.
Неожиданно до Гизборна дошло, что ведет он себя, прямо скажем, неподобающе рыцарю. И глупо. Начавшаяся дурная перепалка ни чем хорошим закончиться не могла. Он молчал, смотря на мать прямо и отстраненно, гася все чувства в душе. Да, она постарела, конечно, за восемь с лишним лет... Располнела. Стала будто меньше ростом. И все это ничего не значило. Она была его мать. И она боялась его, похоже. И не была ему рада... Что ж, все это не было новостью. Нелепо было надеяться на что-то другое.
- Госпожа мать, прошу простить меня за дерзкие слова. Я оставлю вас теперь. Вы можете не беспокоиться о своем будущем - все останется по-прежнему. Через несколько дней я уеду, меня ждет служба. А сейчас вам надо отдохнуть, а мне нужно отдать необходимые распоряжения.
Рыцарь медленно, холодно поклонился, шагнул к дверям и вышел из комнаты, стараясь ничем не выдать того, что его переполняло, грозя прорваться наружу. Тихонько затворил за собой дверь, помедлил минутку на ступеньках лестницы, крепко зажмурившись, и сбежал вниз, к людям. К людям, которые теперь стали его людьми. И которые ждали его приказов.
Во дворе его действительно уже ждал с докладом управляющий. Ждал чуть поодаль деревенский священник из Риверхэма, второй деревушки, приносившей Гизборнам доход. Видать, тот самый, что соборовал Эдмунда, а теперь явно намеревался и отчитать все заупокойные службы. Уж не слово ли утешения собрался он нести молодому хозяину манора? Напрасный труд, право... Ждал, переминаясь с ноги на ногу, староста деревни, где вчера Гизборн стал для селян настоящим лордом. И даже Джек его ждал, на самом деле просто не зная, чем ему следует заниматься теперь.
И рыцарь пошел вперед, через залитый осенним холодным солнцем двор, по хрустящему ледку луж, слушая управляющего - справа и священника - слева, и изо всех сил стараясь не оглянуться.
Через несколько дней, покончив с приемом наследства и похоронными хлопотами, Гизборн выехал из ворот манора все с теми же людьми - двумя арбалетчиками и оруженосцем. Правда, теперь Джек ехал на собственной лошадке, что его несказанно радовало. А рыцарь прямо за воротами погнал коня в галоп, торопясь уехать из этого дома. Который так и не стал его домом.
И всего-то через три недели после отъезда аббат смог снова ворчать на своего лесничего. Гизборн вернулся быстро, не став задерживаться более того, чем требовал обычай. Он стал полновластным хозяином имения. И теперь у него был оруженосец. И новый меч, принадлежавший когда-то еще деду, отцу Маргарет - Стефану, и пришедшийся Гизборну по руке даже больше предыдущего. Стефан, по рассказам, был невиданно высок и могуч, меч велел ковать специально для себя - чуть шире и длинней обычного. Немного непривычно было, но это пройдет... А Мэтт и Гарри своими россказнями в аббатстве способствовали утверждением за Гизборном славы отчаянного сумасшедшего.