Долог был твой путь домой. Роман о сэре Гае Гизборне. Часть первая. Глава двадцать первая.
За неделю до праздника Успения девы Марии Гизборн сидел в тенечке, под навесиком, и думал о том, как же ему здесь осточертело. Крохотная, наполовину каменная, наполовину глиняная крепостца, с надвратной башней, донжоном посередке вытоптанного насмерть плаца и невысокой глухой стеной с бойницами и зубцами. Колодец, конюшня, казарма... Всего-то около сотни человек, а то и меньше... Рейды, монотонные, до судороги в сведенных зевотой челюстях похожие один на другой. И на третий, и на четвертый. Караваны паломников, медленные, вяло бредущие по дороге. Смуглые лица, чужая речь... Только и было, что тот самый первый бой, где подвеска обнаружилась, ночная заваруха, когда он поехал вместо Лиса, да пара-тройка стычек мелких за все четыре года. Правильно, у нас - мир. И мы для этого здесь и торчим. Чтоб вот эти чумазые могли беспрепятственно по дорогам ползать со своими женами, арбами, верблюдами и баранами...
Одно и то же, каждый день. Ранним утром десять всадников ждут, когда подымется скрипучая, рассохшаяся от времени, изгрызенная палящими ветрами воротная решетка. В полном вооружении, с наметами на шлемах. Правда, наметы те мало что давали - если уже на рассвете можно было при желании на шлемах жарить яичницу. Вечера здесь были чуть получше - с наступлением сумерек становилось немного прохладнее. Двенадцать миль по дороге до явной видимости Акры. Привал. И назад - двенадцать миль до Сен-Макари. Все бы ничего, расстояние не бог весть какое... Но жара, пыль, песок... Вечный песок на зубах, в волосах, да везде, где только можно и нельзя. Зуд тела под доспехами. Жажда. Клятые суховеи, приходящие после весеннего равноденствия - время хамсина, когда пыль висит в воздухе сутками, будто наступают сумерки... И еще более клятые дожди, падающие нежданно стеной, пробирающие до костей под железным панцирем-ящерицей и не прекращающиеся по пятьдесят дней кряду...
И солнце - жуткое, белое, окруженное ореолом, как нимбом. Были такие у святых на фресках в аббатстве святой Марии... По вечерам и утрам - в пелене, словно горизонт и полнеба заволокло дымом. Горы на востоке теряют четкие очертания, башня Сен-Макари видится пыльным мороком.
Дома, в Англии, по утрам, бывало, наползали туманы. Разумеется. Это ненадолго, всем известно. Стоит взойти солнцу - придет конец мути, мешающей дышать и видеть.
А тут и солнце на месте, и эта дурная пелена. Да только не из воды, а из пыли, так что солнцу ее не разогнать... Марево, скрадывающее всё... Не знаешь, что впереди, а что за спиной. Люди, от которых сроду не поймешь, чего ожидать. Такие же мутные, ненадежные. Вроде улыбаются, но никогда ясного и четкого ответа от них не добьешься. Даже на самый простой вопрос - они будут темнить и говорить намеками. Потому полагаться здесь можно только на то, что твердо знаешь. Что с людьми, что с явлениями. Каждый раз в середине рейда ждешь, что скоро вот должны показаться вдали стены Акры, потому что время... Но это лишь из опыта происходящая уверенность, что стены, а видятся они с дороги оплывшими глыбами. Только воздух дрожит...
Как же мне здесь тошно. Даже просто воды выпить из источника нельзя. И из колодца - тоже. Ну, допустим, дома тоже не из каждого ручья напьешься, но все же... Можно же! Чистая, холодная. А здесь - теплая, всегда теплая. И - с запахом. И непременно надо в нее лить либо уксус, либо местное дрянное кислющее вино, почти такое же, как уксус. Иначе... Да, иначе будет, как со Спраттоном прошлой зимой. Лекарь думал - все, конец Спраттону. Вот же была бы гнусная смерть - изойти кровавым поносом в Святой земле.
Снова перед глазами мелькнуло видение тенистого ручья... Вода холодная, блики солнечные в струях играют... Гизборн оттянул ворот, болезненно замычав сквозь сжатые зубы. Неееет, это не Святая земля. Это пекло, самое настоящее. Мерзкое, пыльное, удушающее пекло. Горячий воздух дрожит маревом, по глинистой почве, где нет ни единой травинки, даже жуки ползать не отваживаются. Только к ночи делается чуток полегче, и все оживают - местные мелкие зверьки шебуршат, шныряют под стенами в поисках еды, пищат летучие мыши, ловя мошкару, далеко на холме тявкает лисица... А сейчас земля представляет собой раскаленную сковородку.
Даже еда местная - черт знает что. Свиней не держат, стало быть, жри баранину. Это ж надо, в собственную увольнительную человек не может поесть нормально... В трактирах подают лишь вечную и бесконечную дурацкую кашу из баранины, лука и риса. В лучшем случае - с перцем. А в худшем - сухие лепешки, и те за счастье. И финики. Липучие, дико приторные. Да тут даже яблок нормальных нет! Что это за монстры - красные, чуть не по полфунта каждое и сладкие, снова сладкие до невозможности. Персики, черти б их взяли... Ладно, хорош страдать. Скоро срок моей службы закончится. Аккурат после Успения можно будет уехать. Четыре года. Это только здесь столько, а ведь еще дорога...
Гизборн, нагнувшись с лавки, зачерпнул ладонью горсть пыли из-под стены. Чуть разжал пальцы, и нескончаемый ветер тут же принялся свеивать пыль назад, на землю. Тонкими струйками она просачивалась, просачивалась... Пока ладонь не опустела.
А сам-то я как же? Что мне делать теперь? Вот, закончились четыре года. Можно остаться здесь. Можно, как Ренар, дослужиться до собственной, считай, крепостишки где-нибудь на границе. Можно даже жениться здесь. Вон, Лис же нашел тут свою Бенвенуту. Скоро год, как старый Каприколлини помер, не пережив известия о пропаже лучшего из своих кораблей. Собственно, грех ему, покойнику, жаловаться, пожил венецианец немало. И неплохо. И даже с молодой женой. Ну, что она ему рога наставляла при активном участии сэра Ренара - то дело десятое... Может, мессиру Никколо уже и ничего не надо было... Да ладно, черт с ними со всеми, Лис с Бенвенутой вон венчаются через месяц. Да уж, конечно-конечно, без меня никак не обойтись, а то... Дом сдадут, сами уедут на границу - коннетабль сделал Лиса держателем крепости Сен-Жан. Дождаться не могут. Лис только что не летает. И это хорошо. И нечего, сэр Гай, морду кривить...
Нет здесь для меня ничего. Не хочу...
Снова пыль серым покрывалом сеялась из ладони Гизборна на землю. Высыпалась вся.
И что, теперь всю жизнь здесь просидеть? Да легко. Никто не вспомнит.
Но... я должен вернуться, хоть ненадолго. Я - обещал...
Вернуться, чтоб узнать. Нет, я даже оставаться там не стану, только заеду на минуту, и всё. Меня туда почему-то тянет, назад, в Англию. Проклятье, нечего врать-то, не просто в Англию. Скажи, уж самому-то себе можешь сказать: у меня есть... тьфу, черт! Ну почему все так глупо?
Гизборн вскочил и разорался на упражняющихся посреди двора близнецов. По его мнению, сегодня они были на редкость ленивы и тупоумны.
***
Полпути до Акры пройдено. Медленной рысцой отряд, не спеша, совершал обычный свой рейд. Потянулись монотонные, уходящие аж за горизонт ряды виноградников. Пустые, безлюдные, большая часть урожая уже собрана. Местным нельзя пить вино, потому виноград они сушат. Получается изюм. Разный, всякий: черный, желтый, белый, мелкий, крупный, с косточками и без.
О, гляди-ка, народ копошится... Близнецы остановились, как по команде, скалят зубы и что-то такое метут по-местному стайке смуглых девчонок. А те и рады... Как по команде... А ведь я команды останавливаться не давал! Да ладно, провались оно все... Что тут случиться-то может, вон, уже тот крохотный оазис показался, большую часть года он пустует, потому что вода уходит. А там уже до Акры рукой подать. А Когенхо хоть развлекутся, им же тоже здесь тошно... Догонят.
Дьявольщина, что там за визг? И не видно ничего за этими чертовыми рядами винограда... Вперед!
Крошечное озерцо давало жизнь зарослям папируса, яблоням и нескольким тамарискам. А из-за плотного кольца акаций, заслоняющего оазис от ветров, совершенно невозможно было разглядеть, что творится внутри. Творилось же, судя по всему, что-то жуткое. Над озерком носились и вопили взбудораженные птицы, навстречу отряду, чуть не под конские копыта, выскочила ошалевшая красная лиса. Однако визг, уже ясно слышимый, отнюдь не был птичьим. Кричали люди.
Проломившись сквозь заросли, шестеро всадников тяжелым галопом ворвались в центр свалки, начавшейся уже довольно давно, судя по трупам.
У берега, на телеге, диким криком заходилась крошечная, лет трех, девчушка с черными косами. Рядом, обнимая одновременно ее и двух пытающихся вырваться мальчишек постарше, стояла на коленях средь каких-то тюков худая старуха. Волосы ее выбились из-под яркого покрывала, трепались седыми космами по ветру, а глаза на смуглом остроскулом лице были совершенно безумны, словно у хищной птицы.
С тележных бортов свешивались двое мертвых охранников, нелепые, как изломанные куклы, а чуть поодаль кучей пестрых тряпок разметалась на песке убитая женщина. Перед телегой яростно, но неумело размахивал кривым мечом невысокий плотный бородач, пытаясь отбиться от двух всадников разом.
Вокруг озера носилась, вереща и улюлюкая, разномастная орда человек из двадцати конных сельджуков, не столько ради того, чтоб кого-то еще убить - некого уже было особо, а давая выход нерастраченной до конца злобной энергии.
И уж конечно, появление тяжеловооруженной шестерки франков бандитов не обрадовало.
С ходу Гизборн снес голову одному из конных, широким, грубым движением. Сиуэлл проследил глазами полет той головы и в очередной раз мельком подумал, что сэр Гай в бою похож на тяжелую землечерпалку*. Неизящно, да. Зато эффективно. Тут Гэвину стало особо думать некогда, потому что на него самого налетело сразу трое всадников. Сельджуки орали, яростно сверкали глазами, бешено размахивали саблями и, по сути, мешали друг другу, но, тем не менее, сильно теснили рыцарей. Сиуэлл резко завернул коня в сторону, вырываясь из плотного кольца, отбил пару опасных выпадов и сумел удачно рубануть мечом одного из бандитов по руке. Сельджук дико взвыл, тряся в воздухе окровавленным обрубком, и сполз с коня на песок. Так, осталось двое... Уже один. Гизборн, вклинившись справа, расцепил Гэвина с его противниками и, особо не церемонясь, прямым выпадом ткнул одного из них мечом в лицо. Сельджук свалился коню под копыта, умерев еще в воздухе. Оставшийся турок дернул поводья и змеей ускользнул от двух рыцарей, поскакав к тем своим соплеменникам, что продолжали с воплями носиться вокруг основной схватки.
Сельджуки, опомнившись, поменяли тактику: теперь они развернулись и отлаженно, будто по готовому плану, принялись стрелять из коротких луков по лошадям. Гизборн и Сиуэлл умудрились доскакать почти до телеги, Спраттон, бросив своего противника, заметался вспугнутой курицей, завернул коня назад... И получил копье в спину. Пока он падал, его оруженосец умудрился вырваться из окружения нападавших. И во весь дух, припав к конской шее, помчался стрелой обратно, за кольцо акаций, на дорогу, туда, где остались ничего не подозревающие Когенхо.
Турки, выстроившись в цепь, бросили копья, к счастью, неудачно, не зацепили ни Гая, ни Гэвина. Но они вновь принялись стрелять из луков, обходя Гизборна и Сиуэлла с флангов. В голове Гизборна пронеслось: "Что, заскучал? Домой собрался?" - и он усмехнулся сам себе, развалив мечом голову слишком близко оказавшегося турка на две половинки. Да, слишком тонкая сталь шлема - это плохо...
Джека отжали от Гизборна, слышно было только, как сакс костерит турков на трех языках сразу. Оруженосец Сиуэлла уже валялся на песке, утыканный стрелами, будто еж. Бородатый толстяк перед телегой призвал Бога по-латыни, несказанно удивив Гизборна, и изловчился-таки ссадить одного из сельджуков с коня, разрезав подпругу. Турок покатился кубарем на песок, бородатый латинист прыгнул на него, завывая нечто утробно-яростное, но Гизборну стало не с руки любоваться - конь Сиуэлла получил стрелу в глаз и рухнул наземь. А вместе с ним рухнул и Гэвин, мелькнув рыжими лохмами - шлем с него слетел. После чего происходящее стало напоминать дурной сон - у сельджуков были не только луки, но и арбалеты. Болт... второй, третий - Фьюри визжал, месил передними копытами воздух и постепенно заваливался набок. Гизборн успел соскочить, рывком выдернул Гэвина из-под падающего коня. Рыжего, похоже, чуток приложило о землю - глаза у него остекленели, а движения замедлились. Но меч он держать мог, а это - главное.
Бородач прирезал-таки своего противника, но, пока он возился, второй турок, спешившись, прорвался сквозь молотящие копыта агонизирующих коней совсем близко к телеге. Старуха взвыла, крепко придавила к своему боку девчонку, уже совершенно багровую от рыданий, и потащила из-за пояса длинный кинжал. Господь всеблагой, она ж прирежет малявку! Чтоб не стала рабыней...
Мальчишки у старухиных колен, воспользовавшись тем, что на них у бабки попросту не хватило рук, вывернулись, выволокли из-под трупа одного их охранников арбалет и сейчас пытались его натянуть вдвоем. Один держал, уперев ложе себе в живот, другой тянул тетиву. Куда вам, мелочь пузатая...
Вот когда пожалеешь, что так тяжелы доспехи - Гизборн никак не успевал к телеге, по любому, хоть прыгай, хоть беги. Тогда он, недолго думая, швырнул в сельджука той самой половинкой головы. Попал точнехонько в рожу. Повредить не повредило, но отвлекло и глаза залепило. И дало несколько секунд, нужные, чтоб добежать до тележного борта. Турок, размазав чужую кровь и мозги по морде, обернулся, оскалился, замахиваясь кривой саблей... Гизборн с разгону легко отбил выпад и широким косящим движением распахал врага от плеча наискось чуть не до грудины. Бандит стал оползать на песок, цепляясь за борт, и получил от старухи кинжалом по руке. Хоть и не было нужды-то...
Гэвин продолжал остервенело, хоть и бестолково отмахиваться. Но схлопотал стрелу в плечо, прошла - в дырку от потерянной пластинки целились, вот же черт... Сиуэлл, потеряв сознание, упал под ноги Гаю. Один...
Внезапно, обернувшись на звук, прямо перед собой Гизборн увидел громадного черного раба-нубийца, с голыми ногами, в легком панцире, вооруженного устрашающего вида палицей. Бородач-латинист, сунувшийся было перехватить чернокожего, корчился теперь под телегой. И надежды на него теперь никакой. Ладно, забыли...
Кожа раба лоснилась, натертая бараньим салом, под ней рыбами перекатывались мускулы, а по толстым губам блуждала глумливая усмешка. Надеется быстро прикончить франка, с такой-то жуткой штуковиной в руках... Пожалуй, проломит доспехи... Сколько ж она весит?
Сельджуки кричали что-то визгливое, подзадоривая и подгоняя свое чудище, явно выпустили последний козырь... И уже не стреляли, ждали спектакля - куда денется вымотанный франк без коня и в тяжелом доспехе? Гизборн оглянулся: где-то на другой стороне озерка продолжал биться Джек, но ему самому приходилось несладко, на него можно не рассчитывать. Смерть Христова, не хватало сдохнуть от рук грязного невольника с ошейником из бычьей кожи на жирной шее...
Чернокожий двигался не спеша, осторожно, палицу свою держал за длинное древко обеими руками и никуда не торопился. Ростом он нисколько не уступал Гаю, а весом, похоже, фунтов на шестьдесят превосходил рыцаря.
Ну что ж, вот и мой черед пришел... И Гизборн перешагнул через лежащего навзничь со стрелой в плече Гэвина, оставляя его за спиной.
Удар палицей обрушился с такой силой, что меч в руке Гизборна сломался, будто стеклянный, а рука онемела и повисла. Рыцарь грохнулся на колено, но быстро перехватил выроненный было на песок обломок меча левой, понимая, что, в общем-то, все уже кончено. Понимая, но не собираясь вот так запросто отдать свою жизнь... Гай хрипло зарычал и рванулся вперед, собираясь хоть как-нибудь напоследок достать эту жирную черную тушу с дикарской палкой. Рубанул обломком меча по черным кулакам, два пальца отлетели далеко прочь, оставляя в воздухе кровавый веер брызг. Нубиец тонко завизжал и с маху долбанул Гизборна по шлему оголовьем палицы. Перед глазами у рыцаря завертелись огненные колеса, к горлу подкатила тошнота. "Все", - подумал Гизборн, - "Навоевался". И больше не успел подумать ничего.
Он свалился на песок без памяти, с залитым кровью лицом и обломком меча в руке. И уже близка была к нему ехидная леди в белом, но тут в голое бедро нубийца воткнулся арбалетный болт. Пацанята все же исхитрились как-то справиться с арбалетом... Невольник, оскалясь и хрипя, выдернул впившийся болт, сделал шаг и размахнулся, собираясь добить Гизборна, рухнувшего спиной на уже несколько минут как очнувшегося Гэвина. Сиуэлл не сумел выбраться и встать, но сумел ухватить кинжал с пояса своего командира. И всадить тот кинжал в брюхо нубийцу снизу, туда, где кончался панцирь. Чернокожий мгновение постоял, покачиваясь и пытаясь осознать, что случилось, глянул вниз, на рукоять кинжала - и, уже заваливаясь, опустил палицу на голень Сиуэлла. Кость хрустнула, Гэвин потерял сознание во второй раз.
Гизборн долго жалел потом, что всего этого не видел.
Не видел, как, завывая, словно черти в аду, в оазис ворвались пятеро тяжеловооруженных конников, сметая турок, словно крошки со стола... Как близнецы Когенхо спрыгнули с коней и одинаковым, зеркальным движением шагнули - справа Айвен и слева Айвор - заслоняя своих командира и побратима... Как Джек и оруженосцы Спраттона и братьев дорезали тех турок, что не пожелали бежать... Ничего этого он не видел. Он вообще очень долго ничего не видел.
А когда открыл глаза, то сильно удивился.
***
В комнатке полумрак, кто-то что-то говорит. Голоса доносятся невнятно, голова кружится. Уидон? А ты-то чего тут делаешь? Или это я чего тут делаю...
- Сэр Гай! Сэр Гай, посмотрите на меня! На руку посмотрите. Сколько пальцев?
- Ттт.. Три.
- Ну, хвала Всевышнему. Он в памяти и в разуме. И жить будет. Слава тебе, Господь Всеблагой... Ладно, я пошел. Джек, ты все помнишь?
- Да, мой лорд. Я помню. Повязки менять вы сами придете. А поить я его сумею, не сомневайтесь.
- Сам-то череп цел у него, так, царапина, крови только много потерял. А вот удар был страшный... Голова болеть будет долго, думаю. И встать он нескоро толком сможет. Месяца два пролежит, а то и дольше. Ставни не открывай - ему свет будет глаза резать, скорее всего. И громко не говори.
- Да что Вы, сэр Уидон, я ж не петь тут собрался! Я все сделаю, честное слово. И... И Вы ж не дадите ему помереть, верно?
- Не дрейфь, доблестный оруженосец. Никуда твой господин не денется, выздоровеет. У сэра Гая очччень крепкая голова, верно, мой лорд Гизборн?
И Стрикстон ушел, шелестя страницами манускрипта, который читал на ходу.
Но вечером он заглянул. И приходил каждый день, раза по два-три на дню, все два месяца, что Гизборн провалялся в постели.
Приставал с вопросами о том, что Гизборн помнит, заставлял подниматься и крутиться вокруг себя, вследствие чего Джеку пару раз приходилось Гизборна ловить, чтоб не грохнулся и не расшиб голову по-новой. Стрикстон приносил все более сложные настои трав, заставлял пить. Слава Богу, хоть не маковый отвар, хватило уже... по уши. Сейчас мак был без надобности, Гизборн и так все время спал. Зато теперь он все время чувствовал запах не чабреца, так хмеля, не хмеля, так мяты... Хотя, в сущности, не так уж это было плохо - спать на подушке, набитой травами.
Потянулись дни в полусне, в полумраке, с пульсирующей в голове болью и медленно возвращающейся памятью.
Пару раз заглянули близнецы - веселые и буйные, как всегда. Расколотили нечаянно кувшин с отваром и убрались, хохоча как дурные, от греха подальше, пока Джек не разорался.
Часто, хромая и опираясь на палку, приходил Сиуэлл. Все порывался что-то сказать, но сам себя обрывал и затыкался. И быстренько уходил.
Джек между тем поведал своему лорду, что в Акру его, лорда, доставили полумертвым, заодно с Сиуэллом и ухитрившимся выжить бородачом, на его же, бородача, телеге. Что он, Джек, сидел рядом и держал над сэром Гаем старухино покрывало от солнца, а сэр Айвор понесся в город, прямиком к иоаннитам, искать Стрикстона. Ну, а кого ж еще? И что первые три дня Стрикстон вообще от него, сэра Гая, не отходил. Не спал, читал Библию и Джеку велел молиться, потому что особых способов лечить такие вещи, какая приключилась с Гизборном - просто не существует. Либо выживет твой господин, добрый оруженосец, либо - нет. Потому молись и уповай на милость Божью.
Постепенно Гизборн почти все вспомнил. Разве что черного нубийца не помнил. Зато старуха с кинжалом врезалась в память намертво, не выцарапаешь... И храбрый, хоть и нелепый толстый бородач-латинист. И малявка с черными косами, что так громко орала.
Каково ж было изумление Гизборна, когда он увидел ту самую малявку перед своим носом. Ну, не сразу увидел, сначала пришлось проснуться. Гизборн полулежал в куче подушек и охапок пахучих трав и дремал, как водится. Очнулся от скрипа двери. Сначала вошел Джек, тихонько позвал своего лорда, чтоб тот глаза открыл. Ну, открыл... дальше? Опа... Это что за диво?
На полу, выстроившись вдоль лежанки в рядок, стояли на коленях латинист из оазиса, старуха в шелковом покрывале поверх узорной шапочки на седых волосах, двое целых и невредимых мальчишек и та самая крохотная девчонка с черными косами чуть не длинней себя. Увидав, что рыцарь открыл глаза, рядок дружно стукнул головами в пол и поднялся на ноги. Бородач выступил вперед на полшага и тихо, но вполне внятно, хоть и с акцентом, объяснил суть сего явления:
- Мы узнали, что ты выжил, храбрый франк. Мы просили об этом Господа нашего Иисуса Христа, и Он сделал по молитвам нашим... Мы пришли благодарить тебя. Я - купец, торговец пряностями Шенол ибн Карай. Я жил в Дамаске. Но принял христианскую веру, крестил своих детей и решил переехать сюда, в Акру, поскольку христианину жить здесь - выгодно, а в Дамаске - опасно. Враги Христовой веры выследили меня, именно тогда, когда до Акры осталось полдня пути и охрана моя потеряла бдительность. За что и полегла вся, сколько ее было...
Жену я потерял в том проклятом Богом месте, где мы все чуть не погибли. Это - моя мать Эдже и мои дети: сыновья Атмаджа и Челик. И дочь - Лали. Нет у меня теперь жены... но жива моя мать, она воспитает моих детей. Хоть я и не могу уговорить ее принять веру Христову, она вырастит их, как вырастила меня. Но сыновья и дочь мои, слава Господу, крещены...
Когда нас атаковали, я принес обет. Я обещал Господу Христу, что тому, кто спасет мою семью, я отдам половину того, что имею. И вот - вы спасли нас.
Я продал все, что у меня было - а было много, поверь мне, франк. На половину я купил дом здесь, в Акре, и обустроил новое дело. А половину я хочу разделить между вами - теми, кто уберег наши жизни для Господа. Итак, четверть от того, чем я располагаю - твоя. Ибо только твоя отвага позволила нам продержаться до подхода твоих воинов. А остальное я отдал троим рыцарям твоего отряда.
Купец повелительно махнул рукой, и из полумрака вышли двое рабов, несущих за ручки небольшой, но тяжелый ларчик. Бесшумно опустили его на пол и снова растворились в тени. Шенол ибн Карай отпер замочек - в ларце заблестело золото. Гизборн потерял дар речи. Столько монет он и серебром-то не видал никогда...
Приобняв детей, торговец принялся медленно отступать к двери. Неожиданно перед Гизборном появилась, как призрак, старая Эдже. В полумраке комнатки вся она искрилась, увешанная драгоценностями и наряженная в шелка. И пахла корицей... Купец, похоже, любил мать... Старуха не торопилась уходить, как ее сын, ей явно что-то требовалось сказать. С трудом подбирая слова, сверкая черными глазами, низко наклонясь к Гизборну, она ласково проговорила, коснувшись его руки:
- Домой. Англия, храбрый франк. Там - жена. Ждет.
- Что? - Гизборн отмер и возмутился, нету у него никакой жены...
- На, - и Эдже быстрым движением сняла с руки тяжелый золотой браслет, сунула его Гизборну под подушку и отступила, подняв ладони, - Дом. Жена. Дети. Да будет по воле Аллаха и моему благословению... - Последнюю фразу она пробормотала по-арабски, но Гизборн понял, хоть что-то он запомнил за четыре-то года.
И пока он разевал рот, как рыба, вытащенная из воды, купец с семейством испарился. А у изголовья возник Джек и торжественно изрек, что через месяц, как он узнал, некое судно отправляется в Англию...
***
Ну, через месяц не вышло. И Стрикстон вцепился в Гизборна, как клещ, призывая поберечь плоды его, сэра Уидона, трудов. Голову, стало быть, поберечь Гизборновскую... И старший брат Бенвенуты, вдовы месира Каприколлини, венецианец мессир Лодовико Гварди, долженствующий быть посаженным отцом на второй сестриной свадьбе, задерживался. Не слишком надолго, недели на три. Однако, выходит, что и Гизборну придется задержаться - де Корд наотрез отказывался жениться, не видя в качестве почетного гостя своего лучшего друга, сэра Гая. Короче, еще месяц это все протянется... Хотя, может, оно и к лучшему: скоро в Акру придет "Сейнт Маргарет". А на мостике радостно дергает себя за бороду кэп Хебден, старый зануда, счастливо вылеченный Стрикстоном от глистов... Или от чего уж там...
Поэтому Гизборн мог себе позволить вот уже третий день рассеянно валандаться по лавкам местного рынка, подбирая приличный случаю подарок сэру Лису на свадьбу. Да чтоб еще и Бенвенуте понравилось... Рассеянности Гизборну прибавлял вчерашний разговор с Сиуэллом. Сэр Гэвин наконец дозрел... Мялся-мялся, а вчера пришел, да и ляпнул с порога, что становится монахом. У Гизборна аж челюсть отвисла.
- Ты чего это вдруг, Сиуэлл?
- Да не вдруг... Гляньте, сэр Гай - нога-то у меня теперь того... Калека я. Сидеть в седле могу, да, при нужде. Но сражаться в полную силу, как следует - уже нет, не смогу, - Гэвин вздохнул, смотря в пол и поглаживая набалдашник палки, с которой теперь не расставался, - Тут ведь что еще, сэр Гай... Пока я валялся, ну, Вы-то вовсе в отключке были, а я в памяти, только тошно до ужаса... Так вот я со скуки, валяясь в постели, вырезал, как в детстве, бывало, из деревяшки лошадку. Ну, баловался я так мальчишкой, отец все ругал. А пришел Стрикстон, увидел и спросил, смогу ли из кости чего вырезать? Ну, я сказал, что попробую... Так вот, выходит, остаюсь я при иоаннитах. Получается у меня, вот, смотрите, - Рыжий вытащил из кошеля на поясе пластинку слоновой кости, покрытую довольно искусной резьбой, - Это на Евангелие пойдет, на крышку. Здесь я при деле буду, сэр Гай. А в Англии... Да кому я там нужен? Убийца, да еще и калека теперь. Только хлопоты с меня будут. Нет, я решил - здесь останусь. Постриг приму. И... нравится мне здесь, сэр Гай, в монастыре. Тихо. И мир в душе...
Гизборн похлопал глазами в растерянности. Ну, допустим, решил, хорошо. Но я-то здесь при чем?
- Вы, сэр Гай, удивляетесь, я вижу. Но я должен был именно Вам сказать. Вы дали мне шанс в себя поверить, что ли, снова. В той истории с близнецами. А теперь Когенхо считают меня родней, - Сиуэлл улыбнулся при упоминании о буйных братьях, тепло и чуть насмешливо, - А им тоже тут остаться лучше будет. А Спраттон вот навсегда остался... - Гэвин помолчал, вертя резную пластинку в руках, и вдруг воодушевленно вскинулся, резко меняя тему, - Хотите, сэр Гай, сделаю для Вас какую вещицу?
Гизборн отказался, потому что - зачем ему? Вроде, ни к чему...
И вот сегодня шарахался по рынку, а думал о Сиуэлле. Тот нашел мир в душе, выходит... Уже и рынок кончился. А я снова ничего не нашел.
- Добрый сэр! Я вижу, Вы возвращаетесь домой, в Англию. Купите святую реликвию, Вам пригодится.
- Чего? - Гизборн опешил, - Ты с чего это взял, что я возвращаюсь?
Сидящий на крохотной табуретке рядом с убогим прилавком одноглазый монах-калека тихо усмехнулся:
- Если б Вы, мой лорд, оставались здесь, Вы б третий день тут не бродили. Меч-то Вы еще в первый день купили, позавчера, я знаю. Видел. Если б хотели тут быть - давно б уже тем мечом сызнова махали, мой добрый сэр... Некогда б Вам было. А я уж вижу, кто по дому тоскует. Я б тоже тосковал, да смысла нету. Купите реликвию - привезете домой, оставите внукам. Смотрите... Вот у меня есть ухо святого Панкратия, ну, не целое, правда... Только мочка. Вот есть волосок с покрывала Марии Магдалины... А вот, гляньте, сэр, раз уж Вам так не по сердцу фаланги пальцев и обрезки ногтей, гляньте, я говорю - вот есть у меня обломок наконечника копья святого Георгия!
Гизборн повертел на ладони крошечный железный отломок. Да, похоже на копейный наконечник, и правда... А зачем он мне? Говоришь, святая реликвия помогает одолеть врагов? Одолеть... врагов. Святой Георгий победил дракона... Нет у меня врагов. Или есть? Или не у меня... Голова кружится. Крохотная железяка выпачкала ладонь ржавчиной, но почему-то, в кои веки, Гизборн собрался сделать совершеннейшую глупость. И сделал. Заплатил, сколько запросил одноглазый монах, и чуть не опрометью кинулся назад, в крепость. Разыскал в маленькой мастерской Сиуэлла, разжал ладонь и протянул новоявленному резчику отломок: "Сможешь сделать футляр?" И Гэвин радостно заулыбался, довольный, что все так распрекрасно сложилось, как камушки в мозаике.
***
"Как же ты мне осточертел, поэтичный ты наш", - думал Гизборн, сохраняя на лице выражение стоического спокойствия. Но уже с трудом сохраняя...
Сер Дуранте Бруфоли, приятель младшего пасынка Бенвенуты, сера Анастазио Каприколлини, успел достать уже бОльшую часть приглашенных на свадьбу гостей.
Корабль из Венеции пришел позавчера. И, к величайшему сожалению мессира Лодовико Гварди, старшего брата Бенвенуты, он был вынужден лишиться столь приятного сердцу общества дорогого друга сера Анастазио, сера Дуранте, великого знатока классической поэзии. Дела, знаете ли... Проще говоря, мессир Лодовико, вынужденный терпеть сера Дуранте всю дорогу от Венеции до Акры, рад-радешенек был избавиться от Бруфоли и галопом ринулся хлопотать о своих свадебных обязанностях, только б больше не слышать стихов.
Сер Дуранте, венецианец, сын богатейшего купца, надеющийся стать рыцарем в свое время, что в Венеции практиковалось, в общем-то, обладал удивительным свойством утомлять окружающих. Нет, с виду он был красавчик, кто б спорил... Высокий, широкоплечий, тонкий станом, поражающий воображение буйной каштановой шевелюрой, изысканным чеканным профилем и темными очами... Портил его, пожалуй, лишь оттенок кожи - сер Дуранте казался грязным. Да и волосы его при ближайшем рассмотрении более всего напоминали воронье гнездо. Немытое воронье гнездо. Однако все бы ничего, когда бы ни великие познания сера Дуранте в рыцарских обычаях и в классической поэзии.
Оба пасынка хорошо относились к Бенвенуте, вполне рады были ее новому браку - это снимало с них ответственность - и готовы были даже завязать родственные отношения как с ее братом, так и с новым мужем. Дело их покойного отца перешло теперь в их руки, и старший из братьев, Алессандро, рассчитывал в недалеком будущем стать главой местной купеческой гильдии, каковым до недавнего времени был его почивший в Бозе отец. Торговый Дом назывался теперь "Фрателли Каприколлини" и за год сумел почти наверстать весь урон, нанесенный пропажей одного из кораблей с товаром. С полгода назад младший, Анастазио, ездил в Венецию по делам и вот там-то, на свою голову, и подцепил достойного сера Бруфоли. И мало того, имел неосторожность пригласить в гости... И пожинал теперь плоды своей неосторожности.
"У нас в Венеции, - вещал сер Бруфоли, - где белейший мрамор дворцов отражается в небесной лазури каналов, свадебные торжества отличаются особой поэзией. Друзья и соседи, радостно смеясь, посыпают свадебную гондолу розовыми лепестками, а молодая невеста, выглядывая из окошечка, алея щечками, робея, прячет счастливое личико за тончайшим кружевным покрывалом. Здесь, конечно, нет гондол... Жаль. Но все равно, прекрасные синьоры, посмотрите! Как прелестна невеста, будто юная и нежная горлинка она трепещет перед своим господином и повелителем! Смотрите, синьоры, вот жена наливает вина своему супругу:
"Приди, Киприда,
В чаши золотые, рукою щедрой
Пировой гостям разливая нектар,
Смешанный тонко".**
Гизборн тихо взвыл. Ну сколько ж можно?! Нектар, чтоб тебя... Ага, он самый. Между прочим, правда наливает. В ту самую пару кубков, что я подарил на свадьбу. Собственно, хороший подарок вышел... А мне пить нельзя. И Стрикстон не велел, и голова болит... Вот сейчас бы накатить нектару, и не слышать больше этого кретина... Дьявольщина, теперь он сетует на то, что всё в милой Венеции лучше... Ага, и вода мокрей, и поэты поэтистее...
"Слышу дикарский язык. Перемолвиться не с кем поэту.
Только тревога да страх в этих недобрых местах"***.
Терпение Гизборна лопнуло. Привстав из-за стола, он ухватил с блюда персик, бормоча сквозь зубы: "Слышь, ты, грязный... Сейчас я тебя сделаю еще поэтичнее. Ты будешь очень молчаливый поэт! Очень поэтичный. Несказанно!" Гизборн перегнулся через стол и резко всунул персик в рот вещающему серу Дуранте. Сер заткнулся. А Гизборн без размаха, четко стукнул венецианца по маковке, изящно обрушив того под стол вместе с персиком в зубах. После чего выдохнул и сел на свое место. Покосился на жениха и невесту и поймал легкий благодарный кивок Ренара и нежную улыбку Бенвенуты. Гости продолжали пить, петь и веселиться, никто ничего не заметил. Вина и еды было вдосталь, а трезвы остались к концу пира лишь жених с невестой да сам Гизборн. Даже Стрикстон был навеселе и излагал соседям бездну полезных сведений о дикорастущих злаках Святой Земли... Когенхо пели, громко и весело. И давно. Рыжий Сиуэлл благодушно кивал в такт.
Минут через пять, правда, Гизборн начал опасаться, не задохнется ли сер Дуранте там, под столом? Что-то его не видно и, что самое удивительное, не слышно...
Сэр Гай незаметно для соседей заглянул под скатерть. И весело хмыкнул: под столом сладко почивал сер Дуранте Бруфоли, приютившись щекой на чьем-то сапоге, а отобранный у сера персик жизнерадостно доедал вполне уже взрослый Фарфалья. Подрос мотылек, но не сильно. Хороший песик. Кушай.
* Анахронизм. Первая землечерпалка - конец 15 века, изобретена да Винчи.
** Сафо. Стихотворения. Перевод В. Вересаева.
*** Овидий (Публий Овидий Назон). Тристии. Перевод Я. Голосовкера