Донских Георгий Ильич : другие произведения.

Что такое философия?

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Место философии в культурном обществе.

  
  
  
  
   Что такое философия? (Место философии в культурном обществе)
  
   Автор: Донских Г.И.
   dons@ngs.ru
  
   Содержание
  
      -- Введение
      -- Религия
      -- Наука
      -- Философия
      -- Искусство
      -- Заключение
  
  
  
  
   1. Введение
    
    
   В основе любой философской системы лежит всегда осознание философии, как особого рода человеческой деятельности, стремление отыскать ей подобающее место в бесконечном ряду феноменов этого мира. Почему я, вместо того, чтобы творить красоту и ею изумлять восхищенных зрителей, или, лихорадочным напряжением мысли создавать из окружающего хаоса логически стройные теории, которые, в конце концов отольются в инженерные проекты грандиозных механизмов, способных облегчить тяготы каждодневного существования, сажусь к столу и начинаю, нет, не сочинять, не придумывать, но и не конструировать из "объективного" материала, а мучительно раскручивать спираль познавания, тотального объяснения происходящего, постепенно зацикливаясь в этом бесконечном процессе, снова и снова обращаясь к, уже казалось познанному, объясненному раз и навсегда, но так до конца и не открытому. Почему меня, да и не только меня, захватывает этот язык парадоксов, вечных попыток вечных попыток толкования принципиально не толкуемого, различения принципиально неразличимого, ограничения принципиально неограниченного?
   Чтобы ответить на поставленный выше, "вечный" вопрос, мало знать философию как часть культуры, рассуждающую об общих закономерностях бытия, как "эпоху, схваченную в мыслях" (Гегель). Необходимо расширить это понятие до бесконечности, оставив в его определении лишь одно, молотом звучащее слово - рефлексия.
   Прежде всего, философия, как и вообще; наука, искусство, да и сама культура - это рефлексия, отражение во вне внутреннего, напряженного состояния, выход потенциальной энергии экзистенции в кинетическое пространство бытия. Движимая страхом перед тайной Существования, эта рефлексия выбирает общение посредством логоса, общение, вычленяющее разумного человека из области биологического в область социального. Чтобы докопаться до ответа на вопрос: "Почему люди философствуют?", нужно сначала выяснить: " Почему люди говорят?", затем: "Почему люди говорят осмысленно?", и наконец: "Почему люди, осмысленно общаясь между собой, не всегда понимают друг друга?". Только после расчленяющего анализа этих проблем мы будем иметь материал для понимания собственно философии как квинтэссенции рефлексии, высказывающей в своих утверждениях самое значимое, самое сокровенное знание для причастных к культуре индивидуумов.
   Мир дан человеку в восприятии. Через ощущения реальных или идеальных вещей, находящихся в горизонте его видения, и через ощущения от восприятий других людей, выраженных ими в высказываниях. Кроме этого нет ничего. Ранее ( в статье об основах гносеологии) уже была выявлена необходимость постоянной рефлексии во вне вновь воспринятых образов реальности, как подтверждение определенным действием своего отношения к познанным, однозначно определенным в бытии элементам сущего. Но познанное, поскольку оно опосредовано неповторимостью самого познаваемого, являющегося предметом, отличным от других подобных предметов познания, уже субъективно и, следовательно, печать этой субъективности несет на себе и любое высказывание познающего по поводу познанного, высказывание, которое, получив статус бытия, стремится вовлечь в свою орбиту, в контекст собственного мини-логоса менее субъективные и потому, менее заметные на общем фоне, далекие от центра общественного внимания, формулировки познанного. Эту, можно сказать, рефлекторную деятельность сознания по воспроизводству субъективности, вытаскиванию ее наружу и закреплению в виде незримого ореола таинственности, окружающего сообщение для придания тому "веса" и содержательного "объема", эту деятельность по созданию объективного ничто в культурологии обычно называют искусством. "В искусстве трудно сказать лучше, чем ничего не сказать" (Л.Витгенштейн).
   Окружающий человека мир всегда искусственен, опосредован, пропущен через субъекта, и это пожалуй самое первое, что о нем можно достоверно сообщить. Каждый человек являясь действующей индивидуальностью, творит мир по своему произволу и чужая рефлексия для него - это тот инструмент познания, с помощью которого он оформляет хаос непосредственных данных наблюдения реальности в стройную систему собственного мировоззрения. Взгляд на мир, по сути, немой вопрос и искусство, высвечивая его, придавая ему законченную, застывающую в высказывании, в художественном образе, форму, косвенно помогает найти и ответ на этот вопрос.
   Рефлексия, как фундамент всего здания культуры является и местом объединения всех ее многочисленных феноменов, здесь они сходятся в одну точку, в единый центр, внутри которого происходит обряд посвящения в рыцарей слова, в мастеров убеждения, и те из деятелей культуры, которые хорошо усвоили это мастерство плетения из бессмысленного набора объективных фактов, пленяющего волшебной красотой кружева, уходят, каждый своей дорогой, в поисках вечной Истины, едва различимой где-то там вдали, то ли на путях религиозных откровений, то ли в глубине философских обобщений, то ли в итогах кропотливых исканий дотошного ученого. Но при всем внешнем многообразии рефлексивного мира, насчитывающего тысячи способов изображения реальности, тысячи перспектив его обозрения, он в конечном счете полностью сводится к слову, к жесту, к действию, к видимому изменению, то-есть, к простейшему объективному проявлению присутствующего индивида, которое вынуждает всех, находящихся рядом, обратить на него свое драгоценное внимание. Всякий, кто произнес хотя бы одно слово - уже есть философ, художник и ученый вместе взятые, поскольку из этого слова, произнесенного уникальной, неповторимой личностью, рождается Новое, идея, которая, странствуя по свету завладевает умами и незаметным ручейков вливается в могучее общее знание, в Необходимость, двигающую бытие. Даже пьяница, умалишенный, ребенок, любым своим словом возвещают миру о вновь созданном, возникшем из их субъективности и потому неповторимом, творении сущего. Они уже требуют чтобы их слабый голос был услышан субъектом этого мира и учитывался им при формировании объективной картины происходящего. А ведь все вокруг состоит из таких голосов. Весь окружающий мир есть не что иное, как вопиющая рефлексия, изображение в котором каждый изображенный элемент - это предмет искусства, покоряющий кого-то своей красотой. Культура в самом общем смысле этого слова есть другое название бытия. По существу она тождественна ему. Все то, что различимо, объективно, определено - культурно. И наоборот. Любой культурный феномен является предметом сообщения, а значит и объективно предопределен. Любая вещь, поскольку она сформулирована, выброшена в логос, уже культурна, ибо она уже есть рефлексия безграничного внутреннего мира уникальной личности в акте творческого познания дарующей бытию очередную истину-идею.
   Не существует принципиального различия между элементами рефлексии. Все они, от простого восклицания до многотомного произведения великого художника, суть объекты, предназначенные для общения, для сплочения отдельных индивидуумов, в единое культурное сообщество. Но некоторые из них, так называемые, предметы высокой культуры, качественно ничем не отличаясь от простых предметных форм, все же выделяются на общем фоне повышенной значимостью своих формулировок. Дело здесь в том, что за реальными образцами, с которых пишут свои тексты великие, стоят уже не определенные действующие причины, а неопределенное нечто, Субъект, заявляющий таким образом о своем независимом, подчиняющем себе всякую определенность, Существовании. Объекты подобной высококультурной рефлексии, наблюдаемые воочию или только мыслимые феномены бытия, которые являются для "художника" отправной точкой его фантазий, в самом общем виде можно разделить на два, противоположных друг другу типа. Первые из них можно определить как предметы, огромного, приближающегося к бесконечности размера и следовательно содержащие внутри себя квазибесконечное количество определенных элементов. А кто является творцом объекта, содержащего в себе всю имеющуюся в наличии объективность? Некто, кто уже не будет являться объектом. Субъект. И естественно что описанием этих объектов, попыткой их представления общественному сознанию, занимается область культуры, называемая религией. Предметы, вдохновляющие на религиозную рефлексию, такие предельные понятия, как например; вселенная, сущее всеобщее, бытие, Бог, целое, субъект, будучи опосредованы, то-есть сжаты в конечную, удобоваримую для рядового обывателя, форму, прежде всего поражают внимание именно огромностью своих размеров, за которыми становятся невидны причины, породившие их на свет, что в свою очередь, пробуждает к жизни неограниченную фантазию Художника в отношении интерпретации их объективного образа. То, что не вмещается в перспективу ограниченного человеческими рамками зрения, может быть дополнено до целостного облика какими угодно штрихами.
   Другие, одинаково значимые для всякого культурного сообщества образцы "художественного" творчества или же объекты наблюдений реальности, описываемые и систематизируемые областью рефлексии, называемой наукой, определяются как бессодержательные феномены, предметы квазинулевого размера, внутри которых уже почти ничего нет. Эти феномены, выраженные в таких понятиях, как например; математическая точка, абсолютно твердое тело, абсолютный вакуум, в связи с отсутствием у них какого бы то ни было внутреннего, обособляющего их существование, содержания, одинаково видны со всех мыслимых точек зрения. Именно своей независимостью от мнения в отношении их отдельного субъекта, они становятся ценны для общества, превращающего их в элементы некоторого максимально объективного языка, одинаково понимаемого всеми членами общества, сплачивающего совокупность разрозненных индивидуумов в единый, нацеленный на исполнение общих желаний, организм.
   Предметы наблюдений религиозной рефлексии не имеют причины. Предметы научного анализа тоже не от мира сего ибо не имеют следствия, будущего, в которое их стоило бы обратить. Вернее сказать, это следствие есть, но находится вне пределов видимости объективного. Вещь, расколотая до математических точек, не выпадает из процесса вечного ее становления ко всеобщему. Но пусть теперь наблюдают за этим становлением, познавая его во все более мелких деталях, другие, более подготовленные к этому, более общие, обнимающие нас своим объективным могуществом, умы, а нам лишь держать в руках сброшенное ею старое одеяние и бессознательно переживать чувство своей конечности, ограниченности перед лицом Субъекта, свободно навязывающего нам собственную интерпретацию объективных последствий происходящего. Именно поэтому научная рефлексия обладает особым влиянием в обществе, ибо через нее некто более разумный, некто более приобщенный к всеобщему Логосу, стремясь достичь ему одному ведомую цель, вместе с тем и исполняет, как ни странно, желания всех.
   Итак, из искусства, как первой стадии культурной рефлексии, отражающей реальность "реальную", в которой всякий, слегка определенный феномен обладает и некоторым внутренним содержанием, позволяющим несколько размывать границы его определения, в процессе развития вычленяются, укрепляясь в своей вседозволенности, области рефлексии ответственные, каждая за свой способ описания непосредственно данного. Религия, или по другому, теология, видит мир чисто интуитивно, посредством не контролируемых разумом чувств, и поэтому пытается высказаться только в общем, сразу обо всем, минуя не интересующие ее частности. Наука же наоборот, только частности возводит в ранг божества, пытаясь расчленить все сущее до абсолютно объективных сущностей из которых, как из кирпичиков, стало бы возможным сконструировать любой конечный объект бытия. И наконец в философии происходит синтез этих двух крайних способов отражения мира, попытка, используя терминологию как религии, так и науки, максимально объективно передать знание о тотальной целостности сущего, содержащей внутри себя все существующее.
   Как конкретная реакция конкретного субъекта на конкретное изменение окружающего бытия, рефлексия, хоть и облачена в общие одежды, всегда конкретна, то есть, помимо основного, первого плана, она обладает еще некоторым подтекстом, выделяющим именно эту картину действительности из огромного многообразия предметов культуры. Неявно выраженный подтекст картины воздействует на зрителя не посредством ощущений, а непосредственно, в чувстве интуитивного схватывания невидимой сути, и результатом переживания этого чувства является его выбор в пользу или против представленной картины. Неприятие того или иного произведения искусства, той или иной реальности, стоящей перед глазами, совершенно естественно, но даже выбор против его, в конечном счете выливается в процедуру оказания ему знаков внимания, хотя бы даже это внимание и будет подчеркнуто негативным. Выбор против - выбор против свободно выбранной интерпретации. Он есть одновременно выбор за - выбор за таинственную недосказанность, за искусное укрытие явно видимых причин. И это не удивительно. Мир вокруг построен таким образом, чтобы отвратительное так же бросалось в глаза и кололо сердце, как и прекрасное. Выбирают не только героев, очаровывающих сердца своей отвагой, но и злодеев, когда ведут их, скованных цепями, по многолюдным улицам городов.
   И все-таки, не одной лишь таинственности, не одной лишь возможности самовыражения ищет рефлексия. Изначальная ее цель - сообщение, обряд доказательства своего повиновения внешним, всеми признанным правилам поведения. И здесь уже нельзя допускать никакой произвольной самодеятельности. Все компоненты сообщения должны быть известны заранее и иметь вид общих, идеальных, не локализуемых в каком-то конкретном месте, понятий. Чтобы добиться максимальной эффективности, объективно видимого результата, рефлексия вынуждена отвернуться от показа непосредственно данной реальности и погрузиться в абстрактный мир "научных" обобщений, целиком состоящий все из той же самой рефлексии, но имеющей бесспорный, аксиоматический, внедоказательный для уверовавших в ее истинность зрителей, характер.
   Вообще же, поскольку в своей основе рефлексия тождественна бытию, поскольку любое изменение, из бесконечной череды которых в сущности и выстроена вся окружающая нас реальность, является реакцией не внешнее воздействие, реакцией, опосредованной субъектом, постольку непосредственный реальный мир, истинная "вещь-в-себе" нам никогда не дана. Она входит в наше сознание неразличимым потоком ощущений, но тут же, соприкасаясь с пространством идеальных образов действительности, растворяется в определении уже известным и предстает в виде нового штриха к давно знакомой картине. К реально-сущему нельзя пробиться сквозь частокол рефлексии. Но сама она выступает в качестве мощного источника познания, обогащающего сознание и стимулирующего к дальнейшему развитию не только какого-то одного конкретного зрителя, воспринимающего эту рефлексию, но и, через выпущенную в мир общую идею, и всего наличного бытия. Культура поэтому носит всегда сугубо общественный характер. Она есть средство убеждения и превращения личной воли субъекта рефлексии в объективную деятельность всех по ее реализации.
   Чтобы уверовать в произведение культуры общество, прежде всего, должно обнаружить идею этого произведения во всех, без исключения, комбинациях объектов внешнего мира, которые, будучи помещены в контекст рассматриваемой картины, не нарушали бы целостности ее восприятия. Например, если в знаменитой картине известного российского художника Малевича "Черный квадрат" вместо квадрата изобразить треугольник, круг, или вообще, любую строгую форму, закрашенную черным цветом, то восприятие произведения конечно при этом изменится, но его целостность, то есть абсолютная законченность рождающая идею контраста, перманентной борьбы белого с черным, добра со злом, останется постоянной при всех трансформациях. Тут уже возникает какая-то объективность, оторванность субъективной воли от своего субъекта и возведение ее в ранг общего достояния, выделяющегося своей общественной значимостью на фоне всего остального, в котором такая оторванность идеи от конкретного объекта прослеживается еще очень слабо. Другими словами, именно одинаковость толкования содержания рефлексии всеми зрителями является залогом ее общественного (объективного) признания.
   Но ведь одинаковость понимания различных текстов (в т.ч. произведений искусства, научных теорий, схем и т.д.) возможна только при условии одинакового видения тех первичных элементов из которых и складываются все культурные высказывания. В качестве идей эти элементы должны заранее закрепиться в сознании слушателей и стать тем первичным фоном, тем логосом, на основе которого и строится здание общественного взаимопонимания. Чтобы можно было говорить о возможности какой-нибудь объективности, должны существовать некие независимые от восприятия конкретного зрителя феномены, являющиеся основой общего взаимопонимания. А что можно воспринимать одинаково всеми, как не то, что не имеет внутреннего содержательного объема, а следовательно не имеет и внешней формы, ограничивающей этот объем? Что к примеру субъективного, отличающегося от общепринятого можно сказать о материальной точке? Ведь она совершенно не имеет внутреннего объема, который один и есть источник субъективности восприятия, поскольку внешний вид любого "объемного" тела целиком зависит во-первых, от расстояния между ним и рассматривающим его наблюдателем, а во-вторых, от перспективы наблюдения этого тела. Абсолютно бессодержательные предметы видимы одинаково со всех мыслимых точек зрения и именно внедоказуемой очевидной объективностью этих понятий оперирует в своих теориях наука, ставя в зависимость от них всю ту окружающую конкретную реальность, которую в действительности наблюдает познающий ее субъект. На арену рефлексии выходит мир так называемой, физической реальности, полностью сводящийся к сумме первичных абстрактных элементов; абсолютной пустоты и неделимых элементарных частиц, идеальным числом образующих все наблюдаемое многообразие бытия.
   Наука, как и любая культурная инициатива, ищет Истины. Но здесь эта истина оказывается абстрактной, оторванной от смысла ее каждодневных и неустанных поисков. Не принимающая во внимание бесспорную правоту личного конкретного опыта общения с реально-сущим, в поисках абсолютной объективности забывающая о собственном уникально-субъективном Существовании, научная рефлексия лишается источника, питающего ее развитие, и, рано или поздно, зритель отворачивается от нее в сторону более содержательных образов искусства, преодолевая барьер между безжизненным многообразием четко очерченных предметных форм и жизнепробуждающей случайностью реального конкретного опыта.
   В действительности, наблюдаемые предметы обладают не только статусом объективности, но также и причастны к субстанции сущего, называемой экзистенцией. Они имеют внутренний объем, содержание, перспективу, возможность рассмотрения их с разных сторон, с различных точек зрения. Допуская в себя известную долю субъективности, пропорциональную своему "объему", объект рефлексии вносит в мир взаимное непонимание и недоверие. В общении с искусством, стремящимся к точной передаче конкретного реально-сущего, исчезает та связь, которая объективностью сковывала ранее всех в единый общественный механизм, направленный на конформистское изменение созданного им мира физической абстракции. В этом смысле, искусство менее значимо для общества чем наука, но с другой стороны, в восприятии произведения искусства зритель, наряду с ощущением, заряжается от него чувством единения с субъектом этого произведения, с его таинственно-свободным содержанием, чувством, питающим своей энергией сам процесс познания, всегда завершающийся объективным действием, вносящим свою скромную лепту в общественную практику. В искусстве наука отдыхает, набирается сил перед новым штурмом общественного сознания.
   Пытаясь усилить роль субъективного фактора, при недостатке стимула к дальнейшему объективному развитию, рефлексия обращается к религии, увлекаясь в область отражения предметов очень большого "объема", тех, при взгляде на которые ощущение конечности присутствия почти полностью вытесняется чувством присутствия бесконечности.
   Религия апеллирует к объективности чувственных переживаний объекта, включающего в себя всех, пытающихся каким-то образом его рассмотреть, зрителей, но для которых он всегда остается объективно невидимым, ибо присутствует везде, куда бы те ни устремили свой взгляд. За суетой повседневных дел, человек обычно не замечает таких вещей, как всеобъемлющее нечто. Познание окружающей его в данный момент обстановки - вот цель его беспрестанных усилий. Чтобы сделать шаг, нужно знать не абстрактное Все, а то конкретное, что сейчас находится под ногами. "Для человека, собирающегося действовать, ситуация становится господином, оракулом, богом". (Дж.Коллингвуд) И только иногда, отворачиваясь на мгновение от людского потока, он возводит свои глаза к небу и поражается его непостижимой глубине, одновременно пугающей и манящей укрыться в ней от отупляющего шума земной жизни.
   Общественная значимость религиозной рефлексии состоит в том, что она, пытаясь поведать о самом большом, а значит и самом неопределенном, обращает зрителей в страх перед этой абсолютной неопределенностью, страх, являющийся единственным побудительным импульсом в их стремлении к общению. Ужасаясь наваливающейся со всех сторон абсолютной свободе внешнего нечто, люди впадают на мгновение в паралич, замирают в полной неподвижности, в бездействии субъекта, не находящего объекта приложения своих сил. Такое, казалось бы не необходимое, абсолютно бесполезное выключение из ритма жизни, осуществляемое: либо в форме молитвы перед богом, либо в моменты эстетического созерцания действительности, либо при простом закрывании глаз при моргании, на самом деле уже объективно свидетельствует о личном свидании с Субъектом. Оно присуще каждому присутствию, заброшенному в загадку Существования, имеющему свое уникальное внутреннее Я, но никто никогда не может объективно объяснить на основании каких известных закономерностей он это делает; стучит по деревяшке, целует крест, зажимает в руках заячью лапку. Все твердят лишь одно: "Я чувствую воодушевление"
   В религии рефлексия подходит к другой своей границе, и вероятно, к границе познания вообще - к не возможности отображения в конечном образе бесконечного всеохватного Универсума. Она замирает перед этой незримой стеной и молчит, не в силах единым словом ограничить расстилающийся перед ней, абсолютно свободный от каких либо ограничений, бесконечный простор.
   Да, в сущности, вся жизнь - это большая клетка за границы которой нельзя переступить. Человек навсегда заброшен в пространство, куда то между страхом и абсурдом, между бессмысленной деятельностью и пугающим бездействием, и рефлексия его, зажатая между абсолютной объективностью и абсолютной субъективностью, вынуждена лишь мечтать о неограниченной свободе своего выражения.
   Любая попытка погони за окончательным знанием, за единственными бесспорными истинами этого мира, ведет, либо к религиозному уверению в своем бессилии перед бесконечным хаотическим нагромождением субъективных препятствий, либо к пустому научному теоретизированию, целиком погрязшему в абстрактных, бесконечно далеких от окружающей конкретики, вещах. "...падение мышления в науки и в веру - вот злая судьба бытия". (М.Хайдеггер) Метание между двумя этими полюсами, перебегание из одной крайности к другой, на деле отражает динамику развития культурной рефлексии, ее объективно закрепленную в окружающих предметах, историю.
   Отталкиваясь от стены под названием наука, рефлексия, в стремлении обобщить сказанное приходит к сугубо личному отношению между отдельным субъектом и всем остальным миром, отношению, которое уже не может быть выражено во вне в виде объективного высказывания, как не может бесконечное "все" быть искренно выраженным в конечном слове. Минуя область научных высказываний, стремясь " алгеброй поверить гармонию", рефлексия наталкивается на противоположную стену с названием "вера". Но необоримое желание рассказать о том, что, единственное, наделено абсолютной ценностью, поскольку неизменно, а значит и обладает и окончательной истиной, бросает рефлексию обратно, в прокрустово ложе схематично понятных, но аб0x08 graphic
солютно не убедительных научных объяснений. Для большей наглядности, вышеприведенные рассуждения о сущности культурного бытия можно представить в виде некоторой графической схемы (см. рисунок ), сводящей все огромное многообразие рефлексии к четырем, наиболее зримым ее формам: искусству, науке, религии и философии. Если использовать в качестве критерия оценки два параметра: величину объективности, то есть, степень одинаковости видения изображаемого предмета большим количеством субъектов, и содержательный объем этого предмета - степень охватываемости им всего наличного в опыте, искусству, понимаемому здесь как более-менее субъективное, художественное отражение неких простых, малосодержательных вещей, будет соответствовать область, где-то между нулевой объективностью (абсолютным молчанием) и максимальной объективности того, что всеми видится одинаково. Поскольку искусство все же претендует на понимание окружающих, оно вынуждено рассказывать о предметах с небогатым внутренним содержанием, тех, при взгляде на которые еще можно выделить общую идею, связывающую их с общемировым культурным логосом. Поэтому и на шкале тотальности ее место где-то между изображением абстрактной точки и всеобъемлющего Целого.
   Искусство - есть рефлексия той реально-сущей субъект объектной действительности, с которой постоянно приходиться общаться живущему в ней человеку. По мере стремления к увеличению объективности, к полной независимости предметного восприятия от гаммы чувств, переживаемой тем или иным субъектом, рефлексия увлекается в область науки, где она создает некий мир физической реальности полностью сводящийся к простой совокупности точечных, абсолютно объективных элементов, от которых, поскольку они не принадлежат к миру реальности действительной, не исходит нечто индивидуально - захватывающее, рождающее творческое переживание. Мир науки не располагает к одухотворяющему покою, он жесток своими беспристрастными, однозначно понимаемыми формулировками, вынуждающими ответную, такую же бездушную деятельность. Абсолютной, строгой наукой, в собственном смысле этого слова, является только математика, которая, опираясь на вдвойне абстрактные предметы - числа, строит мир, всеми одинаково понимаемый, но бесконечно далекий от конкретной окружающей реальности. В нашей системе координат, одним своим параметром - тотальностью, или, по другому - содержательным объемом, так или иначе связанным с действительностью, абсолютной науке места нет, но как преобладающее настроение, рефлексию этого вида все же можно как-то обозначить уделив ей область с максимальным значением объективности при минимальном "объеме" рассматриваемого предмета.
   Оторвавшись от холодного мира чисел, озирая безбрежное звездное небо над головой, человек обращается к религии, в ней он ищет силы для каждодневной борьбы за объективность. Религиозная рефлексия пытается рассказать сразу обо всем, в конечном слове выразить все бесконечное разнообразие окружающего мира, его конкретную непознаваемость, замаскированную определенной формой, сущность. Но предмет бесконечно большого размера невозможно передать в конечном высказывании. Поэтому продукт абсолютной религии уже не облачен в какую-либо общую (данную в сообщении) форму, а представляет собой чистую индивидуальность, общественным сознанием воспринимаемую как абсолютную пустоту. Рефлексия всеохватного целого уже не есть собственно рефлексия, как обращение к обществу. Ее может увидеть и оценить лишь индивидуальность, внутреннее Я, откликающееся исключительно на зов Субъекта, вневременным и внепространственным переживанием абсолютной тождественности своей сущности с сущностью расстилающегося вокруг мира. В абсолютной религии открывается абсолютная, не опосредованная объективностью истина - Существование, и верой закрепляется в сердце, озирающего беспредметный простор зрителя, чтобы противостоять его растворению в суете беспрерывной объективной деятельности. Нельзя сообщить о бесконечном, но можно об очень большом. Религиозные настроения витают уже там, где прослеживается такая попытка. И естественно, объективность таких сообщений ничтожно мала. Там, на дальних пределах сущего, к коим обращает свой взор "говорящая" религия, все настолько смутно, расплывчато, неопределенно, что в нем можно увидеть все что угодно: греческий апейрон, христианского бога, инопланетный разум. При взгляде в пустоту сознание рождает первое, что приходит в голову. И этот, свободно родившийся идол, благодаря отсутствию объективной причины своего появления на свет, становится центром притяжения индивидуумов, ищущих источник собственной индивидуальности. Религия - есть наименее объективное описание максимальной целостности. И путь ее - это путь догмы, бездоказательного утверждения, путь, полностью замаскировавшего свою причину, руководства к действию.
   Рассматривая предложенную выше схему способов рефлексии, необходимо выделить еще одну специфическую область на пространстве этих способов, область, доселе неопределенную, но которая так или иначе всегда выделяется в структуре культурной рефлексии своим неповторимым языком, как бы вбирающим воедино язык художественных образов и строгий научный язык логически связанных терминов. Это философия, чью сущность можно определить как попытку квазиобъективного описания квазицелостного мира. Претендуя на двойную доказанность своих высказываний, проверенных как чувством, так и разумом, философская рефлексия требует и своего главенствующего положения как над наукой, так и над религией (не говоря уже об искусстве), однако неприятие ее выводов как наукой, в корне пресекающей всякую неопределенность, так и над религией, отворачивающейся от претензий на любую рациональную обоснованность, делает ее менее заметной на общем фоне субъективных выкриков и объективных идей. Она как бы исподволь стремится перекинуть мост между этими двумя крайними воззрениями на мир, в каждом из них усилив иное, противоположное начало. Философия, по сути, это компромисс, связующее звено, примиряющее бездумное действие с оцепеняющим размышлением.
   "Философия, как я буду понимать это слово, является чем-то промежуточным между теологией и наукой. Подобно теологии, она состоит в спекуляциях по поводу предметов, относительно которых точное знание оказывалось до сих пор невозможным: но подобно науке, она взывает скорее к человеческому разуму, чем к авторитету, будь то авторитет традиции, или откровения. Все точное знание, по моему мнению, принадлежит к науке: все догмы, поскольку они превышают точное знание, принадлежат к теологии. Но между теологией и наукой имеется Ничья Земля, подвергающаяся атакам с обеих сторон: эта Ничья Земля и есть философия". (Б.Рассел)
   Если наука и религия в своих стремлениях к абсолюту имеют асимптоты, пределы в которых они выходят за рамки "реального" в чистую абстракцию и там находят свое завершение, то в развитии философского мировоззрения такого предела нет, поскольку она всегда имеет дело с реальным субъект-объектным миром и интенция ее уходит в бесконечность не оставляя никаких надежд на завершение. "Непризнанная, философия не может, ни зацепиться ни за что на небе, ни подпереться ничем на земле". (М.Хайдеггер) Она не имеет своего основания, точки отсчета, укорененности в абсолютном, и поэтому мыслители всех времен, пытающиеся отсчитывать философию от абстрактных начал, либо науки, либо религии, всегда терпели неудачу, поскольку внелогичная, наполненная субъективностью реальность, для своего познания требовала учитывать не только объективные свидетельства общего опыта, и не одни лишь данные, основанные на сугубо личном наблюдении конкретной окружающей действительности, но такую их совокупность, которая одновременно показывала бы объективную, логичную форму предмета, и его внелогичное, субъективное основание.
   Кратко обозначенные выше четыре основные вида рефлексии, совокупность которых в общем-то и составляет то, что мы обычно понимаем под феноменом культуры, не исчерпывает конечно всего многообразия данных внешнего опыта. Тождественность понятий: изменение, характеризующее бытие, и, реагирование, описывающее рефлексию, ведут в конце концов к переводу рассуждений об изначальной искусственности воспринимаемого мира, в плоскость разговоров о не самодостаточности бытия.
   На примере культуры мы лишь выпячиваем одну из возможных движущих сил, в данном случае человека, которые, рефлексируя, развивают окружающее их бытие, отливая его в своих произведениях. Когда познающий действием венчает процесс познания, это отнюдь не означает что он непознанное нечто, чудесно, безо всякой помощи извне, превратил в известный объект. Нет. Ему дала этот объект в готовом виде уже имеющаяся в природе рефлексия, представив его в качестве общей идеи, на фоне которой он только и способен воспринять новое. Когда же мы просто рассуждаем о процессе "переваривания" реальности посредством нашего познающего механизма, мы как бы забываем об изначальной рефлексивности любой объективной предметности. Перед нами видна лишь начальная, реально-конкретная, дорефлексивная, и конечная, абстрактно-общая, рефлексивная формы предмета, несоответствие образов которых гонит нас к необходимому действию по устранению режущего глаз несоответствия. То, что нам кажется реальностью, на самом деле есть уже захваченность красотой продукта культуры, творя который по собственному произволу, Субъект, неоспоримо убеждает нас в своей правоте, соединяя присущую ему силу абсолютного волевого желания с абсолютно внедоказуемой рациональностью высшего Разума.
   Наука, религия, философия, искусство - все эти феномены культуры всегда уже наличны в каждой точке окружающего пространства. Диалектика их такова, что в чистом, идеальном виде они есть абстракция и в действительности никогда не встречаются, а являются лишь смесью самих себя, совокупностью господствующих настроений, и поэтому невозможно указать какой-то границы, отделяющей область преобладания того или иного культурного способа выявления внешнего мира. Эта граница, если и отыскивается, то оказывается всегда условной, подверженной изменениям в ту или иную сторону в зависимости; от конкретной исторической эпохи, от уровня интеллектуального потенциала общества, от способностей восприятия отдельной личности, познающей этот мир, но что четко можно сказать, так это то, что всегда существует разница между рядовыми и значимыми феноменами культурной рефлексии, и что это разница, упорядочивая хаос единичных высказываний о мире, отметая сиюминутные, сугубо конкретные сентенции, выявляет постоянно накапливаемое знания, служащее предпосылкой перманентного прогресса человечества.
   Основоположник французского позитивизма О.Конт с позиций гносеологии проводит разделение всех представлений о мире на три обособленных вида, которые, с его точки зрения, являются тремя, последовательно проходимыми состояниями человеческого знания, устремленного к абсолютной истине. В одном из своих сочинений он так размышляет об этом. "Я, как мне кажется, открыл главный, основной закон, которому это развитие (человеческого духа) подчинено безусловно... Этот закон состоит в том, что каждая из наших главных идей, каждая из отраслей нашего знания проходит последовательно три различных теоретических состояния: состояние теологическое, или фиктивное, состояние метафизическое или абстрактное, состояние научное или положительное. Другими словами человеческий дух по самой своей природе в каждом из своих исследований пользуется последовательно тремя методами мышления... сначала теологическим методом, затем метафизическим и, наконец, положительным методом. Отсюда вытекает три взаимоисключающие друг друга вида философии, или общие системы: первая есть необходимая, исходная точка зрения человеческого духа, третья - есть определенное и окончательное состояние, вторая служит только переходной ступенью".
   Этот взгляд на проблему классификации способов познания окружающего мира схож со взглядом ранее цитируемого Б.Рассела, для которого философия тоже интерпретируется как переход (Ничейная земля) между наукой и религией (теологией). Но Конт, в отличие от Рассела, не противопоставляет друг другу эти три культурные феномена, а пытается воссоединить их и представить в качестве разных проявлений одного и того же человеческого духа, который, развиваясь, все точнее познает окружающий его мир. И отождествляя методы мышления с видами философии он (Конт), сам того не подозревая, трансцендирует последнюю за пределы всякого разделения, как ту изначальную направленность на рефлексивное преобразование сущего, которое вносит значимость и смысл в конкретные способы его осуществления.
   Наклеивая метафизике ярлык абстракции, а науку ("положительную философию") возводя в ранг окончательной точки зрения, Конт все же объявляет последнюю наследницей первой не объясняя однако (или не желая объяснить) каким образом пустая абстракция рождает абсолютную в своей законченности истину. На самом деле (и мы еще это покажем ниже) не наука, а именно философия (метафизика, выражаясь языком Конта) свободна от всяческих абстракций, захлестывающих науку и религию. Именно она, объединяя их, как в менее значимой форме искусства, так и в трансцендирующей попытке собственно философской рефлексии, является своего рода ностальгией по реальности, тоской по живому, ни скованному в общих научных фразах, ни растворенному в нелепых религиозных фантазиях, знанию, предчувствие которого, угадываемое в парадоксах предельного вопрошания, придает постоянную неуспокоенность познающему разуму.
  
  
  
  
  
  
   2. Религия
  
  
   Как было уже показано выше, религия есть такое отражение мира, которое стремится охватить его целиком, без остатка, совершенно не заботясь об объективной стороне такого отражения. Религиозная рефлексия - ничего объективно не значащий символ, предмет, как бы выхваченный из паутины причинно-следственных связей и представленный таким, каким он видится сейчас, без указания на свою историю. Абсолютная религия - это отражение самой конкретности, индивидуальной основы происходящего, не облаченной еще в какую бы то ни было общую идею, и потому при взгляде на ее "произведения" не возникает никаких объективных ощущений, а лишь голое Чувство, ведущее к переживанию и неотвратимо следующему за ним психологическому выбору. Посыл, излучаемый религией, "видит" лишь чистый субъект, объективно он не видим. И поэтому там, где кругом пустота, там, где объект, не находящий собеседника, остается недвижим, там происходит общение с самим собой, с необъятной глубиной своей уникальной личности, и результатом такого субъективного общения становится импульс к объективному выявлению этой субъективности во внешнем, публичном действии.
   Искусство превращается собственно в религию, когда все огромное многообразие мира с его непреложными законами, с его чарующими глаз видениями, умещается всего в одном, почти самопроизвольном, невнятном возгласе, понять который в контексте существующего вокруг логоса, невозможно. Воздавая в молитве хвалу всемогущему богу, христианскому догматику уже нечего больше добавить. Он все увидел, все познал и единственным словом навсегда закрепил познанное в истине, но не для того, чтобы тотчас же кинуться в водоворот событий, для этого ему не достает множества конкретных деталей, а чтобы проявить готовность к любой последующей деятельности. То же самое можно сказать и о погрязшем в своих формулах ученом, для которого единственно истинно лишь то, что причинно обусловлено, что необходимо. Восклицая перед судом инквизиции: "А все-таки она вертится", он уподобляется религиозному фанатику, ибо для него теперь его собственные, личные переживания от "видения" абсолютной истины едино сущего, в данном случае в форме всеобщей необходимости механистической трактовки мироздания, гораздо важнее мнений огромного количества других людей, смотрящих на мир несколько по иному.
   Многократное повторение одной и той же фразы делает из искусства религию. Молчание превращает религию в веру.
   Когда человек произносит хотя бы только одно слово, он еще не видит всего. Ведь что-то же натолкнуло его именно на это слово, а не на другое. Значит все-таки какой-то различимый предмет, захватив его внимание, хоть немного, но заслонил собой бесконечность перспективы. Если я вижу все в целом, то ничего его от меня не заслоняет и моему глазу нет возможности остановиться на чем-то конкретном. Все, наблюдаемое в совокупном целом, нельзя сформулировать в строго определенном логическом термине. "Бесконечное по самой своей природе не выразить тем, что конечно". (Д.Беркли)
   Абсолютизируясь, достигая своего апогея, религия устраняется из культурной рефлексии поскольку ее проявление становится абсолютно внелогичным. Отныне она не показывает что-то кому-то, а открывает всем весь мир целиком. Такое созидание уже не предметной, а психической реальности и является тем, что мы обычно подразумеваем под словом вера. А процесс восприятия этой реальности - не что иное, как процесс обретения уверенности.
   Вера, надежда, любовь. Эти слова, такие разные по форме, по сути своей выражают одно и то же - отвращение от мира предметов и обращение туда, где нет никаких границ, никакого предела безудержной фантазии личного волеизъявления. Увериться можно лишь сразу во Всем, в абсолютно свободном, неизменном и неограниченном Существовании. Ограниченные частности же нужно познать и, превратив их в общие идеи, использовать как инструмент для выколачивания знания. Именно вера задает только что заброшенному присутствию его первый отклик на первое видение мира, открывающегося в сугубо личном, не окрашенном еще в идеальные тона, восприятии. Только что родившийся ребенок, дергая своими слабенькими ножками, как бы говорит нам всем: "Да, я уже вижу этот мир целиком. Я уверен в его, а значит и в своем существовании. И поэтому уже сформировал у себя в мозгу мысль, согласно которой мир - это пространство внутри которого перемещается моя нога. Конечно, со временем, под влиянием получаемых впечатлений, детское видение окружающего будет меняться, расширяться, часть его уже начнет постепенно формироваться, отливаться в высказываниях, но бесконечное основание этого взгляда всегда останется неактуализированным. "Религия начинается с видения, со способа смотреть на вещи, а затем уже она отыскивает те высшие факты, которые требуются для поддержания этого видения". (Т.П.Бурк)
   Онтологическая укорененность религии лежит в очевидной привязанности каждого отдельного, ограниченного элемента к субъекту того объекта, в состав которого он входит. Этот объект тоже может быть ограничен вполне определенными рамками, например, рамками семьи, государства, нации. И тогда религия внешне выглядит как неосознанное предпочтение именно этой семьи, этого государства, этой нации на фоне существования огромного количества иных объединений. И что удивительно, это предпочтение можно вполне убедительно обосновать, правда лишь на языке только той организации, которую предпочитаешь. Когда же, включающий в себя совокупность множества различных элементов, объект становится так велик, что не остается ничего определенного, с чем бы его можно было бы сравнить, приходится превозносить его молча, перед самим собой, в акте уверения его Существованием.
   В конце прошлого века стараниями австрийского психолога Брентано в философию был введен специальный термин - интенциональность, характеризующий имманентную сознанию предметность, его стремление в первый момент созерцания рассматривать любой элемент мира, целиком, как бы забывая о составляющих его частях. В сущности интенциональность - это направленность сознания на предмет, стремление везде видеть объект, даже там, где его подчас и нет. Исходя из такого построения функции восприятия действительности, человеку свойственно прежде всего оценивать представленную ему на обозрение картину не как совокупность различных элементов, но как нечто единое, заявляющее о своем праве на индивидуальное существование. Интенционально увидеть - значит дать увиденному имя, пусть не совсем понятное (точнее, совсем не понятное), но зато выделяющееся на общем фоне и вследствие этого становящееся точкой притяжения вектора познавательной активности. Почувствовав свое единение с субъектом, присутствие свободно выбирает объект, реализуя тем самым потенцию к полной независимости своего внутреннего Я. Следовательно, интенциональность - это первое ограничение неограниченного, создание некоего квазиобъекта, не имеющего никакой видимой внешней причины, но являющегося причиной всего, в данный момент наблюдаемого.
   Именно в изначальной интенциональности объективного мира, в его стремлении всюду видеть лишь отражение самого себя, и кроются истоки религиозности. Наблюдая перед собой пестрое разнообразие быстро сменяющих друг друга картин, человек прежде всего отыскивает в них ту общую основу, которая всех их объединяет - предметность, неразложимость на отдельные, несводимые друг к другу части. Ограниченный конкретным горизонтом видения, он эту предметность именует, создавая таким образом объект религиозной рефлексии. При этом, внутреннее, уникальное Я человека, его субъект, пребывающий в неизменности индивидуального существования, оказывается стоящим перед вновь именованным, и тем самым обретшим собственную индивидуальность присутствием, и откликаясь на объединяющий экзистенциальный зов он неосознанно переносит на интенциональный объект черты самого себя, своей уникальной волящей личности.
   Без веры нет религии. Без веры нет религии. Сначала надо увидеть все в целом, чтобы, укрепившись в главном, в непреложной правильности собственного выбора, основанного на абсолютно свободном существовании, относительно этого целого, то есть максимально субъективно, именовать частности.
   Перед нами лежит мир, данный только на глубину нашей мыслительной способности. Но горизонт конкретной перспективы видения не может являться концом реально-сущего, пока зритель, наблюдающий эту перспективу, хочет сообщить миру о своем наблюдении. Если передо мной лежит все наличное в мире, кому же мне об этом сообщить, как не самому себе. А сам я итак это вижу, безо всяких объективно сформулированных сообщений. Все увидеть можно, но нельзя об этом сообщить, ибо сообщение - это апелляция к чему-то иному, что пока еще не обнаружило себя в действии и, тем самым, не стало доступным всепроникающему рентгену познания.
   Воистину, молчание - золото. Но тогда слово - это серебро, ибо именно словом, жестом, действием, поступком завоевывают умы (а через них и тела) людей, народов, всех представителей бытия. Да и вообще, как скажите объективно существовать в этом законосхваченном мире, не сообщая о себе, не облачая воспринимаемую картину мироздания в определенную некоторыми общими правилами форму? Ведь только обратившись к всеобщему логосу, подчинившись поначалу его невидимой воле, можно сделать так, чтобы тебя заметило и приняло бы в свои ряды, скованное цепями этого логоса, окружение. Поэтому, первое выпущенное в мир сообщение, первый интенциональный выкрик, есть не что иное, как религиозная рефлексия, указывающая на то, что видимая мною в данный момент картина, какой бы широкой она ни была, все же неполна, и молясь, в максимально субъективном возгласе, я как бы обращаюсь к тому, в эту минуту невидимому, кто находится, например, за моей спиной, под моими ногами, над моей головой, чтобы вызвать его на свет моего познания и, хоть на малость, но еще более расширить перспективу обозрения сущего.
   Религия, пытаясь изобразить чистый предмет, общую форму, интенционально данную до всякого анализа, вещь, заключающую внутри себя абсолютно все элементы видимой сейчас картины, не преследует цели добиться какой бы то ни было объективности толкования своих текстов. Она стремится к объективному наличию у слушателей переживаний субъективного смысла этих текстов. Тут не важна форма, она лишь простой знак, символ, глубоко скрытого под ней бесконечного содержания. И чем этот символ непонятнее, тем он религиознее, тем больше он содержит различных объективных версий своего толкования. Верующий, чтобы проявить свою веру, сделать ее достоянием всех, чтобы заворожить мир своей индивидуальностью и тем самым, через чувство воздействовать и на его выбор, должен полностью отрешиться от всякого общего знания и попытаться выразить эту веру абсолютно случайным или, что одно и тоже, абсолютно свободным образом. Кто-то сказал, что Чудо - любимое дитя веры. И это правильно. Лишь полная неожиданность происходящего заставляет всех на мгновение замереть в едином чувстве причащения к субъекту необъяснимого.
   Первое случайное высказывание, не являясь еще культурным в строгом смысле этого слова, поскольку не несет еще новое общее знание - есть уже, вместе с тем, выход в свет элементарного "действия", из множества которых и слагается культурный логос. Как только любой возглас верующего повторится снова, он превращается уже в общую фразу, ранее слышанное, не удивляющее своей новизной и потому вполне обычное, преследующее заранее определенную цель, сообщение. Абсолютно субъективная вера при соприкосновении с общим культурным наследием, с логосом-знанием, расставляющим ограниченные, определенно оформленные на фоне бесконечности образы, превращается собственно в религию, как только взгляд верующего коснется хоть одного конкретного предмета. Абсолютно целостный, все охватывающий мир, требующий рассказать о себе обществу, ограничивается своим подобием, когда человек, заслонивши его знакомыми образами, произносит слова.
   Религия начинается с постоянного, завораживающего своей мелодичностью повторения одних и тех же малопонятных звуков, жестов, слов. Но становящиеся общими, эти слова, в силу их огромной многозначности, не теряют пока своих связей с породившим их Субъектом. И поэтому, каждый из слушающих одну и ту же религиозную абракадабру, воспринимает ее по-разному, так, как требует его собственная природа и окружающие обстоятельства, каждый видит в ней того "Бога", которого больше всех желает видеть его душа, который больше всего, характером и манерами общения, похож на него самого.
   Значимость религии в том, что, воспринимая ее, человек, уставший от суеты повседневной озабоченности, как бы обращается за помощью к своему внутреннему Я, к уникальной свободе индивидуального существования и там черпает силы для противостояния внешним обстоятельствам. Увидевши хоть раз свою великолепную, но пугающую неизвестностью сущность, он снова жаждет общения чтобы, с одной стороны, забыть о страхе одиночества, а с другой - явить миру то, чего тот никогда еще не видел, то, что подвергнет окружающих в шок и трепет неожиданностью своего появления.
   В сущности, любая попытка объяснения чего бы то ни было религиозна в своей основе, ибо опирается на уникальную, единственную своим расположением в бытии, точку зрения на окружающий мир - точку зрения внутреннего Я. Но общественную значимости добивается лишь рефлексия, основанная на всеохватных, многосодержательных и потому максимально субъективных понятиях. От повторения сто раз слова "сахар" во рту слаще не станет. Объективное знание того, как делаются деньги, само по себе не принесет богатства. Но слышать слово "Бог" и физически ощущать давящую со всех сторон, пугающую, но одновременно и вдохновляющую на бунт против бытия неизвестность - это одно и то же. Картина бесконечности универсума вызывает одинаковые чувства; и у глупого юнца, и у ветренной женщины, и у умудренного сединами старца. Она ведет к состоянию замирания перед таинственной глубиной сущего, к своеобразной "минуте молчания", отрешения от необходимых суетных дел и обращения к незамутненным объективностью истокам собственного бытия.
   Но значит ли это, что религиозной созерцание квази абсолютно тотальных феноменов сущего останавливает объективное развитие. Нет. Время остановить невозможно. Отрешение в пользу религиозного экстаза от непрекращающегося ни на секунду процесса становления ко всеобщему, происходит вне времени, азначит и вне пределов объективного наблюдения.
   Привлечение в орбиту своего влияния личности никак не означает привлечение внешней формы, в которую эта личность облачена, и прежде всего, ее сознания. Но чтобы все-таки добиться поставленной цели, заставить служить себе не только невесомый дух, но и материальную оболочку, чтобы обрести действительную силу, религия должна объективно доказать необходимость ее рефлексивных понятий и образов. В погоне за общественным сознанием она переходит от молитвы к мифу, вынужденно расчленяя свои божественные истины на ряд более простых, более удобных в повседневном употреблении, более приспособленных к человеческой природе, неких эрзац истин, порождая более объективное, более основанное на логических спекуляциях знание, но однако теряя при этом то, что является ее главным достоинством, притягивающим к ней в поисках смыслообразующего источника, а именно, предельную субъективность свободного высказывания, завораживающую неожиданность заставляющую окаменеть, но одновременно и собраться, набраться необходимых внутренних сил в процессе причащения к абсолютной истине сущего - к Существованию.
   Мифология, хоть и опирается на очевидные, дающиеся в религиозном откровении, внедоказуемые истины, такие например, как; все в мире подчинено причинно-следственной связи, добро предпочтительнее зла, мир бесконечен в пространстве и во времени, но она стремится скомпоновать из них с помощью логических правил, также, кстати, не выводимых не из какого определенного источника, некие требования, которые, объединяя собой достаточно большую область бытия, были бы логически обоснованы, а значит, объективны, и таким образом, включены в контекст общего знания. Обращаясь теперь не только к чувству воспринимающего рефлексию зрителя, но и к его разуму, мифология, создает предпосылки объединения отдельных индивидуумов в секты в которых, личная интерпретация окружающего мира идеологом секты, становится неоспоримой объективной истиной для всех ее членов. Такая религия, притягивающая уже не только субъекта, но и объекта, религия, сплачивающая вокруг себя определенные силы, способные к действительному изменению этого мира, называется еще теологией. Она есть уже отрицание собственно религии, как сугубо личного разговора с неизвестностью (с пустотой), и переход ее в область искусственно-научной рефлексии. Имманентное сознанию, интенциональное видение мира как единого целого, невыразимое по форме, распадается здесь на ряд отдельных его эпизодов - мифов, уже формально очерченных, обладающих большим или меньшим объективным статусом, хотя и остающихся все же отмеченными печатью этого невыразимого целого, через их принципиальную недоказуемость. Мир оказывается созданным из; добра и зла, Бога и его воли, из нескольких первоначальных стихий, из борьбы животворящего света с мертвящей темнотой.
   Только разделив неразделимое, можно его победить. Заставляющий окаменеть в бессловесном созерцании, страх перед единым, проходит, когда оно заслоняется множеством мелких деталей. Один, не окруженный объективной сущностью субъект, не в силах заставить обратить на себя, на свою уникальную личность, всеобщее внимание. Но, признав собственную ограниченность, полную подчиненность воле Иного, того, что лежит за горизонтом видения, он, обратившись к нему за помощью в форме экзистенциальной молитвы, то есть, просто показав ему свою индивидуальность полностью тождественную с его собственной, получает право на объективное (всеми видимое) существование, хотя лишь в пределах отведенного ему свыше жизненного пространства. Конец же подлинной религии наступает тогда, когда делается усилие объяснить идущую из сердца рефлексию, хотя бы в рамках простейшей теологической схемы.
   Итак, истинно религиозное мировосприятие столь же глубоко, сколь и далеко оторвано от общих ценностей бытия. Это сугубо личное взаимоотношение с окружающим миром, данным в его совокупной целостности. Разговор один на один, безо всяких посредников. Там же, где появляется желание сообщить об этом разговоре другим, там начинается собственно рефлексия, но теперь уже в качестве теологического дискурса. Такой рассказ о сущности сущего, в целом, еще не отвергая абсолютную истинность непосредственно-чувственного знания, в частностях, уже представляет собой попытку примирения, в целях повышения своей культурной значимости, религии с наукой, попытку, коренящуюся в осознании необходимости связи между отдельной человеческой личностью и обществом, как единственным носителем оценки, забрасываемых в мир индивидуумов.
  
  
  
  
  
  
   3. Наука
  
   Обычно люди склонны рассматривать науку как деятельность по освобождению так называемого, истинного знания, всегда как бы независимо присутствующего в мире, от скрывающих его покровов, наброшенных природой в тщетной надежде защитить себя от неразумного вмешательства в свое чрево. Наивную веру в, раз и навсегда, заданность природы, в ее принципиальную просчитываемость логическим мышлением, человек с древнейших времен пытался обосновать тем обстоятельством, что природа якобы, в отличие от исследующего ее человека, неразумна, и поэтому с ней можно обращаться не как с целью, а как со средством для его многочисленных прихотей, средством, реакцию которого на любые возмущения легко предугадать. Только в 18в., с учениями великих английских сенсуалистов Локка, Юма, Беркли в мир пришло сомнение в том, что природные истины полностью независимы от человека. Ими было убедительно показано что опыт, посредством которого только и возможно познание реальности, неодинаково интерпретируется разными исследователями и связано это с различием психофизиологического аппарата, с особенностями строения органов чувств, которыми они непосредственно контактируют с действительностью. То, что одним кажется горячим, другие воспринимают как холодное. Белое некоторым кажется серым, далекое - близким и т.д. Казалось общество зашло в тупик. Как можно строить цивилизацию, развивать научно-технический прогресс, когда конкретная реальность оказывается непознаваемой? А ведь в это время бурным ходом шла промышленная революция. И крайне нужны были теоретические обоснования возможности объективного познания. Нужно было разделить опыт отдельного человека, принципиально ограниченный его конкретным местом в обществе от абсолютно достоверного опыта всего человеческого общества в целом. И тут на сцену появилась позитивная философия главной задачей которой было очистить опыт от всяких, основанных на личных верованиях, спекуляциях. Позитивизм вынес за скобки реальный мир, поскольку из-за субъективности человеческого видения конкретные утверждения о нем лишены всякого смысла, и занялся конструированием иного мира, мира логической реальности, одинаково воспринимаемого любым рационально мыслящим существом, поскольку основанного не на субъективных чувствах, а на, независимых от каждого отдельного ума, так называемых, априорных истинах бытия.
   Реальный опыт общения с окружающим миром был заменен опытом логическим, восприятие которого уже не определяется особенностями психофизиологического строения конкретных органов чувств, а всецело основывается на изначальной уверенности всех в правоте точки зрения большинства. Природа опять, на мгновение мелькнув своим парадоксальным нравом, превратилась в мертвый материал, теперь уже чисто логических спекуляций. В погоне за мифической абсолютной истиной, люди забыли что, признав над собой главенство необходимости, они потеряли самих себя, уникальность собственного Существования, превратившись в призрак, бессильный что-либо изменить в этом бессмысленном круговороте причинно-связанных событий.
   Но ведь свобода не призрак. Для меня лично, свободный выбор - главная причина любых моих последующих действий. Я не сдвинусь с места, если самостоятельно, без помощи извне, не приму определенного решения. Поэтому, картина мира, сотканного из одной лишь необходимости, никогда не сможет объективно объяснить недетерминированность конкретно наблюдаемого опыта. Независимость природы от наблюдающего ее объекта есть фикция уже хотя бы потому, что сам этот объект является ее частью, а значит, любым своим свободно выбранным действием он уже вносит пусть ничтожнейший штрих в общую ее картину.
   В действительности, человек не открывает истину, а порождает ее в сотрудничестве с объективностью которая сама по себе является не целью а только средством к показу миру лично наблюдаемого, а значит для-меня-абсолютно-истинного опыта. Субъективная уверенность одного, соединяясь с объективным знанием, дают знание субъективное, или миф. И наоборот. Объективная уверенность всех, всего общества, всего мира, в соединении с конкретным, субъективно ограниченным знанием, порождают знание объективное, рефлексируемое в культуру под именем науки.
   Итак, хоть объективное знание и не исчерпывает знания природы, только посредством его возможен всякий субъективный опыт. Только сознание, нагруженное общими идеями, способно запечатлевать ощущения в конечном образе и доносить их до каждого окружающего взгляда. Если религия, посредством субъективности, пытается склонить в свою сторону объект, то наука наоборот, рефлексирует объективность, чтобы обратить на себя внимание субъекта культурного сообщества.
   Каким же образом достигается объективное знание? Как отдельный субъект, занимающий свое уникальное место в сущем, вдруг оборачивается независимым от какой-то определенной точки стояния, объектом? Посредством каких уловок ему удается без остатка раствориться в окружающих вещах, превратившись в общую идею, не имеющую своего конкретно-реального воплощения?
   Наука, в отличие от синтезирующей новую уникальность религии, есть анализ, сводящий все новое к давно уже известному, проверенному на совместном опыте человечества и возведенному на основании этого опыта в ранг непреложного закона. Что значит - повысить объективность изложения? Это значит - сделать так, чтобы предмет, о котором идет речь, был бы одинаково виден всеми, наблюдающими его, рационально ограниченными зрителями. Да, но как можно говорить об одинаковости видения когда мы заявляем о принципиальной уникальности каждой отдельной личности, о принципиальной нетождественности ее воспринимающего аппарата с любым другим? Действительно, реальный опыт наблюдения над природой учит, что она никогда не укладывается в прокрустово ложе однозначных оценок. Реально, в конкретном человеческом опыте, не существует: ни абсолютно белого, ни абсолютно черного, ни абсолютного зла, ни абсолютного добра, а тысячекратное подбрасывание монетки в итоге никогда не дает соотношение выпадений орла и решки 500/500. Но парадокс состоит в том, что реальность не существует и без объективности, ибо только ограниченность, определенность индивидуального дает возможность его увидеть воочию. Если бы не существовало, хотя бы только в мозгах, общей идеи предмета, не существовало тогда бы и его конкретного, далекого или не очень от этой идеи, воплощения. Так вот, тотальная задача науки - внешняя рефлексия внутренних, имманентно присущих всякому конечному сознанию идей, с тем, сыграв на общим к ним доверии, интенционально воспринимаемой конструкцией логически связанных между собой объективных истин, прокрасться в сознание каждого индивидуума и образовать там новую, навязанную субъектом науки идею.
   Реальный опыт субъективен, обладает неопределенным внутренним содержанием и следовательно - бесконечностью перспектив своего обозрения. Что нужно сделать, чтобы доказать, вернее - показать, объективность его существования? Превратить его в абстрактную модель, состоящую из нескольких, менее содержательных, но значит и более объективных, более сходных по своим конкретным представлениям, элементов.
   Но, пока наука имеет дело с "объемными" предметами, с содержательными "вещами-в-себе", она никогда не добьется всеобщей объективности, поскольку любой, даже самый крохотный элемент реального окружения воспринимается не только в ощущении, но также и в чувстве, укрепляющим и поддерживающим его индивидуальность. Чтобы перейти к абсолютной объективности, необходимо исключить из созерцания окружающей действительности компоненту, связанную с чувственностью, нужно создать такой мир, абстрактный по своей природе, элементы которого несли бы только форму, без всякого внутреннего содержания. И наука конструирует такой мир путем редуцирования всего предметного многообразия к единственному бессодержательному элементу сущего - к точке.
   Абсолютно определенная, точка, являясь уже предметом не от мира сего, предметом, трансцендентным окружающей реальности, представляет собою выход рефлексии на свои границы за которыми язык слов сменяется языком молчаливых действий. Точка есть миф субъекта культурного сообщества, искусственно, им самим введенный в рефлексию феномен, как некий символ веры, незыблемое основание, отталкиваясь от которого только и можно совершать процесс объективного общения. Она уже не является поименованной "вещью-в -себе", а дана лишь как "вещь-для", как незримый инструмент, как дирижерская палочка для согласования разрозненных субъективных звуков в единую объективную симфонию "языка".
   Но одной только точкой "язык" не образовать, поскольку тогда определение любого предмета сущего будет тем же самым - совокупностью точек, мир потеряет свое многообразие и всякое объективное развитие, всегда нацеленное на что-то конкретное, на что-то отличное от другого, станет невозможным. Для обретения убеждающего голоса, мир точек должен родить свое бытие, состоящее из различимых, и следовательно, опять уже содержательных, подверженных фальши одностороннего взгляда, предметов, посредством которых объективное представление можно было бы без труда запечатлеть в различных языковых структурах.
   Тут происходит нечто аналогичное процессу религиозной мифологизации, где на фоне бесконечной содержательности, даруемой в откровении, является содержательность конечная, сформированная в квазитотальные образы "богов". В объективной абстракции такой содержательный, но уже не квазитотальный, а , если так можно выразиться, квазиодинаково "видимый" элемент бытия точек, называется числом.
   Всякая, стремящаяся к максимальной объективности рефлексия должна общаться только с помощью языка цифр, заменяя противостоящую ей реальность реально действующей моделью, полностью сводимой к определенному количеству обособленных друг от друга точек. Математика - вот та строгая, хоть уже и не абсолютно объективная, поскольку имеющая прикладное применение, наука, посредством которой легче всего добиться объективного к себе поклонения. Но она и самая трудная, ибо ее язык, в своих элементарных основах, знаком каждому без перевода. И поэтому открытие здесь новых, максимально объективных истин, происходит в неравной борьбе со всем обществом, уверенным в незыблемости почвы, на которой оно обосновалось всерьез и надолго. Ну как можно сомневаться, к примеру, в истинности таблицы умножения?
   Символьные конструкции реальности, образуемые при помощи чисел, еще не будут иметь своего научного значения, если составляющие их числа предварительно не упорядочены. Например, за единицей всегда должна следовать двойка, за двойкой - тройка и т.д.. Сосчитанное множество точек только тогда принимает реальный объективный статус, когда прослеживается его развитие, то есть, находится определенный причинно-следственный фон, задающий направление и, тем самым, придающий необходимый "жизненный импульс" каждому, логически сконструированному ее элементу. Именно этим обстоятельством определяется то, что объективно, мы можем наблюдать только действующий предмет, целенаправленно переходящий из одного состояния в другое. Недвижимость же, покой, а значит, абсолютная неизменность, неподчиненность никаким общим закономерностям присуща лишь индивидуальности субъекта, никогда не являющейся в объективном опыте.
   Как и точечность научных абстракций, их, раз и навсегда заданная функциональность, сама по себе не выводима из какого-либо определенного источника и является мифом субъекта объединенного культурного сообщества, через умелое пользование "чужой", им самим до конца не понимаемой логикой общения, заявляющего миру о своем уникальном существовании. И поэтому, любое высказывание, претендующее быть научным, а значит, максимально объективным, должно быть "поверено алгеброй", то есть, оно должно быть представлено в виде совокупности конечного множества элементарных сущностей, функционально связанных между собой логическими взаимоотношениями. Такая деятельность, заключающаяся в построении "реального" предмета из абстрактных элементов по логическим законам называется доказательством. Из длинных цепей упрямых доказательств и складывается современная наука. Именно с помощью их культурное общество пытается, объединившись на единой основе, успешно противостоять конкретной непознаваемости реально сущего. Страх перед каждодневной случайностью личного субъективного опыта, парализующий волю одиночки, проходит когда эта случайность осознается разумом как еще не познанная, не доказанная в общем, но принципиально склонная к такому доказательству, необходимость.
   При помощи доказательств наука пытается дифференцировать весь мир на бесконечное множество максимально объективных элементов, и затем, синтезировать из них любое явление сущего как конечную совокупность этих элементов. Для нее абсолютно несомненно утверждение об аддитивности всего сущего, о том, что сумма полностью описывается составляющими ее частями. И это утверждение почти верно, пока она разговаривает на языке математики и апеллирует лишь к холодному разуму, не отравленному вирусом чувственных переживаний. Но как только рефлексия выходит за пределы чистого теоретизирования и пытается осветить хотя бы небольшой участок, но реального предметного мира, как бы ни пыталась она, в погоне за максимальной объективностью, стереть из своих формулировок всякое упоминание об его индивидуальных качествах, заменив их совокупностью как можно более общих характеристик, но само имя предмета, его идентифицирующие координаты по которым его можно обнаружить в сущем среди огромного нагромождения разнообразной предметности, так вот, это имя кричит об его уникальной индивидуальности и чувством, минуя нечувствительный разум, проникает во внутреннее субъективное Я слушателя научных трактатов, определяя выбор последнего в пользу или против навязываемой ему объективной доктрины.
   Даже мир простейших физических объектов, каждый из которых наделен определенными, отличными от других, характеристиками массы-энергии-количества движения, уже впускает в рефлексию его относительность, перспективность своего обозрения, которая, творческими спорами выступая носителем прогресса, все же констатирует утрату иллюзий о всеобщей познаваемости реально-окружающего мира. Делая шаг к конкретным выводам, "чистая" наука, как ранее и религия, устраняется из рефлексии, превращаясь в господствующее среди субъективно-логических построений, настроение, настроение нацеленности общества на объективное воплощение окончательного смысла человеческого существования.
   Онтологически, наука - это отражение в плоскость рефлексии процесса субстанциального тяготения бытия согласно которому, каждое единичное высказывание тяготеет к общему, более логичному, в чьей принадлежности оно обретает свою окончательную успокоенность. "Не существует другого знания, кроме знания общего". Аристотель хочет сказать, что знать, и уметь сообщить об этом знании окружающим - одно и то же. И никакая конкретная индивидуальная сущность ничего не знает и знать не может, пока она, подчинившись субъекту окружающей обстановки, не проявит себя в необходимых внутри этой обстановки ритуалах провозглашения полученного знания. Религиозное созерцание всеобъемлющего целого, одухотворяющее, но бессильное сделать что-либо конкретное в отношении его, сменяется бездуховной научной деятельностью, когда объект, свободно выбрав себе желанную, поскольку более общую, более объективную чем он сам, цель, стремится к ней несмотря ни на что, невзирая ни на какие, так называемые "нравственные" запреты.
   Если религия ставит "единичное выше общего" (С.Кьеркегор), то наука наоборот, с помощью разумных договоренностей из единичного компонует совокупное общее. Этим она превращает возможность, как скрытое содержание общего, в действительность, как объективную форму проявления совокупности единичного. При этом всегда остается некая недосказанность, не превращенная в действительность возможность, которая есть субъективность, и которая, постепенно, с увеличением количества высказываний об одном и том же предмете, все большем открытии его взорам других, устраняется из его общественного образа делая рефлексивное знание о нем более объективным, но онтологически, ровным счетом ничего не меняя.
   Наука - есть инструмент, орган общественного развития, необходимый для мобилизации всего культурного сообщества - как единого цельного организма, на совершение прогрессивных действий. А для этого необходимо всеобщее сотрудничество коренящееся во всеобщем понимании. "Научное знание, подобно языку, по своей внутренней сути является или общим свойством группы, или ничем вообще". (Т.Кун)
   Чтобы мертвый кусок железа "ожил" и начал двигаться по направлению к притягивающему его магниту, необходимо сначала повернуть в одну сторону векторы напряженности всех, составляющих его доменов. Если векторы напряженности доменов поворачиваются под действием магнитной силы, то векторы понимания людей, составляющих культурное сообщество, могут повернуться лишь под действием силы доказательств, воздействующих на них через общее, бессодержательное ( и потому максимально объективное) знание и через общую субъективную уверенность всех в незыблемости логических оснований.
   Науки нет вне человеческих взаимоотношений. Ее развитие предопределяет и само в свою очередь предопределено уровнем развития языка, который постоянно усложняется, пополняется новыми терминами, новыми значениями уже существующих выражений, новыми аббревиатурами, в которых единичное, частное, личное отдает себя служению общей цели. Вылетевшее из уст одного, слово, превращается в общезначимое фактическое событие. Гул отдельных голосов создает мировую историю. И чтобы не свихнуться от груды наваливающихся на него со всех сторон, одетых в общее, но внутри сугубо индивидуальных истин, человек, называя все это случайной конкретикой, отодвигает его на периферию своего внимания в центре которого он видит во все века одно и то же - необъяснимо-божественный в своей бессодержательной объективности, Логос.
   Жизненный цикл всякой науки может быть охарактеризован следующим образом: расчленять, чтобы превратить субъективное содержание в объективное знание, одинаково понимать, чтобы достичь согласия на объединенные действия, бездумно действовать, чтобы получить желаемый всеми результат.
   Нет в этом мире единственно правильных путей. И наука, пытаясь осуществить нужное всем, способствовать прогрессу всего общества в целом, для каждого, вовлеченного в этот процесс деятеля, рано или поздно оборачивается абсурдом погружения в искусственность, в неестественность существования, оторванного от своих реальных истоков, от личного субъективного опыта, и у обессиленного тяжким трудом подчинения общим правилам бытия, индивидуума, не остается ничего другого, как - "небесной гармонией поверить сухой язык алгебры".
  
  
  
  
  
  
   4. Философия
  
  
  
   Философия отрывается от искусства в своем стремлении одновременно охватить целиком весь Универсуум, желая достичь при этом максимальной объективности суждений. Философскую рефлексию, сочетающую в себе как элементы науки, так и элементы религии, все-таки нельзя свести ни к одному из этих феноменов культуры. Она образует свое собственное субъективное содержание, свое культурное поле, каковое и просматривается когда некто видит проникнутые духом философского миросозерцания, картины.
   Произнося слово "религия" человек прежде всего ассоциирует его с чем-то бездоказательным, принимаемым исключительно на веру, с каким-то одним, вмещающим в себя все остальное, понятием, будь-то Бог, или Закон, или Я, из которого, абсолютно нелогично, выводится все сущее. Взятая в отдельности, в отрыве от стоящим за нею Субъектом, религиозная рефлексия почти неубедительна и зачастую, для обыденного мышления, превращается в бессвязный набор, что-то может и значащих, но до конца не растолкованных слов. Лишь в молитве ( которая может быть простым обозреванием звездного неба или вообще чего-либо в его интенциональной целостности), в чувственном контакте с субъектом религии, происходит процесс преобразования рационально бездоказательных утверждений в знак того, что абсолютная истина, которая есть то, что нельзя уложить в какие-то объективные рамки, где-то рядом.
   Наука наоборот, полностью, без остатка, определена своими суждениями, которые, убеждая логически, отрывают теоретические построения от многообразия реального мира. Религия, в отрыве от науки - неубедительна, наука же, в отрыве от религии - неверна. Только взятые в совокупной целостности они дополняют друг друга и этим как бы аннигилируются из рефлексии, образуя вместо себя нечто качественно иное, некую новую парадигму, не сводимую, ни к религиозному, ни к научному способам объяснения происходящего.
   Когда в рядовой беседе кто-то произносит фразу: "Такова уж его философия", он никоим образом не хочет связать свое понимание характера поведения человека, ни с религией, тогда бы он сказал: "Таким уж его создал Бог", ни с наукой, тогда бы его фраза звучала: " Так уж устроен его организм", а желает обратить внимание на, всегда существующую в его голове тотальную схему мироустройства, на основании которой он строит свои взаимоотношения с реально окружающим его миром. Оставаясь конкретной логической схемой, философская рефлексия, в отличие от науки, не доходит в своем анализе существующего до абстрактных количественных соотношений. Дистанцируясь также и от религиозной мистики она ищет лишь одного - живой реальности, полное отождествление с которой и есть ее завершение.
   Философия - это ностальгия по реальности, тяга погрязшего в искусственной суете человека к настоящему, к тому, чем является и он сам - не субъектом,, не объектом, но единым, нераздельным субъект-объектным сгустком сущего, реальным "бытием-в-мире". Только показ родственной ему, но превышающей его горизонт видения, субъект-объектной реальности, без остатка увлечет его своей жизненностью, которой так не достает, ни в застывшем мире определенных раз и навсегда научных догм, ни в мире абсолютно неопределенного и потому недействительного Существования.
   Но вся проблем философии как раз и состоит в единственном вопросе. Как выразить реальность посредством нереальных символов? Принципиальная неразрешимость этого вопроса, невозможность застывшим логосом описать постоянно изменяющуюся действительность, как будто не волнует, гоняющихся за призраком свободной необходимости философов. Они будто пишут свои произведения не для всего культурного сообщества, а исключительно для самих себя, то оправдывая, то наоборот, опровергая, в зависимости от своего душевного расположения, корректность и целостность собственного мировоззрения. Однако же, при всем при этом, создатель философии описывает в ней то, что он действительно видит вокруг, что дано ему в личном субъективном опыте, всегда противоречивым относительно так называемого, общего знания. Поэтому, для самого философа, его собственная интерпретация существующего, его, отлитое в общих фразах мировоззрение, всегда будет выглядеть чисто научным. Ведь речь в нем идет не о каких-то отвлеченных фантастических гипотезах, а о ежесекундной экспериментальной проверке поученных знаний им самим на примерах собственной житейской практики. Но для окружения философа, даже довольно близкого, разговаривающего с ним почти на одном языке, его произведения уже не будут выглядеть строго научными, ибо значения терминов, из которых они синтезированы, в силу их большого содержательного объема, ими будут интерпретироваться несколько по-иному, с позиций иных (для каждого индивидуума собственных) мировоззренческих парадигм. Только для самого ближайшего окружения создателя его философия и будет являться собственно философией - доктриной, сочетающей в себе одно и то же, общее для всех "видение" основополагающей схемы и огромное разнообразие ее конкретных, "языковых" изображений. Для остальных же, далеко стоящих (в ту или иную сторону) по уровню своего интеллектуального развития от субъекта философской рефлексии людей, а также для тех кто просто не удосужился ознакомиться с его сочинениями или не справился с трудностями перевода, его пророческие высказывания будут представляться лишь чисто субъективной точкой зрения, которую можно принимать только в качестве нового, вдохновляющего символа религиозной веры.
   Чтобы распространить значимость своего учения на все культурное сообщество, философ должен найти те общие термины, которые понятны каждому члену сообщества, символы, объединяющие все языки в единый метаязык - Логос, разговаривая на котором можно было бы добиться одинаковости показа глобальной ситуации для разных социальных и культурно-исторических групп общественной среды. Но ему ни в коем случае не следует увлекаться погоней за абсолютной объективностью и переходить в лоно, отрывающейся от реальности, теоретической науки.
   Лишь совместив в своей рефлексии эти два, противоречащих друг другу требования можно добиться у слушателей не только объективности чувств, поскольку основные, объединяющие философские термины, включаясь в контекст разных языков (разных культур) и вызывая разные ощущения, все же переживаются в силу своей понятности одинаково, как данная свыше абсолютная истина, но также можно добиться и внутриязыковой объективности ощущений, поскольку логика, являясь верой всего культурного сообщества в целом, в соединении с отнесенным в контекст конкретного языка общим термином, понятом там и прочувствованным, придают рефлексии статус адекватного описания реальности. Услышав фразу: "Бытие определяет сознание", один переводит ее на свой конкретный язык так: "Чем больше съешь, тем лучше думается". В переводе же другого, более интеллектуально развитого, та же самая фраза может звучать в корне по-иному, например так: "Бытие, заслоняя собой свет экзистенции, приводит сознание в угнетенное, подавленное состояние отсутствия смысла, состояние, чреватое разрушением". Но в чем оба этих человека будут согласны, так это в том, что, действительно, предложенное им короткое общее утверждение соответствует реальному положению дел. Именно в этом согласии и кроется сила философии - общей уверенности, подтверждаемой конкретным знанием окружающей действительности.
   Попытка прорыва к единой для всех, независимой реальности, предпринимаемая философией, священна и благородна, но все же тщетна в своей основе. Разным культурным группам никогда не договориться между собой об одинаковом толковании содержательных терминов. Каждое локальное сообщество видит в них что-то свое, являемое в контексте родного языка, и хотя, этим самым, все убеждаются в конкретной реальности представленной картины, одинаково сообщить о ней всему обществу, а это и значит - придать сообщению независимый от конкретного сообщающего вид, они не могут. Каждый шаг, каждое усилие философа в направлении объединения различных мировоззрений в одно, путем отказа от какой бы то ни было конкретики, есть одновременно такой же шаг в другом, прямо противоположном направлении, в направлении разделения общества на людей, принимающих его философию, и людей, не принимающих только лишь на том основании что она написана на другом языке, вникать в который и заниматься переводом у них нет никакого желания. Услышав слова: "экзистенция", "феноменология", "трансцендентность", "интенция" обычный, средне образованный человек отворачивается от них, но вовсе не потому, что не тоскует об истинной реальности. Он просто глубоко увяз в контекст своего языка, в свой культурный слой, в свое бытийное окружение которое сильнее его, и потому в орбите которого он обречен вращаться пока извечная тяга к одухотворяющей свободе, посредством объективного разрушения, не вырвет его из этих железных объятий.
   Проследим диалектику развития философской рефлексии от преобладания в ней религиозного настроения до квазинаучного анализа происходящего и мы еще раз убедимся что философия только тогда становится значимой как культурный феномен, когда ее истины восходят на грань чувственного (внеязыкового) и сознательного (в рамках всеобщего языка логики) их понимания. Первый, абсолютно субъективный, чисто религиозный возглас - есть отклик на Уверенность, на внелогичное, внеформулируемое видение Реальности, не заслоненной еще предметным миром и потому видимой целиком, на всю глубину ее бесконечного охвата. Как только возглас повторяется, он превращается в давно уже известный миру термин мифического метаязыка, конкретное понимание которого становится возможным пока только посредством чувственного предпочтения. Религия превращается в теологию, а независимая реальность навсегда исчезает из поля зрения, скрываясь за маской конечного слова-мифа, который есть исходный материал для всякой философской стряпни. Собственно философия начинается тогда, когда субъективный миф, силой вносимого через него в рефлексию чувства, завладевающий сердцами огромного количества людей, в погоне за объективностью понимания вставляют в контекст конкретного языка, определяя там его через логически связанные друг с другом термины этого языка, одинаковое толкование которых всеми членами данной языковой группы и обуславливает одинаковое понимание ими вновь вводимого термина. Данная процедура, названная Кантом процедурой построения синтетических суждений - есть первый мифологический анализ сущего, разделение объекта, очень объемного по содержанию и потому максимально субъективного, на ряд содержательных объектов, видение которых слабее зависит от зрительной перспективы, от конкретного группового языка.
   Разрывая всеобще субъективный миф пополам, синтетическое суждение во-первых, максимально приближает его к реализации в действительности в тех языковых сообществах, в которых слагаемые элементы данного суждения являются внедоказательными, основанными на групповой вере, элементарными эмпирическими предложениями.
   Во-вторых, указанное разделение, являясь в своей основе методом научного анализа, стремящегося сложное определить через совокупность простого, частное - через общее, обращает на себя внимание и остального культурного мира, поскольку яснее, в менее содержательных и потому более доступных общему пониманию выражениях, раскрывает мифическую неопределенность и тем самым устраняет страх в отношении ее, превращающийся в торжество разума перед видом побежденного противника - случая.
   И наконец, в-третьих, из суждения не исключается его имманентная индивидуальность, его вещъ-в-себе, которая, мифическим именем растолкованного термина навсегда поселяется в пространстве рефлексии и притягивает к себе всех, независимо от их языковой принадлежности, исходящим от него чувством, чувством того, что непостижимая случайность, так присущая конкретному субъективному опыту, не исчезает в процессе его обобщения а продолжает свое существование, где-то там, в глубине определенной картины, в особенностях интонации лектора, внутри знаков и символов четко очерченной схемы, изредка напоминая о себе тревогой перед неопределенностью будущей ситуации.
   Итак, именно в синтетическом суждении оказываются налицо все признаки философского способа описания мира: его объективность, субъективность, его реальность. И то произведение, которое насквозь пропитано такими суждениями, которое в каждой своей фразе, в каждом предложении пытается рас-суждать, создавая на своих страницах атмосферу и одухотворяющего синтеза, и одновременно, несущего объективную истину анализа, только такое произведение обретает статус абсолютной, не зависимой, ни от быстро текущего времени, ни от желаний сильных мира сего, значимости для рода человеческого.
   Чтобы глубоко не уклоняться в субъективность изложения попытаемся проиллюстрировать сказанное на примере, пожалуй самого расхожего (а это значит - и самого содержательного) в мире мифа - Бога, являющегося первоосновой большинства, если не всех, философских концепций миро устройства от Сократа, до начала 20в.
   На первом этапе философской теологии или, если хотите, теологической философии, это максимально субъективное понятие (Бог) разлагается на три, понятных каждому коллективному (культурному) человеку образа, изначально присутствующих в его языковом словаре. Это образы Отца, Сына, и Духа. С учетом того, что они, эти образы, являются не просто независимыми друг от друга идеальными сущностями, а неотьемлимо причастны некоему тотальному целому, выступающему здесь под именем Бог, их обычно формулируют так: Бог-отец, Бог-сын, Бог-святой дух. Как видим, произошла замена одного интенционально целого, но сугубо неопределенного феномена на сумму трех, более определенных, ибо менее содержательных понятий. Причем, логически строго связывать эти понятия еще нет необходимости. Философия через них еще не требует всеобщего к себе объективного поклонения, а ограничивается рамками небольшой секты приверженцев, не столько рационально осознающих правильность данного учения, сколько интуитивно верующих в его истинность, чему способствует и то, что символы, из которых синтезируется мифический образ, хоть и указывают на слова из конкретного общеупотребительного языка, своими неопределенными приставками (Бог) еще находятся в сфере притяжения субъективного (религиозного).
   Далее философия идет по пути дальнейшего раскрытия, теперь уже частично приоткрытых постороннему взгляду понятий. О Боге-сыне она судит как некоем историческом человеке, призванном рассказать людям о существовании невидимого всемогущего существа и доказать его присутствие, в том числе и посредством, якобы божьей волей совершающихся, недоступных усилиям обыкновенного человека, чудес. Миф о Боге-отце раскрывается в рассказе о другом, искусном и бессмертном человеке, по своему желанию создающему из ничего все многообразие окружающего, реального мира. Святой Дух же, по мнению этой философии, ориентирующейся прежде всего на непросвещенных, забитых суетою жизни людей, есть нечто, вдыхая которое в себя, человек враз меняет свое поведение и начинает жить в соответствии с заранее установленными тем же самым Богом-отцом, общими моральными требованиями.
   Такое, убедительное для одних, толкование общезначимого мифа, для других, более интеллектуально развитых, более склонных к рациональным доводам, умов, не убедительно вовсе. Им нужна совершенно ясная картина так называемого Бога, объективно достоверная и научно более строгая. Но и для них находится своя философия, интерпретирующая этот образ (образ Бога), состоящим не некоторого количества более простых, но в сущности, тех же самых религиозных мифов, а из бесконечного множества неких квазиобъективных элементов. Классифицировать и определять эти элементы можно по-разному. Одно из возможных философских рассуждений не эту тему может звучать, например, так. Бог есть то, что вмещает в себя все, присутствующее в мире. Другими словами, термин Бог можно смело заменить термином Все. Но что такое это Все? Весь предметный мир или что-то еще? И тут, чтобы раскрыть более наукообразное, хотя по-прежнему, неопределенное понятие Все, опять нужно сделать шаг в сторону редукции одного сложного термина к сумме некоторого количества более простых его составляющих. Все присутствующее есть совокупность объективности, субъективности и реальности. К объективности относится все то, что может быть названо определенным, имеющимся в общем языковом запасе, словом. Объект - это вещь, доступная всеобщему (одинаковому для всех) пониманию, вещь, разложимая на определенное количество абсолютно объективных элементов - точек и чисел. Самый крупный объект (Бог-отец) объединяет собой всю объективность и произвольно выбранные правила его функционирования выступают для нее объективным законом, указаниям которого необходимо следовать безо всяких условий. Субъективность - это присутствие чистой индивидуальности не имеющей ничего общего с подчиненным общей идее, миром объектов. Поэтому обозначить каким-то словом, ограничить какой-то формой (и тем самым отнять абсолютную свободу самовыражения, присущую индивидууму) субъективное присутствие нельзя. Его можно только интуитивно почувствовать и указать ему некоторое ограниченное ( и потому абсолютно с ним (неограниченным) несхожее) подобие в плоскости объектов (Бог-святой дух), определяемое таким, например, образом - это все то, вид которого вызывает не необходимые в данных объективных условиях действия. И наконец, реальность - есть такое сочетание объективности и субъективности, которое действительно можно увидеть локализованным во вне, и сообщить об увиденном окружающим, только сообщение это будет всегда неполным, недостаточно точно передающим все особенности рассматриваемой картины. Но все-таки, в отличии от сообщения о чисто субъективном присутствии здесь уже будет наблюдаться определенное сходство между тем, что видишь и его отражением в языковых структурах. Реально существующее присутствие, объединяемое понятием реальность (Бог-сын) - это все то, что действует на органы чувств, что выдает постоянным изменением своей объективной формы, скрываемое за ней субъективное содержание.
   Рефлексия тотального целого (именно за счет того что оно тотальное целое) бесконечно многообразна. Разные философские построения по-разному интерпретируют слово "Бог", но все они согласны между собой в том, что целостность этого мира зиждется на синтезе нескольких объективных, абсолютно не сводимых друг к другу, но взаимодополняющих друг друга, сущностей, любо принципов существования единой и неделимой субстанции. Так происходит "расколдовывание мифов" (Х-Г. Гадамер) . Искажающая общую картину, субъективность этих мифов как бы уводится из их имени и равномерно распределяется по другим, менее содержательным, составляющим их понятиям, например таким как; трансценденция, экзистенция, феномен, материя, идея и т.д. И поэтому последние, несмотря на придание им наукообразной формы, и несмотря на сотни страниц посвященных их толкованию, не перестают в своей сущности оставаться все теми же, до конца не определенными, мифическими символами Субъекта. "Философия начинается с борьбы против мифа, но кончается тем, что приходит к мифу, как увенчанию философского знания". (Н.Бердяев) Если бесконечное каким-то образом пытаются выразить конечным, то в это конечное, в его внутреннюю сущность и уходит целиком вся бесконечность, не оставляя никаких надежд на завершение.
   Диалектически, философия видится как постоянно совершаемый переход от религии к науке, от субъективного к объективному, от веры к разуму, переход, в котором важно сохранить преемственность старого, отжившего свое, но остающегося в чувственной памяти знания, и вновь нарождающихся не вопреки, а в развитии религиозной веры, истин. Тут важно не уклониться в ту или другую сторону, пройти как по туго натянутому канату, и результатом этого будет рефлексия, в которой моя личная экзистенциальная сущность сольется с объективной общественной идеей, и это слияние позволит моему внутреннему Я покинуть пределы времени и остаться навечно существовать в своих произведениях.
   Качественная особенность философии как непрерывного искания коренится в ее непривязанности к абсолюту. Предмет, показываемый религией, всегда опосредован образом абсолютно субъективного целого, он привязан к нему, всегда показывается в его свете, хотя сам источник этого света и никогда не виден. С другой стороны, наука анализирует предметы только с точки зрения их полной сводимости к абсолютным понятиям числа и точки. Она стремится все "поверить алгеброй", разложить на некоторые элементарные, но абстрактные сущности и тем самым привязать к ним всю, остающуюся за скобками реальность. Философия же, как неявно выраженная граница между религией и наукой, как расселовская "ничейная земля", не тяготеет к основополаганию ее чем-то другим, более сущностным. Она сама является центром притяжения, aurea mediocritas (лат.), основой полагания, стремлением к избеганию крайностей и сближению позиций.
   Вот почему философы как бы каменеют перед проблемой "научного" обоснования философии. Их такие строгие, логически выверенные, убедительные рассуждения, при соприкосновении с абсолютной безосновательностью улетают в область возвышенной, отвлеченной поэзии.
   Философия - это нирвана, достигаемая в слове. Венец пути от несовершенства реального мира к совершенству его отражения в Логосе.
   Идеал философствования - судить объективно о Целом, в действительности никогда не достижим, но настойчивость постоянных исканий в конце концов вознаграждается, и не славой, не людским почитанием, а чем-то во сто крат более важным, отрешением от окружающего, рефлексивного мира вещей и тем самым, возвышения над ним, над бессмысленностью его необходимых требований, возвышения, дарующего способность стойко переносить любые жизненные невзгоды и не предаваться страху и отчаянию перед фатальной неизбежностью разрушения.
  
  
  
   л
  
  
   5. Искусство
  
   На фоне довольно наглядно очерченных выше феноменов рефлексии: науки, философии и религии как-то незаметно проскользнуло упоминание еще об одной области культуры именуемой искусством. Кажется, что ему уже нет места среди как будто бы законченной картины способов отражения в логико-символьных конструкциях бесконечного многообразия непосредственно данного Присутствия. Искусственное отражение реально сущего мира, что собственно и называется искусством, не что иное как иное название феномена рефлексии (отражение). Но о рефлексии, как о способе завоевания всеобщего внимания, внимания субъективного либо объективного, мы уже рассуждали. И не стоит опять повторять все то же самое со вновь вводимым термином. И хотя все искусственно в этом мире, но даже сонеты Шекспира, фуги Баха, картины Ван-Гога, в своей основе в своей основе есть не что иное, как смесь из научно-философско-религиозных приемов передачи непосредственного видения реально сущего. Но, наряду с шедеврами, существуют высказывания не претендующие на свою всеобщность, высказывания частные, обращенные к конкретному окружению находящемуся в конкретной ситуации, высказывания в которых явно не просматривается преобладание того или иного, научного, либо религиозного, либо даже философского, умонастроений. Совокупность таких простых утверждений, как например; ярко светит солнце, вчера шел моросящий дождик, штормит синее море, на цветущем лугу беззаботно пасутся медлительные коровы, кажется этот человек страдает каким-то тяжелым недугом, и т.д., утверждений, предназначенных лишь для частного употребления, и называется, вернее, нужно называть, собственно искусством. Оно как бы служит вроде некоторого шумового фона на котором разворачивается великая драма, претендующего на свою общемировую значимость, Слова.
   Будучи по своему характеру нейтральными, искусственные суждения все-таки произносятся, а значит претендуют на их понимание, хотя бы только в рамках слушающей аудитории, и поэтому они должны некоторым образом вписываться в контекст употребляемого в данной аудитории языка, а через него иметь какое-то отношение и ко всеобщему знанию-логосу. Искусство - это философия, еще не достигшая высот своего обобщения, но делающая к ним первые шаги. К ее сфере нужно отнести всю ту рефлексию, в которой можно отделить непознаваемый субъект, угадываемый чувством, от познанного объекта, воспринимаемого сознанием слушателя (зрителя). Когда мы слышим произнесенную фразу, даже одно слово, видим изображенную на холсте картину, мы прежде всего заряжаемся чувством, воздействующим на нас в конкретном месте, в конкретное время, при конкретном, никогда не повторяющемся стечении обстоятельств. Только получив определенный заряд чувства, интенционально восприняв увиденное, мы начинаем распознавать его, дробя на отдельные части, пока не найдем наконец ему тождественный образ, уже закрепленный в нашей памяти в качестве критерия объективности воспринимаемых извне, зрительных видений. Причем онтологически, для нас не имеет никакого значения, создана ли предложенная нашему взору картина вдохновенным художником, или она возникла совершенно случайно под воздействием солнца и природных стихий, главное чтобы в итоге ее осознания она стала бы похожей на что-то, уже имеющееся в мире, познанное им в качестве идеи, завладевшее умами всех его субъектов.
   Все вокруг искусственно, поскольку закончено, сформулировано, высказано. И в этом смысле искусство является тем первичным материалом из которого стряпают свои суждения религиозно-научно-философские деятели. Спроектированное в плоскость общечеловеческой значимости, искусство можно определить как отклик рядового зрителя на рядовое явление, отклик, охватывающий своей рефлексией конкретный предмет, достаточно мелкий чтобы казаться одинаковым со многих точек зрения. Объективность такой рефлексии высока, но не дотягивает до объективности научных теорий. Некоторое субъективное переживание тоже имеет место, но оно не сравнимо с религиозным изумлением от соприкосновения с абсолютно не познанным. "Чистое" искусство - есть единичный факт, который в отличие от религиозного мифа уже почти понят и потому намного менее значим для ищущего всегда чего-то нового, человечества.
   Следует заметить, что отличие мифа от факта чисто количественное, заключающееся в богатстве внутреннего содержания. Как только абсолютно субъективный возглас превращается в относительно субъективный миф, он уже становится фактом искусства, но еще не "чистого", поскольку пытается повествовать о предмете с очень глубоким содержанием, о мире в целом. Уменьшение содержательного объема рефлексируемого предмета есть одновременно устранение мифа и превращение его в настоящий факт, каковой достигает своего реального статуса, когда мифическое в нем уравнивается объективной определенностью, образуя в целом нейтральное сообщение о конкретном событии.
   Субъект предмета искусства, своим мифическим, то есть непознанным основанием, остающимся от него в процессе анализа, стремится противопоставить себя окружающему его миру необходимости и, таким образом, завоевать его, заставив силой чувственных переживаний выполнять свои желания. Но и мир не остается в долгу. Вычисляя взбунтовавшегося субъекта, он, железными объятиями необходимых закономерностей, заставляет его подчиниться своей, абсолютно объективной воле. Ведь оружие беспристрастного общественного мнения, оружие суда природы - число и логика. Ими, опытно проверенными научными теориями, оно склоняет в свою пользу чашу весов в поединке за способ выбора языка культурной реальности. Перманентная борьба всесильного бытия со скопищем разрозненных в своих действиях, субъектов - вот смысл любой рефлексии и, естественно искусства, как ее исходного элемента самораскрытия для окружающих. Меч волящего субъекта, в образе предыскусственного мифа, скрещиваясь с послеискусственным мифом субъекта-общества - логикой, высекает искру факта из которой впоследствии возгорится пламя философского суждения, предрекающее, и вечную гибель тленных в своей определенности, объективных истин, и вечное возрождение теплом очага, убеждающей красоты целостного мировоззрения.
   Непосредственная, всеобъемлющая реальность, которую так упорно ищет философия, основана только на том фактическом материале, который преподносится ей зримыми или незримыми деятелями искусства в виде; окружающего пейзажа, людских слов, книг, искусно сделанных вещей и т.д., доступных пониманию всех, но переживаемых каждым воспринимающим их, по-своему. И в этом, окончательном смысле, Искусство оказывается тем конкретным языком, к которому должна прибегать философия, чтобы устремить непознанный миф навстречу общему идеальному Логосу. Любое сказанное слово, поскольку оно понято и прочувствовано, сказано искусственно, сказано субъектом, не только волящим к показу собственной уникальности, но и волимым еще раз подтвердить необходимый порядок вещей в этом мире, хотя бы простым указанием в единственном слове на то общее знание, которое незримыми узами объективности связывает всех познающих в единый общественный субъект, вера которого реализуется в постоянном проговаривании из уст различных, входящих в него людей, необходимый для них, одних и тех же слов.
  
  
   6. Заключение
  
  
  
   Толстой, Достоевский, Шекспир, Рембрандт, Моцарт, Кант, и самый последний алкоголик, разглагольствующий в баре в надежде получить дармовую выпивку - все мы, в сущности, деятели искусства, каждый на своем интеллектуальном уровне, изливающие в предметы (слова, музыку, книги, картины, и т.д.) ту, переполняющую нас энергию, которая образуется при соприкосновении конечного субъект объекта с неактуализированной бесконечностью реально-сущего мира.
   Значимость для прогрессирующего человечества - та пропасть, отделяющая наши рефлексии друг от друга в непрерывном потоке времени, есть одновременно тот мост, связующий отдельные вневременные и внепространственный усилия, переживающих непосредственную встречу с Истиной, субъектов, в единую, само развивающуюся объективную силу, для которой каждый составляющий ее элемент имеет абсолютной значение.
   Философии еще нет, когда она переживается как произведение искусства, и наоборот, когда единое впечатление от целостной картины дробится на множество мелких, менее впечатляющих, но зато более объективных деталей, там возникает эффект умножения субъективных воль, навязываемых каждым новым, индивидуально окрашенным фрагментом целого, эффект, приводящий к такому же умножению значимости синтетического высказывания, именуемого отныне философским.
   Искусство не судит, оно априорно утверждает, животным образом реагирует на возмущающую нетождественность природы и знания о ней. Но человек, как он сам о себе думает, не есть простое животное. Он наделил себя некоей неопределенно-мифической характеристикой -- разумностью, возвышающей его над всем остальным, и хочет в рефлексии закрепить правомерность такого возвышения, развивая искусственный примитивизм до уровня философского обобщения.
   Сила философии не в глубине охвата Универсума, и не в очевидной данности ее положений, а в той направленности именно на человека, на его склонность к парадоксам, к таинственной недосказанности, к едва пробивающемуся сквозь толщи отчаяния, свету надежды.
   Философия есть квинтэссенция искусства, искусство возведенное в квадрат, рефлексия рефлексии.
   Если через религиозный миф мир смотрит во вне, в трансцендентную абсолютную реальность единого неразличимого целого, посредством искусства он общается с самим собою, то философская рефлексия - есть инструмент проникновения в святая святых этого мира, в его душу, и изнутри этой общемировой души взгляд, и на противостоящее сверхъестественное целое, и на собственный познающий организм, посредством множества конкретных языковых структур связывающий разрозненные бытийные объекты в единое психическое существо.
   Настоящая философия должна быть принята и чувством и разумом, и сердцем и умом. Но, тем не менее, пытаясь все глубже заглянуть в окружающую его реальность философ на деле все глубже увязает в трясине субъективных символов, каждый из которых требует своего толкования, и вместо того, чтобы открывать мир таким, каков он есть сам по себе, философ вынужден всякий раз прояснять значения употребляемых им слов, делая их все более объективными, но и все более независимыми от окружающей их реальности. Уже первое, высказанное вслух мнение об увиденном, несет на себе отпечаток причастности к искусству. Но как только оно нагружается языковой всеобщностью, как только два конкретных факта соединяются между собой синтетическими союзами типа "и", "так как", "поэтому", перед нами уже философское суждение в котором, стремясь к научной оправданности собственного языкового употребления, философ все время уходит от ответственности за остающуюся недосказанность, уводя внимание слушателя от самостоятельного толкования этой недосказанности на те межсимвольные связи, которые, не являясь собственно отражением окружающей реальности, не подвержены никакому анализу.
   Он как бы пробуждает общество от субъективного сна, в котором господствуют бессознательные животные влечения, где возникают необузданные желания, всего, абсолютной свободы волеизъявления, и просыпаясь, оно ужасается этим ночным кошмарам, видя в их возможной реализации помеху к дальнейшему, основанному лишь на подчинении необходимым истинам науки, прогрессивному развитию.
   Итак, философия есть искусство теснее связанное с Логосом и Эйдосом (объектом и субъектом), чем обыкновенный, искусственно окрашенный факт. Хотя и подразумевается, что в этом различии наблюдается лишь неявно выраженный оттенок, две перспективы одного и того же феномена, а именно, культуры, воссоздающей, растворяющийся в конкретных проявлениях мир, посредством его рефлексивного оформления.
   Как и искусствоведение, которое, оставаясь в сущности все тем же искусством, несет в себе какое-то более общее знание, знание не только окружающего мира, но и особенностей его искусственного отражения, так и философия, являясь всеобщим искусствоведением, не только отражает реальный, чувственно воспринимаемый мир, не только его воплощение в произведениях искусства, но даже и те, неуловимые для слуха, нерефлексируемые феномены, которые делают искусство собственно искусством, задают направление, следуя которому оно обретает свою особую значимость для рода человеческого.
   Не все то, о чем повествует конкретное произведение можно обнаружить из его текста. Некоторое, самое важное, читается между строк. Абсолютный субъект и абсолютный объект в чистом виде невозможно рефлексировать во вне ибо оба они основаны на внеанализируемой уникальности существования, существования любо единичной индивидуальности, любо всеобщей объективности. Они стоят вне всякого текста, но в его содержании, в любом из его мыслимых контекстов. Как можно выразить в определенной форме абсолютно внелогичный религиозный возглас? Никак. Также и абсолютная наука, устраняя из своих теорий всякую конкретность, всякое субъективное мнение, не имеет возможности высказать во вне и свои абсолютно объективные истины, ибо всякое написание, всякое проговаривание, всякое начертание ее выводов на листе бумаги, уже подразумевает того конкретного человека, который эти выводы, написал, начертал, либо просто рассказал о них человечеству своими словами и значит уже внес в них собственную субъективную окраску.
   Реальность искусственна, искусство реально. Наука же и религия, не противореча этой реальности, не сомневаясь в ее окончательной истинности, дают ключ к тому, чтобы осознать и прочувствовать что не только здесь, перед моими глазами, расстилается эта реальность. Они, в своем абсолюте не показываясь на поверхность рефлексии, философии отдают свое неявно выраженное знание того, что то, что я вижу здесь и сейчас, существует и там, за моей спиной, под моими ногами, над моей головой, что оно существовало и раньше, и будет существовать потом. Что огромный труд, который я затратил на постижение этого мира не пропадет и после моей смерти. Что смысл, ради которого стоит жить имеется среди абсурда и нелепостей бытия и называется он - преодоление самого себя.
   Из отрывочных фраз, простых слов, поэзии и прозы, из ученых диспутов и ежедневных молитв возникает философия, как Ариадна восстает из пены морской. Как будто необъяснимый, полный бесконечных возможностей сумрак ночи, соединяясь с ослепляющим солнечным светом, рождают День, реальность которого, рожденного из двух нереальных источников, не подвергается сомнению.
  
   Общественный механизм подобен любому другому. Для него значимы лишь те вещи, за которыми он улавливает смысл своего существования, свою сопричастность с ними, свою зависимость от их, вовлекающего в действие вызова. И все культурное разнообразие бытия в виде религиозно-искусственно-философско-научной рефлексии призвано в сей мир с одной лишь тотальной целью, принять этот вызов, брошенный человечеству невидимым врагом, и построить железные укрепления в виде выдуманной реальности, сквозь толщи которой не смогла бы пробиться реальность настоящая, несущая в чреве своем, гибельные для общества в целом, но вдохновляющие на бунт каждого из ее членов святые истины.
  
   Май 2004
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
    
    
    
  
  
  
    
    
    
    
    
    
    
    
  
    
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"