Когда весна наконец состоялась, в нее никто не поверил. Может быть, от этого ей стало обидно, но мы не виноваты: почти невозможно выдержать столько ложных появлений! Март был калейдоскопическим месяцем. На полях лежал тяжелый, как влажные перья, туман, за углом можно было встретить просевшие и ноздреватые снежные заносы. Ветер запада был таким промозглым, что Леша, отправившийся ему навстречу, совсем не нашел дороги назад, почти оглох, и задыхаясь от несовместимого с жизнью рассвета, после ночи, которую он провел в луже на обочине, он бежал от повисших в мгле желтых автомобильных фар, и нашел свое пристанище в селе Октябрьский партизан (название алогичное, но умиротворяющее). Там он пал в объятия сельской молочницы, не оставившей детскую привычку выходить на рассвете к некогда синей именной табличке села, чтобы посмотреть, почти не дыша, нет ли бурых зайцев около подгнивших за зиму неубранных стогов, нет ли всадников в облаках или хотя бы их следов, а может, просто брошенный ребенок в кустах.
Леша остался в Партизане, переписываемся только через почтовых голубей, и, признаюсь в бессилии, ему лучше, чем нам. Вот я остался в недоумении. Чем продолжалась весна в конце штормового апреля? Белой тепличной розой, похмельным йогуртом, упавшим сердцем, целованием немых дверей. Кто бы тогда мог подумать...
Ту любовь звали Ириной. Но полутора месяцев моего самоотречения хватило, чтобы она меня возненавидела... Простите, что мысли так скачут. Ведь это не начало рассказа и даже не предыстория.
Все началось полгода спустя! Я очутился в дружественной постели, не спрашивайте, как. Ничего не мог понять: кухня оккупирована соседями, которым "а если нам негде любить друг друга, давай тогда хотя бы ходить", моя дневная жизнь стремительно удаляется и становится неузнаваемой, зато вечерняя - все более реальной, телевизор разменивает нелюбимое время, а в окне - собачья голова. Уже этого достаточно, чтобы потеряться, а ведь это - далеко не все!
Когда наконец настала индивидуальная ночь, то физиология отвлекла меня от чувств. Я был немного раздражен, но смирился. Смолкли скрип и глухие толчки, было далеко за полночь, и я, вполне отдохнувший в эмоциональном всплеске, размышлял о том, что словесная легкость и небрежность, способность играючи переиначить только что сказанное на любой лад - это вряд ли достойное умение.
С той ночи время моей личной и общественной жизни раскололись. Я давно привык жить, как проточное речное русло, обнимая каждый всплеск текущей сквозь меня воды, но не считая их. Совсем недавнее прошлое кажется туманным миражем на горизонте, в который не веришь. А теперь появилось что-то простое и постоянное, как якорь, как мокрый валун, и я совсем запутался. Большая часть меня была в движении и утекала постоянно и мощно, а другая задумчиво шла своим медленным путем, в котором помнишь каждый шаг и крик птицы.
Вот все вечера, каждый из них:
- Мы сидели и курили на крыльце, а потом я забрался чистить голубятню.
- Не встречались - она куда-то уехала, оставив записку, но забыв вписать слова.
- Я растянул ногу, но все равно сходил за хлебом в ларек через две улицы, и мы лежали валетом, чтобы она могла смотреть в ТВ, а я - в глаза.
- Она была на взводе до самой ночи, и спали мы отдельно.
- Мы не встречались (я был истощен, как кормящая кошка).
- Случайно даже запомнилась часть "прочей" жизни - в тот день были скачки и воздушные змеи, я вернулся пропыленный и уставший, но чудесно нашел в себе силы молча (слова ее просто бесили) утешить все ее порывы, улыбался, как Мадонне.
Итак, прошло шесть дней со встречи, пришло время подумать. За все это время она ни разу не вдохнула в моем ритме, а я не сказал ни слова кроме тех, что она хотела слышать. А ведь если я забуду свои слова, их не скажет никто! Я почувствовал метафизическое отчаяние и, чтобы воспитать уверенность и твердость, провел ночь в баре, на крыше и под скамейкой.
Спустя рабочий день, я вошел к ней, открыв дверь ногой. Дальше позвольте мне некоторую педантичность в регистрации слов и событий.
Она: котик\ как прошел твой\ ты ж не думаешь я о тебе не думаю\ а слушай Слава ты его помнишь толстый такой\ залетает говорит пойдем давай клевая тусовка\\ я еще с того раза не могу как вспомню\\ мало того что двацать девятого пятница у меня распорядок\ ну да большых мужчин я просто не\ на\ ви\ жу\ меня тошнит
Я: бывает\\ ну как тебе\\ а
(это я киваю на записи отличного фриджаза, которые принес давеча)
Она: ну что тебе скзаа\ ну не моя\ ну не моя эта музыка\ так раскажи\\ день прошел
Я: знаешь еду на тролейбусе\ специально одел очки чтоб лучше\ посмооо\ разглядеть весь этот люд\ пестрый\ транспорт воистину общественый\ передвижная социология\ вспомнил как ходил оранжевая толстовка\ темносиний\ черный шарф\ к этому почемуто привязал как ходил прошлая осень по осенним аллеям\\ аллеи прозрачные\ желтые\ воздух такой\ шахматы на свежем воздухе\ одиночество и радость\ или единство и радость\ и ничего тяжелого и липкого\ этого и не было никогда\ и ты понимаешь\ не было\ это по ассоциации\ свя\ мм\\ связь
Она: ды ты епть\ за дуурочку меня держишь\ я знаю что такое ассоциативная\ вот не надо
Я: да я просто\ не то не обижайся пож\ это ньюанс восприятия хочу описать
Она: один что ли умный\\ ладно\ проехали
(возле кровати ее скрючившись стою, голову подпер, уныло)
Она: заходила соседка говорит может зайдем вечером\ она с ее блин олеженькой\ олеженька не помнит как ее зовут\ она блин ему цену не сложит\\ вчера они пошли на день рожденья
Я: извини\ чаю может
Она: давай\\ так у кумы день родженья\ нажрался этот\ такими матюгами\ хах\ ха\ хха\ вух\ я б такого уже давно
Я: вот\ готово\\ нормально?\ я вчера думал о нас\ надо поговорить
Она: говори\ только знаешь\ я так от всего это устала\ как с тобой говорить\ тебе ж слова не скажешь\ сразу дуешься\ уж такие мы нежные\ прям не знаю\ для меня так или мужик\ или так\ баба истеричная
Я: может замолчишь
(словно разбитое стекло, падает тишина. Тягостно тянется чаепитие. Она уходит на диван и смотрит ТВ. Я мою посуду. Ее много - вчера меня не было. Я рассматриваю плиточный узор стен)
Я: ну перестань а\ ну
Я: понимаешь я сказал замолчи\ это ведь просто\ не мои слова\ твои интонации\ понимаешь\ ты все время такая\ кричишь\ просто
Кухня - это хорошее место в этом полуразрушенном для ремонта доме. Половина ее ярко освещена, другая - в тенях. Кухня - большая, простор для взглядов и теней. Над головой у меня - ТВ, большой и серый. В этом доме любят телевизоры, жителей этого дома полюбил бы Рэй Бредбери. Сам дом расположен в точке, близкой к географическому центру города, но далекой от фактического, и представляющей собой полный отшиб. Дорога напоминает собой русло горного ручья; соседи не нашли ничего лучшего - или не вообразили ничего более уродливого, чем построить длинный сплошной забор из шлакоблока.
В какой-то момент события начали разворачиваться слишком быстро. Во-первых, нам настал конец; она подумала, что после ее фразы "все, счастливо, и не звони мне больше", а я - что после ее фразы "я уже слишком взрослая, чтобы играть в эти игры".
Во-вторых, мы таки поругались. Ты не видишь ничего вокруг себя, сказал я. Давай так: ты никогда. Ни при каких обстоятельствах. Не смеешь повышать на меня голос, сказала она. А не пошла бы ты - ты слышал, что я сказала? - выходит, только ты имеешь право на меня орать? - да.
Думаю, это сработало ее подсознание, косвенно подав мне сигнал: "Осторожно, милый! У меня вряд ли получится оставить попытки сесть к тебе на шею!"
Я крикнул, что она очень мила, и посмотрел на ее ногти. Они были недавно отполированы и смотрелись хищно. А вот - они взметнулись и наотмашь выдрали мне клок волос, пустив возвратным движением липкую струйку по виску. Шаткий стул не позволил мне упасть красиво, я задрал вверх полусогнутые по-жабьи ноги. Накопившиеся за вчера пивные пробки на полу фигурными краями вызвездили мне спину, стало жарко, как на полуденной гальке. Я кричал: последняя из славянских индейцев!, и я кричал: благословенная будь твоя охота! Тихо ворковавшие на крыше голуби сыпанули в небо, и последний закатный свет померк в сером перьевом кружеве за окном. Она, забыв о многодневной усталости, напряженная, как звучание Сis-dur с малой септимой, кричала так громко, что я ничего не мог расслышать. По полу катилась граненая солонка с перевернутого стола. В телевизоре:
Тильки справжне молоко!, -
и она стояла надо мной, наслаждаясь положением. Я мог бы остаться лежать и тем все уладить, но, для сохранения равновесия вселенной, я чувствовал необходимость быть тонким, светлым и сверху. Поэтому я взлетел к потолку и оттуда беспечно рассмеялся, зная, что любая боль лучше того самозабвения, в котором я провел бы вечер, не случись всего (иногда и летние реки кажутся замерзшей смолой).
Тогда она взяла закипевший чайник и выплеснула мне в лицо. За секунду до того, как я погрузился в белую молочную слепоту, я успел вцепиться ей в волосы, а потом судороги боли, похожие на агонию, только помогали мне. Я мог бы свернуть ей шею, но она оказалась крепче, чем я думал. Но и потеряв сознание, я держал ее - и только когда она перерезала хлебным ножом мое локтевое сухожилие, рука разжалась сама собой.
Не знаю... Может быть, если бы я потерпел еще, то взаимопонимание нашлось само собой. Жаль, что мы расстались. До сих пор по ночам, мне кажется, ветер из окна доносит ее запах - и тогда слезы разъедают глаза, и я не могу заснуть. Но, по своей твердой привычке, я рад и тоске - все, что угодно, только бы жить.
Так как правая рука теперь плохо меня слушается, пришлось оставить большую музыку и учится играть на губной гармошке, и то - только для души, ведь без одной руки особенно не посвингуешь!
Я по-прежнему люблю голубей, и отдаю им крохи своего больничного завтрака. Но несмотря на это, в отделении, в которое меня перевели на прошлой неделе, меня почему-то считают буйным и применяют водолечение и седативы. Меня это печалит: я хочу остро чувствовать свою тоску. Как можно острее.
Снотворное убивает сны, но когда мне изредка удается-таки выплюнуть хоть часть полурастворившихся во рту таблеток, я вижу их, сны - бледные и невыразительные, но зато я помню их все и храню, как драгоценность. Делаю "секреты", как в детстве, и прячу туда эти крохи, которые другим, кроме меня, не нужны - но они все равно хотят их отобрать! Я в свое время боролся за права других. Может, и вы мне поможете? Хотя пункта про "секретики" и нету в конституции...
Как там у Павича? "Красоты в мире больше, чем любви". Я знаю, что по-прежнему красив, но не стану же я любить эти искусственные цветы. Как у Уотерса: "the things you say and the things you do surround me. While you were hanging yourself on someone else's words, dying to believe in what you heard - I... was..." - Что же там дальше? Что я делал? Не помню.