В тот момент, борясь мучительно со сном, он почуствовал что новое, доселе неизвестное чувство прокралось в его вены. Ворочаясь с боку на бок он пытался вернуться в прежнее состояние, которое казалось праобразом покоя. Но увы, ничто не могло изменить его новую суть.
Вслушиваясь в холодный стук своего сердца он пытался мысленно проследить изменения, происходящие повсюду внутри его организма. Капсулы капиллярных сосудов набухшие зрелой черешней давили на стенки гортанной артерии. Едва уловимое трение в каждом из них постепенно нарастало в шум горного водопада. За этим беспрерывным движением ощущалась неведомая работа огромного механизма. Веки, сдавленные тяжестью дня пытались поднять мост ведущий в замок его осознания. Ров его бытия, которым он оградил себя от внешнего мира зарос дикой осокой и лилиями. Но странно, до этого момента, уверенный в безупречности своих форпостов, он не осязал сладкого тинистого запаха болота, который окружал его. Не ощущал под ногами труху прогнившего дерева. Ему казалось он любил ночь и мягкий свет, льющийся через проём в окне всегда радовал его. Тем тяжелей ему было признаться самому себе в тот миг в том, что фосфорицирующий свет разложения принимался им за лирику лунного света. И вот тогда, в тот самый миг когда он увидел мир изнутри его существа, всё стало на свои места. И, о Боги, лунные коты его детства вернулись к нему. Задушевно урча песню безвремия они спускались к нему с небес, цепко хватаясь за свет далёких миров, принося ему упокоение. Души понявших истину тлели угольками огромной энергии в глубине кошачьих глаз. Они звали его пройтись тропой Одиссея в поисках счастья. Коты тихо нацарапывали ему на ухо секреты своих миров. Блуждая искрой сомнения в кошачьих глазах он может быть первый раз в жизни учуял след своей звезды. И свет её нежный и притягательный звал его в дальний путь. Измеряемый не одной жизнью, путь этот сверкал россыпью алмазов наваждений. Очерчённый Соломоновыми столбами опиумных снов графа Монте Кристо, он звал к далёкой звезде. Той одинокой звезде, которая не была видна его блуждающему оку, досель скытому паутиной и налипшей грязью сумерек уходящих напролёт дней.