|
|
||
На самой южной оконечности острова недалеко от местечка Санья в обширном пальмовом лесу на самом берегу Южно-Китайского моря стоят десятка полтора одноэтажных коттеджиков, которые совокупно называются гостиницей Люхоутоу. Утром, когда умытое солнце выползает из-за высокого холма и начинает отогревать от ночной прохлады пустынные песчаные пляжи и гроздья кокосовых орехов на макушках пальм, у коттеджа номер три, примерно посередине между северным тропиком и экватором, под пальмой лежит молодой человек в голубых шортах. Он блаженно щурится, впитывает ласковое февральское солнце и проникается ощущением, что время в этом мире куда-то рассосалось и прекратило существование.
Этого юношу я назвал для краткости именем Вик. Наблюдая за ним из укутанного моросящим дождем Города, который расположен значительно ближе к полярному кругу, чем к северному тропику, я насмешливо улыбаюсь его благополучию. Я-то знаю - там на острове во времени просто образовалась обыкновенная прореха длиною всего-то в три дня...
Сквозь растопыренные пальмовые листья ненавязчиво просвечивало теплое солнышко, где-то недалеко ласковые волны продолжали перекатывать с места на место прибрежные ракушки, откуда-то из-за кустов вышла объевшаяся сочной травой коричневая корова и задумчиво уставилась на разлегшегося под пальмой Вика. Из служебной комнаты коттеджа, демонстрируя фантастическую стройность, выбежала юная представительница народности майя и на веревке, протянутой между двумя пальмами, стала развешивать белье. Ласковый ветерок начал мягко покачивать макушки пальм, усеянных большими кокосовыми орехами. И каждый такой орех весил не меньше двух килограмм.
Была такая лепота...
Однако, удержаться
посреди отсутствующего времени оказалось трудно - там просто не за что
ухватиться - и Вик стал куда-то уплавать, уплывать - куда-то далеко-далеко,
где время еще существовало. И это стало его спасением, ибо в тот самый момент,
когда он окончательно исчез, на то самое место, где только что
лежало его тело, с десятиметровой высоты грохнулся тяжелый кокосовый орех.
Вик успел лишь заметить побледневшее лицо смуглой майянки и оказался
совсем в другом месте.
Вик снова был один - его приятель Леша за неимением на этот поезд плацкартных билетов, решил поехать на следующий день. Ему почему-то не захотелось отсидеть какие-то 33 часа в переполненном, грязном, вонючем, оплеванном, прокуренном вагоне. Зато он, Вик, будет иметь один лишний день в солнечном, жизнерадостном Кантоне. Зачем он так рвался туда, на юг? - трудно сказать - там тепло, там пальмы...
Через два часа время сильно замедлилось.
Через четыре часа оно практически остановилось.
И в этот момент в вагоне что-то произошло. В нем началось какое-то громкое бурное совещание, и было ясно, что в центре дискуссии находится именно он, Вик. Пассажиры спорили, размахивали руками и время от времени показывали на него пальцами.
Некоторые люди, когда им очень плохо, склонны считать, что любые перемены могут быть только к лучшему, наивно полагая, что хуже просто быть не может. Таких людей можно назвать наивными оптимистами, и Вик относился к их числу - он заинтересовался происходящим и оживился. Суть дела оказалась очень простой. Ему предложили продать кому-то свой билет, а взамен купить билет в плацкартный вагон. Это была редкая удача. Единственный деликатный момент в этой сделке состоял в том, что вся эта купля-продажа совершалась с оглядкой, не появился ли полицейский.
Вик рисковал семнадцатью юанями. Он прислушался к своему организму - организм отчаянно требовал кислорода. Он посмотрел на часы - до Кантона оставалось 28 часов. Он посмотрел вокруг - вокруг были китайцы, которые громко дискутировали и размахивали руками. И тогда он отдал семнадцать юаней, взял свой рюкзак и пошел продираться в плацкартный вагон, отметив про себя, что назад дороги, пожалуй, уже не будет: билет он взял у одного, деньги у него взял другой, сдачу ему дал третий, а на его место сел четвертый - этот коллектив на составные части уже не расчленить.
В плацкартном вагоне его действительно ждало свободное место. Вик забрался на
свою полку на третий ярус и стал блаженно пополнять запасы кислорода.
Его соседями оказалась пара иностранцев - парень с девушкой из Канады.
Молодые люди лежали на полке напротив и занимались экспортом в Китай
сексуальной революции. Молодой человек нежно-нежно называл свою спутницу
курицей, она его - козлом, и при этом они мучительно-сладстно целовались.
Они целовались так, что дух захватывало. Даже повернувшись к ним спиной,
Вик ощущал все в мельчайших деталях. Потом они приступили к еще более
серьезным развлечениям, и лишь спустя много времени, проклиная все эти
пресловутые личные свободы, проклиная тот случай, который загнал его сюда
из спокойного общего вагона, Вик постепенно забылся беспокойным сном...
Было тепло. На темнеющем небе рождались созвездия. Земля стала сереть, погружаясь в сладкий сон южной ночи, и лишь море продолжало светиться, уходя куда-то вдаль, туда, где недавно скрылось большое красное солнце. Среди густеющих всепоглощающих сумерек на фоне сиреневого неба выделялись лишь резкие очертания растопыренных пальм. На стволе одной из пальм, уцепившись за макушку, сидел Вик и одной рукой пытался оторвать большой кокосовый орех. Орех не поддавался, предпочитая когда-нибудь упасть по своей собственной воле, но не под действием насилия.
Мимо пальмы не спеша прошли обнявшиеся юноша и девушка. Черноволосую смуглую, похожую на индианку, девушку звали Джули - она убежала на Хайнань из империи Капулеттии. Высокого нескладного юношу с мечтательными глазами звали Рома, и он был из государства Монтеккии. В той эпохе, откуда прибыли Джули и Рома, Капулеттия и Монтеккия были могучими сверхдержавами, между ними была извечная вражда, они строили танки и ракеты, плели друг против друга хитроумные интриги, и все только для того, чтобы помешать Джули и Роме соединиться. Однако, все было напрасно, потому что они все равно всех перехитрили и скрылись здесь в хайнаньском разрыве времени, в душистом пальмовом лесу на берегу южного моря.
Увидев друг друга впервые, тогда, первой ночью, они побежали на пляж купаться в море. Был конец января, небо просто светилось от звезд, и это было так удивительно плавать в искрящейся черной воде среди фейерверка огней и подводных светлячков. Пройдут годы и эпохи, но даже находясь в разных пространствах и временах, они все равно будут возвращаться на этот пустынный ночной пляж, где они сначала просто взялись за руки, а потом, когда на западе по небу чиркнула упавшая звезда, они рассмеялись и стали целоваться как сумасшедшие. Но что было делать, если ее шелковистые волосы пахли травой, если в ее черных глазах отражались звезды, а море шуршало песком и вместе с букетами пальм тихо шептало: "Это сказка, просто сон...".
Вик так замечтался, что свалился на землю одновременно с кокосовым орехом, который отвалился сам, когда его оставили в покое. Тропинки к морю уже не было - после того, как по ней прошла влюбленная пара, она сразу же густо заросла свежей травой. Пришлось идти просто на звук волн.
Было уже совсем темно. Он плыл сквозь черную воду, и при каждом движении тела,
она вспыхивала десятками светлячков, которые казались мгновенными отражениями
звезд. Было тепло. Прямо над головой висело созвездие Орион...
В Кантоне любят жизнь, и выкорчевать эту вредную привычку Народная Власть так никогда и не смогла. Здесь все время что-то строят, покупают и продают, спекулируют и воруют, сытно едят и танцуют, балуются поституцией и наркотиками, и совершенно бесконтрольно рожают детей. А еще в Кантоне ценят изысканую еду, особенно лягушек, змей и обезьян. В змеином ресторане можно показать пальцем на приглянувшуюся живую гадину за стеклом, и ее тут же приготовят. Вкуснятина, говорят, необыкновенная.
Разрезая Кантон на две части, плавно несет свои густые коричневые воды широкая река, остроумно названная, Жемчужной. Небольшой, одетый в камень рукав этой реки отделяет от центрального Кантона остров Шамиан - самое респектабельное место города - местный вариант Парижского Cite. Это единственное место в Китае, где поздно вечером можно видеть редких прохожих. Остров Шамиан - это резиденция иностранных гостей, состоятельных аборигенов и находчивых проходимцев, которые их старательно обслуживают.
Поздним январьским вечером здесь, на набережной Жемчужного рукава, на фигурной каменной скамейке под раскидистым деревом сидел Вик и, расслабившись, вдыхал майский одесский воздух затихающего города. Перед ним в двух метрах зияла вонючая Жемчужная река, а дальше, на другой стороне, сиял огнями, дребезжал автобусами и кипел южным темпераментом Кантон. Возле скамейки был полумрак и одиночество. Сзади, правда, еще ездили туда-сюда велосипедисты, но их шорох сливался с общим вечерним дыханием Кантона и только убаюкивал. Благодать... Все было просто замечательно.
Свои вещи Вик оставил в гостиннице-ночлежке для бродячих студентов, а с собой взял только самое ценное - небольшую папочку с деньгами и документами. Развалившись на скамейке, он теперь млел и растворялся в очаровании этого теплого январьского вечера, слегка придерживая левой рукой свою важную папочку, которая лежала здесь же рядом на скамейке.
- Эх, - сказал Вик, - лепота! - и неторопясь с удовольствием потянулся обеими руками, хрустнув всеми суставами.
Когда он снова принял разомлевшую позу, все в окружающем мире было таким же благодатным, как и прежде, за тем исключением, что драгоценной папочки под рукой больше не было.
Бывают в жизни такие мгновения, когда с воплями: "Стой! Стой!!!" хочется срочно найти Вселенский часовой механизм и вернуть его всего на несколько секунд назад. Всего несколько секунд! Увы, время неумолимо уносило Вика все дальше от того мгновения, когда все еще можно было спасти.
К его чести нужно сказать, что он не стал устраивать истерическую сцену с вырыванием волос на голове и не стал с криками "Держи его!!!" бегать по набережной. Держать было некого и некому. Рядом по-прежнему туда-сюда ездили велосипедисты, и лишь того единственного мастера-ворюги, который так долго тихо терпел за спинкой скамейки Викино умиротворение, уже нигде не было.
Вик отчаянно повертел головой, нервно прошелся взад-вперед возле скамейки, на всякий случай под нее заглянул и снова сел. Потом некоторое время он вполголоса произносил всякие слова и словосочетания. Выговорившись, он стал подводить итог. Итак, пассив: один, где-то у черта на куличках, где жрут лягушек и обезьян, без денег и документов. В актив можно было записать то, что вполне могло находиться в пассиве, а именно, один короткий тюк по Викиному затылку и затем негромкий плюх в Жемчужную речку, где он бы еще долго плавал без денег и без документов в вонючей жемчужной воде. Затем он нащупал в нагрудном кармане стоюаневую бумажку, и хотя по сравнению с утраченной суммой это выглядело как насмешка, он тоже записал ее в актив, ибо это означало, что во всяком случае без пива в этот вечер он не останется.
После этого, мысленно выразив свое восхищение высокому профессионализму
кантонцев, Вик подчеркнуто бодро зашагал к своей ночлежке. И лишь потом,
засыпая среди довольных жизнью международных бродяг развалившихся на
нарах пятидесятиместного гостиничного номера, Вик увидел меркнущие очертания
хайнаньских арбузов и погрузился в горечь и тоску. Ночь становилась все
гуще...
И он вошел в этот день, долго бродил по шумным улицам, у кого-то что-то спрашивал, что-то ел и что-то рассматривал. Потом он встретил своего приятеля Лешу, а когда солнце где-то далеко опять коснулось кромки моря, и пальмовые листья снова вмерзли в неподвижный воздух, он опять сидел на той самой злосчастной скамейке на набережной Жемчужной реки.
В полиции с ним очень мило побеседовали и уверили, что подобные происшествия в кантонских масштабах - это сущие мелочи, к которым они, полицейские, уже давно привыкли и которые просто не следует принимать близко к сердцу. Вику выдали небольшую бумажку, полную иероглифов и красных печатей, которая, по словам полицейских, должна была "в некотором смысле и на некоторое время" заменить утерянное китайское удостоверение личности. Что означала эта формулировка, понять не удалось, и поскольку без документов существовать в этой стране было некомфортно, Вик решил поиграть в детектив. Проникнувшись уважением к мастерству грабителей, он решил, что это должны быть солидные люди, и поэтому за известный выкуп они могли бы вернуть ненужные им документы. Он решил ловить "на живца", т.е. на самого себя.
Прошло около получаса напряженного ожидания, и вдруг метрах в двадцати Вик заметил человека в элегантном белом костюме, который, прислонившись к дереву, пристально на него смотрел. Далее, если верить детективам, человек в элегантном костюме должен был сесть рядом, закурить хорошую сигарету, сказать что-нибудь о погоде и небрежно назвать сумму. Вик сразу же принял, как ему казалось, солидную небрежную позу, и начал посылать предполагаемому ганстеру достойные взгляды.
Время, однако, шло, а человек упрямо стоял у дерева. В конце-концов, Вик устал сидеть в достойной позе, встал и решительно направился к нему сам. Тот немедленно пошел прочь. Однако, как только Вик остановился, человек в белом костюме тоже остановился и кивком головы показал, чтобы Вик следовал за ним. Это становится интересным, - подумал Вик, и изредка оглядываясь по сторонам, послушно последовал за этим "белым лебедем" вглубь кантонских переулков.
Чтобы чувствовать себя увереннее, Вик стал посылать короткие мысленные сообщения о своем передвижении. Поскольку его никто не подстраховывал, то адресовались они непосредственно Господу Богу.
"Повернул направо... Перешел на левую сторону... Пересекаем еще одну улицу..., - сообщал Вик. - Он столкнулся с точно таким же одетым в белое субъектом и кажется что-то ему сказал... Теперь меня сопровождают уже два "белых лебедя" - второй следут метрах в двадцати сзади..."
Они блуждали по переулкам Шамиана с полчаса, и все это время Вик аккуратно сообщал о маршруте следования.
"Видимо проверяют, нет ли хвоста... Вышли на южную сторону и движемся в направлении отеля "Белый Лебедь". Слева остается какой-то темный безлюдный парк... Передний зашел в ворота и кажется что-то сказал вахтеру..."
И Вик в сопровождении почетного эскота стал углубляться в темноту безлюдного парка. Тут ему стало неуютно. Шутки-шутками, - подумал он, - но так можно и самому отправиться вслед за своими сообщениями. Это для них совершенные пустяки, для этих элегантных ганстеров, если, конечно, верить детективам...
Процессия достигла дальнего закоулка парка, и там передний "белый лебедь" скрылся в большом каменном сортире, а задний застыл, прислонившись к дереву.
Заходить при подобных обстоятельствах в сортир Вику совершенно не хотелось. И вообще, вся эта история начала принимать какой-то несолидный дурацкий оборот. Какие, спрашивается, уважающие себя ганстеры устраивают свои дела в сортире? Поэтому, немного потоптавшись, Вик решительно направился к "белому лебедю" дежурившему у дерева. По всей видимости, такой оборот был для него неожиданностью, потому что при приближении Вика тот совершенно потерялся и начал перепуганно пятиться. При ближайшем рассмотрении это оказался маленький щуплый человечик неопределенного возраста, хотя и действительно одетый в элегантный белый костюм. Почувствовав значительный перевес сил, Вик грубо протребовал вернуть назад его документы. Маленький человечик совсем съежился и тонким гемафродитным голосом пропищал, что ничего не понимает.
Вик плюнул и направился в сортир. При входе он проявил некоторую осторожность, дабы не прозевать возможный тюк по голове, однако никто нападать на него не собирался. Сортир был пуст, и лишь из одной из кабинок выглядывал "белый лебедь", который теперь призывно улыбался и жестами звал Вика к себе. Вик уже начал догадываться в чем дело, но все же подошел и решительно потребовал документы. В ответ на это "белый лебедь" гостеприимно распахнул перед Виком кабинку и стал расстегивать свои штаны.
Более дурацкую развязку было бы трудно придумать. Хорошо, что хоть никто этого не видел, - подумал Вик, смачно плюнул и зашагал прочь. Тут он, впрочем, заблуждался - я видел все.
Видимо было что-то особо притягательное в этой скамейке на набережной Жемчужной реки - теперь Вик обнаружил на ней Лешу, который возвращался с прогулки по городу. Леша с восхищением продемонстрировал аккуратно во всю длину вспоротый лезвием наружный карман сумки. В этот день добычей кантонских ганстеров стала его любимая расческа.
Кантон затихал. В густом ароматном воздухе пахло майской Одессой. Напоенный теплом и умиротворением угасал еще один теплый январьский вечер, и лишь темно-коричневая маслянистая "жемчужная" вода все еще слегка колыхалась, весело поблескивая ночными рекламными огнями.
Они молча сидели на скамейке и думали о чем-то своем. Никто так ничего и не
произнес, но я все равно услышал, что каждый из них думал одно и то же:
"Из Кантона пора линять..."
Поначалу этот день не сулил ничего праздничного, ибо им удалось купить билеты лишь в третий класс - в каюту на восемь человек. И хотя это был не пятидесятиместный номер четвертого класса и, тем более, не безразмерный трюм, плавание в шторм в компании с шестью (скажем прямо) непрерывно блюющими и стонущими китайцами - это испытание, достойное лишь самых крепких путешественников. В этих романтических условиях главное было ни в коем случае не уходить в себя, иначе все оно оттуда неминуемо полезет наружу...
И тогда Леша, как именинник, несмотря на опасность поскользнуться на заблеванных лестницах, сходил в пароходный буфет и принес оттуда бутылку простой народной рисовой водки и банку обычной свиной тушенки - ничего другого в этом буфете просто не было.
А потом, на зависть всему пароходу, у них в каюте состоялся веселый праздничный ужин. Пока пол каюты то и дело проваливался куда-то к чертям в морскую пучину, под бульканье и похрюкивание соседей по каюте, они без хлеба прямо из банки лопали свиную тушенку "Великая Стена", состоявшую из одних тугоплавких жиров, и пили, чокаясь, густую жидкость с сильным запахом рвотного и по вкусу напоминавшую не то подсолнечное масло, не то бензин. Это был самый яркий праздник дня рождения, который только можно придумать. В нормальных условиях одна лишь такая тушенка вывернула бы любой желудок наизнанку, не говоря уж про ту замечательную жидкость и про несчастных измученных соседей. А они хохотали буре назло, и веселились, пытаясь поделить единственный найденный волосок мяса, и пили, затыкая себе нос. А пароход натужно гудел и упрямо прорывался сквозь ночь навстречу ветру и волнам...
Их путь уходил все дальше и дальше на север, мимо Гонконга, через
уже обжитый Кантон, через всю Гуандонщину и Нанкинщину к необъятным Северным
снегам. Но пока все еще бушевало Южно-Китайское море, и предстояло пережить
длинную
штормовую ночь. Размеренная качка быстро убаюкивала. Леша, вполне довольный
своим днем рождения, улегся на нары, и лишь успев пробормотать
"и окурки я за борт швырял в Океан", сразу же стал похрапывать. А Вик
закрыл глаза и ему стало казаться, что теплое солнце, обойдя сверху
далекий скальный мыс, только что упало в море...
За этими столиками, поставленными прямо на песке у воды, каждый вечер провожали закат заблудившиеся во времени бродяги со всего света. Рядом с Лешей и Виком сидела веселая компания рослых белокурых викингов. В отличие от большинства своих соплеменников, они отправились путешествовать в Азию и заблудились. Сначала они долго пробивались через страну Скифов, потом блуждали по Китаю, пока, наконец, не осели здесь, на Хайнанщине. От столика к столику, вместе со своей подругой, француженкой по имени Флоранс, слонялся разговорчивый толстяк, давно забывший какого он роду-племени. За отдельным столиком сидел угрюмый, заросший щетиной британец, который глушил бутылку за бутылкой, и все силился понять, как же это может быть, что пассажирский самолет, на котором он куда-то летел, только что сбили, все разлетелось вдребезги, а он угодил сюда на проводы теплого заката, где всем хорошо и никому ничего не нужно.
А в отдалении, просто радуясь наступлению ночи, шумно веселились жизнерадостные аборигены народности майя. Они всегда радовались, когда садилось солнце. А утром они радовались наступлению нового дня. Еще они радовались дождю, и жаркому дню, и сильному ветру... Они, вообще, считали, что жизнь - это праздник.
Каждый раз, с наступлением ночи, все постепенно собирались за одним столом и начинали обсуждать проект превращения планеты в одну огромную Хайнанщину. Предполагалось, что секрет заключен в огромных хайнаньских кокосовых орехах, которые каким-то образом всасывают в себя время, а взамен выделяют тепло, и проект состоял в том, чтобы этими орехами засадить всю землю. Чтобы зафиксировать для истории авторство проекта, они, не сходя с места, сделали общую коллективную фотографию, решив, для большей убедительности, снабдить ее подписью: "Вы только поглядите, как хорошо мы сидим!".
Этот базар продолжался далеко за полночь. Потом из-за холмов выходила полная луна и заливала все пространство невесомым серебрянным светом. Звезды постепенно гасли и вместо них начинало светиться море.
Викинги начали в чередной раз рассказывать о своих невероятных приключениях в стране Скифов и о том как в поезде на "транссибр-р-рской" магистрали, запершись в купе, они учились у проводника пить "из горла". Толстяк, потерявий к этому времени свою любимую Флоранс, ушел искать ее в разрывы лунного света и пальм, а между тем, эта изменчивая красавица уже сидела на коленях великана викинга и, томно прикрыв веки, выслушивала его страстный шопот: "О, Флоранс!... Твои глаза - как бездонное море. Позволь мне в нем.. в них... утонуть! О, мадмуазель де-Флоранс!...".
С появлением луны, там за столиками на песчаном пляже, людей прибавлялось. Пришел квебекский канадец по имени Алан, сумевший, наконец, сбежать от своего американского босса и бесконечных англо-франко-китайских преговоров, конкрактов, презентаций и приемов. Алан был большим любителем деловой жизни, но еще больше он любил свободу и вот этот залитый луной хайнаньский берег. Здесь он немедленно окружал себя двумя очаровательными воздушными созданиями, одно из которых по имени Луна, покорило его тем, что в свое время решилось составить ему компанию в его путешествии на Тибет, а второе по имени Норма, разоружило его сердце своим божественным совершенством и глубиной темных глаз. Теперь он с упоением слушал мелодию их голосов, вращая туда-сюда свою курчавую голову, и при этом еще умудрялся беседовать о жизни с хозяином ресторанчика, представителем народности майя.
Откуда-то с берегов Миссисипи забрел здоровила Ник, а вслед за ним с восточного берега Америки прибыли Сюзанна и Шерлотта, которых он немедленно заграбастал в свои мощные объятия, и все трое немедленно расцеловались. Потом Ник в три глотка употребил бутылку пива, и с большим задором, хотя и без особого успеха стал организовывать кружающих на немедленный футбольный матч, здесь же, прямо на песке. Он был большим мастером на месте левого форварда, этот Ник. Когда-то они с Виком играли в одной команде, и после тяжелого матча с африканцами на нанкинском стадионе, когда они едва-едва свели в ничью, Вик получил от него уважительное прозвище "футбольная лошадь", которым очень гордился.
Пухленькая Сюзанна, повертевшись среди развалившейся на небольшие группки публики, уселась в одиночку на открытом месте, и точь-в-точь как во время их с Виком путешествия на Тибет, подставила лунному свету свою тетрадь и стала учить свои китайские уроки. А тоненька Шарлотта, повертев головой, быстро разыскала своего любимого доброго Альфу, который примчался сюда из родной Западной Африки. Они уселись под пальмой, тут же возле столиков, и стали целоваться.
Из Западной Вирджинии пришла даже толстенькая Андрея, которая, в общем-то, не очень любила шумные сборища. Она предпочитала диалоги один-на-один, и поэтому сразу же зацепила долговязого американского баптиста, который сидел рядом с Виком и рассказывал, как во время вьетнамской войны, он вместе с единомышленниками, разрисованный яркими красками и почти без одежды, ходил по улицам Вашингтона с плакатами протеста. Андрея тут же заметила, что по ее мнению, с точки зрения Божьего промысла за Истиной, не гоже против гнусных дел бороться гнусными же методами, и они завели долгий неторопливый спор.
Позже всех подошел скромный тибетский юноша в пурпурной тоге по имени Чинехуаджан. Он недолго отказывался от угощений - лишь успел перечислить, какие продукты ему запрещает употреблять его вера, но потом отвлекся интересным разговором и стал есть все подряд.
Где-то в окружающем мире по-прежнему идет время, разрушающее все на свете, но здесь, на хайнаньском берегу, каждую ночь все повторяется снова и снова. Ближе к утру со стороны далекого скального мыса к веселому сборищу берегом подходят неразлучные Рома и Джули и садятся за отдельный столик в глубине берега. Они думают, что утром они расстанутся навсегда, что они должны разъехаться в разные концы этой планеты и больше никогда друг друга не увидят. Пока они молча смотрят друг на друга, все вокруг них зарастает травой и цветами, а когда трава начинает подниматься до столика, они вскакивают и бегут к морю купаться. И тогда веселый базар на берегу на минуту смолкает, чтобы вслед за этим разразиться дружным хохотом, потому что эти двое опять забывают, что здесь, в глубине залива, прямо от берега начинается длиная-длинная отмель, и воды - ровно по-щиколотку. Собираясь с разбегу броситься в воду, они спотыкаются, падают, бегут дальше, затем Джули пищит, что здесь острые камни, и Рома подхватывает ее на руки. Их силуэты скользят по серебрянной воде все дальше и дальше в море, постепенно растворяютяся в прозрачном лунном свете и исчезают...
С приближением утра, затихает и собрание на берегу. Утомленные завсегдатаи
постепенно покидают столики и уходят в лунные разрывы пальмового леса.
Берег пустеет. Хозяин ресторанчика быстро убирает столики и уходит спать в
свою коморку рядом с кухней. И лишь потом уходит последний завсегдатай,
никем не замеченный, всегда молча сидящий под покровом густой тени. Этот
молчаливый участник ночных собраний - я.
Это были не сны. Так - куски из коротких прожитых жизней. Смешиваясь, они выстраивались в аляповатую цветастую цепочку, и я разматывал и разматывал ее передо ним всю ночь, пока мы пили кофе и дымили сигарета за сигаретой, заполняя комнату тягучим дымом. За дымом терялись очертания черного окна с тяжелыми дождевыми каплями, а дождь, все так же, не прекращаясь ни на минуту, все моросил и моросил над этим Городом, размывая пямять, закрывая будущее и оставляя лишь мгновения настоящего.
- Раз уж ты притащил меня сюда, - сказал Вик, - расскажи, что это за Город, и где тут можно посадить мой орех?
- Не получится, - сказал я, - в этом Городе жизнь идет в форме существования белковых тел, и никогда не кончается этот холодный моросящий дождь. Твоя пальма здесь не вырастет. И вообще, тебе здесь не место.
- Уходи, - повелительно сказал я, - ты свободен!
И он исчез. Но на кресле так и остался лежать его кокосовый орех с тугим зеленым ростком, и еще долго таяли в воздухе его последние слова: "Посади орех, пожалуйста..."
-----------------------------------
журнал "Юность", N 1, 1995 г.
|