|
|
||
Теплым майским вечером я сидел у фонтана на пьяцца Навона и уже начал было раствориться в его брызгах, когда прямо передо мной неожиданно материализовался китаец по имени Дзанг. Озабоченно оглядываясь по сторонам, Дзанг сказал, что здесь у него назначено свидание с девушкой по имени Джулия, и что он приглашает меня и Даниеля пойти с ними на выставку, рассказывающую об истории римских площадей. Мне всегда казалось, что с девушкой по имени Джулия майским вечером ходят не в музей, а смотреть звезды на виллу Боргезе, и уж во всяком случае без сопровождающих. Однако на это мое замечание Дзанг ответил что-то невразумительное, что мол так уж вышло и что сейчас уже все равно ничего не изменить. Хотя прошло уже несколько лет, с тех пор как он покинул свою гигантскую родину, даже здесь в Риме Дзанг не избавился от дурацкой китайской привычки все на свете вычислять на три хода вперед.
У фонтана под аккомпанемент падающей воды и гитары двое юношей пели о том, что чтобы в жизни ни случилось, пускай так и будет. Художники продавали картины с видами пьяцца Навона и поющих юношей. Праздничная публика лизала мороженое, рассматривала картины, слушала музыку и неторопливо прохаживалась. Остальные люди, разбившись на пары, сидели на скамейках и целовались.
Среди тех, кто прохаживался у фонтана, был и Даниель - красивый седой профессор из Иерусалима. Он неторопливо рассматривал окружающие дома, людей, и на лице его была легкая счастливая улыбка умудренного жизненным опытом человека, который определенно знает, что лучше чем здесь ему уже никогда не будет, а здесь ему просто хорошо. Предстоящее свидание с девушкой по имени Джулия его нисколько не волновало, чего нельзя сказать о Дзанге, который раз за разом поглядывал на часы и что-то интенсивно вычислял. Даниель давно знал Дзанга. Будучи отчасти в курсе его хитроумных интриг, он относился к ним с благодушным умилением, ибо Дзанг их плел без какого-либо умысла - просто из любви к искуству.
- Это та Джулия, которая...? - не закончив вопрос, обратился к Дзангу Даниель.
- Нет, это та, которая... - замялся Дзанг.
- А-а-а... - сказал Даниель и хитро посмотроел на Дзанга, а потом, почему-то, хитро посмотрел на меня.
И вот появилась Джулия. Даже моему неопытному взгляду сразу стало ясно, что она относится к тому зажигательному разряду женщин, которые как бы ни одевались, все равно остаются похожими на спичку. Джулия была на высоких каблуках и в черной накидке. Ее маленькая чернявая головка не была лишена миловидности, но, видимо, от неоднократных безуспешных попыток зажечься, ее глаза приобрели какой-то безнадежный шизоидный блеск, и все вместе это создавало образ печальной задумчивости, когда все внешнее во-внутрь уже не проникает, а внутреннее по-прежнему, опять и опять, требует ответа на вопрос, который никак не может сформулировать.
Я был представлен, и наша дама повела нас в музей. Когда Джулия узнала, что я из России, ее глаза на мгновение вспыхнули, она заявила, что просто сгорает от нетерпения узнать, что там у нас и как, но, к счастью, уже в следующее мгновение что-то там внутри нее осознало, что, увы, это опять не то самое главное, что ей так нужно, и она тут же погасла, а я был избавлен от необходимости говорить про перестройку и Горбачева.
Когда мы уже выходили с пьяцца Навона, Дзанг вдруг обратил внимание всех нас на изумительной красоты лоджию, там вверху, на одном из домов, которая была украшена лепными фигурами, и где кроме цветов росли даже небольшие деревья. Даниель, разумеется, знал и этот дом и всю его историю и стал с удовольствием рассказывать ее Джулии и мне, ибо для него нет большего удовольствия, чем рассказывать историю этого города. Дзанг тем временем быстро отскочил в сторону, и в следующее мгновение он уже держал за обе руки симпатичную девушку, что-то ей говорил, а она радостно смотрела ему в глаза. Потом он поцеловал ее в щечку, и она, счастливая, исчезла в праздничной толпе, а он мгновенно оказался возде Джулии и даже дослушал концовку истории этого замечательного дома. Даниель посмотрел на Дзанга, восхищенно покачал головой, и мы отправились дальше.
Затем некоторое время мы двигались без приключений. Израильтянин, китаец и русский галантно провожали римскую девушку Джулию в музей. Даниель рассказывал о тех местах, где мы проходили, Дзанг как бы ухаживал за дамой, хотя, главным образом, зыркая по сторонам, я слушал Даниеля, а Джулия изредка задавала какие-то вопросы, но так как каждый раз оказывалось, что это опять не то самое главное, что ей так нужно, то к ответам своих спутников она не проявляла никакого интереса.
В какой-то момент, когда мы проходили мимо кафе, Дзанг заявил, что гулять в такой праздничный вечер и не есть мороженого просто невозможно и быстро юркнул внутрь. Мы зашли вслед за ним. Далее Дзанг уткнул Джулию в витрину и предложил выбирать, затем оперативно подключил к этому занятию Даниеля, потом, как бы пропуская какого-то человека, нечаянно подтолкнул меня и поставил мое тело так, что я стал загораживать Джулии обзор на входную дверь, после чего он еще успел сделать два шага к выходу, и тут ему на шею бросилась очаровательная девушка. Он ответил ей столь же искренним объятием, потом был упоительный поцелуй, после чего Дзанг, как бы уже не в силах сдерживать радость от неожиданной встречи, быстро выволок свою знакомую на улицу. Через минуту он вернулся, успел послать своей любимой воздушный поцелуй через окно, и к этому моменту Джулия как раз определилась, что она желает набор из клубничного, ананасового и лимонного мороженого. Даниель послал Дзангу взгляд полный восхищения. По его терминологии все это называлось "искусством Дзанга".
Мы сели за столик, и тут Джулия, задала вопрос, который, по всей видимости, что-то в ней будоражил, ибо ответом она интересовалась. Она спросила Дзанга, едут ли они завтра на озеро Браччано. Дзанг сказал, что в этом нет никакого сомнения, хотя в данный момент он еще точно не знает и поэтому нужно созвониться утром. Дальше он высказался в том духе, что было бы совсем славно, если бы и мы с Даниелем тоже поехали и там вместе покатались на серфах. Мы с Даниелем, разумеется, согласились, хотя Даниель добавил, что он пока еще тоже не может сказать точно, и поэтому нужно созвониться утром. Затем он опять хитро посмотрел на Дзанга, а потом почему-то хитро посмотрел на меня.
В музее было много людей, и хотя среди них встречались вполне миловидные женщины, на шею Дзангу больше никто не бросался. Даниель был блестящим экскурсоводом, и потому картины, изображавшие виды римских улиц и площадей сто, триста и тысячу лет назад, воспринимались как живые. Однако Дзанг опять что-то затевал. Для начала он "потерялся" в толпе и сбегал куда-то позвонить. Потом он объявился опять, оттащил меня в сторону, сделал круглые глаза, сказал, что он должен немедленно уходить, что его ждут, что это просто дело жизни и смерти, и попросил меня как-нибудь сгладить все это перед Джулией.
- Интересно, где это Дзанг? - несколько капризно сказала Джулия и стала требовательно смотреть на меня и Даниеля.
Экскурсия закончилась, можно было уходить. Я топтался как конь, а хитрые глаза Даниеля хохотали.
- Наверное он потерялся в толпе, - не очень убедительно сказал я.
- Как жаль, - печально, но несколько холодно сказала Джулия и добавила, - а куда мы идем ужинать?
И тут в облике Даниеля произошла какая-то неуловимая перемена: секунду назад это был просто галантный кавалер и интересный собеседник, а теперь вдруг стало заметно, что вообще-то он еще и профессор, всемирно известный физик-теоретик, и у него могут быть весьма важные дела.
- Мне очень жаль, - сказал Даниель, - но мне нужно идти. Благодарю вас, милая Джулия, за исключительно приятный вечер.
Он похлопал меня по плечу, лукаво зыркнул и исчез. А я остался вдвоем с Джулией, и впереди был целый вечер.
Рим ликовал. Он пел и танцевал, пил вино бьянко и вино россо, ходил взявшись за руки, бегал, прыгал и хохотал, подмигивал, обнимался, лизал мороженое, брызгался фонтанами и, разумеется, сидел по ресторанчикам. Повод для ликования был более чем весомый - в природе наступил теплый майский вечер. Римские ресторанчики - предмет особого разговора, ибо это удивительный мир, где люди совершают таинство трапезы - совершенно особое действие, постичь которое, из-за общепитно-дебильного мировосприятия, мне так и не удалось, хотя участвовал я в нем неоднократно.
Ресторанчик, куда меня привела Джулия, назывался Домициано. Это одно из тех неповторимых римских заведений, которые живут своей собственной таинственной жизнью, измеряемой поколениями. Меняются владельцы, меняются посетители, а он живет и живет, впитывая в себя, в свои камни частички их жизней, и от этого стены сами начинают струить жизнь, создавая внутри то, без чего истинное таинство трапезы происходить не может. Впрочем, в тот вечер с Джулией трапезы не получилось. Даже с точки зрения моего общепитно-дебильного мировосприятия, что-то было явно не так.
Джулия, как и следовало ожидать, от вина отказалась и пила исключительно минеральную воду, чего нельзя сказать обо мне. Собственно она даже не пила, а употребляла ее как полезный для здоровья напиток, а во время трапезы так не поступают. Но дело даже не в этом. На столике у нас стояли разнообразные явства, описывать которые я не стану, чтобы не травмировать психику читателя, скажу лишь, что набор блюд вполне вписывался в мои представления о том, что необходимо для совершения трапезы. Однако то, что совершала с этими блюдами Джулия, нельзя было назвать употреблением. Даже сказать, что она все это заглатывала, тоже будет не вполне точно. Она просто жрала.
Это было ужасно. Посреди празничного Рима, рядом с пьяцца Навона в уютном столетнем ресторанчике Домициано сидела тоненькая пигалица в черной накидке и с печально-шизоидным блеском в глазах сжирала кусок за куском, запивая минеральной водой и еще поглядывая, что осталось у меня в тарелке. Тут видимо требовалось какое-то фрейдистское толкование: феномен сублимации сексуального в пожирательное. Кончилось тем, что я отдал ей остававшийся у меня кусочек пиццы с грибами, и она сожрала и его.
Видимо было что-то в моих глазах такое, из-за чего предложения совершить вечернюю прогулку до ее дома от Джулии не поступило.
Пройдет много лет, и сидя в своей прокуренной комнате на краю огромного серого Города, укутанного бесконечным дождем, я буду всматриваться в черное ночное окно, и, глядя на тяжелые капли, медленно сползающие по стеклу, я буду вспоминать, как однажды хмурым дождливым утром я стоял на римской площади Торре Арджентина и ждал Джулию, Дзанга и Даниеля.
Однажды, когда вся эта история уже закончилась, и мы вместе долго смеялись, большой психолог Дзанг сообщил мне, что у меня на лбу крупными буквами на всех языках написано, что я не могу сказать "нет", особенно даме.
- Так нельзя, - сказал Дзанг, - так эти леди будут делать с тобой то же самое, что делаю с ними я.
Так или иначе, но тогда, на Торре Арджентина, все было уже предопределено, и когда я сел в машину Джулии, никакого Дзанга и Даниеля не было и в помине. Джулия сказала, что это чрезвычайно странно, но ни тот, ни другой на звонки не отвечают, а поскольку воскресенье проходит, то она предлагает не терять времени и отправиться на Браччано немедленно. В конце концов, не сидеть же все воскресенье в городе, когда там такая прекрасная природа. Я что-то промычал, и мы поехали.
Озеро Браччано находится километрах в пятидесяти на северо- запад от Рима. Оно представляет собой заполненный водой гигантский - километров восемь - кратер вулкана. К сожалению, к тому времени, когда к берегу озера подъехали мы с Джулией, вулкан уже давно потух, и озеро было таким же холодным, как и вся остальная природа.
- Ну разве можно в такую погоду кататься на серфах? - сказала Джулия.
- Еще бы, - согласился я.
И мы поехали вдоль берега, оставив позади длинный пляж, где, по мнению Джулии, было слишком много цивилизации. Довольно быстро я выяснил, что мы ищем такое место, где имелся бы самый минимум цивилизации, что реализуется густыми кустами и полным отсутствием людей. Проблема состояла в том, что когда изредка и обнаруживалось такое место, то оно всякий раз оказывалось за оградой и было частной собственностью владельца какой-нибудь виллы.
Иногда дорога уходила далеко в сторону от озера. Джулия останавливала машину, брала одеяло, и мы брели к далекой манящей зелени на берегу, но опять и опять вожделенные кусты оказывались частной собственностью. Над головой плыли низкие серые облака, озеро было покрыто свинцовой рябью, я ежился, поглядывал на свою зажигательную спутницу с одеялом подмышкой и тупо недоумевал: "Она спятила... В такую холодину..."
В конце-концов мы обогнули озеро и заехали в поселочек Тревиньямо Романо, известный какими-то древними развалинами на высоком холме. Здесь была сплошная цивилизация, однако Джулия остановила машину, и мы пошли вдоль берега. С упорством обреченной она вела и вела меня вдоль длиннющего пляжа, мимо каких-то строений, через крапиву и втекающие в озеро ручьи. Ее хрупкая фигура качалась на ветру, а я брел сзади и бормотал: "В такую холодину... Если вернусь, Дзанга убью!".
И вдруг мы вступили в самый настоящий лес, свежий и чистый, где кустов было сколько хочешь, и не было вокруг ни одной живой души. Джулия, с отвращением глядя в мою сторону, расстелила одеяло и села. Я сел рядом. Можно было начинать любоваться окружающей природой.
Я второй раз был на озере Браччано и второй раз попадал здесь, скажем так, в затруднительное положение. Первое приключение тоже было связано с Даниелем и Дзангом. Тогда я имел неосторожность заявить, что не только люблю плавать на виндсерфинге, но и в некотором смысле умею это делать. До того момента, когда нужно было, собственно, становиться на доску и поднимать парус, я старательно делал вид, что, де-скать, мне это только давай. Однако потом эти двое подняли паруса и быстро ускользнули в далекие водные пространства, а я стал отчаянно бороться за плавучесть себя и своего корабля. Моя борьба была совершенно беспорядочной, и поэтому под действием ветра, устойчиво дувшего от берега, я медленно дрейфовал к центру озера, не имея ни малейшего представления, как я буду возвращаться обратно. И лишь оказавшись в самой середине, когда солнце уже стало двигаться к закату, а ветер ослабел, мне удалось преодолеть казавшийся неумолимым ход событий и вернуться назад своими силами, под парусом, даже сохранив некоторое достоинство. Как я теперь понимаю, судьба уже тогда толкала меня на другую сторону озера, на то самое место, где я теперь сидел на одеяле с девушкой по имени Джулия.
- Интересное приключение, - наконец, выдавил я из себя, чтобы как-нибудь перейти к обсуждению того, какая замечательная вокруг природа. Хотелось еще сказать про "этот май-баловник, этот май-чародей", который "веет свежим своим опахалом", но по-английски как-то не получалось.
- Холодно, - впервые высказала здравую мысль Джулия, мрачно глядя в свинцовую даль.
- О, да, - совершенно искренне согласился я.
Непринужденная беседа никак не завязывалась. Джулия вдруг посмотрела на часы, всполошилась, заявила, что уже, оказывается, так поздно и давно пора возвращаться. Я тоже посмотрел на часы и радостно промычал что-то вроде "Боже, как летит время!". Джулия засуетилась, быстро сложила одеяло, и мы побежали к машине. Мне показалось, что она тоже испытала огромное облегчение.
На полпути к Риму Джулия вдруг заявила, что очень устала, что дорога становится забитой машинами и поэтому лучше где-нибудь переждать а заодно и поужинать. Мы свернули с основной трассы и поехали куда-то туда, где, по мнению Джулии, отменно кормят. У меня не было оснований не доверять ей в этом вопросе.
Мы блудили по проселочным дорогам около часа, пока окончательно не стемнело и в конце-концов заехали в какой-то странный поселок на макушке холма, где на узких улочках не было видно ни одной живой души, но зато бегала гигантская лохматая собака и громко лаяла. Я обнаруживал все больше и больше искренности в этой хрупкой девушке. Она жалобно призналась мне, что собак как таковых она просто не любит, а вот эта конкретная зверюга внушает ей ужас.
Улица кончилась тупиком.
- Туда, - еще более жалобно сказала Джулия, и мы пошли по дорожке по направлению к краю обрыва.
Сзади плелась огромная псина и раскатисто сообщала всему населению о нашем прибытии.
- Это ничего, - успокаивал я Джулию, - если она не напала сразу, значит она нас боится.
Дорожка привела к большему ресторану, висевшему прямо над обрывом. Все казалось вымершим, в здании царил полумрак, но дверь оказалась открытой. Мы вошли в огромный, совершенно пустой сумеречный ресторанный зал. Джулия уверенно провела меня в дальний конец зала, и мы сели за столик у окна. В другое время суток из него открывался бы прекрасный вид на окружающую местность, но теперь за окном была сплошная чернота. Всеобщая мертвая тишина нарушалась лишь далекими мерными раскатами собачьего лая. Джулия, между тем, деловито углубилась в чтение меню.
Вдруг откуда-то сзади раздались шаги и перед нашим столиком вырос официант.
- Что желают синьйоры?
По его лицу было заметно, что минуту назад он увидел в своем ресторане двух призраков, и даже сказал себе "надо меньше пить", однако теперь уже почти овладел собой и старался держаться с достоинством. Официент выполнил наш заказ, зажег на столике свечу и удалился.
Из кухонного зала выглядывали любопытные лица. Оттуда же вышел огромный ярко-рыжий кот и вольяжно разлегся рядом с нами на подоконнике. На столике ровно горела высокая свеча. Из черноты ночи глухо лаяла собака. Казалось, мы сняли весь ресторан и шикарно отмечаем нашу воскресную прогулку. Если бы еще Джулия ела более сдержанно, то можно было бы продавать права на съемку всего этого в Голливуд.
Когда мы приехали в Рим, Джулия выглядела вполне удовлетворенной и, как честная девушка, подвезла меня к самому дому.
- Ей место в России, - почему-то подумал я засыпая. - А Дзанга завтра же утром депортировать в Пекин...
Мне приснился огромный серый Город с сияющим Акрополем на берегу реки. За стенами древнего Акрополя шло заседание Верховного Совета, на которое был приглашен римский сенатор Катон. Знаменитый сенатор призвал Верховный Совет в срочном порядке принять закон о любви и на этом закончить свою работу навсегда, а в заключение добавил, что по его мнению Город должен быть разрушен, а место это предано проклятию. Потом мне приснились римские легионеры в грязных оранжевых жилетах, которые шли по обледенелым зимним улицам Города и посыпали их солью.
- Горе, горе тебе, Карфаген, - шелестело от дома к дому...
А потом мне приснилось, что после ужасающей жары, тьма, пришедшая с далекого-далекого моря, накрыла этот странный Город. Все ждали бури, однако ливень почему-то не хлынул, и гроза не перешла в ураган. Серая пелена, повисшая над Городом, успокоилась, а потом пошел мелкий моросящий дождь. И этот дождь идет до сих пор, безвозвратно размывая и разрушая асфальт, постройки, людей...
А потом я увидел свою милую Танюшу, которая сидит в крохотной сырой комнате в многоэтажном картонном доме. Ей холодно, она сидит на тахте, поджав под себя ноги и укрывшись пледом. Она улыбается мне и говорит, что если мне не трудно, не мог бы я привезти из Рима финиковоых косточек, чтобы в большом деревянном ящике вырастить финиковое дерево.
- Ведь финиковые деревья любят тепло, и значит здесь станет теплее...
Утром я шел в университет и видел вокруг себя кокосы, бананы, апельсины, яблоки, лимоны, ананасы, орехи, арахис, груши, клубнику, арбузы, виноград, дыни, вишни, персики, черешню, гранаты, абрикосы, помидоры, сливы, капусту, зелень и многое другое, но только не финики. Положение осложнялось еще и тем, что я не знал, как они называются ни по-итальянски, ни по-английски.
Дзанг и Даниель сияли. Они умоляли простить их за невинную шутку, и на лицах у них было столько детского счастья и любопытства, что я вынужден был рассказать им подробности. Правда, когда я им сообщил, что мне и правда пришлось мерзнуть на озере, более того, нырять прямо в одежде и вытаскивать из воды Джулию, которую туда сдуло ветром, когда я им рассказал, как я ночью сражался с гигантским безумным псом, а Джулия валялась рядом без чувств, на их лицах появилось искреннее раскаяние.
Я сказал Дзангу, что теперь у него есть только один способ искупить свою вину: он должен помочь мне разыскать такое вот небольшое и сладкое, которое по русски называется фи-ни-ки.
- Слушай, - оживился Дзанг, - хочешь познакомлю с совершенно очаровательной девушкой. Она совсем крохотная и сладкая-сладкая...
Я сказал, что мне нужны фи-ни-ки, а кроме того, после Джулии мне не сможет больше понравиться ни одна девушка на свете.
Я сидел за столом в своей комнате в университете и рисовал на листах бумаги умопомрачительные формулы. Раздался едва слышный стук, дверь медленно отворилась, и в комнату нерешительно заглянуло печальное-печальное лицо.
- Пожалуйста... профессор Меценатти... рассказать... лекции... математика... очень интересно... могу здесь? - робко сказало лицо на тяжелом-тяжелом английском языке.
- Заходите, - сказал я печальному лицу на том языке, из которого только и может получиться столь увесистый вариант английского, - профессор Меценатти сейчас меценатствует в другом месте, но через некоторое время придет и сюда.
От неожиданной встречи с соотечественником на печальном лице появились признаки радости, но даже они были окрашены элементами трагизма.
- Слушайте, - вдруг встрепенулся я, - вы случайно не знаете, где в этом городе можно купить финики? Понимаете, я ищу-ищу, а мне предлагают все что угодно, только не финики. Прямо не знаю, что и делать.
Лицо перестало быть печальным. Оно слегка приоткрыло рот, посерело, и на нем появилось то особое выражение укоризны, с которым смотрит человек, только что получивший пулю в сердце, на своего убийцу.
- Это единственная проблема, которая у вас есть? - тихо проговорило лицо.
Я уже понял с кем имею дело. Я уже осознал, какую психическую травму я нанес этому человеку.
- Хотите телефон, - виновато предложил я.
Людям этой категории телефон обычно помогает даже лучше чем стакан холодной воды. Отвратительные уличные автоматы требуют монеток, а здесь можно звонить куда угодно, даже за океан, просто так.
- Да, да... - прошептало лицо пепельными губами.
Он припал к телефону и полчаса не мог от него оторваться. Дюжине разных людей было сообщено, что дела обстоят исключительно плохо, что ничего нового нет и не предвидится.
После телефона ему стало легче, и на его лице восстановилось печально-печальное выражение, хотя укоризна во взгляде осталась. Наступила неловкая пауза, а профессор Меценатти все не появлялся. Гость заполнил паузу сообщением, что теперь он опоздает на электричку, и его дети останутся голодными. Я осознал, что наступил тот тонкий психологический момент, когда я должен пригласить его пообедать.
За обедом я узнал, что моего гостя зовут Иваном Абрамовичем, и что он совершенно не желает ехать в Израиль. Еще он мне сообщил, что хотя американцы и хамы, он все равно хочет только в Америку, что Италия совершенно мерзкая страна, что Рим - это помойка, и вообще, итальянцы - это те же грузины.
Потом он мне рассказал, что живет в русском поселке Лусановка под Римом в коммуналке из четырех комнат, где в каждой комнате живет семья из четырех человек. Вот уже несколько месяцев он еженедельно ездит в американское консульство в Рим и добивается визы, а эти хамы совершенно не желают считать его беженцем и соответственно не хотят предоставлять ему бесплатный проезд в Америку и там предоставлять ему жилье и содержать на пособие. Я согласился, что мир не видел еще такого свинства.
Далее он заявил, что он математик и желает делиться своими знаниями. С этим, впрочем, тоже имеются известные трудности, так как ни по-английски, ни, тем более, по-итальянски он пока делать этого не умеет. Правда, ему говорили, что профессор Меценатти, может быть, смог бы его понять и дать ему за это хоть немного денег. А то вот он недавно не удержался, купил сыну мороженое, и после этого несколько дней пришлось ездить в общественном транспорте с одним и тем же талончиком, по вечерам вытравливая компостерный штамп раствором стирального порошка. Видимо, предполагалось, что я снова начну чувствовать себя виноватым, но у меня это чувство почему-то больше не возникало. Вместо этого я подумал, как трудно, должно быть, живется профессору Меценатти.
Выяснилось, однако, что профессор Меценатти к этому времени выработал уже достаточно интуиции, чтобы не быть скушанным маленькими кусочками. Когда после обеда он вошел в комнату и увидел там печальное-печальное лицо Ивана Абрамовича, он тут же со всей своей итальянской экспрессивностью съездил себя кулаком по лбу, завопил: "Я же совершенно забыл!" и выскочил из комнаты как ошпаренный. По-моему, не только мне, но и Ивану Абрамовичу стало ясно, что профессор Меценатти больше не придет.
Увы, жизнь устроена невероятно запутанно и несправедливо. В то время, как профессор Меценатти где-то прятался и пил "Чинзано", а мы с Дзангом отправились слоняться по праздничным римским улочкам в поисках фиников, бедный Иван Абрамович ехал к своим некормленым детям в Лусановку, увозя с собой все свои никому не нужные знания, вместе с невыразимо печальным представлением об этой длиной скучной трагедии, которая называется наша жизнь.
Мы шли с Дзангом сквозь майский фейерверк цветов и красивых женщин и искали финики. Мы тщательно обыскивали витрины магазинов и лавок. Мы доводили продавцов до исступления, они махали руками и вопили, что мы сами не знаем, чего хотим, они убеждали, что лучше нас знают, что нам нужно, и предлагали кокосы, бананы, апельсины, яблоки, лимоны, ананасы и все остальное, но я твердо стоял на своем и заявлял, что мне нужны фи-ни-ки. Меня спрашивали, что это такое. Я честно говорил, что не знаю. В ответ неслось: "О-мамма-миа-санта-лючия-бенедетта!".
В каком-то месте я углубился в содержание здоровенного лотка фруктовой лавки и на несколько секунд потерял Дзанга из виду. Когда я обернулся, он уже сидел за столиком в обществе двух очаровательных созданий и о чем-то с ними ворковал.
- Садись, садись! - радостно щебетал Дзанг. - Милые девочки, разрешите вам представить - это Виктор, он из России. Да, а меня зовут Дзанг. Я китаец, но из Рима.
- О! О! - повизгивали девочки. - Как интересно! Какое забавное сочетание! А мы из Германии, мы первый раз в Риме.
- О! - заливался Дзанг. - Из Германии! А я там был!...
Короче, стали договариваться пойти посидеть в какой-нибудь ресторанчик на Трастевере.
- Дзанг, - твердо сказал я, - мне нужны фи-ни-ки.
- Слушай, дались тебе эти пфи-ньи-кэ! - Дзанг смотрел на меня с мольбой. - Ты посмотри - они тоже такие крохотные и такие сладкие...
Девочки засмущались и стали хихикать.
Вобщем, Дзанга я потерял, и пришлось мне продолжить свои поиски одному. И мои усилия оказались не напрасными. Я уже пересек почти всю центральную часть города и подходил к Ватикану, когда на углу виа Крешенцио и виа Терренцио мне попалась совершенно захламленная фруктовая лавка. Была в ней какая-то унылось, что-то роднящее ее с нашим черноголовским овощным магазином. По-видимому она не выдержала жестокой конкурентной борьбы и погибала. В этом магазине не было ни гранатов, ни дынь, ни арбузов, а были лишь кокосы, бананы, апельсины, яблоки, лимоны, ананасы, орехи, арахис, груши, клубника, виноград, вишни, персики, черешня, абрикосы, помидоры, слива, капуста и зелень. И больше ничего! На старика, владельца лавки, было жалко смотреть. Я поделился с ним своими горестями. Я сказал, что ищу такое маленькое и сладенькое, которое не знаю как называется, и которого нигде нет.
- А-а-а-... - печально протянул владелец лавки. - Ты ищешь даттери. У меня где-то должно быть немного...
Он пошел куда-то внутрь и выволок оттуда здоровенную картонную коробку, заклеенную сверху прозрачным полиэтиленом. В коробке находилось ассорти. Там были перемешаны вяленые дыни и бананы, зерна арахиса и орехов, урюк, изюм, сущеные сливы, яблоки, груши... И вдруг среди всего этого разнообразия я углядел финики. Это были они!
- Да, это даттери, - печально сказал старик, - их сейчас действительно нигде нет.
- С ума сойти! - завопил я. - Я их беру!
Я предложил немедленно открыть коробку и выбрать оттуда финики.
- Нет, - спокойно сказал владелец, - я не буду открывать коробку. Продается только все вместе.
- Что?! - опять завопил я. - Мне нужны только даттери!
- Нет, - также спокойно сказал старик, - только все вместе.
Я посмотрел на коробку. Она была огромной и неуклюжей. Весила она килограммов пятнадцать. Нести ее было невозможно - ее можно было только волочь. Через полсотни метров она бы развалилась. Стоила она несусветно дорого.
- Но почему?! - застонал я.
- Потому что это разрушило бы тщательно подобранный букет, - с достоинством ответил старик.
- Комэ дьяволо! На хрена мне столько?! Как я все это уволоку?!
- Это твои проблемы.
- О-мамма-миа-санта-лючия-бенедетта! Старый хрыч! Ты же все равно это никому никогда не продашь!
- Потому и разоряюсь, что такой неуступчивый, - спокойно реагировал старик на мою вспыльчивость.
- Кацо вэкье! Посса-морирэ-амаццато-довэ-си-трова! Куплю в другом месте!
- Не купишь...
И я ушел.
Увы, было похоже, что старик сказал правду. Теперь, когда я уже мог сказать, что именно мне нужно, мне все наперебой объясняли, что сейчас в Риме можно купить все, что угодно, но только не даттери. Что сейчас уже грузятся и срочно плывут пароходы из Алжира и Марокко, что через месяц в Риме не будет прохода от фиников, а пока мне предлагали только кокосы, апельсины, яблоки, лимоны, ананасы и тому подобное. Однако, теперь я уже знал ключевое слово даттери и надежды не терял.
Вечером позвонил Дзанг и пожаловался, что его сладкие девочки оказались совершенно легкомысленными вертихвостками. Они так славно посидели в ресторанчике на виа дэлла Скала, однако затем девочки рассыпались в благодарностях, заторопились и убежали, не оставив даже телефонов.
- Это ужасно! - сказал Дзанг. - Вот они нравы нынешней молодежи!
- Ужасный век! Ужасные сердца! - согласился я.
Мне вдруг пришло в голову, что финики можно было бы поискать в Неаполе. Неаполь - это, конечно, не Рим, это даже не Рио-де-Жанейро, но зато там на каждом углу продают живых черепах, а это кое что да значит.
Я тут же позвонил Луке Пелити в Неаполь и сказал, что у меня есть совершенно потрясающие формулы, и я готов нарисовать их ему на доске. Лука был большой ценитель формул, я знал чем его взять.
- Приезжай немедленно, - сказал он.
На следующий день я сел рано утром в поезд и поехал. Для всякого приезжающего Неаполь начинается с того, что поезд вместо положенных ему двух часов едет три с половиной. Но это только начало. Уличное движение в городе ни правостороннее, ни левостороннее - оно неаполитанское, то есть по вдохновению, хотя знатоки утверждают, что здесь есть несколько светофоров, где останавливаться нужно обязательно. Правда, с другой стороны, есть несколько светофоров, где останавливаться нельзя ни в коем случае, иначе на тебя сзади наедут и обзовут последними словами. Но главное, конечно, не это. Главное, что город настолько пропах морем, рыбой и водорослями, что если, когда-нибудь, льды Антарктиды растают, и Неаполь уйдет под воду, жители этого, наверное, даже не заметят.
Неаполь - это итальянский Шанхай. А Шанхай - это как раз такое место, где хотя чего-то может и не быть, но зато можно найти такое, чего нигде и никогда не было и не будет. Тем не менее в ответ на мои запросы о даттери мне предлагали рыбу или в лучшем случае кокосы, апельсины, яблоки, лимоны и все такое прочее. Я говорил, что меня интересуют только даттери, а мне говорили: "Ты посмотри - она же живая! Ты посмотри, как она плавает!". К сожалению, из-за своего общепитно-дебильного мировосприятия я не могу здесь привести список названий тех рыб, которые плавают в тазах на неаполитанских улочках. Потому что в этом мировосприятии существует только понятие "рыба", а более тонкие его составляющие уже выходят за пределы точности.
Там, на неаполитанских улочках, я заявлял, что мне не нужна рыба, и уже самим игнорированием ее видовых особенностей обижал многих. В целом неаполитанцы - отличные ребята, они веселые и жизнерадостные, но лучше их не обижать. Продавец вонзал в меня тяжелый неаполитанский взгляд и веско говорил: "Ты хорошо подумал, парень?" Я сразу же соглашался подумать еще, пятился и быстро ретировался.
Короче, пришлось ехать рисовать формулы без фиников. Рисование прошло исключительно благопристойно: доска, полная формул, докладчик в моем лице, вдохновенно трактующий нарисованное, и милая аудитория, одинаково любящая и докладчика, и его формулы, и "Чинзано", и красивых женщин, и все то, что из этой любви получается.
После доклада мы с Лукой и с его девушкой по имени Паола, пошли есть пиццу. Поглядывая на меня, Лука и Паола почему-то озаботились, и мы пошли к Луке домой пить "Чинзано".
Огромный многоэтажный дом, в котором живет Лука, так сложно устроен, что похож на крохотный Неаполь, с той лишь разницей, что внутри него не носятся машины. Дом расположен на склоне холма, и может быть поэтому он имеет весьма сложный рельеф. Такое впечатление, что разные его части строили разные люди и каждый раз по-своему усмотрению решали, где у дома должна быть крыша. Вход в дом начинается со здоровенных деревянных ворот, которые наглухо запирают входящий в дом арочный тоннель. Как и следовало ожидать, ворота отпирались большим черным ключем и открывались медленно, с многовековым скрипом. Тоннель вел во внутренний дворик, где сушилось белье, где бурлила целая орава ребятишек, женщины чистили рыбу, мужчины чинно курили трубки и обсуждали Марадонну, кто-то чинил мотоцикл, а две молодые парочки здесь же в тоннеле страстно целовались. Слева в стене тоннеля была маленькая дверь, которая открывалась уже более современным ключем. За дверью начиналась длинная-длинная сумеречная лестница, которая поднималась сразу на высоту примерно третьего этажа. Там была еще одна дверь и уже за ней, как мне показалось, начиналось жилье. На площади примерно десять квадратных метров валялось три больших таза, груда книг и старых газет, старый телевизор, детский трехколесный велосипед, мясорубка, ведро и несколько кастрюль. Вся остальная площадь была равномерно усыпана обувью и магнитофонными кассетами. И по всему этому натюрморту с визгами носились трое детишек. Оказалось, что это всего лишь лестничная площадка, на которую две соседские с Лукой семьи выставляют то, что им мешает в квартирах.
В лукиной квартире я увидел, что строители дома не согласовали между собой не только высоту крыши, но и все внутреннее устройство. Высота пола в обеих комнатах, в кухне, в коридоре, в ванной и прихожей была разной, поэтому между всеми этими частями квартиры были ступеньки. Разница в высоте между самым низким местом, кухней, и самым высоким, комнатой, где слушают музыку и пьют "Чинзано", составляла метра полтора.
Когда мы с бокалами в руках уселись в кресла, Лука не выдержал и спросил:
- У тебя случилось несчастье?
- Нет, - сказал я, - это у вас здесь случилось несчастье. В Италии нет фиников.
Лука был до глубины души потрясен моим рассказом об исчезнувших финиках.
- Боже мой! Боже мой! - стонал он, схватившись за голову. - До чего мы дожили! Какой бардак в этой стране! Уже финики стали пропадать!
Глаза Паолы, наоборот, оживились, и оживились они сразу после того, как я упомянул имя Дзанга.
- Я его знаю, - сказала она игриво. - Мы познакомились в Нью-Йорке.
Она помолчала и добавила:
- Ну как он там, не скучает?
Я с некоторым трудом подобрал слова и сформулировал свой ответ так:
- По нему как-то сразу не видно, но временами мне кажется, что в его глазах проскальзывает глубокая печаль.
Лука, тем временем, что-то придумал и тоже оживился:
- Значит так. У меня есть студент по имени Мохамед Саид ибн Абдурахман. Он сейчас в Алжире и на днях должен возвращаться сюда. Ему нужно позвонить и он привезет даттери.
На следующий день, пока Лука вел переговоры с Алжиром, я решил совершить паломничество на Везувий.
До Везувия добраться оказалось совсем не сложно. Я пришел на вокзал и заявил: "Везувио!". Мне сразу несколько человек ответило: "Ла", то есть "туда", и показали лестницу. Я пошел вниз и оказался на платформе электричек. Там я снова выступил с заявлением: "Везувио!", и снова сразу несколько человек залопотало: "Ква-ква-ква-ква!" (что по-итальянски означает "здесь"). В вагоне электрички я опять заявил: "Везувио!" и услышал в ответ: "Си-си-си-си-си", что в данном случае означало "сиди и не дергайся!". При подходе к одной из станций мне сказали: "Кви-кви-кви-кви!", (что тоже означает "здесь"), я вышел из электрички, сошел с платформы и уже открыл было рот для очередного заявления, когда увидел перед собой красивый блестящий автобус, на лобовом стекле которого была большая табличка "Везувио". Я сел в автобус, и мы поехали.
Через полчаса автобус остановился возле ресторанчика "Везувио", который располагался на склоне одноименного вулкана примерно на полпути до кратера. В ресторанчике, кроме всего прочего, имелись шоколадки "Везувио", большие коробки конфет "Везувио", вино "Везувио" и что-то вроде шампанского под названием "Волкано". После того как пассажиры автобуса отдохнули в уютных плетеных креслах на открытой веранде ресторанчика, откуда открывался вид на весь Неаполетанский залив, водитель пригласил их продолжить путешествие.
Дорога кончилась метров за двести до кромки кратера. Сделано это для того, чтобы всякий мог потом сказать, что он не съездил на Везувий, а взошел на Везувий. При подходе к кратеру среди вулканических пород стоит будка, в которой сидит веселый итальянец и собирает деньги за вход - надо полагать, на ремонт вулкана.
Билет стоил 10000 лир. Я отдал деньги, получил билет, на котором было написано "Везувио" и пошел дальше. Я уже подошел к кромке кратера, когда услышал сзади истошные вопли продавца билетов. Я оглянулся и увидел, что он машет руками, топает ногами, и все это явно относится ко мне. Я вернулся. Билетер еще долго не мог успокоиться и нес итальянскую нецензурщину. Оказалось, что я обсчитался в количестве нулей и вместо бумажки 10000 лир дал ему очень похожую бумажку 100000 лир - все деньги, которые у меня были. Он вернул мне девяносто тысяч, сказал на прощанье: "О-мамма-миа! Квэлло пэццо ди крэтино!", то есть, что я просто кусок идиота, и вернулся к своим служебным обязанностям.
Вулкан попахивал. Он явно еще не вполне успокоился после своего дикого поступка с Помпеями. Гигантский котлован метров двести глубиной кое-где еще сочил дымком и пах кочегаркой. Вулкан харахорился и давал понять, что он не так уж немощен, как некоторым хотелось бы надеяться. На самой кромке кратера стоял бар, и в баре отдыхала публика, уставшая от восхождения.
Я, однако, чувствовал какую-то незавершенность своего паломничества. Здесь не было вершины, здесь не было такой точки, куда можно было бы ступить и сказать: "Все!". Единственным местом, где можно было бы достойно завершить паломничество, было дно кратера, хотя там и не было видно ни одного бара. Короче, я решил сначала добраться до дна, а уже потом спокойно присесть и попить пива с видом на Неаполитанский залив.
Вдоль кромки кратера тянулось ограждение, назначение которого - предохранять граждан, посидевших в баре, от соблазна красиво завершить свою жизнь на дне Везувия. Но таких психов как я эти две проволочки, конечно, не останавливают. Я перелез через ограду и медленно пополз вниз.
Романтики было мало. Весь этот вулканический шлак полз вместе со мной, и чем глубже я спускался, тем было теплее и тем сильнее пахло кочегаркой. Я спустился примерно на треть и остановился перед уходившей вертикально вниз скальной стеной. Стена глубиной метров сто тянулась вдоль всего периметра кратера. Дальше можно было только порхать.
Сверху послышались истеричные вопли. Вдоль ограды бегал какой-то человек и отчаянно махал руками, и все это опять относилось ко мне.
- Какие они тут все горячие, - подумал я и полез вверх.
Судя по всему, это был человек из спасательной службы - он выглядел как альпинист и даже имел на груди какой-то жетон. Однако, в отличие от наших спасателей, которые спокойно, без лишних эмоций, сначала бьют ледорубом по морде, а уже потом начинают беседу, этот итальянец просто вопил и размахивал руками.
Сначала на меня лился такой крутой мат, что даже на итальянском я не могу его здесь воспроизвести. Через минуту, немного выпустив пар, он сказал, что сейчас на меня наденут наручники, вызовут карабинеров, немедленно арестуют, посадят на многие месяцы в тюрьму и вообще немедленно вытурят в мою паршивую Америку. Еще через три минуты мы с ним уже спокойно прохаживались вдоль кромки кратера и беседовали. Я сказал, что я профессиональный альпинист и в Гималаях знаю на память каждый камушек. А он мне сказал, что трупы вот таких вот профессионалов он и вытаскивает из кратера. Последний был трое суток назад - с полной скалолазной экипировкой. Потом он стал жаловаться на жизнь - какое это занудное дело охранять вулкан от психов. Я ему посочувствовал и предложил попить пивка. Он вздохнул и сказал, что ему нельзя - он на службе. Расстались мы друзьями.
Вечером Лука сообщил мне, что произошла катастрофа. Из Алжира его известили, что Мохамед Саид ибн Абдурахман уже отбыл на пароходе в Италию. Таким образом, я возвратился в Рим без фиников, а лишь с камешками из кратера Везувия, которые уже совсем остыли и на вид казались совершенно безобидными.
Позвонил Дзанг и сказал, что есть небольшой шанс добыть даттери. Он сказал, что на квартире каких-то его дальних знакомых собирается что-то вроде вечеринки для людей со всего света.
- Мы все в одну квартиру не поместимся, - возразил я, - и при чем тут даттери?
- Нет, ты не понял - придти туда может любой, но придут только те, кто об этом знает, вот ты, например. Устраивается это затем, чтобы поговорить, познакомиться, узнать как живут в разных концах земли.
- А почему ты думаешь, что там будут кормить финиками?
- Мне говорили, что кроме бродяг-студентов туда намеревается явиться Джозефина Нефертити, вдова египетского плантатора. Она несколько эксцентрична, уже не очень молода и не очень здорова, но у нее могут быть финики - газеты писали, что она их очень любит.
Это был последний шанс - на следующий день я улетал домой. В назначенное время в условленном месте ко мне подошли Джеймс и Жанна и посадили в свою машину. Эта молодая чета из Америки активно занималась устройством подобных тусовок. Мы заехали куда-то далеко на окраину и остановились перед массивным многоэтажным домом. Первое, что я увидел, войдя в квартиру, была Джулия. Она сидела за столом и глотала пампушки. У меня внутри все похолодело. Джулия, по всей видимости, тоже не испытала большой радости от моего появления. Она посмотрела на меня с таким отвращением, что чуть не подавилась. Мы холодно кивнули друг другу и отвернулись.
По квартире слонялось около двух десятков молодых людей. Некоторые чинно сидели в креслах, некоторые чинно стояли по стеночкам, некоторые чинно беседовали, а некоторые чинно жевали. Кроме сорокалетней хозяйки квартиры Паолы, Джеймса и Жанны, все остальные видели друг друга впервые. Люди знакомились и вели благопристойные беседы о том, как обстоят дела в разных странах.
- Вы из Аргентины? О, как интересно! Это один из пригородов Лондона, я не ошиблась?...
- Что вы говорите? Либеральные демократы вышли из правительства?! Не может быть!...
- Право, просто не вериться! В Египте растут баобабы!...
- Из России?! Боже мой, вы первый русский, которого я вижу! Вы знаете, все наше внимание сейчас обращено к России. Перестройка - это прекрасно!...
Нет, это не были бродячие студенты, с которыми я пил пиво в задрыпанной общаге-ночлежке в дебрях Гуанчжоу на берегу Жемчужной реки. Я точно помню - то были нормальные ребята, и чинно они умели только спать. Спрятаться было некуда. Оставалось мрачно сидеть в кресле и пить "Мартини".
Наконец появилась любительница фиников богатая вдовушка. Оказалось, что Дзанг нисколько не преувеличил ни ее возраст, ни ее здоровье. В комнату вкатилась инвалидная коляска, в которой, склонив на бок голову, сидела глубокая седая старуха. Ей было явно за семьдесят, и она была парализована до пояса. Коляску катила маленькая хрупкая девушка, очевидно, филиппинка. Джозефину Нефертити подкатили к столу и она стала критически рассматривать присутствующих. Филиппинка стала сзади как в почетном карауле.
Ко мне подсел Джеймс. Видя, что кроме "Мартини" я больше ничем не заинтересовался, он взялся мне объяснять, что они здесь пытаются сформировать что-то вроде "международного сообщества путешественников".
Тем временем к вдовушке подошел долговязый немец.
- Позвольте представиться, мисс Нефертити, меня зовут...
- Фи! - брезгливо сказала Джозефина и отвернулась.
- Ну, если вы так считаете... - пробормотал немец и ушел.
Я продолжал наблюдать. Маленькая филиппинка наконец решилась сесть за стол, но по-прежнему боялась к чему-либо притронуться. К Джозефине подошел смуглый молодой человек, похожий на латиноамериканца.
- Как вы находите, мисс Нефертити...
- Фи! - сказала Джозефина.
- ?
- Фи! - требовательно повторила Джозефина и отвернулась.
Я вопросительно посмотрел на Джеймса.
- Мисс Нефертити немножно эксцентричная женщина, - приватно сказал мне Джеймс, - она полагает, что все молодые люди только о том и думают, чтобы на ней жениться из-за ее денег.
Я подсел к филиппинке и дал ей бокал "Мартини".
- За Филиппины, - сказал я и поднял свой бокал.
Она робко выпила. Это подействовало, она стала есть. Я снова налил "Мартини".
- За вас, синьйорина, - сказал я.
Она выпила, петерь уже не так робко. Девушка почти не говорила по-английски. Удалось понять только то, что ее зовут Сэрол и что живется ей с вдовушкой не очень сладко. После третьего бокала Сэрол стала подливать себе "Мартини" сама. И тут неожиданно передо мной возникла Джулия. Она, видимо, наконец, наелась. На меня она уже смотрела без отвращения, и в ее глазах теперь был обычный шизоидный блеск.
- Виктор, ты танцуешь вальс? - спросила она.
В ее интонациях не было ни тени игривости - все было очень серьезно.
- Разумеется, - ответил я с достоинством.
Вальс я не танцевал уже лет десять, и даже когда я его когда-то пытался танцевать, то у меня все равно ничего не получалось. Теперь я мучительно пытался вспомнить: нужно начинать с левой ноги... Или это только в армии? Нет, все-таки с левой... Но вперед или назад?! В комнате звучал Штраус "На прекрасном голубом Дунае". Прелестный вальс. Джулия взялась разгонять публику по стеночкам, чтобы освободить место. Я посмотрел на ее ноги и печально вздохнул - они были такие хрупкие.
В тот момент, когда мы стали в позу для танца, вальс кончился. Я изобразил глубокую досаду. Я даже изобразил величайшее нетерпение, чтобы пластинку запустили снова. Тем временем публика уже отклеилась от стен и снова заполнила комнату. Краем глаза я видел, что Сэрол по-прежнему подливает себе "Мартини".
- Нет, это невозможно, - вздохнула Джулия, - пойдем в коридор, там достаточно места.
В коридоре, к сожалению, было действительно достаточно места. Я все-таки сумел уловить по своей партнерше, какое первое движение от меня требуется, и мы даже успели сделать полтора па, когда из комнаты раздался скрежет, и музыка пропала. Оказалось, что неожиданно проигрыватель совершенно безнадежно сломался.
И тогда я почувствовал, что фортуна сегодня со мной.
Появилась Паола, чем-то заметно озабоченная. Оказалось, что мисс Джозефина Нефертити передумала здесь оставаться и желает ехать домой, а своего шофера с машиной она уже отпустила до утра. Паола стала выяснять у гостей, кто бы мог подбросить Джозефину к ее особняку на окраине Рима.
Услышав об этом, Джулия вдруг заторопилась. Она сказала, что может подбросить меня домой и незаметно выскользнула из квартиры, а я пошел прощаться в Джеймсом и Жанной. Паоле я сказал, что сейчас мы с Джулией подгоним машину к дому и захватим Джозефину. Потом я подошел к Сэрол и отобрал у нее "Мартини". Сэром сказала: "Отдай!", потом попыталась сфокусировать на мне свои глаза, у нее ничего не получилось, и она тихонько затянула печальную филиппинскую песню.
Припарковать машину в Риме - это настоящее искусство. В этот раз Джулия решила проблему парковки весьма оригинально. Первое, что мы увидели, подойдя к машине, это была яркая бумажка под дворником на лобовом стекле. Бумажка извещала, что владелец машины должен заплатить штраф 80000 лир. Дальше я поднял глаза и увидел, что машина стоит прямо на выезде из ворот, на которых висит большая табличка "Полиция". К нам тут же подбежало несколько хохочущих полицейских. Им было безумно весело от того, как просто эта хрупкая девушка на несколько часов блокировала работу целого полицейского участка. Но штраф они все равно взяли.
Как только мы поехали, я стукнул себя кулаком по лбу и заявил, что там в квартире я забыл свой рюкзачок, в котором находятся все мои деньги, билет на самолет и паспорт. Помрачневшая Джулия остановилась рядом с домом и попросила вернуться побыстрее.
Возле квартиры я застал кошмарную сцену. Совершенно пьяная маленькая Сэрол собиралась взять в охапку инвалидную коляску вместе с Джозефиной и спускаться с ней по лестнице. С трудом удалось уговорить ее ехать все-таки лифтом, хотя она и настаивала, что по лестнице она бы спустила свою хозяйку намного быстрее. Сама Джозефина взирала на происходящее с любопытством стороннего наблюдателя - она, видимо, привыкла доверять своей маленькой рабыне.
Между лифтом и выходом из дома был небольшой лестничный пролет, и Сэрол снова вознамерилась осуществить свою давнюю мечту спустить хозяйку с лестницы. Она вцепилась в коляску с дикой азиатской силой. Глаза Паолы наполнились ужасом. Я понял, что наступил мой час. Я не стал отдирать Сэрол от коляски - это было невозможно - а просто взял Джозефину Нефертити на руки.
- О! - сказала Джозефина, с любопытством гляда мне в глаза. - Квэлло рагаццо! - что в переводе на язык Эллочки Щукиной означает "жуткий парниша".
Так наша процессия и двинулась. Впереди Паола - открывая двери и оглядываясь, затем я со старухой в руках и, наконец, Сэрол - разочарованно волоча за собой инвалидную коляску. Взглянув на Джулию, я понял, что теперь я удостоен большой чести. Теперь у меня будет смертельный враг на всю оставшуюся жизнь - не каждый может этим похвастаться.
Я сгрузил Джозефину на переднее сиденье, потом сложил и погрузил в багажник коляску и, наконец, запихал на заднее сиденье Сэрол, которая снова начала петь печальные песни своей далекой родины. Можно было ехать, но тут возникла новая трудность. На вопрос Джулии, куда ехать, Джозефина обиделась и брезгливо сказала:
- Фи! Вы не знаете, где мой особняк?!
От Сэрол мы узнали только то, что ее родная деревня стоит на склоне вулкана, но туда дороги нет, а есть только тропинка. К счастью, адрес знала Паола. Мы с большим трудом разыскали это место на карте и поехали. Под печальные филиппинские мелодии, под периодическое "Фи! - Она не знает, где мой особняк!" мы часа полтора кружили по ночному городу. Зная один лишь адрес, в ночном Риме не так просто найти дом, особенно если тот, кто должен говорить: "теперь налево - теперь направо", говорит лишь "Фи!". К тому моменту, когда Джозефина наконец воскликнула: "Да вот же он!", в маленькой головке Джулии я уже десять раз умер мучительной смертью от отравления мышьяком.
Я поднял Джозефину на руки и нежно усадил в коляску. Она посмотрела на меня как сама великая египетская царица Нефертити в минуту благосклонности:
- Ты любишь финики, юноша?
-Да, - ответил я, - они мне будут скрашивать горечь расставания.
- О! Квэлло рагаццо! Ты их получишь!
Как только Сэрол увезла коляску с сумасшедшей старухой, Джулия села в машину, злорадно бросила: "Счастливо оставаться!" и уехала.
Через минуту Сэрол возвратилась и вручила мне красивую коробку, в которой лежали финики.
- Чао, рагаццо, - печально сказала она, послала мне воздушный поцелуй и исчезла, унося с собой в темноту особняка мелодичную песню далекой филиппинской деревни.
Танюша съела финик и начала хохотать: из всех фиников косточки были аккуратно вынуты. Мы доели всю коробку и согласились - кушать финики без косточек очень удобно и приятно.
А Город остался обреченным на холод.
1989 г.