Вечный сюжет: человек, наркотики, деревня, собака
Мораль: побег от себя, это всегда в финале рваная срака.
- Кровосток, "Деревня" ("Студень"), 2012
Вот оба они стоят на тротуаре и смотрят друг на друга - собака с ужасом, человек - с ненавистью. <...>
Селест всегда говорит: "Вот несчастные!", но кто разберется, верно ли это?
- Альбер Камю, "Посторонний", ч.1 гл.3, 1942
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало,
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
- Омар Хайям, X в.
* * *
Короче, была у меня собака разок. Одна из немногих подруг и друзей прошлого, которой можно было доверить всякое, непотребное даже. Всегда задорная, вечно с хитрожопецой - когда чумкой не болела, конечно, - то там тарелку эклеров сберляет, то здесь под кровать втихаря навалит, то просто за хорошее настроение всё лицо излижет от души простецкой собачьей. Надо было видеть то экстатическое безумие, когда отец, возвращаясь с работы, шевелил ключами в замке - Джеська (так звали питомца) чуть ли не складывалась пополам, извиваясь и скача вокруг хозяина, спасшего ей жизнь во время смертельной болезни. Да и без оной она знала, кто здесь папа.
В далёких средних девяностых, где homo homini lupus жи был, возвращаясь со столь любимых велопокатушек позднего весеннего дня во цвету дворовых вишен, я, около подъезда, узрел родителей, держащих нечто необычное в руках. "Купили тебе подружку", - сказали мне. Трепет и ожидание чуда, часто мечтаемого, предвкушаемого, но редко случающегося даже во младых ногтях, затмило солнце. Увидев оное, радость залила меня с ног до головы. Уж на что я любил велосипед, каждый апрель мучительно дожидаясь времени, когда сойдёт грязными ручьями последний снег, чтобы можно было вытащить "Школьника" и дать жару по микрорайону, но это - живое существо, за которым можно ухаживать и заботиться, с которым можно играть и делить сокровенное (о чём не скажешь родителям и даже друзьям в то время) в качестве подарка, было выше любого сна. Собака, тысяча чертей!
Кутёнок был несколько потерян тех дней. Тыкался носом по углам, скулил, ища маман, и, будучи не приученным, писался где Бог на душу положит. Я расставлял мягкие игрушки, думая, что это как-то поможет ему (ей) освоиться, носился, как чёрт с описанной торбой. Щенок таки пообвыкся, перестал жаловаться, нашёл своё место - полюбил коврик под высоким зеркалом с тумбочкой в коридоре - видимо, иллюзия свойской небольшой крыши над головой в невероятно огромной хрущёвке сыграла роль, - а также прохладное место аккурат у двери, на линолеуме, на входе. Игривая молодость забавляла всех - и меня, находящего массу увлекательных приключений с шерстяным комком, сопровождающихся писклявыми рыками, повизгиваниями и пыхтением, а потом - и первым, робким и неуклюжим, лаем; и родителей, наблюдающих за своим чадом, счастливым в общении с первой взрослой, неосознаваемой, ответственностью, и саму Джеську, познающую мир таким, каким ей преподнесли оный.
Много было всякого интересного. Помню, возвращаюсь, было, из школы, а псинка не встречает что-то. Ну, думаю, насрала где-то - случалось уже неоднократно, что подруга моя выкладывала ароматную башню на крашеном деревянном полу под мамонтом, который мы в то время делили с братом. Принюхался - не, всё чин по чину. Смотрю на кухне - тоже никакого раздрая, посуда целая, корм по уставу. Захожу опять к себе в комнату - вот оно! Мокрый нос опасливо выглядывает из-под покрывала. Удобно раскопав постель и расположившись прямо на подушке, только проснулась, даже не услышав сразу, что хозяева дома. Очень любила спать непосредственно на простынях и наволочках, чураясь покрывал - не чернь же! А,
вот, другой забавный случай. Ушли мы всей семьёй в гости. При этом, конечно, оставили дородной и миску, и воды взахлёб. Но оказия случилась - мама моя испекла целую тарелку заварных пирожных (человек на шесть хватило бы точно) и грешным делом запамятовала убрать их в холодильник. Приходим. Стоит, значит, чистая и пустая тарелка на столе кухни, даже крошек нет. И всё ровно - ни осколков, ни слюней, ни крема на ободке стола. Собака системы пудель скачет вокруг и исполняет, будто всё штатно, и она, вообще, рада, такая, что пришли. Мама недоумевает - припоминает, вроде, делала же пирожные, куда положила? В общем, где-то через час расследования (час!) до жителей квартиры стало доходить, чо во што. Но на публичном суде было решено собаку не четвертовать, поскольку срок исковой давности истёк, и наглое обожравшееся жывотное просто бы не поняло, за что его угнетают. Наконец, собачка не отказывалась и от экстремальных развлечений, например: я садился на карачки на выходе из зала. Джеська была в коридоре. Я кидал мяч за спину, уткнувшись лбом в пол, собака разбегалась, но, будучи неспособной перескочить меня, была вынуждена легко пробежаться по моей спине. В этот момент, когда она наступала на меня, я внезапно выпрямлялся, и собака превращалась в Лайку-космонавта, летя по параболе в шкаф зала за мячом. Что характерно, несмотря на сомнительное удовольствие, она не переставала предпринимать попытки догнать тот мяч. Азарт, беззаветность и нечеловеческое уважение к тяготам.
Не миновали и грустных моментов. На выходе из нашей пятиэтажки, на заборе, много лет была намотана проволока толщиной миллиметров в пять. Это была даже не проволока, а, скорей, тонкая арматура, стальная и абсолютно негнущаяся. Снимать её никто не думал, так как разогнуть её руками не представлялось возможным, да и всем было до одного места, что она там висит - в то время мысли людей больше занимал вопрос горит ли дворовый фонарь, и не завезли ли гексоген в подвал лихие бородачи. Проходили зимы, лета, и всё б ничего, если бы у той железяки не торчал крюк, который то я, то отец периодически разворачивали вниз, как будто зная, чем всё закончится. Джеська, всё ж таки, умудрилась однажды прыгнуть не как бодрый вомбат, и распорола себе брюхо. Слава Богу, обошлось. Походила перебинтованная пополам месяцок, и зажило как на собаке. Переболела и чумкой - тяжело и опасно. Отец самолично ставил ей уколы, укладывал болезную, кормил, ухаживал и - выходил. Травилась она и тараканьим мелкóм, грыз её дог по пути от жившей рядом бабушки (буквально рвал за жопу, а я смотрел в ужасе, как натягивается поводок к пасти огромной псины, и бездействовал), после чего она зализывала глубокую рану, а я читал заговоры из "Speed-Инфо", способствуя скорейшему выздоровлению. Джеська напару с Туве Янссон вытащили меня из страшного психоза, навеянного книгой "Тайны XX века", где рассказывалось про полтергейсты, инопланетян и провалы в пространстве-времени (по типу тех, из "Эксперимента "Филаделфия"") прямо тут, на базарной площади с турецкими шмотками около 25-го гастронома.
Много было разногласий между человеком и животным, между подростком и другом, между несознательным и подвластным. Одно запомнилось ярко: наша последняя долгая прогулка по осеннему лесопарку в Осколе. Глубокой холодной осенью, под тяжёлым, переливающимся огромными неприкаянными облаками, небом, мы шли сквозь тот лесопарк, казавшийся мне тогда неким огромным заказником. Сосны, - знакомые, но мистические в этом приглушённом свете и мгле надвигающейся тишины зимы, - пустая безлюдная тропа сквозь засыпающую, взрослеющую, сказку, запах леса, редкие движения ветхих ветвей, потревоженных птицей - в тот раз всё было как будто предначертано; всё ощущалось по-другому. Впервые за долгое время я, спустив Джеську с поводка, не боялся панически, как раньше, того, что она убежит на несколько дней (бывало такое), что она напорется на опасность, что потеряется (впрочем, за неё ли я боялся тогда?..). И она, поняв, что действительно свободна - пусть на время, пусть под свою природную ответственность, но по-настоящему, носилась вокруг, вздымая, словно обезумев, землю, опавшую коричневую хвою и прелые листья, даже не думая ускакать в чащу. Некое чувство глубокой дружбы, порой, и отзывавшейся ей болью ранее, охватило нас тогда. Мы прошли за те два часа парк насквозь, переосмыслив сосуществование. Она смеялась мне - я знаю, когда моя подруга смеётся, - а я был рад как в первый день, вновь увидев её щенком.
* * *
Дети взрослеют. Щенок превратился в собаку с характером и историей; подросток остался в прежней жизни, грызя коробку из-под карандашей. Чья-то пасть только начала точить зубы, в то время как иная поняла, что кусать своего нельзя, даже если он груб и, порой, безжалостно наивен. После моего отъезда в Москву уход за Джеськой стал слишком накладным мероприятием, и её отдали. В деревню, какой-то там знакомой тётке. Собака металась, сука убегала, её догоняли через 15 километров по трассе на машине и возвращали. Сука оставалась щенком, верящим в семью. Она тосковала, она не ела, она оказалась одна среди чужих людей после девяти лет такой невероятно насыщенной жизнью пустоты, что не понимала, что же случилось? почему так случилось? Я сидел на вечерней паре по начертательной геометрии в МГТУ и украдкой рисовал на задней странице тетради календарь, в котором зачёркивал дни, как заключённый, прошедшие до того момента, как я вернусь и заберу Джеську, мою собаку, мою подругу, вновь к себе, пусть даже в общагу. Если не туда - то пусть даже через 6 лет куда-нибудь к себе - ей, ведь, тогда будет ещё лишь 15, а собаки же, бывает, и до 20 живут. Ну, живут же!..
Сегодня оправдание линейно: а что я мог сделать? Ведь, так сложились обстоятельства, так случилось, вариантов-то не было!
А варианты были. Варианты есть всегда. Просто, будущее человеческого детёныша, несмотря на всю искренность детёныша собачьего, оказалось ценней и перспективней. Оно оказалось несравнимо дороже девяти лет слепого доверия тому, кого безропотный друг считал надёжным как скала, кого он представлял мессией и Богом. Но Бог взял отпуск. А как же великое? как же вечное?.. Вот тут-то и выползает на свет человечность в чистом, не лицемерном понимании. Жизнь. Быть.
В том собачьем изгибе хозяевам, незатейлевой радости и досаждавшем повизгивании, сдаётся мне, угас призвук настоящей человечности - той, о которой так много сказано, и ради которой так много выстрадано.