Жил однажды как-то был один старик. Он выращивал плющ в своём стеклянном саду, а потом продавал его на рынке. Этот плющ он каждый день поливал страшными ядами, и всякий, кто покупал его, начинал чахнуть, хиреть и через несколько дней умирал. И плющ каждый раз неизменно возвращался назад к старику.
Ещё этот плющ давал своему хозяину разные советы. Например, он помогал ему делать ставки на скачках; и старик никогда не проигрывал. А ещё плющ подслушивал и подсматривал, а потом докладывал обо всём старику.
Однажды старик тяжело заболел, и плющ ухаживал за ним не по дням, а по часам. А потом, когда он поправился, они пили вино и катались на лодке. И старик всё больше и больше любил свой плющ, и тот отвечал ему тем же.
Каждый день старик выдумывал всё новые и новые яды, и всю злобу своего сердца он примешивал к ним, и плющ увеличивал её десятикратно. Десятикратно, а иногда и стократно. И плющ уже стал настолько ядовитым, что некоторые слабые субъекты падали замертво от одного его взгляда. И тогда плющ забирал у них жизненную энергию и передавал её старику, и тот не старел.
Он так разсчитывал жить очень долго и даже до безконечности. Он мечтал вернуть свою загубленную молодость, которую не хотел считать потерянной до конца. Он грезил прежним своим могуществом, с утратой которого примириться не мог. И он чуял, что скоро достигнет своей цели.
Однажды утром старик проснулся как будто снова помолодевшим. Можно сказать, он ощущал себя юношей, полным сил и творческих планов. Волосы его стали черны как смоль - так было в прежние годы; и не было морщины на лице его. Он не встал ещё с постели и не открыл даже глаза, но уже ощутил это. И он знал, что плющ стоит рядом и ждёт.
- Уходи, - сказал старик. - Я не хочу тебя больше видеть.
- Ты больше не увидишь меня, - помолчав, ответил плющ.
И тут старик вдруг ослеп!!!
Да нет же, не ослеп. Он встал и подошёл к зеркалу, и посмотрел в него, и погладил себя по подбородку, и улыбнулся, а потом подбежал к окну и распахнул его настежь, и смахнул паутину со стен, и закурил.
- Теперь я снова молод! - сказал он. - Я молод и безсмертен, и буду жить вечно! - сказал он.
Но этого не случилось. Прошло два или три года, старик утопал всё это время в пьянстве и разврате и казалось, был совершеннейшим образом счастлив; как ребёнок; но вскоре с ужасом стал обнаруживать, что старость вновь возвращается к нему. Причём за одну неделю он старел на несколько лет, так что месяца через два стал совсем дряхлым, и ни на что уже не годился.
Как-то раз он споткнулся на ровном месте и упал, и не мог подняться.
- О, мой старый, добрый плющ, где же ты? - возопил он; но ответа не было. - Как мог я некогда пренебречь тобою? - застонал старик; но лишь мыши зашуршали в траве. - Неужели ты покинул меня? Неужели не вернёшься уже никогда?! - но только ветер прошелестел в ветвях.
*
Жил как-то был один злой и развратный старик. Сердце его насквозь было преисполнено такою ядовитою злобой, что прямо сочилось ею, и она стекала тёмными каплями на землю. И земля наконец дала плоды от этих капель, и на том месте, где пребывал старик обыкновенно в своём стеклянном саду, вырос Отравленный Плющ. Рос он быстро и креп, благо у него было предостаточно пищи, и хотя поначалу зависел от старика, но вскоре обрёл самостоятельное существование.
Старик был рад своему детищу неслыханно злобною радостию, и, хотя и ненавидел его от всего сердца, всё же гордился им и охранял от врагов и вредителей, в то время как оно было ещё слабо и нуждалось в его защите и помощи. Он научил его и разным трюкам мерзким и отвратительным, и радовался, когда их удавалось выполнять; и хлопал владоши, и потирал руки, и прыгал на одной ноге и гадко хихикал; и слюна капала у него изо рта.
Плющ же ненавидел старика тем больше, чем становился взрослее, да к тому же ещё и искренне презирал его, хотя и не упускал возможности воспользоваться от него хотя бы чем-нибудь.
С каждым днём становился он всё сильнее, и злоба его тяжёлыми знойными парами испарялась чрез поры его листьев, и окружала его густым зловонным туманом; и у всякого, кто только попадал в этот туман, особенно в полдень, стоило ему сделать лишь один только вдох, как начинало звенеть в ушах, и в глазах темнело и кружилась голова, и если он только не находил в себе силы убраться тотчас же из этого страшнаго места, тошнота подступала к его горлу и пересыхало во рту, он весь покрывался липким потом, руки его холодели и ноги становились как ватныя; древний ужас овладевал им и он не мог сдвинуться с места и терял сознание.*
И Плющ вытягивал из своей жертвы жизненную силу и чрез это становился всё могущественнее и сильнее.
Ему также удалось выработать в себе особаго рода магнетический взгляд, помощью котораго он приковывал к себе внимание усталых путников и овладевал ими.
В жаркий летний полдень, который все мы так хорошо знаем по особенной какой-то тишине, каковая только тогда и бывает; когда и воздух стоит недвижно и кузнечики словно даже вовсе замирают, и слышно разве что, как гудят провода высоко над землёю, путник, проходя по тропинке мимо сада, вдруг ощущал на себе пристальный чей-то взгляд. Редко, редко кто обнаруживал себя способным несмотря на это жгучее, почти неодолимое ощущение, пройти поскорее опасное место. Невольно оглянувшись в недоумении и не находя, кто бы это мог на него так смотреть, он будто нечаянно устремлял взор свой в заросли бузины и вот тут встречался с пронзительным взглядом Плюща, который неотрывно смотрел на него всё это время, не мигая и не произнося ни слова.
После этого путник уже не мог отвести от него глаз, и был, по существу, обречён. Сознавая, что начинается уже с ним нечто страшное и будучи не в силах сопротивляться, он медленно, шаг за шагом приближался, согласно молчаливому приказанию, пока наконец не попадал непосредственно в сферу его полнаго влияния.
Тут сознание его внезапно прояснялось, всего лишь на какое-то мгновение, на безконечно краткий какой-то миг, когда с необычайною ясностию он понимал, что до последняго этого самого момента громадным, неимоверным усилием воли, мог он, мог избегнуть злой участи; но теперь шансы его были ничтожны.
Сначала Плющ делился добытой таким образом энергией со стариком (на что этот последний очень разсчитывал, особенно применительно к будущему), но потом постепенно перестал, почувствовав свою силу и поняв, кому должно расти, а кому - умаляться. Вообще наступил такой переломный момент в жизни Плюща, когда для него стало ясно, что теперь не он нуждается в старике, а наоборот, может быть, он сам старику нужнее. С этого времени он уже не столько ненавидел его, сколько презирал, и гораздо более презирал; и даже стал он считать ниже своего достоинства опускаться настолько, чтобы так на него распыляться своею ненавистью.
Старик же злился, видя, что Плющ не желает дать ему хоть сколько из того, что получает, а оказывать давление не хотел, ради того чтобы не портить отношений. Вернее будет сказать, что он упустил тот момент, когда надо было это давление оказать; а теперь Плющ смотрел на него уже свысока. Сперва старик не придавал этому большого значения, но чем дальше, тем больше терял он контроль.
И постепенно стал он уже бояться, хотя по прежнему делал вид, будто ещё что-то может. Порой он вёл себя с Плющём очень грубо и даже развязно, чего раньше никогда не случалось; рисовался перед ним и пытался его запугать, всячески угрожая. Но всё это выходило у него натянуто и неестественно. Плющ очень тонко всё чувствовал и презирал старика тем больше, чем больше тот перед ним заискивал. А старик и вправду стал заискивать, хотя долго не хотел в этом самому себе признаться. А когда на конец признался, то стал страшно мучиться и страдать, и самого себя презирать и ненавидеть, но всё же ещё пытался перед Плющём выставить всё в противоположном свете, и одно время ему даже казалось, что у него это как будто получается.
Плющ же старика видел насквозь и смеялся ему в лицо, видя, как тот из кожи вон лезет; хотя ничего и не говорил.
Этот внутренний конфликт раздирал старика изнутри; и к нему ещё примешивался всё возрастающий страх перед Плющём, и когда у него стали открываться глаза на истинное положение вещей и отношение к нему Плюща и что тот давно уже всё видит - нервная система у старика расшаталась до предела. Прошло ещё некоторое время, прежде чем он как бы со стороны смог увидеть то дурацкое положение, в котором оказался: как бывает, когда издалека видно очень хорошо, а вблизи ничего невозможно разобрать.
И вот, когда наконец старику открылось, как глупо он всё это время себя вёл, и что он был в сущности в определённом отношении слеп - он пришёл в ярость и неистовство, и перевернул мебель вверх дном, и разодрал на себе одежду, и разбил единственное зеркало, которое у него было - потому что не мог даже смотреть на своё отражение, ибо возненавидел себя в последней степени, а ещё больше стал презирать. Его всего будто ломало изнутри, и было это выше его сил. И наконец положил он покончить с Плющём.
- Я тебя породил, я же тебя и убью! - сказал он.
И решил сделать это утром.
А пока что вечером, он, как обычно, отправился проводить досуг в общество своего единственнаго, так сказать, друга. В этот раз он особенно много льстил ему, - и тут же разражался проклятиями и нецензурной бранью. Был он с ним то необыкновенно ласков, а то, напротив, развязен и груб. Он знал, что Плющ наперёд его видит и чувствует насквозь всё то, что с ним происходит внутри, и даже больше, - но ничего не мог с собой поделать.
Разставшись на конец с Плющём с наступлением темноты, он отправился к себе в комнату; была душная июльская ночь, и окна были открыты. В голове у старика проносились сцены недавняго прошлаго, и его так и перекручивало. Он готов был из кожи вылезти и разодрать себя на кусочки, и топтать ногами, топтать в ярости до изнеможения, покуда хватит сил. Бедный старик задыхался от собственной злобы и презрения к самому себе, и плакал в безсилии что либо сделать, и катался по полу и кусал себя до крови, и надрывно рыдал и бился головой о подокойник.
Он не спал всю ночь, и решимость его всё более возрастала; хотя он и обнаруживал в себе в одно и то же время вещи прямо противоположныя и противоречивыя и раскалывался на тысячи кусков.
А Плющ и сам уже был не прочь разделаться со стариком, и чрез это себя в известном отношении значительно обогатить. Он знал, зачем старик придёт утром, и был к этому готов.
К утру старик как будто впал в какое-то оцепенение или забытье и пролежал некоторое время недвижно на полу, уставившись стеклянными глазами своими в потолок, но не заснул ни на одну секунду.
Однако, лишь только разсвело, он встал и направился выполнять задуманное накануне. Казалось, он был на удивление спокоен, но в то же время выглядел не вполне естественно. Глядя на него можно было бы усомниться, не повредился ли он умом.
Старик решил покончить с Плющём раз и навсегда - вырвать его, так сказать, с корнем. И хотя Плющ уже значительно превосходил его своим могуществом, всё же нельзя было предугадать исход этой встречи, так как, во-первых, старик предусмотрительно не открыл ему до конца всех своих гнусных приёмов, а во-вторых - он был сейчас доведён до крайности и непредсказуем.
Итак, предстоял драматический поединок.
Плющ завидел старика ещё издали, но не подал решительно никакого виду. И чем ближе старик подходил к нему, тем больше терял самообладание; и наконец, когда он совсем приблизился, от его видимаго или действительнаго хладнокровия не осталось и следа. Он опять стал вести себя как мальчишка, или лучше сказать, не как мальчишка, а так, как мы уже прежде описали.
Он не продумывал заранее, как он разделается с Плющём, а решил действовать так, как это само получится у него в текущий момент.
Плющ не произносил ни слова, старик тоже молчал. Внезапно он ухватился обеими руками за стебель и стал изо всех сил тянуть. Стебель был в нижней своей части гладкий и скользкий, толщиной почти что с шею, и покрыт отвратительною слизью, наверху же шершавый, и поросший весь волосками особыми, с крючёчками цепкими, а толщиной, пожалуй, с руку. Старик ухватился именно за эту нижнюю, склизскую часть стебля, и в этом, видимо, была его ошибка. Впрочем, едва ли было бы хоть сколько то больше пользы, если бы он попытался достать руками до верху: ведь Плющ превосходил его в несколько раз высотой. Скорее всего, старик поддался внезапному порыву; да, так именно и было.
Плющ позволил себе не сразу отреагировать, хотя это было и очень рискованно с его стороны: старик всё же был ещё очень силён и особенно сейчас; и кроме того, что бы там не говорили, а он имел всё-таки особую мистическую власть над чудовищем, которое сам породил. Но тем не менее Плющ не смог отказать себе в удовольствии позабавиться над стариком хотя бы вот так.
А старик тем временем тщетно пытался вытянуть его из земли, но он даже не мог ухватиться как следует за стебель: руки его скользили. Впрочем, не это совсем имело значение, ибо борьба происходила совсем другими силами, и нам здесь приходится физическим языком лишь описывать действительный ход событий.
Плющ выдержал первый натиск, хотя и с трудом; но он обладал большой выдержкой. Лишь только у старика началась реакция после столь значительнаго напряжения и силы на малое время оставили его, как Плющ незамедлительно оплёл его своими тонкими цепкими стеблями, словно щупальцами, и стиснул с такою силой, что кровь застучала в висках и жилы лопнули на руках.
- Лжёшь, проклятый старик! - прошипел он, и тут этот последний понял, что проиграл битву. В последний раз посмотрел он в глаза своему врагу с такою ненавистью, что, ещё немного, и Плющ был бы сражён в конец, но не хватило у него какой-то ничтожной капли, безконечно малаго какого-то усилия и - старик рухнул бездыханным.