Драганович Вук Миланович : другие произведения.

Забытый поход. Главы 1-6 (обновлено)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    1595 год от Рождества Христова. Полуостров Корнуэлл. Уже давно закончилась эпоха викингов и норманнов. Уже прекратились бесконечные грабежи побережья Англии, а дороги уже давно забыли поступь завоевателей. Поговаривают, что ее хранит сам Господь. Но почему тогда крестьяне так и бегут в леса, едва завидев на горизонте знамена с Андреевским крестом? (Текст находится в работе, продолжение обязательно последует)

Глава I

   Это было раннее утро 23 июля 1595 года от Рождества Господа нашего, когда на горизонте показались берега еретической Англии.
   - Будем высаживаться здесь! - пророкотал капитан-генерал, указав пальцем на приближающуюся землю.
   Вопреки заметкам Цезаря, Туманный Альбион вовсе не выглядел туманным. Наоборот, в эту благодатное воскресенье погода была чудо как хороша. Вода в Канале де ла Манш была гладкой, словно андалусское стекло, без единой ряби или волнения и цветом напоминала вест-индийские изумруды. С ним по красоте соперничало небо, на котором не было ни облачка. Прямо на наших глазах оно прощалось со своей унылой ночной серостью и наливалось пронзительной голубизной с дивным восходом, окрасившим часть свода в оранжевый. Ветер тоже стих и наши галеры неслись хищными птицами к побережью, движимые лишь мускульной силой наших гребцов, хищными птицами разрезая морскую гладь. В этом восхищении перед красотами и прелестью природы куда-то отступали и вечная влажность, и усталость длительного морского перехода, и все прочие невзгоды, свойственные длительным морским переходам. Все же половина недели в не самом спокойном море на утлой скорлупке, именуемой галера, являются тем еще испытанием для каждого из мужчин, даже если до этого он триста раз смело бросался вперед на картечь еретиков и кривые ятаганы магометан. И воистину мы должны благодарить Господа, что в этот день Он явил свою милость и погода благоприятствует верным Его сынам.
   Тем временем галеры все приближались к берегу. Каждый из нас пристально вглядывался в горизонт, выискивая в этой необычайной для утра чистоте неба очертания мачт какой-нибудь пинассы или паташа, представлявшими смертельную опасность для нашей небольшой флотилии. Пусть сейчас и держится безветренная погода, однако она может в любой момент смениться весьма крепким и бодрым ветром, который окажется попутным для любого английского корабля и в мгновение ока наполнит его паруса. Пинасса же вполне может обойтись и веслами, точно такими же, как и у нас.
   - Вы считаете, что это место подойдет для высадки моих солдат? - спросил дон Карлос де Амигуста, предводитель нашей экспедиции.
   - Вполне! - кивнул командующий гребной флотилией, не выказывая ни малейшего возмущения сомнением какой-то сухопутной крыски в его флотоводческом мастерстве.
   Строптивые в Фландрской Армаде не приживаются и не выживают, если только не обладают флотоводческим талантом Мартина де Падильи-и-Манрике или Альваро де Базана. Кроме того, сейчас эскадра выполняла скорее транспортную, нежели боевую функцию, а потому и прения на борту ни к чему - отсутствует какой-либо предмет спора. Хотя конфликты между армией и флотскими в нашем отечестве не есть редкость и вызвано это совершенно странным стечением обстоятельств, в котором основное богатство нашей Испанской Монархии прибывало в Севилью морем, в то время как основные траты Короны приходились на пехоту, завоевывавшую славу на полях сражений и уже почти тридцать лет топтавшуюся на месте в попытках подавить мятеж проклятых протестантских торгашей и обдуренного ими народа.
   - Что ж, дон капитан-генерал, Вам виднее! - кивнул командующий экспедицией. - Всецело полагаюсь на Ваш талант.
   - И на волю Господа! - истово перекрестился дон Хуан де Овьехо
   Вслед за ним перекрестились и все солдаты. Не сказать, чтобы здесь на борту собрались исключительные праведники, коих апостол Петр пустит в Царствие Небесное широким строем, под развернутыми знаменами и с барабанным боем, однако же морская стихия весьма капризна. Уж такой противоречивой сотворил ее Господь, создавший Небо и Землю, а заодно и их законы мироздания. А потому только глупец будет беззаботно покачиваться на борту деревянного суденышка, размером с деревянную щепу на озере Фуцино во время навмахии императора Клавдия, и считать, что ему ничего не грозит и все подвластно его разуму, а остальное лишь случайность. Как бы ни был велика человеческая мысль, она все равно не в силах справиться с законами, установленными Господом. И "случайность" может быть любая, от резкого порыва ветра до спрятавшегося на берегу часового английского ополчения или дозорного со стоящего в соседней бухточке корабля.
   - Думаю, что Господь сегодня к нам благоволит! - с улыбкой произнес дон Карлос, положив руку на эфес своей шпаги. - На небе ни облачка, ветра нет, а если рядом не стоят два полка пехоты еретиков, то это путешествие будет лишь легкой прогулкой скучающих господ по Мадриду!
   - Есть основания опасаться? - нервно спросил капитан-генерал, дернув щекой.
   Его тоже можно понять. На водной глади кораблю, пусть даже и такому небольшому, куда труднее затеряться от любопытных глаз марсовых и впередсмотрящих. И если пехотинец может вовремя прыгнуть в кусты, залечь, спрятаться, то флотским остается лишь уповать на то, что они не попадутся на глаза протестантам. А вдруг вся эта экспедиция и ее детали уже известны англичанам от своих многочисленных шпионов при королевском дворе и при ставке командующего Фландрской Армией? В жизни не поверю, что при генерал-лейтенанте Моря у этих протестантских бандитов нет ни одного своего человека. А если известны и сам факт похода, и его детали, то что мешает этим овцепасам устроить засаду с парой припрятанных кораблей и продольными залпами артиллерии, выкашивающими экипажи и гребцов? Правильно, ничего.
   - Не думаю, - пригладил ус де Амигуста. - Во-первых, англичане не сильно-то доверяют своей армии - и это при своем бандитском флоте практически без королевских кораблей. Во-вторых, перехватить корабли в море куда проще, чем поставить часовых вдоль берега. Так что раз уж мы дошли сюда, то вряд ли им известно так уж много.
   - Дай то Господь! - еще раз перекрестился дон Хуан, вызвав своей набожностью легкие ухмылки у пехотинцев.
   - Готов поставить два "двуспальных" дублона против мараведи, что наш генерал-капитан сынок какого-нибудь священника! - зашептал мне на ухо Бернардо и в его голосе чувствовались насмешливые нотки.
   И в самом деле, такое было вполне возможно. В конце концов, мало ли падре, которые поддались искушению плоти и нарушили вековой обычай Католической Церкви, лишь относительно недавно (для полуторатысячелетней истории христианства) приобретшего силу закона? Вряд ли Господь столь сильно покарает тех, кто нарушил обет с женщиной, когда хватает среди Его слуг и откровенных педерастов. А перед нами, скорее всего, был плод любви какого-нибудь достаточно благоговейного епископа и симпатичной девушки, которые достаточно любили друг друга для того, чтобы выправить получившемуся отпрыску документы о звании идальго, титуле, а также снабдить приличным денежным содержанием, благодаря которому перед нами стоял хорошо и со вкусом одетый командующий эскадрой, пусть и служащий на непрестижном в нашей стране флоте, а не оборванный и голодный солдат Фландрской армии. Только вот чрезмерно набожный.
   - Готов поставить два реала, что он пытался уйти в монастырь вместо пехоты! - усмехнулся Энрике, чистя кинжалом ногти.
   - А ну тихо! - пробасил юный Лопе, считавший, что его назвали в честь живого классика испанской поэзии. Судя по тому, как сын астурийского пастуха управлялся с собаками, это было не так. Он весьма метко стрелял из мушкета, недурно обращался с кинжалом или топором, но обладал существенным недостатком - был до ужаса и занудно правильным.
   - Почему вы человека поносите? Почему вы на его грехе, который может и не имел места быть, делаете свои деньги? Почему...
   - Лопе, Лопе, друг мой! - тут же вмешался Эухенио Васкес. Он был опытным служакой, нос всегда держал по ветру и явно был намерен погасить спор раньше, чем тот привлечет внимание офицеров на баке.
   Сержант осторожно положил руку на плечо нашего мушкетера и сунул ему в руку приятно забулькавший бурдючок.
   - Друг мой, успокойся! Зачем превращать добрую шутку в плохую ссору?
   - Но ведь они оскорбили человека! - начал было оправдываться пастушок, не замечая емкости.
   - Но ведь он ничего не услышал! - в тон ему произнес Эухенио, буквально ткнув его бурдючком в пузо. - К тому же почему бы верным солдатам Его Католического Величества и не позубоскалить немного относительно начальства? Ты всего лишь несколько месяцев в армии, но разве тебе не сказали, что право бурчать на свое начальство есть неотъемлимое право испанца и солдата? Мы и без того воюем без сапог, без пороха, без ядер, без денег, чтобы нас лишали последних радостей жизни!
   - А в чем тут радость?
   - А вот это ты узнаешь, когда пару месяцев помесишь глину в Фландрских терциях, если решишься покинуть Дюнкерк! - усмехнулся сержант. - Так что будь проще и каждый охотно назовет тебя своим братом! Да пей же ты, наконец!
   Только тут Лопе заметил, что ему уже добрую минуту набивают синяк на животе пробкой от бурдюка, вынул ее и сделал добрый глоток, вызвавший взгляды зависти у многих.
   - Вкусно! - улыбнулся наш мушкетер, облизываясь и возвращая емкость Васкесу. Вино было единственным, что пока что могло сбить его с занудно-правильного тона. Говорят, дошло до того, что сам падре Амбросио, славный своим неуклонным следованием догмам и неистовый в своей вере, отпустил ему грехи раньше, чем Лопе дошел до середины, а потом позволил себя отпоить сочувствующим солдатам нашей компании в какой-то траттории. И это падре Амбросио, который, словно францисканец, подпоясывает рясу веревкой, а на доходы от своего прихода содержит приют для детей, подброшенных к церкви! Что уж говорить об обычных Его Величества пехотинцах и моряках, готовых приложить кулаком или доброй порцией стали любого, кто позволит себе хоть сколько-нибудь оскорбительную шутку, но бессильных перед обычными проявлениями беззлобного человеческого характера.
   Но обижаться на Лопе было решительно невозможно. Выходец из захудалого астурийского дворянского рода (настолько захудалого и бедного, что глава семейства спокойно пас овец и не считал это зазорным), он относился ко всему в большом мире с такой детской непосредственностью, что это умиляло. И хотя пошел ему уже пятнадцатый год, а первого еретика наш пастушок застрелил в день своего четырнадцатилетия, то удовольствие, с которым он пил вино, вызывало сильнейшую зависть у тех, кто уже давно отвык радоваться самой кислой бурде как волшебным нектару и амброзии олимпийцев.
   - Вот везет! - пробормотал Клаус, здоровый и дюжий фрисландский католик, у которого протестанты убили всю семью в очередном приступе вакханалии скудоумной религиозной борьбы. Его голос до сих пор так и не сломался, из-за чего по компании то и дело ходили слухи, что ван Антроопа явно готовили в кастраты. Впрочем, голос - вещь индивидуальная. Тот же Лопе вовсю басил лет с тех самых пор, как его извлекли в Дюнкерке из трюма галлеона, куда он забрался тайком, сбежав из дома, как и большая часть солдат. Зато наш фрисландец был любим женским полом и при каждой стоянке в порту убедительно доказывал всем постояльцам таберн, что с мужским достоинством у него все хорошо и девушкам оное хорошо весьма нравится. Впрочем, это не мешало остальным продолжать его подкалывать частью добродушно, а частью и из зависти.
   - Ты-то молчи! - усмехнулся Эухенио. - Сам забыл что ли, как пиво ел и в ус не дул?
   - Не скажи! - покачал головой Клаус. - Я хоть и происходил из семьи небогатой, а все же вино-то отведывать доводилось, и плохонькое, для сугрева во время ловли, и хорошее по праздникам! А Лопе явно вино до армии только нюхал от священника, когда к причастию подходил! А пиво-то что? Дешево, сварить может любой, даже хорошее, с какими-нибудь травками душистыми, и дешево оно все же, куда дешевле даже кислого рейнвейна, которым галерных гребцов поят. Не везде, конечно, дешево, но где хлеба много сеят, а виноградной лозы нет, так вполне по карману.
   - Эх, всю душу разбередил! Дай сюда! - пробурчал я, взял у Васкеса бурдючок и тоже немного приложился.
   Рейнское было вполне недурным для этого типа вина, которому сам Господь наказал быть жуткой кислятиной, годной только для жуликоватых торгашей, разбавляющих им доброе хотя бы и итальянское вино, да для галерников, флот из которых поить чем-то другим сильно как накладно. Сразу на душе как-то стало легче, отступила тоска перед неизбежностью, да трепет перед видом берегов заклятого нашего противника, рассадника ересей и гавани разорителей, ничего путного не производящих, лишь воровать да красть умеющих.
   - О чем ведете диспут? - с усмешкой поинтересовался Пабло Дельгаро, капитан нашей компании, необычайно бледный итальянец, всю принадлежность которого к этому южному народу выдавали лишь длинные волосы, любовь к изобразительному искусству да удивительно темпераментная даже по меркам этого полуострова жена, нередко его поколачивавшая за надуманные или реальные поводы для ревности. - Мне кажется, даже если три пехотинца просто встанут рядом друг с другом посреди бесплодной пустыни, то вино и распутные женщины появятся сами собой из воздуха.
   - Господин капитан, но ведь нас тут уже шестеро! Или это водная гладь не дает появиться всему только что обещанному вами? - засмеялся Эухенио.
   - Именно для этого Господь и создал гладь водную! Чтобы мы все меньше пили, помнили о своей душе, грехах и молились об их прощении! - кивнул капитан в сторону дона Хуана, вызвав еще один приступ смешков.
   Хорошо хоть сейчас мы находились на баке, рядом с орудиями, а не рядом с кормовой настройкой, в зоне слышимости или хотя бы подозрений начальства. А так даже если кто-то и доложит де Овьедо содержание нашего разговора, то он останется в рамах обычного солдатского зубоскальства, то есть ПРИЛИЧИЙ, не превращаясь в вопиющее хамство, неуважение и оскорбление действительно заслуженного человека.
   - Кому как, а мне лично, господин капитан, страшно вспоминать первые два дня после выхода! - с жаром произнес Лопе, передернувшись от воспоминаний.
   Как и многие члены нашей компании, обычно первые дни плавания наш пастушок действительно чувствовал себя нехорошо, но и только. Но в этот раз волнение на море оказалось уж очень сильным, многие всерьез опасались бури, а солдаты с зелеными лицами кормили рыб остатками своих вкусных завтраков и взятых с собой перекусов. Тяжелее всего пришлось юному Волчонку, травившему за борт с незавидной регулярностью в течение 30 часов.
   - Зато теперь, готов поспорить, ты готов к бою как никогда! - продолжил смеяться Дельгаро. - Еще древние римляне советовали не кормить своих солдат досыта, чтобы в них оставалось стремление к победе. Думаю, что перетерпев пару деньков в голоде, ты теперь готов к сражению как никогда!
   - Да, господин капитан!
   - Дай Господь, чтобы оно не состоялось! - пробурчал себе под нос Клаус тихо-тихо.
   Если господин капитан что и услышал, но благоразумно не подал виду. Это только в стихах придворных поэтов до сих пор на поле боя царят рыцари, а сражения полны благородства, чести, отваги и чистоты. Смело вас уверяю, что все они лгут. Последних рыцарей Европы истребили верные Его Католического Величества мушкетеры еще в 1525 году охотничьего парка, неблагородно позволив себе расстрелять французских рыцарственных петухов из-за кустов и деревьев. А чистота? Право слово, о какой чистоте может идти речь, когда два паташа, наш и голландский (они их называют флиботами) сходятся борт к борту в лютом абордажном сражении и вся палуба покрывается скользкой кровью, льющейся из пронзенных острой сталью тел, а вокруг царит хаос, пропахший железом, свинцом и порохом? Откуда взяться чести и отваге, когда банды еретиков заползают на борт торговых галлеонов и предают их экипажи лютой смерти, не беря пленных, не щадя женщин и детей, и считают это борьбой за независимость? Честно говоря, у меня не было ни малейшего сомнения в правомочности приговора Трибунала Священной канцелярии инквизиции, объявленного еще в 1568 году. Увы, поэты слишком редко имеют дело с реальностью и потому позволяют себе столь грубые фактологические ошибки. В то время как для нормального, здравомыслящего человека, пусть и солдата, сражение является чем-то ужасным, чего следует при возможности избегать.
   К сожалению, сражений было не избежать. И ведь было за что сражаться. Трибунал, не допустивший в нашей Испании разгула охоты на ведьм, свирепствовавшей на пространстве всей остальной Европы, был совершенно прав, когда объявил смертельный приговор всему населению северных провинций Нижних земель ad plenum. Что еще можно сделать с людьми, которые уничтожили десятки монастырей, сотни церквей, убили тысячи священников и монахов, а монахинь изнасиловали и тоже убили? И это не говоря уже об обычных крестьянах и горожанах, пожелавших остаться в лоне Католической Апостольской церкви! В 1566 году улицы городов Нидерландов были залиты реками христианской крови, а еретики зверствовали не меньше, нежели магометанские пираты. Только там, в Средиземном море это были отборные мерзавцы, вооруженные ятаганами и ложной верой о будущем райском саду, которые садились на свои галеры и выходили в море меряться силами с Неаполитанской армадой, никогда не остававшейся в долгу. Здесь же соседи, жившие бок о бок с вами сотню лет, вламывались в католические дома и убивали христиан лишь за их преданность вере да отказ от служения золотому тельцу избранности Кальвина и его ересиаршьей банды. Если вы, видя все это, еще считаете нас чудовищами, а торгашей и их наемных прихлебателей героями, двигающими мир в лучшее будущее, то я буду вынужден искренне в вас разочароваться.
   Ересь же торговая не только не стала задерживаться в Нидерландах, но и раскинула свои паучьи тенета дальше. Вдоль торговых путей этих золотопоклонников она устремила свой взор на Англию, в которой уже несколько десятков лет царствовало англиканство. Какое-то время это нисколько не сдерживало добрососедских наших отношений. Однако после объявленного для Нижних земель эмбарго на производство сукна английская торговля сделала неловкое движение и чуть было совсем не померла, пока некие разбойники не обрушились с грабежами на наши Вест-Индские колонии. Приток нашего золота и серебра в совершенно нищую страну, ввозимый на борту этих пиратов, разбудил в местных торговцах такую же жадность, которую доселе мы видели только в кальвинистах. Не сумев и не захотев добиться того же, что смогли достичь наши конкистадоры, они решили взять свое измором, коварством, предательством и ударами в спину. Эти торговцы снаряжали целые экспедиции к нашим берегам и берегам Индий, дабы урвать себе от наших богатств и продать эти товары, на которых еще не успела засохнуть испанская кровь, в Европе подороже. Часть из них были удачными, часть удавалось отбить с сильным для противника уроном. Однако жадность настолько укоренилась в жителях этого туманного острова, что они вступили в войну, помогали бунтовщикам своими армиями на суще и регулярно нападали на гавани самой Испании.
   Так против нашей страны сколотился целый союз из еретиков - Семи Провинций и Английского королевства. Союз действительно достойных мужей, "лучшие" из которых презирали всякую честную работу и всякий достойный труд, похваляясь лишь своими грабительскими набегами да прочими "подвигами", сплошь состоящими из убийств невинных и беззащитных. Разве не стоит защита родного дома и своей веры того, чтобы встать и выйти на бой?
   Но сражаться все равно не хотелось. Да и какому солдату хочется в бой?
   А тем временем галеры наши все приближались к берегу.
   - Отряд, построиться! - раздался над волнами голос нашего капитана.
   Ему вторили голоса других командиров на остальных кораблях. На каждой галере уже заранее отобрали по 50 человек, которые должны были принять участие в нашей экспедиции. Я и другие мои товарищи начали спешно строиться на баке. Сделано это было не без умысла. Для того, чтобы высадить солдат без риска потерять кого-нибудь утонувшим, наш кораблик должен уткнуться своим плоскодонным носом в землю. Вес же пятидесяти человек в железе, со снаряжением и припасами, является достаточно большим, чтобы этот самый нос опустился в воду чуть глубже обычного. Когда же мы начнем покидать гостеприимный борт капитан-генерала, тот передняя часть его примет свое обычное положение, что позволит галерам без проблем отойти от берега.
   - Строиться! - повторил команду сержант, хотя особого смысла уже не было.
   Через пару минут мы уже стояли на баке, сжимая в руках пики, мушкеты, небольшое количество припасов и ждали. И вот, наконец, раздался он - резкий толчок от того, что нос галеры врезается в песок. Дон де Овьехо мастерски натренировал своих гребцов. Удар был настолько слаб, что никто не упал за борт, как часто случается при таком маневре, хотя покачнуться и схватиться за борт все же пришлось.
   - По местам стоять! - вскрикнул Васкес.
   Наконец, эта борьба дерева и земли прекратилась. Таран и форшевень галеры частично погрузились в песок, а сам корабль застыл неподвижно. Будь сейчас в кустах на берегу хотя бы одна фальконетная батарея стволов в 5-6 и вряд ли хоть кто-то сможет отсюда уйти.
   Дон Карлос де Амигуста достал шпагу.
   - Вперед, сыны Сантьяго! Вперед! - и первым подал нам пример, спрыгнув за борт.
   - Сантьяго! Сантьяго! - закричали мы и посыпались на берег, словно горох из перезрелого стручка.
   Одним из первых был наш прапорщик Мартин и флаг с красным Андреевским крестом в его руках зашелестел шелком, развеваясь под силой ветра и являя себя не urbi, но orbi: смотри и бойся! Испания идет!
   Испания пришла!

Глава II

   А теперь, дорогой читатель, давай покинем эти странноприимные берега Корнуэлла и перенесемся, подобно перелетным птицам, на неделю назад и на несколько десятков больших лиг в сторону востока. Туда, где на берегах Темзы и руинах старых римских построек вольно раскинулся город Лондон - столица королевства Англия. Мы пролетим мимо отар овец на лугах, мимо нищих пригородов, мимо виселиц, переполненных повершенными за бродяжничество, мимо лондонского моста с его многоэтажными надстройками, грозящими свалиться в реку при первом же приличном ветре, и окажемся в сердце города и страны, во дворце Уайтхолл. Дворец этот примечателен тем, что считался одним из самых больших в мире. Насчитывавший более полутора тысяч помещений, он постоянно пристраивался, дополнялся новыми комнатами, залами и крыльями. Во дворце можно было спокойно ставить спектакли на несколько тысяч посетителей, играть в мяч и даже проводить рыцарские турниры. Но в данный момент, увы, мы не сможем застать ни игр, ни турниров, ни даже какого-нибудь завалящего бала. Хотя нет, один все же мы, наверное, сможем увидеть. Прямо сейчас в Уайтхолле давала бал паника...
   - Как вы посмели?! - крикнула немолодая уже женщина в нежно-розовом гауне на двух сопровождавших ее мужчин, так же одетых по испанской моде - в дублеты с белоснежными горгерами, которые англичане почему-то обозвали "рафами" и штаны с буффами, сменяющимися чулками под цвет костюма, один из которых был темно-зеленым, а второй - атласно-черным. Весь вид их выдавал в них господ, не чуждых мореходному делу и не понаслышке знающих о его тяготах. Грубоватые черты лица, ветрами лишенные аристократической утонченности (если она и была когда-нибудь) и морщинки вокруг глаз однозначно показывали их как морских шакалов, хищников водной стихии. Неполный же комплект зубов, проглядывающих из-за губ, к тому же еще и покрытый желтизной и кариесом явно показывал, что эти люди не понаслышке знакомы с дальними походами и сопутствующей им цингой.
   - Негодяи! Мерзавцы! Как вы посмели это допустить?! - продолжала кричать женщина, отчего часть пудры, толстым слоем покрывавшей ее немолодое уже лицо, начала медленно покрывать тонким слоем вестидо (как положено правильно называть гаун, верхнее женское платье) и плитку пола.
   Оба мужчины смущенно молчали, потупив взгляд перед Ее Величеством и забавно упираясь своими эспаньолками в гофрированные воротники, но не находили ответа, который бы одновременно смог удовлетворить или хотя бы упокоить королеву, одновременно отдаляя от них угрозу неизбежной опалы.
   - Вы два моих командующих флотом! - крикнула она, размахивая веером. - Как вы посмели пропустить к берегам Англии испанские корабли.
   - Э-э-э-э, Ваше Величество...
   - Сэр Френсис! - голос Елизаветы I Тюдор отдавал ледяной сталью топора палача. - Неужели вы снова хотите возглавить оборону гавани Плимута?
   - Нет, Ваше Величество! - господин в черном костюме склонился еще сильнее.
   - Тогда потрудитесь мне дать ответ, почему вот уже неделю испанские корабли ходят вдоль берегов Англии, как у себя в Андалусии? Почему мои командующие флотом ничего не предпринимают для отражения нападения на нашу страну?
   - Ваше Величество! - встрял в разговор другой мужчина, уже в темно-селеном дублете. - Ваш флот по Вашему приказу сейчас готовится к выходу в море в гавани Плимута.
   - Что ж, сэр Джон, Вы хотите обвинить меня в том, что берега нашего острова остались беззащитными перед вторжением католических банд? То есть, по Вашим словам, это я виновата в том, что на всем протяжении от Йорка до Пейла у нас нет ни одного корабля, который мог бы оказать сопротивление десанту испанцев?
   С королевской язвительностью тона сейчас по едкости могла спорить разве что царская водка, это безумное изобретение Псевдо-Гебера, способное растворять даже золото.
   - Или Вы полагаете, что Ваше родство с королевской фамилией как-то изменит Вашу участь, в случае, если в этом дле обнаружится Ваша вина?
   - Никак нет, Ваше Величество! - ровно ответил пират крови. - Дело в том, что сейчас все боеспособные корабли стоят в гавани Плимута и готовятся к выходу в море, а потому не способны вести патрулирование Канала.
   - Тогда, сэр Джон, я Вам искренне советую как можно скорее скорее оказаться в Плимуте и выводить корабли в море. Я не желаю больше получать от лорд-лейтенанта Годолфина эпистолы панического содержания, в которых он умоляет дать солдат, дать корабли, дать артиллерию, дать денег дать всего и побольше. Вам ясно, сэр?
   - Да, Ваше Величество! - Хокинс отвесил церемониальный поклон.
   - Теперь Вы, сэр Френсис.
   - Ваше Величество! - вежливо наклонил голову Дрейк, потративший в свое время несколько лет для того, чтобы научиться всем тем штучкам, которыми Хокинс владел по праву рождения.
   - Если вы не хотите до конца своих дней командовать обороной Плимута, вы должны приложить все усилия для скорейшего выхода флота в море. Скорейшего. Вы меня поняли?
   - Да, Ваше Величество!
   - Свободны!
   Отвесив еще один церемониальный поклон, оба разбойника поспешно удалились, оставив королеву наедине с ее тяжелыми мыслями. Елизавета чувствовала, что задыхалась. Тесный корсет вышитого по последним веяниям моды гауна буквально удушал ее, превращал в вытащенную из воды рыбу, беззвучно хлопающую крошечным ротиком в предсмертной агонии. Горячая ярость бурлила в ее жилах и требовала выхода, хоть какого-нибудь типично женского. Ее величество с сомнением покосилось на вазу из богемского стекла, слишком ценную для того, чтобы обращаться с ней подобным образом. Казна Англии с 1588 года напоминала решето, сквозь которое ускользали золото, серебро, колониальные товары, награбленные в Вест-Индии "морскими рыцарями", и глупая трата даже пары фунтов могла стать для казны непоправимой утратой. Пара фунтов - это пять немецких или шотландских наемников в армии, воюющей в Нидерландах. Пара фунтов - это восемь матросов флота, который вот-вот отправится в Карибское море. Пара фунтов - порох и пули, еда и сталь для войск в Ирландии, подавляющих восстание мятежных королей Аод Мора О'Нейлла и Аод Руада О'Домнайлла, уже успевших разгромить одну из королевских армий. Стоят ли пять солдат, восемь матросов и сытые желудки спокойствия женщины, пусть даже эта женщина и сидит на троне?
   Как оказалось - стоят. Богемское стекло с пронзительным звоном разбилось о каменный пол.
   Ей немного полегчало. То злое бешенство бессилия, охватывавшее ее каждый раз при виде Дрейка, Норриса и прочих "морских рыцарей", начало медленно угасать под греющим душу осознанием, что Ее Величество еще что-то может. Хотя бы и разбить бесполезную и дорогую богемскую вазу. Oh, ces femmes!
   И все же паника, поселившаяся под плотной тканью корсета, продолжала снедать Елизавету изнутри. Над страной дамокловым мечом висела угроза испанского вторжения, первой попыткой которого был Великий и Славнейший Флот 1588 года. Состоявший из 132 кораблей (23 галеона, 39 нао, 30 "уркас", 22 паташа, 2 пинаса, 4 галеаса, 4 галеры, 8 забар), он так и не потерпел ни одного поражения в бою. Все налеты английских кораблей приводили к потерям в основном среди зафрахтованных торговых нао и уркас, в то время боевые галеоны и паташи гоняли пиратские скорлупки по Каналу так, как им хотелось. К 3 августа почти весь английский флот оказался позади Армады, что с учетом попутного ветра только ухудшало ситуацию. Теперь англичане не могли ни коим образом воспрепятствовать десанту в совершенно любой подходящей для этого бухте на побережье Туманного Альбиона и им оставалось лишь атаковать отставшие корабли - что эти "морские рыцари", не знающие ни дисциплины, ни хоть сколько-нибудь организованного военного порядка, и проделали. Никто не собирался терять голову, храбро атакуя корабли Его Католического Величества. Увы, это не приносит ни лоадов красного дерева, ни слитков серебра, ни даже мешочков какао. А слава мертвому ни к чему. Обычный протестант сражается не из славы, а из денег, звонко наполняющих его карман и свидетельствующих о его богоизбранности.
   Даже после Гравелинского сражения 8-го августа Великий и Славнейший Флот, оставаясь на рейде Кале, мог спокойно отремонтироваться, подождать попутного ветра, прорваться в гавань Дюнкерка, погрузить солдат герцога Пармы на нао и уркас и отчалить к берегам Англии. На английских кораблях к тому моменту банально закончились порох и ядра для дальнобойной артиллерии, а флот мятежных провинций вряд ли бы смог оказать сильное сопротивление. Немного времени для погрузки уже тренированных для этого солдат - и через несколько дней в Лондон бы уже входили закованные в толедские доспехи ряды славной испанской пехоты, оборванной, нищей, голодной, но готовой драться до последнего и неоднократно с успехом это проделывавшей. Но Герцог Медина-Сидонья поставил вопрос о продолжении похода на голосование капитанов, что было заведомой ошибкой. Капитаны зафрахтованных торговых судов в гробу видали эту войну, этот поход, лишения и постоянные попытки англичан оторвать кусочек, а так как их было большинство, то корабли повернули домой. Результат известен. Полный провал экспедиции по воле погоды. "Морские рыцари" пожинали плоды своей "победы" и купались в лучах славы, совершенно, как показали последующие события, незаслуженной. Английская Армада 1589 года стала посмешищем для всей Европы. Мало того, что экспедиция обернулась полным провалом и финансовым крахом, убившим практически всю экономику королевства, заложенную и перезаложенную ради этого похода сефардовским банкам Голландии, так еще Дрейк осмелился захватить несколько торговых судов Ганзы, которые пришлось вернуть с возмещением товаров и убытков.
   Учитывая все вышесказанное, стоит ли говорить, что Ее Величество прекрасно себе представляла уровень боеспособности и возможностей ее флота, исчисляемый околонулевыми единицами? А потому, я полагаю, дорогой мой очевидец премилой женской слабости, можно простить Елизавете ее очаровательно-стеклянное самоуспокоение. Она же, с грустью посмотрев на осколки вазы, все еще продолжавшие оставаться прекрасными даже в своем statum separationis, степенно пошла дальше, сопровождаемая безмолвными фрейлинами, ступавшими за ней словно тени в своих мягких кожаных башмачках.
   Ее Величество степенно прошествовала через коридоры дворца, милостиво отвечая на поклоны придворных где-то угодливые, где-то преисполненные достоинства, а где-то - и искреннего обожания. Под одним из таких взглядов она остановилась.
   - Ваше Величество! - присела в реверансе уже немолодая, но еще сохраняющая прелестные черты лица Элеонора Бэгнал, жена Генри Бэгнала, маршала королевской ирландской армии.
   Даже не смотря на поклон, она продолжала держать за руку маленького сынишку, с восхищением смотревшего на королеву.
   - Леди! - склонила голову Елизавета.
   - Я полагаю, обстоятельства в Ирландии сейчас потребуют куда больше времени и сил? - с тревогой спросила женщина.
   - Возможно, что к зиме все уже успокоится и Вы сможете возвратиться к своему мужу, - ровно ответила Королева-Девственница, с некоторой тоской взиравшей на маленького мальчика.
   Елизавета официально отказалась от какого-либо замужества и от любых попыток Парламента или окружения навязать ей какого-нибудь супруга, позволяя себе лишь платонические отношения с Робертом Дадли, графом Лестером. Увы, подобные отношения не способствовали появлению детей, так что все прелести от увеличивающегося в размерах живота она испытала только в 1561 году, заболев водянкой. Это заболевание счастливо разрешилось в 1562 году резким уменьшением королевы в размерах. Плодом же этого morbus стало появление на свет некоего Артура Дадли, который воспитывался в семье Роберта Саузерна и не имел никакого отношения ни к роду Тюдор, ни графов Лестера. Подобное было бы ударом для любой матери. Для последней из рода Тюдор, шедшей к власти и балансировавшей на грани жизни и смерти долгие годы - тоже.
   Впрочем, осознание ирландской угрозы не давало ей возможности окончательно впасть в печаль. Повстанцы, несмотря на свою малую численность, уже успели разбить войско маршала в битве при Клонтибрете и продолжали наступать, разжигая восстание по всей территории Зеленого острова. Собственно, в помощь наместнику Ирландии Уильяму ФицУильяму уже были отправлены шесть тысяч солдат, что с учетом армии на континенте и на кораблях Дрейка и Норриса практически оставляло Англию без защиты.
   - А как же угроза испанского вторжения?
   - Уверяю Вас, что сэр Дрейк и сэр Баскервилл сделают все возможное, дабы те испанцы, которые выбросятся на берег от огня наших пушек, были скорейшим образом прикончены на берегу, благо уже сейчас эскадры выходят в море.
   - Дай то Господь! - с глубоким чувством произнесла леди Бэгнал.
   Краткий информационный вброс достиг своей цели. Теперь в обществе начнут блуждать слухи о том, что английская армия и флот в полной мере готовы встретить врага. Это снизит накал паники. Еще всего-то три-четыре подобных разговора - и буря, которую испанские галеры подняли одним своим появлением, будет утихомирена. Однако это следовало делать не сейчас. Слухи следует растягивать во времени, давая как можно большему числу людей краем уха услышать их от совершенно разных людей в разные дни. Кроме того, королеву ждали дела государства. А потому она вежливо кивнула женщине и степенно удалилась в свой рабочий кабинет, по пути отдав приказ фрейлине во что бы то ни стало найти Уильяма Сесила. К моменту, когда перед ней раскрылись двери кабинета, Лорд-хранитель Малой печати и Лорд-канцлер уже стояли внутри, единые в одном лице.
   - Ваше Величество! - склонился он в почтительном поклоне, шелестя своей седой бородой по белоснежному шелку горгеры.
   - Боюсь, барон, что для обмена любезностями не осталось времени, - проворчала королева, кое-как усаживаясь в своем платье в специально для этого предназначенном кресле. - Боюсь, что пока мы перечислим все титулы и формальности, полагающиеся данному моменту, испанцы могут приблизиться к берегу еще на триста ярдов.
   - Как будет угодно Вашему Величеству! - ответил канцлер, склонив голову.
   - Правильно ли я понимаю, Лорд-канцлер, что наша казна пуста?
   - На данный момент, боюсь, в ней не найдется и необходимых двух тысяч фунтов для закупки продовольствия для эскадры сэра Дрейка, - ответил Сесил.
   - Это не к спеху. Солдаты получают жалование и найдут, что поесть и в Плимуте.
   - А флот?
   - Скажите, сэр Уильям, вы верите в возможность появления нового католического флота рядом с нашими берегами?
   Ответ последовал незамедлительно.
   - Ваше Величество, приготовления такого рода практически невозможно скрыть, а потому в этом году его визит совершенно невозможен. Испанцы могут решиться послать корабли для того, чтобы грабить наши берега подобно "рыцарям моря", - тут лицо аристократа несколько скривилось, что не осталось незамеченным. - Которые разоряют Вест-Индию. Однако приход большой и хорошо оснащенной эскадры совершенно исключаются.
   - Что же вы думаете об отчетах лорд-лейтенанта Годолфина, пишущего о десятках испанских гребных судов, идущих вдоль Корнуэлла?
   - Весьма вероятно, что у страха глаза слишком велики, особенно у нищего крестьянина или рыбака, не видевшего в своей жизни ничего, кроме своей весельной лодки. Скорее всего, это были 3-4 галеры или пинассы. Посланы они могли быть с целью связаться с ирландскими мятежниками, что сейчас раздирают на части Ольстер, и договориться о взаимной помощи к выгоде обеих сторон. На их борту находится какой-нибудь испанский дон и сотни две-три пехотинцев, потому не могущих представлять опасность не только для Англии, но даже и для королевской ирландской армии.
   Елизавета задумалась. Сейчас следовало крайне осторожно, sollicite et ab undequaque рассмотреть данную ситуацию. В условиях окружающего Нового времени, когда старая Ойкумена стала тесной, маленькой и внезапно приобрела стопроцентно шарообразные черты, существовало несколько способов сверхбыстрой связи. Первым из них является почтовое судно, способное доставить почту до адресата на пространстве от Манилы до Гаваны и Картахены. Вторым продолжил оставаться гонец, обладающий достаточно каменной филейной частью своего организма, чтобы скакать долго, и достаточно вооруженный и сообразительный, чтобы суметь избежать неприятностей на дороге. Таким образом, если даже дон и достигнет в скором времени Ирландии, а затем быстро проведет переговоры, да еще и довольно скоро вернется обратно, то все равно раньше середины августа домой не возвернется. А потому заключенный договор (даже если и будет заключен), не сможет попасть в руки Филиппу II раньше, чем осенью, когда эскадра уже выйдет в Вест-Индию. Пока испанцы стянут все силы, подготовят свою Армаду к новому походу, дождутся возвращения "серебрянного флота", наступит уже новый 1596 год, к которому Норрис и Дрейк уже должны будут бросить якоря в гавани Плимута и сгружать на пирс очередные несметные богатства мадридских колоний, должные насытить совершенно истощенную казну, не имеющую часто средств хотя бы на обслуживание долга.
   С другой стороны, вызывает удивление маршрут. Испанцы на данный момент являлись признанными лидерами во всем, что только ни касалось флота. Что мешало им отправить посла через Атлантику или, уж если на то пошло, кружным путем? Зачем было посылать к берегам Англии галеры? Возможно ли это, что их главная задача - вызнать момент выхода флота? Однако тут возникает уже другой вопрос - а каким образом они узнают эту дату? Даже если галеры увидят выходящий флот из Плимута, а затем со всех весел бросятся обратно в свой Дюнкерк, то со всеми перипетиями переписок, отписок и срочнейших предупреждений, неизбежно застревающих не в грязи так в штиле, новость дойдет до адресата слишком поздно, опять же не дав возможность армадам выйти в море вовремя. В то же время морское путешествие из Кадиса к берегам Ольстера не выглядит таким уж и простым. Неблагоприятные в данное время года ветра и течения не способствуют быстроте передвижения даже одиночного корабля. Вести же о выходе боевой эскадры в море давным давно бы достигли Уайтхолла в связи с отвратительно поставленной работой контрразведок. На этом фоне очередной выход в море очередной эскадры галер действительно не выглядит чем-то особо примечательным, поскольку их испанцы просто обожают применять против плоскодонных корабликов нидерландских мятежников.
   В этом свете вся ситуация выглядит совершенно по-другому. Испанцы воспользовались моментом, очевидно, владея слухами о готовящемся походе, и решили протиснуть свою галерную эскадру в это игольное ушко временного момента. Три-четыре галеры, на борту посол с охраной. Не останавливаются, не грабят, идут вдоль берега, привлекая внимание крестьян... Привлекая внимание? Что это? Испанская ярость или испанская дурость? Впрочем, это, возможно, еще и тонко рассчитанный ход. Испанский король Филипп II никогда не подавал повода считать себя дураком или идиотом. Напротив, это был игрок хитрый и умный, ничего не делающий просто так и прекрасно владеющий ситуацией в те моменты, когда она не вырывается на волю случая. И действительно, что мешало ему отправить небольшую эскадру галер с приказом идти в Ольстер, идти явно и не скрываясь, не таясь, словно последние и презренные latrones? Кто разумный поверит в то, что четыре утлых суденышка, которые могут быть в любой момент утоплены всего лишь парой паташей, смогут везти на себе дипломатическую миссию? А стало быть, никто и не будет ожидать этого безумного шага. Риск достойный, а цель - создание максимальных неприятностей на Зеленом острове - вполне оправдывает затраченные на нее средства. Кроме того, всего пара залпов картечи вдоль корпуса превращает эти суденышки в коллективные гробы, битком набитые посеченными телами людей. После такого уже никто ничего не скажет. Никогда. А стало быть, и история этих переговоров никогда не всплывет и не будет отправлена пред очи королевы на суд истории. Вполне, вполне возможно...
   - Разве тогда не стоит срочно выдвинуть эскадру на перехват оных самых судов? - спросила Елизавета. - Чтобы воспрепятствовать сношению наших врагов друг с другом.
   - Боюсь, Ваше Величество, это станет лишь пустой тратой времени. В условиях, когда каждый корабль нужен нам для осуществления замысла, а каждый пенни нуждается в экономии, не стоит ли пренебречь подобной угрозой, столь призрачной с каждой новой милей, приближающей галеры к Ирландии? Ирландские вожди заносчивы, неуживчивы и не признают авторитетов с тех самых пор, как у них отсутствует Верховный король. Да, по правде сказать, даже и тогда их подчинение носило весьма условный характер. Вряд ли испанский дон добьется от них хоть чего-нибудь, кроме алкоголизма и желания воевать во главе всех. Каждый из них, даже самый тощий дворянин, мнит себя знатоком военного искусства и мастером всего, что касается военного дела.
   - То есть вы считаете, что переговоры зайдут в тупик?
   - Истинно так, Ваше Величество. Причем испанцы потеряют недели, если не месяцы, выясняя то, что и так лежит на поверхности - то, что ирландцев невозможно объединить. Их миссия не увенчается успехом, а потому и переживать о ней не стоит, пусть себе идут. Отвлечение сил от основной нашей цели может поставить под угрозу весь поход.
   - Тогда, лорд-канцлер, подготовьте письмо сэрам Дрейку и Норрису с приказом продолжать подготовку к походу. Пусть не отвлекаются ни на какие слухи об испанцах, как реальные, так и мнимые. Поход в Вест-Индии сейчас куда важнее.
   - Как скажете, Ваше Величество! - почтительно склонился барон Сесил.

Глава III

   "Всадникам наши пики,
   Копьеносцу прострелим башку!..."
   Над одним из чудом уцелевших в Корнуэле лесов раздавался лихой и бесшабашный гимн испанской пехоты. Конечно, он по своей natura не является ни веселым, ни задорным, ни даже сколько-нибудь радостным, ведь распевающие его солдаты обычно идут вперед, на выстрелы мушкетов и аркебуз, да на пики ландскнехтов или какого другого наемного полка. Однако какова бы ни была его природа, все же окружение, общий настрой и полученные приказы берут свое, а потому песня, обычно грустная, звучит сейчас словно не похоронный марш, а какая-нибудь скабрезная песенка из тех, что поют на привалах за кружкой горячего вина да в хорошей компании хором и с ехидными шуточками-комментариями.
   "Сантьяго грехи нам отпустит,
   Наша кровь защитит страну!"
   И пусть с этой песней обычно идут на смерть, пусть! Сейчас нам весело и хорошо. Мы словно щука, которую кто-то глупый или ушлый запустил в парковый пруд, к разжиревшим карасям и сазанам. Две сотни испанцев, счастливо дерущих глотки и предлагающих хоть какому-нибудь англичанину, хотя бы и самому завалящему и обнищавшему дворянчику с кучкой оборванных ополченцев-йоменов, о которых слова доброго и сказать нельзя, особенно после всех местных огораживаний, скрестить с ними пики и шпаги, да подставить грудь под горячий свинец. Но нет, не находится тут таких дураков и идиотов, хотя нас всего одна сводная компания, а их тут при должном упорстве можно собрать и несколько тысяч. Ведь не был же наш поход незаметным и тайным. Какое-то количество очевидцев должно же наличествовать, а стало быть и лорд-лейтенант уже давно должен был созывать местное ополчение, стягивая под стяг каждого, кто способен держать оружие, а заодно и держать поблизости отряд вооруженных разведчиков. Но лес был весьма безмолвен и почти пуст. Даже редкие птицы почти не щебетали, практически никак не мешая нашему хоровому пению.
   "Пусть бургундские стяги плещут!
   У испанцев могучи полки!"
   Я шагал в строю и надрывал глотку вместе со всеми. Справа вышагивал Клаус, вносивший своим гундосым фламандским акцентом некоторую хмельно-солодовую перчинку в виноградно-приторный текст. Справа напевал своим хорошо поставленным голосом Эухенио, всем своим видом показывая КАК должно относиться к столь священному для всех нормальных людей гимну. Под нормальными им понимались исключительно те, кто стояли с ним в одном строю, маршировали в одном направлении и ходили в атаку на одного и того же врага. Я же болтался между ними, словно волна в лохани, от одного борта к другому. Когда ты испанский пехотинец, то твоя национальность становится совершенно несущественной, неважной и ненужной. Все здесь говорят на совершенно простом и довольно корявом простом испанском, абсолютно далеком от своих литературных аналогов и бакалавриатов философии и права с их точеными формулировками, изяществом слова и воздушно-нежными оборотами. Зато на этом языке способен говорить практически любой подданый Его Католического Величества, от холодных и неласковых берегов Фландрии до теплых песков Манилы.
   "Компаньи отборной пехоты,
   Фланги скреплены на замки!"
   Говорят, Римская Империя когда-то смогла объединить в себе всю Ойкумену, раскинув крылья своих орлов над всем Обитаемым Миром. Что ж, кажется, косой Бургундский крест явно превзошел все достижения предшественников, не только повторив их, но и сумев многократно превзойти, раздвинув границы мира на сотни и тысячи лиг на запад и восток. И сейчас кроваво-красный Андреевский крест можно увидеть развевающимся и на волнах ветра Вальядолида, и под силой муссонов Вест-Индии, и под ароматом пряностей далеких от нас Молуккских островов, а хор голосов, воспевающих "Te Deum", слышен и из церквей Богатого порта Животворящего Креста, и из базилики Непорочного зачатия.
   "Мы свободны, ведь в нас нет страха!
   Жизнь за брата, смерть за Империю!"
   Что может объединить под одним знаменем таких разных людей? Кто-то бежит в пехоту от долгов и кредиторов, потому что ни один кредитор не приедет тебя разыскивать в Фландрию, а ни один альгвасил не станет арестовывать тебя на поле боя или, пуще того, пытаться отобрать твое имущество, из которого у тебя в лучшем случае, кроме шпаги и кинжала, остались только сносные сапоги. Кого-то влекут благовония приключений, весьма быстро забивающиеся вонью пороха, железа, содержимым ям золотарей и скользкими палубами, на которых невозможно твердо стоять даже . Кто-то рассчитывает на хорошие деньги, ведь в Фландрской армии можно получать по эскудо или даже дублону в день, которые, впрочем, выплачивались нерегулярно и не в полном объеме. Кого-то извлекают из трюмов кораблей, когда они сбегали из дома, не в силах выносить тягомотное однообразие бытия. Их нельзя назвать строго романтиками, потому что большинство из них прекрасно понимает, насколько в армии несладко, но даже это несладко устраивает их куда больше, нежели прозябание на родине. Но что может заставить сына графа и сына безродного пастуха в одном строю, плечом к плечу смело шагать навстречу выстрелам пушек и холодной стали врага? Уж точно не верность престолу. Это эфемерное определение и раньше, в эпоху до массового появления протестующих ересей, было лишь одним из видов весьма пошлого анекдота, рассказываемого представителями высшего света за узким столом, уставленным дичью и не выдержанным вином, а уж теперь, в момент гибели на наших глазах того, что Джорджио Вазари назвал "Renascentia", и подавно заикаться о таких понятиях не стоит. Повесят. За шею. Любой человек, рассчитывающий в армии разбогатеть, к сожалению, тоже окажется разочарованным. Многие из ветеранов видели десятки бунтов, а многие даже принимали в них активное участие с целью добиться хоть каких-то средств для того, чтобы поесть и обшиться. Несмотря на астрономические суммы, которые обещались при вступлении в строй, в лучшем случае на один дублон ты получишь 8 серебряных реалов. Деньги, конечно, неплохие, но черт побери, куда девается еще 3/4 твоей суммы? А Господь его знает! Обычным делом в нашей армии стало то, что ей командуют богатые герцоги и графы, не блистающие полководческими талантами, зато обладающие одним с точки зрения трона немаловажным качеством - они способны рассчитаться с солдатами из своего собственного кармана.
   Кому же могут быть верны солдаты? Своим генералам? До поры до времени, ведь зачастую именно они, а не наше Католическое Величество кормит и поит нас, а также дает различную мелочь на различные потребные и не очень развлечения. Но сейчас не Древний Рим и один генерал не сможет устроить переворот, привести по великолепным дорогам свою армию в Вечный Город и объявить себя новым императором. Или не может, или не хочет, или же triviae не способен даже об этом подумать. Остается только одно - дух. Дух компанейства, дух причастности к какой-то общности, в которой ты каждому - лучший друг, товарищ и брат. Разве не вступится за тебя твой брат по терции, когда ты дерешься с какими-нибудь штафирками, вообразившими себя лучше, чем ты на основании того, что у них хватает денег прицепить себе на пояс дорогую шпагу да на занятия какой-нибудь вычурной дестрезой по учебнику? Или разве не разделите вы с ним последний сухарь или флягу с вином? Мы - ИСПАНСКАЯ TERCIA DEL MARE, лучшие воины Старого Света, способные одинаково хорошо драться как на палубе галеона или галеры, так и в дюнах и полях Фландрии. В одном строю стоят кастильцы, арагонцы, неаполитанцы, миланцы, алеманцы, индейцы... Один индеец. Я.
   "И живыми мы не сдаемся
   Ни пехоте, ни кавалерии!"
   Пожалуй, в этом и заключается некоторая прелесть нашего Католического Королевства. Равноправие. Разумеется, никто и не говорит о том, что гранд подобен нищему кастильскому крестьянину или пастуху лам, однако же приятно осознавать, что я, крещеный католик в Индиях, ничем не отличаюсь от другого крещеного католика в Европе. Вот иду я, вот со мной шагает ван Антвоорт, вот с другой стороны мрачно топает Васкес и мы все трое испанцы, хотя Клаус обожает пиво, которое чистокровный валенсиец Энрике считает ничем иным, как "ослиной мочой". А между ними вообще болтается любитель кукурузных алкогольных отваров. Три разные культуры, представители которой в обычной жизни должны были бы из-за столь радикальных отличий выпустить друг другу кишки в первые же часы знакомства. И все же мы вот уже три года идем вперед или стоим бок о бок на палубе под развевающимся Андреевским стягом и готовы прикрыть друг друга не только в бою, но и во время попойки, во время которых происходит множество инцидентов, когда помощь друга становится неоценимой.
   "Песня летит в поднебесье,
   И пика не томит руки
   И ничего не страшно,
   Испанцев идут полки!
  

***

  
   - Дон Карлос, дон Карлос! - раздался спереди встревоженный голос.
   Не испуганный, не паникующий. Обычная такая здоровая тревожность предусмотрительного человека, даже до ветру ходящего со шпагой.
   - Да?
   - Впереди деревня! - произнес Бартоломео встревоженно.
   Бернардо радостно осклабился.
   - Ох сейчас повеселимся!
   Как и многие, он был весьма не против пограбить крестьянские селения с целью отобрать у них что-нибудь драгоценное или вкусное, разнообразящее небогатый стол корабельной пехоты. В конце концов, где еще в наше время солдат может встретить вырезку или окорок? А тут оно не только есть, но еще и самоходное, то есть при желании можно с собой прихватить или употребить впоследствии нежное мясо, не подпорченное никакими коптильными методами долгого хранения.
   - Дон Сезар, командуйте! - кивнул головой де Амигуста.
   Сомнений в здравомыслии нашего командующего экспедицией было множество. Начать с того, что именно он и предложил командованию Фламандской Армады эту авантюрную затею с почедергиванием кота за самое ценное в нескольких десятках километров от Плимута - главной военно-морской базы Англии на данный кокретно взятый момент времени, битком набитый как кораблями с полными экипажами, так и солдатами гарнизона и военной экспедиции, о которой уже давно ходили всякие разнообразные слухи. А он сюда, в это осиное гнездо, влез добровольно шебуршить палкой, причем не основательной дубиной королевских галлеонов, а так, тоненьким прутиком из 4 галер да двух компаний морской терции Дюнкерка. Силы, как говорится, несоизмеримые. Однако же дошли, непотревоженные, никем не тронутые, высадились и с развернутыми знаменами и песнями прошли через лес навстречу неизвестности. А когда эта самая неизвестность появилась, так он не рванул на коне вперед в атаку, сломя голову и забыв о существовании целого мира за плечами, а передал командование личным составом их прямому и непосредственному командиру. Мы это оценили.
   Судя по всему, дон Сезар это оценил тоже, потому что перед тем, как начать раздавать команды, он произнес:
   - Благодарю, мой дон.
   И лишь затем над лесом раздалось громогласное:
   - Компания! Бегом марш!
   Надеюсь, Вы, мой дорогой читатель, не подумали, что мы настолько идиоты, что станем разворачиваться в боевой порядок в лесу? Нет большей глупости, нежели попытка развернуть среди дерев и кустов густую колонну пехоты с пиками. Римляне в своем Тевтобургском лесу уже доказали и городу, и миру, что подобные попытки обречены на полный провал и в лучшем случае построят прелестную башню из голов из тех, что так любят строить турки после победоносного боя. Сила любой пехоты, увы, в голом поле и возможности выстроить стену пик. А потому это голое поле требовалось срочно найти. И, похоже, бегом.
   - Бегом! Бегом! Шевелитесь, щучьи дети! - завопил сержанты Васкес, занимавший в роте должность сержанта.
   И мы действительно побежали, гремя оружием и элементами доспехов. Лязг стоял такой, что даже самые флегматичные из пернатых, старавшиеся не особо обращать внимания на галдящую и поющую компанию, и те испуганно взлетели вверх, оглашая пространство вокруг себя чирикающе-матерными воплями.
   - Шевелись! Давай! - кричал де Амигуста, подбадривая нас изо всех сил своих легких и воинственно размахивая шпагой так, как это часто делают на батальных полотнах того же Джулио Романо или Альбрехта Альдорфера. Весьма красиво, даже немного патетично. Интересно, офицеров специально учат становиться в различные красивые позы или это у них в крови вместе с определенным золотым запасом и гонором по поводу приставки "де" к фамилии?
   Мы же послушно бежали, превращая каждый шаг в одну-два вара, неумолимо исчезающие за нашими спинами в дорожной пыли.
   - Шевелись! - то и дело кричал Васкес, даже не сбиваясь с шага.
   Длинная, ощетинившаяся сталью и деревом змея послушно изгибалась, следуя неумолимой воле поворотов дороги. Наконец, через минуту напряженного бега, сопровождавшегося сосредоточенным сопением и тяжелым дыханием загнанных курильщиков, впереди среди ветвей забрезжил свет, поглощавший бежавших пехотинцев ряд за рядом.
   - Строиться! - скомандовал бежавший впереди капитан. - Знамя в центр!
   И мы, выбегающие из-под надежного полога леса в открытое, простреливаемое всеми ветрами и пушками пространство, послушно строились в маленькую терцию, занимая свои места в строю плотного квадрата пехоты, ощетинивающегося пиками и арбалетами, а в центре его развевался бело-красным шелком crucis Burgundis. Для полноты восприятия не хватало разве что парочки юных барабанщиков, выстукивающих грозные ритмы, но даже и такой увиденной натуры должно было хватить любому впечатлительному художнику, чтобы нарисовать батальное полотно нашей компании даже с закрытыми глазами.
   Картина, вестимо, и в самом деле должна была быть весьма грозной. Человек обычный действительно склонен к тому, чтобы находить красоту в том, когда терция идет вперед по полю. С развернутыми знаменами, под музыку оркестра, в начищенных доспехах солдаты целыми соединениями идут в бессмертие, навстречу моровым поветриям свинцовой и стальной смерти. Этому посвящают полотна, это так любят наблюдать на самых разнообразных торжественных въездах и тому подобных мероприятиях. Вытянутые во фронт пехотинцы, лес пик, шелест шелка... Сцена и в самом деле весьма впечатляющая. Каждая ее деталь, каждый элемент специально подобраны для того, чтобы внушать противнику ужас перед тем, что на него наступает. Людям же, бесконечно далеким от подобного весьма марширующе-загрязнительного времяпрепровождения, свойственно в подобных действиях искать весьма пошлые грацию и прелестность органичности. Им и в голову не может прийти, что на самом деле всем этим царством мишурной красоты повелевает огромное болото грязи, крови и лишений, не имеющих к ней никакого отношения.
   - Вперед! - крикнул дон Сезар, махнув рукой в направлении деревни.
   Ее уже можно было увидеть и невооруженным глазом. Типичное европейское поселение откровенно нищего крестьянского сословия, не разгибающегося под натиском бесконечных налогов, податей и повинностей. Не имеющее ни стен, ни хотя бы парочки приличных строений, оно практически целиком состояло из неказистых каменных зданий, покрытых соломой и дерном, практически лишенные каких бы то ни было окон, а те, что были, местные жители затянули овечьими пузырями, натянутыми на рамочно-крестовые каркасы. Практически отсутствовали какие-либо сельскохозяйственные постройки, а те, что были, местные сервы точно так же выложили камнем, который так же шел и на небольшие стены, огораживавшие их жалкие придомовые отрезки от дороги и служившие, очевидно, средством пресечения побегов домашней живности. Под и без того прохудившимися подошвами наших сапог сочно чвякала местная грязь, не высохшая даже под неистовыми лучами неумолимого солнца, уже давно согнавшего с нас по десятку потов. Кругом пахло навозом, торфом и жуткой нищетой, которую можно встретить только или в таких глухих деревеньках на окраине империй, или в некоторых кварталах очень больших, не менее десятка тысяч жителей, городов.
   А, да, у этой конкретно взятой деревни была одна отличительная особенность - она была практически совершенна пуста. Впрочем, обо всем по порядку...
   Наша компания все тем же густым квадратом подошла к окраине деревне буквально через несколько минут. Конечно, любое сближение с противником, особенно когда ты вооружен длинной и тяжелой пехотной пикой, полагается совершать медленно, нежно и аккуратно, словно бы ты старый гранд, пытающийся найти подход к своей красивой, молодой и безумно недовольной таким положением дел женой, которую тебе спихнули в обмен на пару тысяч полновесных дублонов. По крайней мере, если ты гранд старых правил, свято считающий, что семья должна быть единой, а не развлекаться отдельно друг от друга.
   Однако подобное медленное сближение является не самым лучшим вариантом, когда ты надеешься застать своего противника врасплох, еще тепленьким в мягкой постельке, ну или хотя бы в процессе попытки вооружения. Это куда интереснее, чем медленно ползти вперед и уповать на то, что твоя броня все же выдержит удар отвратительных однодеревных английских луков этих местных йоменов. В лучшем случае. В худшем - отвратительно прокованный наконечник просто войдет в твои мягкие ткани и если дон Амигуста и дон Сезар прикрыли свои шеи гофрированными горгерами, а шрамы на лице лишь украшают страшный мужской лик, то всем остальным может грозить не самая хорошая кровоизлиятельная смерть. А потому наш капитан, стоило лишь нам завидеть окраины, мигом превратился из старого гранда в молодого севильского хищника, охотника на богатых молодых вдовушек.
   - Пики бросить! Шпаги к бою! Вперед! - прохрипел он, подавая личный, так сказать, пример, и устремившись вперед.
   - Сантьяго! Сантьяго! - взвыли мы, приспустив следом, словно гончие, почуявшие след несчастного оленя.
   Конечно, согласно всем правилам военного искусства, эту жалкую деревеньку следовало окружить непроницаемым кольцом, готовым перехватить и уничтожить любого беглеца. Лишь после таких средств предохранения и предосторожности можно было доставать шпагу и бросаться в бой, забыв обо всем на свете. Но увы, нам сейчас было не до таких сантиментов. Кроме того, основной задачей нашего похода оставалось наведение как можно большего шуму, шороху и паники. А для его достижения требовалось оставить как можно больше живых, чтобы все эти уцелевшие дошли до лорда-лейтенанта Годолфина и как можно громче жаловались на страхи и ужасы, пережитые во время испанской ярости, Furia EspaЯola, от которой удалось спастись лишь чудом. А потому - никаких окружений. Никакого истребления. И изобилие шумовых эффектов.
   Мы ворвались в село единой, плотно сбитой и ревущей массой, валом тел и клинков. Практически тут же раздался грохот выбиваемых дверей, блеяние испуганных овец и бранные вопли возмущенных людей.
   - Черт меня подери, что это такое?! - яростно заорал Бернардо, взмахом шпаги скинувший со стола глиняную посуду.
   Та с глухим грохотом шмякнулась на деревянный пол, разлетевшись на крупные куски.
   - Здесь никого нет! - выпалил он в злобе, переворачивая все в домишке вверх дном.
   Вскоре вся деревенька огласилась подобными криками разочарованных испанских солдат. Селение под названием Маусхолл оказалось пустым, словно гнилой орешек. Все жители сбежали из него еще час-полтора назад, прихватив с собой все самое ценное и практически всех животных. Остались только одни овцы, да всякий нехитрый деревянно-глиняный скарб, очевидно бесполезный для нормального пехотинца. Разве что только, подобно Бернардо, расколошматить его на осколки, дабы отвести свою разочарованную и введенную во искушение душу. И то несколько бессмысленно и бесполезно.
   - Господин капитан, в деревне никого нет! Только овцы! - бодро отрапортовал Энрике через минуту, когда уже окончательно разочарованные солдаты кое-как собрались на центральной площади.
   Не сказать, чтобы это было так уж и нужно. Дон Сезар де Вальдонья уже и так прекрасно понимал, что в этой деревеньке не осталось ни одного жителя, однако военный порядок есть военный порядок, который необходимо соблюдать. И сержант должен отчитываться обо всем.
   - Ясно... Десяток людей остается здесь, а остальные - марш за пиками!
   Мне и Лопе выпала удача остаться рядом с начальством. И в то время, пока остальные собирали свои пики, мы охраняли курящее трубки начальство от возможного вероломного нападения каких-нибудь лазутчиков-овец.
   - Дон Карлос, вы не знаете, почему эти еретики все взяли с собой, но при этом овец оставили. Ведь тут были курицы и свиньи, животные куда более сложные и тяжелоуправляемые в процессе бега от опасности. А тут - удивительное отсутствие кого бы то ни было, кроме этих... чертовых овец! - и тут он со всего размаху пнул какую-то давно не стриженную пушистую Долли в бок, от чего та возмущенно мемекнула.
   - И вправду странно! - кивнул головой де Амигуста, выдохнув клуб ароматного дыма, отчего мы все завистливо повели носом.
   - С другой стороны, - продолжил он. - Это же страна овец и овцепасов. Учитывая, что овечьей шерстью торгуют отнюдь не местные крестьяне, а самые что ни на есть представители дворянского сословия...
   При этих словах дон Карлос скривился, точно от острой зубной боли. Как и всякий испанский идальго, он почитал любой труд, кроме военного или чиновничьего, откровенно позорящим титул дворянина. А потому сама мысль, чтобы какой-то представитель их сословия осквернил себя столь презренным и недостойным занятием, как торговля, приносила ему подлинную физическую боль и страдания.
   - Овцы эти вернее всего - собственность местного владетеля земли, которого они называют "лэндлорд". В таком случае крестьянам вовсе нет смысла спасать это несчастное племя, - тут де Амигуста наклонился и потрепал несчастную и отпинанную Долли где-то в районе шеи, смутно угадывавшейся под густым слоем серых кучеряшек. - Это не свинья и не курица. Она не поможет в голодное время и не накормит досыта. В лучшем случае за уход за ними они получают пару медных монет да брикет торфа для отопления своих убогих жилищ, и то разве что для того, чтобы овцы зимой не померзли от холода. Их собственные жизни ничего не стоят и никого не интересуют, особенно с учетом того, что при попытке уйти в город на работу его в худшем случае отправят на какую-нибудь рабовладельческую мануфактуру из тех, что так широко строятся в правление этой их королевы воров и разбойников. В лучшем же просто повесят, от каковой мученической смерти он и отправится в Царствие Небесное...
   Тем временем, под этот неспешный и весьма рассудительный диалог рота уже собрала пики и вновь построилась, о чем сержант тут же доложил капитану. Де Амигуста вздохнул, отбил трубку и, выдохнув, произнес:
   - Дон Сезар. Стройте своих людей. Нам нужно выступать дальше.
   - Слушаюсь! Сержант, постройте компанию!
   И буквально через две минуты наша компания, обреченно взяв пики на плечо, понурым строем пошла дальше, ведомая силой приказов и одним лишь офицерам известным направлением дальнейшего движения. Впрочем, возможно, что и никакого направления не было, а мы превратились в крошечную щепочку, болтающуюся посреди океана человеческого безумия в попытке выбраться из него.
   Мысли одна другой тяжелее и мрачнее все накапливались и накапливались в голове, давя на нее не хуже морриона. А вдруг нас так и не смогут забрать? А вдруг где-то за поворотом ждем уже заранее предупрежденный пехотный или рейтарский полк? А вдруг... А вдруг...
   Но внезапно налетевший ветер унес с собой все мрачные сомнения, тени, обрывки мыслей и предположений, теплым и прохладным прикосновением коснувшись моей щеки. А вслед за прохладой он принес с собой слова, звучание которых продолжает пугать весь обитаемый мир.
   "Всадникам наши пики,
   Копьеносцу прострелим башку!..."
   Компания продолжала свой поход...

Глава IV

   После сожжения английского городка настроение наше было весьма приподнятым, non obstante на тот факт, что находились мы в некотором роде в тылу противника. В конце концов, все развивалось образом, как нельзя более лучшим и положительным для нас. Англичане и не помышляют о сопротивлении, убегая в свои недовырубленные остатки лесов, взамен охотно потчуя нас самоходными передвижными источниками нежнейшего мяса. К слову говоря, каждая такая овечка, уныло плетущаяся в хвосте пехотной колонны - это минус денежка в кармане английского лэндлорда, меньшее число налогов и пошлин в казне этих англиканствующих еретиков. А потому мы, тащившие с собой сразу десяток неохотно бредущих, но не сильно упиравшихся неизбежному бяшек, считали себя не только и не столько мародерами и грабителями, сколько диверсантами, выполнявшими важную задачу по подрыву основы экономики нашего врага. до того, что подрыв этот осуществляется весьма приятным и полезным для организма всякого католика способом - так это уже проблемы еретиков и их девственного величества. Нашему же Католическому Престолу от этого только прибыток, поелику эта шерсть могла бы попасть затем в мятежные провинции и превратиться в штуку ткани, готовую в любой момент обернуться очередным десятком немецких наемников в армии герцога Нассау, нанятого мятежными торгашами и преступившего присягу своему Императору по обыкновению нашей эпохи.
   Вообще следует отметить, что мы жили в интересное время отсутствия каких-либо четких рамок бытия и норм положенных поведений. Все текло и все менялось со скоростью, одна попытка осознания которой буквально сводила с ума. Подумать только, всего сто лет назад один итальянец открыл для человечества доселе невиданные земли, полные удивительных народов, неисчислимых богатств и невиданных красот. Всему разумному человечеству понадобилось целых 25 лет, практически половина человеческой жизни, для того, чтобы осознать, ЧТО же именно открыл Кристобаль Колон, генуэзец на королевской службе. Многие философы и ученые десятилетия потратили на то, чтобы определить, что же именно находится по другую сторону Oceanum Atlanticum. В итоге в 1507 году мир увидел издание "Нового Света и новых земель, открытых Америко Веспуцио Флорентийским", набранный на основе писем еще одного итальянца на королевской службе своим друзьям, в числе которых был Лоренцо де Медичи, правитель Флоренции, покровитель искусств, и Рене II де Лорена, победитель Карла Смелого и властитель Лотарингии. Издание это, практически тут же переведенное на латынь, испанский и немецкий, стало основой для одной самых популярных и массовых книг века XVI - "Космографии введение" немецкого картографа Мартина Вальдземюллера, которая дополнялась двенадцатистраничной огромной картой, сделанной ксилографическим методом, и названной "Универсальная космография, в соответствии с традициями Птолемея и открытиями Америко Веспуцио построенная". Стены, казавшиеся незыблемыми, рухнули под натиском плотины перемен.
   Бам! - и мир, такой ясный, маленький, удобный и комфортный, ограниченный океаном, песками пустынь и бескрайними степями с их сказками о далеком Китае, чуть более близкой Индии и баснословно отдаленных островах Пряностей внезапно увеличился вдвое только за счет огромных водных пространств, таивших под узким слоем просматриваемой с борта корабля воды неизвестные опасности, шторма и ветра. Бум! - и только-только как-то сформированная картина мира, в которой острова моря Карибов уютно расположились на месте другой стороне Индостана, внезапно оказалась вновь истерзанной и разорванной на части, после того, как ученые и картографы дружно объявили. что новооткрытые земли - это Новый Свет, совсем другая земля и совершенно другой мир. Бэнг! - и спустя еще 15 лет после первого Большого Взрыва Земли произошел второй, вызванный экспедицией капитан-генерала Эрнандо де Магалланеса. Лихой португалец, оказавшийся не нужным на своей родине после всех тех бесчисленных подвигов и предприятий, в которых участвовал (о как знакомо это любому испанцу!), он предложил свои услуги Королевскому Торговому Дому Индий в Севилье, который охотно спонсировал данное предприятие с широким привлечением частных инвестиций, без которых в наше время не может обойтись ни одно плаванье в неведомые земли. 20 сентября 1519 года Армада Молукк в составе пяти кораблей вышла из гавани города Санлукар де Баррамеда и взяла курс на Индии. 6 сентября 1522 года в Севилью вошла каррака "Виктория" - последний корабль молуккской Армады - с 18 моряками на борту во главе с кормчим Хуаном Себастьяном дель Кано. В награду от Его Католического Величества он получил личный герб, на котором был изображён земной шар с девизом Primus circumdedisti me, а планета в очередной раз испытала взрыв материи комфорта и понимания, вызвавший широчайшее брожжение умов, ведь никто до сих пор так и не представлял себе истинные размеры того дома-корабля, который бороздит космические пространства вокруг Солнца по одному Господу Богу известной траектории.
   Но и это еще было не концом потрясений. Бдамс! - и молодые львы, наследники бургундского мира, Карлос I, король Испании и Император Священной Римской Империи, вместе со своим братом Фердинандом, эрцгерцогом австрийским, окончательно удушают остатки средневековых фривольностей, устроив кровавый суд в австрийском Винер-Нойштадте и раздавив восстание Священной Хунты Комунидадес, лишив комунны Испании практически всех их вольностей. Бамс! - и испанские мушкетеры при Павии расстреливают французскую тяжелую кавалерию, а Франциска I, короля Франции, берут в плен. Всего пара битв ознаменовала собой конец целой эпохи, в которой благородные кабальеро господствовали на поле боя и едва терпели меж собой "первого среди равных", а богатые города были субъектами политики, превращая в ее объекты королевские и императорские династии, а подчас и целые страны. Бдыщ! - и всего через пару лет после баталии у охотничьего замка, в мае 1527 года испанцы берут штурмом Рим, на что уже давным давно не решался ни один земной правитель, а те, что решались, жили задолго до того, как итальянские города-государства объединили в себе весь мир. Третий Большой Взрыв Земли, взрыв уже не только пространственный, но и ориентационно-культурологический. В своих владениях молодые львы Бургундии могли веселиться сколько душе угодно, однако доселе никто не покушался на один из центров Мироздания. Все прекрасно знали, что итальянские города-государства являют собой полдлинные столицы всего. Их купцы доставляли в Европу пряности, шелк, восточные товары куда дешевле, чем это могли себе позволить сделать немногочисленные еще тогда нао и галлеоны иберийцев. Их финансовые и экономические нити связей и влияния опутывали собой практически все центры сил от принца Московитского до королька крошечного Тир Эогайна на западе Ольстера. В них жили и творили лучшие художники, скульпторы, картографы, писатели, философы и мыслители того времени, являвшие подлинное Renascentia во всех его возможных смыслах, видах и действиях. Но вот в этот великолепный и прекрасный когда-то мир пришли испанские и немецкие солдаты, разграбившие его и одним своим ударом вновь порвав саму ткань реальности, изменив магнитно-политическое поле Земли и создав его центр в Испании, пусть и не столь славной древней историей, не обладающей флотом торговых судов или же сонмом творцов, зато обладающей самыми большими в мире запасами людей, готовых подчинить и поставить перед собой на колени весь мир. Здесь не было недостатка в желающих отправиться в Индии или же исследовать неизвестные земли в излишне бурном Тихом океане. Пусть этот мир не отвечал нам взаимностью, был недружелюбным, смертельно опасным и изо всех сил старался от нас избавиться, загнать обратно на задворки европейского бытия, но это был НАШ мир. И НАШИ галлеоны каждый год входили в гавани Кадиса, доставляя серебро Перу, золото Мексики, изумруды Колумбии, какао, кофе, сандал, перец, мускатный орех, шафран, гвоздику, шелк, фарфор, хлопок, сахар и многое другое, что затем расходилось по всем рынкам Обитаемого Мира, связывая его с нами не менее прочными нитями, чем они были привязаны когда-то к итальянцам.
   А затем - новый взрыв. Бдаумс! - и Папа Римский, после штурма Рима послушно кивавший и на все соглашавшийся с Императором, издает 2 июня 1537 года буллу Sublimus Dei, согласно которой население Индий было признано полностью равным населению иберийской метрополии. Новый взрыв. Новое изменение реальности, в которой многие сотни и тысячи резко отличающихся от обычных испанцев, немцев или итальянцев живых человекообразных существ внезапно стали точно такими же людьми, к тому же еще и защищенными императорскими, королевскими и религизоными законами. Все они внезапно обрели душу, сознание и некоторые права, которые, благодаря религиозному подходу, исключающему биологическое неравенство людей, никто из завоевателей даже и не думал оспаривать или отвергать. Что ж, целиком и полностью высказываюсь за одобрение данную позицию, не в последнюю очередь потому, что сам я полуиспанец-полуиндеец, но крещен в христианской вере под именем Хуан Эрнандо де Эстаблино Уштимикатль, являюсь идальго, доном и солдатом на службе в Его Католического Величества Морской Терции Дюнкерка. Конкиста Вест-Индии, при всей ее жестокости, обернулась не колонизацией и не уничтожением, а включением в совершенно другую систему, замещением новыми переселенцами старых хозяев. Но испанцы не стали новыми инками и ацтеками. Они охотно позволили местному дворянству получить европейские знания и войти в ряды колониальных элит, впрочем, столь же неохотно выпуская их в Старый Свет. Для всего же остального мира в очередной, и весьма не последний, раз разрушились границы реального и разумного, уступив место очередной неуверенности в адекватности окружающего бытия.
   Но что значили эти взрывы для мира, в течение каких-то сорока лет резко сбросившего все оковы и условности старой эпохи, но еще не оправившегося от Больших Взрывов нового мироздания и не сформировавшего новый скелет условностей, делавших мир ясным и понятным для каждого из живущих? А они значили наступление практически конца времен. Конец эпохи есть конец света для тех, кто ее населяет. Этот мир уже не принадлежал чопорным феодалам, скидывающим королей, городским советам и забитым до измордованности крестьянам. Однако у него пока что еще не появились и новые хозяева, обладающие непререкаемым авторитетом и достоинством, позволяющим им быть властителями Ойкумены. Мы жили в эпоху перемен, когда не существовало ни одного устойчивого понятия и явления. Еще не давно исполнение Te Deum считалось совершенно обыденным и даже обязательным для каждого человека, считающего себя частью разумного мира. Теперь же чуть ли не на каждом углу за пределами Пиренейского полуострова доносятся голоса, требующие перевода Библии на народные языки. И что характерно, куда чаще они ссылаются на Старый Завет, что, в общем-то, логично, когда орудие твоего католического идеологического врага - Завет Новый, оставленный нам Господом нашим Иисусом Христом. Буквально в течение каких-то десятилетий Европу заполонили десятки самых разнообразных течений, ересей и учений подчас то ли еретического, то ли откровенно слабоумного характера. Охвативший Европу вирус безумия, идиотизма и слабоверия, вызванного отсутствием понимания, во что же, собственно, верить необходимо, вызвал эпидемию охоты на ведьм и колдунов, от которого запылали костры не только и не столько Трибунала священной канцелярии инквизиции, сколько различных ересиархов, утверждавших, что уж они-то нашли корень всех бед человечества вообще и этого городка в частности в конкретно этой (обычно красивой) женщине или, что реже, мужчине. Ойкуменой овладевали самые разные идеи, от здравомыслящих до безумных, причем последних было большинство. Стоит ли винить людей, что посреди всех этих пертурбаций, раз за разом превращавших привычный и естественный мир в что-то чудовищное, страшное и бесчеловечное, они выбрали самый легкий способ заставить мир стать нормальным, понятным и объяснимым? Правда, с тонким ароматом плохо прожаренного мяса, ну да что уж теперь. В общем-то, данные деяния ничем не отличались от кровавых жертвоприношений, которые еще 80 лет назад совершали мои предки в империи ацтеков. Там массовые гекатомбы с тысячами убитых и тысячами сердец на жертвенных чашах должны были отсрочить наступление конца света, отдалить его от ныне живущих и даровать им взамен милость Солнца. Зачем люди в Центральной Европе жгли ведьм? Собственно, чтобы очистить мир от скверны, не дать приспешникам сатаны наводнить землю и тем самым отсрочить апокалипсис. Абсолютно схожее мышление, исполненное глубокого религиозного символизма и не запятнанное даже намеком на веру в Господа и христианское здравомыслие.
   Мы жили в весьма интересное время превращения одного мира в другой. И пока одни страны мира рвались изо всех сил в светлое будущее, а другие не находили в себе сил отказаться от старого, Испания уверенно занимала место лидера. Во многом это положение обеспечивалось "серебряным флотом", однако не только золотом и серебром жив человек. В силу своей молодости как государства, она не была скована множественными условностями, опутывавшими другие страны Европы по рукам и ногам. Наоборот, сейчас она их изобретала, всячески навязывая миру свою культуру, моду, искусство и даже придворный этикет, который сейчас старательно перенимали все государства в своих неуклюжих попытках стать как можно больше похожими на нас. Испания СОЗДАВАЛА реальность - ту, что будет окружать мир следующие сто, двести, триста лет. И в рамках этой реальности сейчас мы создавали правила игры, по которой будут вынуждены играть все правители и обычные люди вокруг. Возможно, это и не продлится долго и какой-нибудь новый молодой и дерзкий хищник сможет столкнуть нас со скалы в бездну забвения и исторических записок, пересказываемых друг другу за ужином с вином в кругу хорошей компании, но сейчас... Сейчас каждый из нас способен творить историю реальную, настоящую, избавленную от тех "черных легенд", которыми наши завистники уже наполняют печатные лавки Европы, пытаясь подобными побасенками в духе "страшилок на сон грядущий" компенсировать собственное бессилие и нежелание желания идти к чему-то новому, морям, ветрам и людям вопреки. Или разве та же Англия не могла в каком-нибудь далеком 1458-м, еще до всяких плаваний Кристобаля Колона, устремиться на Запад, навстречу Новому Свету Веспуцио, ведь наши каравеллы и нао были не менее утлыми суденышками, нежели их коки и хольки. Последний уже обладал тремя мачтами, а был известен с XI века от Рождества Христова. Но нет, они предпочли сидеть и вариться в своем собственном соку, в то время как испанцы и португальцы были вынуждены искать другие пути к собственному величию, не имея поначалу сил, а потом уже и желания на противостояние за куцые остатки пиршеств во время Чумы. И мы дерзнули. Мы смогли. Мы взяли то, что сочли нашим там, в Индиях. И возьмем еще здесь, в Европе, потому что мы - можем. История - это МЫ.
   Мы все творим ее. Даже ненасытный желудок Бернардо, урчащий, казалось бы, на весь лес в изнывающем желании хорошенько прожарить и скушать одну из тихо блеющих бяшек, осуществив тем самы грех объядения, - между прочим смертный! - способен сотворить новую реальность, внести свой вклад в создание нового мира. Ведь, как уже говорилось, даже десяток овец нанести урон экономике противника. Небольшой, всего-то каких-нибудь полфунта золота в общем эквиваленте за всю их овечью жизнь, но эти полфунта с легкостью могут превратиться в солдат, в монетки в кошеле специального посланника во дворе какого-нибудь европейского вельможи или правителя, которых там как собак нерезаных, в порох и пушки, пики и ружья, воду и еду... А если бы эти полфунта пошли бы на обеспечение деятельности Френсиса Дрейка, пирата, по которому уже давным-давно плачет пеньковый галстук и танцевальная зала мачты какого-нибудь Королевского галлеона? И пусть это чувство вряд ли разделял даже сам предводитель экспедиции, дон Карлос де Амигуста. Но я, очевидно, в силу двойственности своего происхождения, прекрасно ощущал всю зыбкость мира, практически не существующего вне поля нашего зрения и заново формирующегося с каждым нашим шагом впереди, и исчезающего в такт маршу позади. Мы разрывали собой, своим тараном походного строя, саму ткань времени, заставляя малютку-историю усиленно работать спицами в попытке залатать тот кошмарный разрыв, который создало наше нежданное бытие в этом глухо-заповедном краю. Как же урчал желудок Бернардо...
   - Утихомирь свой голод, блуждающий! - проворчал шедший сзади от него Энрике и как следует толкнул его. - А то как на сорок лет отправят тебя в пустыню...
   - А что я могу поделать, коли Господь сподобил меня подобным желудком? Ты видишь перепелов и манну небесную? - пожал плечами Бернардо.
   - Что можешь поделать? Меньше жрать! Тогда и Господу не придется наказывать нас ревом из твоего алчного брюха! - воскликнул Клаус. - Про тебя, вестимо, француз книжку написал! Как есть Гаргантюа!
   - А что за книга? Не в Индексе ли? - тут же осведомился Эухенио.
   - Отнюдь нет! - махнул рукой фламандец. - То "Гаргантюа и Пантагрюэль", сочинение мэтра Франсуа Рабле, доктора медицины.
   - Доктор медицины, пишущий книги? - удивленно спросил Лопе. - Разве подобает доброму католику, уже имеющему призвание и работу, заниматься чем-либо еще, что отвлекает его от основных трудов и тем самым умаляет прославление Господа, даровавшего ему талант?
   - О святой Абундио Кордовский! - взвыл наш капитан, по какой-то случайности проходивший мимо. - Дайте угадаю! Бернардо жалуется о своем желудке, Клаус всех поучает, наш индеец упражняется в стоицизме и молчании, а Лопе опять занудствует, ссылаясь на Священное Писание?
   - Но капитан, ведь это...
   - Лопе-Лопе, мальчик мой! - елейным голосом произнес Эухенио. - Ведаешь ли ты Евангелие от Матфея?
   - Ведаю, но...
   - Ведать тогда должен и главу двадцать пятую, стихи же с четырнадцатого по тридцатый, разве нет? Да или хотя бы по восемнадцатый!
   - Но...
   - Sicut enim homo peregre proficiscens vocavit servos suos et tradidit illis bona sua, - начал по памяти читать капитан Дельгадо. - Кхе-кхе...
   - Et uni dedit quinque talenta, alii autem duo, alii vero unum, unicuique secundum propriam virtutem, et profectus est. Statim abiit, qui quinque talenta acceperat, et operatus est in eis et lucratus est alia quinque, - продолжил за ним я, в уме благодаря матушку за уроки в школе Общества Иисуса. - similiter qui duo acceperat, lucraґtus est alia duo. Qui autem unum acceperat, abiens fodit in terra et abscondit pecuniam domini sui.
   - Так что раз дал ему Господь по силам два таланта, лечить и писать, то он и преумножил их. И не только лечил людей, но и написал произведение, судя по всему, раз там написано про Бернардо, то весьма толковую и поучительную. Ты же подобен человеку с одним талантом, по жадности и лености закопавшему его. Не смотри на все с высоты своей астурийской горы, где каждый испокон веков занимался своим трудом и не стремился ни к чему выше и дальше. Ты ведь и сам оттуда сбег на первом же корабле, капитан которого был достаточно недальновиден, чтобы назвать всем место назначения, не проверив при этом надежно трюм. Как можно зачитываться пьесами Лопе де Вега, не памятуя о том, что он принял участие в походе Великой и Славнейшей Армады и был личным секретарем герцога Альбы? Что же это, лукавство человеческое или великая испанская забывчивость?
   Закончив сию длинную речь вопросом, который в равной мере мог быть реальным или риторическим, Пабло взял в руку небольшую флягу на перевязи, отвинтил крышку и несколькими глотками, в которых угадывалось относительно неплохое рейнское, употребляемое и вместо воды, смочил горло.
   На этой булькающей ноте теологической спор закончился сам собой. Признаться честно, мы уже все изрядно выбились из сил. Любая прогулка, даже маршем взад-вперед, имеет нехорошее свойство изрядно выматывать всех ее участников, особенно когда ты должен с длинной пикой идти через один из чудом уцелевших в производственном аду кораблестроительной программы Англии лесов. Так что продолжать устраивать словопрения, словно бы на бакалаврском диспуте в Кордове, не с руки было никому. Все ждали, когда, наконец, впереди появится главная цель нашего похода - какой-нибудь городок покрупнее, взятие которого точно не пройдет незаметно для местного лорда-лейтенанта и вынудит местное командование принять всяческие меры, включающие в себя поимку и персонально-мучительную казнь каждого из возмутителей спокойствия. Чем больше шороху, тем на большее время задержится поход Хокинса и Дрейка. Чем на большее время задержится поход Хокинса и Дрейка, тем больше шансов, что какой-нибудь капитан-генерал в конце концов вздернет их на рее на радость воронью и всему испанскому населению Вест-Индии.
   Но городок на горизонте все отказывался появляться, нагнетая тоску и какое-то чувство неуверенности в своих силах. И не сказать, чтобы это радовало. Вступать в бой, не будучи уверенным в собственной победе - самое последнее дело на этом свете. Но откуда же быть в ней уверенным, если организм подточен многочасовым маршем, а разум - размышлениями на тему причин, по которым наша эпоха приняла вот такой вот облик? Больше всего на свете мне сейчас хотелось выбраться из того непонятного леса и очутиться на своей родной асьенде с чашечкой горячего какао, рассуждая с матушкой о достоинствах и недостатках тех или иных поэм или романов, любоваться закатом над сельвой и вести спокойную и размеренную жизнь богатого колониального идальго. Вместо этого же я почему-то предпочел бежать в Испанию, где, опасаясь альгвасилов, нанялся в первую же попавшуюся терцию и отправился воевать за Его Католическое Величество.
   Очевидно, устало-ностальгические мысли драли на части уже не только меня, потому что где-то через пять минут де Амигуста, в этот момент шедший справа от нас с Клаусом и Энрике, кивнул дону Сезару. Наш командир компании, недолго думая, скомандовал так, что с хриплым карканьем над лесом поднялись вороны:
   - Компания, стой! Разбить лагерь, приготовить обед! Отдых - полтора часа! Часовых определить сержанту!
   Счастливые, сытые и довольные, мы продолжили путь только спустя три часа, наполненных треском костров, скворчанием мяса, чавканьем и треском костей, а также громкими и завистливыми вздохами часовых, сменяемых из сочувствия к их желудкам каждый час. Так что каждому из нас довелось постоять с пикой на посту, обоняя все эти искусительные запахи и борясь с желанием бросить все и устремиться навстречу этим маняще-обольстительным кострам с самодельными вертелами. Впрочем, мое дежурство было куда как удобным и приятным, благодаря сочному окороку и небольшой фляге с вином, приятно скоротавшими мой досуг в этом дивном лесу.
   Конечно, подобную организацию несения караульной службы любой ветеран Фландрии счел бы воинским преступлением и отдал бы под суд, то и дело поминая Господа нашего и Деву Марию и выдирая с досады по волоску из своей эспаньолки на каждый замеченный недочет, огрех или нарушение, и он будет действительно прав. Среди болотистых берегов Нидерландов даже одно подобное нарушение службы может привести к десяткам и сотням смертей среди верных слуг Его Католического Величества от рук еретиков, признающих в качестве бога только Сатану, и денежки в качестве пророка его. Здесь же, в Англии, стране непуганых идиотов, давно забывших о том, что такое нога завоевателя на их земле, вряд ли найдется хотя бы и сотня умельцев, способных неслышно подойти по лесу и незаметно снять часовых. Кроме того, опять же, это и не было нашей задачей. Никакой скрытности и исключительно много шума, словно бы целая терция самого герцога Альбы с ним во главе появилась на полуострове и скрытным маршем движется в сторону Лондона в желании повесить парочку королевских особ. Благо, весь мир уже имел возможность убедиться в том отсутствии пиетета, испытываемым испанцами в отношении подобных личностей.
   И тем не менее, наш марш продолжался. Уже чуть более веселые и радостные, мы промаршировали два часа, когда дозорные, выпущенные вперед налегке, вернулись обратно к компании необычайно возбужденные.
   - Господин капитан! Господин капитан! - громко воскликнул один из них, приблизившись.
   - Что такое? - нахмурился дон Сезар.
   - Там город! - наперебой залопотала троица подбежавших. - Настоящий!
   - Вы позволите, дон? - тут же втиснулся к ним де Амигуста.
   - Пожалуйста! - кивнул головой капитан, уступая пальму командования.
   - Что вы видели? Четко, кратко, без излишних описаний. Мы с вами не в театре!
   Эти трое замялись, переглянулись и один из них сделал шаг вперед.
   - Господин генерал, там... город. В двухста эстадо отсюда. Стены каменные, обвалившиеся. Домов не видно. Только колокольню видно. Или что там у них... На входе пара стражников, нас они не заметили. Ну а еще бегают всякие... Утки, гуси, свиньи...
   - Понятно. Ворота одни?
   - Нет, дон генерал, две штуки.
   - Хорошо. Вот вам... - он полез в кошель. - по эскудо.
   Разведчики спокойно и деловито приняли монеты, после чего сдержанно поблагодарили и встали в строй. У испанцев, в отличие от жителей какого-нибудь нищего немецкого княжества, не было принято рассыпаться в мусульманских благодарностях за заслуженную награду за работу.
   Тут дон Сезар встрепенулся.
   - Дон Карлос, будем окружать и атаковать с обеих сторон?
   - Нет, зачем? - усмехнулся он. - Генерал-губернатор Нижних земель и Бургундии Педро Энрикез де Асеведо и Король послали нас сюда наводить страху и шороху. Думаю, куда больше его будет не если город внезапно пропадет и сгорит, а если к местному лорду-лейтенанту сбежится орда беженцев человек в 300 и начнет плакаться о произошедшем. Всегда лучшее воздействие оказывают кричащие женщины и дети. Они заставляют беспокоиться о них, они заставляют сжиматься сердце в ненависти и заставляют первым делом пытаться их спасти или помочь. Так что пусть убегают. Не хочу потерять хотя бы и одного солдата из-за того, что эти еретики решили сражаться до последнего. Пусть лучше бегут к своему Годолфину в Плимут и на коленях умоляют его заступиться. Пусть он собирает ополчение и попробует нас атаковать. Его люди будут драться не с теми, кто уничтожил город и всех его жителей, а с теми, о ком им с плачем и ужасом говорили женщины. Не думаю, что они будут сильно желать с нами воевать...
   Проявив тем самым свою достойную Змия хитрость, дон де Амигуста передал командование дону Сезару, который просто кивнул Васкесу, тем самым позволяя сержанту надрывать свою луженую глотку в криках на солдат. И тот не подвел.
   - Компания, строиться к бою! - раздался над лесом рык Эухенио, от которого даже птицы взлетели со своих насиженных веток, испуганно каркая или вереща, словом, всячески оглашая лес своими встревоженными звуками. - Мартин, со знаменем в центр! И только попробуй его опустить хотя бы на один пунто! Я тебя самолично расстреляю каштанами перед строем!
   Любому, кто при этих словах усмехнется, я бы посоветовал хоть раз постоять смирно, когда наш сержант швыряет в него каштаны. Наш Васкес один раз на спор метнул каштан так, что лишил сознания одного из дозорных на галеоне "Сан-Педро" и часто использовал подобный метод в качестве физического воздействия на солдат, провинившихся достаточно, чтобы быть за это наказанными, но совершивших недостаточно тяжелый поступок для того, чтобы вмешивать в воспитательный процесс офицеров.
   - Мигель! Стучи походный марш так, как будто находишься на смотре у самого Короля! Пусть эти еретики знают - сюда вернулись Господь Бог и христианская власть!
   Как это и ни было тяжело, но мы действительно построились в лесу в квадрат и под барабанный бой медленно двинулись вперед, сжимая пики и предвкушая... Нет, не бой. Скорее, мы все дружно предвкушали вкусный ужин. Разве можно ожидать серьезного сопротивления от противника, которому дали возможность убежать? А вот курочкам, овечкам и свинкам убегать было некуда. Придется им сражаться до последнего, что ли...
   Наверное, это было весьма впечатляющее со стороны зрелище - квадрат 50 на 40, поднятые пики, развернутое знамя с Бургундским крестом, барабанный бой, тихий голос, поющий про отсутствие страха и смерти, пока ты идешь в строю терции. Увы, зрителей этого волшебного театрального представления так и не появилось. Как я мог видеть из-за голов и шлемов впереди идущих и столь же любопытных товарищей, городские стражники сбежали, едва завидев нас. Никакого сопротивления, никакой попытки закрыть ворота, лишь брошенные алебарды и истошные крики на английском. Тут уж не выдержал даже дон Амигуста, выхвативший шпагу и скомандовавший:
   - Компания, вперед! Взять город!
   Команда "фас!" прозвучала. Пусть мы и не верные псы Господа нашего, как соответствующий монашеский орден, но вот скорости и напора наших это не умаляет никоим образом. А потому вся компания, как один, бросила пики и устремилась в город, крича что-то не сильно вразумительное из мешанины слов и звуков, из которых лишь иногда выделялось четкое "Сантьяго! За Испанию!"
   Компания ворвалась в город, подобно огромной и смывающей все на своем пути бушующей волне из тех, что сотрясают берега Вест- и Ост-Индий. Один из стражников, пытавшийся каким-то образом исполнить свой долг, был самым неблаговидным образом застрелен, после чего жиденькая кучка местных мужчин, сжимавших в руках вилы, топоры и цепы, банально разбежалась. Но убежать далеко у них не получилось, и их безжалостно зарубили обалдевшие от такой попытки сопротивления солдаты.
   Вот тогда над Маусхолом раздался первый истошный женский крик, словно бы до этого они наивно полагали, что полтора десятка мужчин смогут защитить город от испанской компании. Мы же, истошно крича и размахивая клинками, принялись устраивать разгром.
   Весь мир уже знал, что произошло с городом Антверпен в 1576 году, когда взбунтовавшиеся из-за невыплаты денег испанские пехотинцы разграбили город до основания. В историю это вошло как Antverpiae rapinam , разорение Антверпена, однако протестанты тут же поспешили обозвать это деяние "Furore Hispanica", испанская ярость, словно и забыв о тех десятках уничтоженных монастырей и убитых католиках на улицах Гента или Брюгге в день 15 августа 1566 года, в день Успения. С того дня и до самого момента, когда в Нижние земли прибыла закаленная в боях армия дона Фернандо Альвареса де Толедо-и-Пиментель, герцога де Альба, страну заливала кровь католиков, но разве ее хоть кто-либо заметил? Увы, Его Католическому Величеству был недосуг заплатить хотя бы и парочке писателей, а также любителей пораспускать слухи в уши авторов исторических хроник, в то время как протестанты платили звонкую монету за подобные экзерсисы, и тем звонче она была, чем грязнее оказывалась ложь. Но да, взятие Антверпена было. И испанская ярость была. И сейчас был черед Маусхола испытать ее на себе во всей красе.
   Сопротивляющихся мужчин убивали на месте, благо большая часть этих попыток была жалкой и совершенно неумелой. Единственный, кто пытался защищаться вполне профессионально - какой-то субчик в вполне себе по испанской моде наряде, со шпагой и, возможно, офицерским патентом. В самый момент штурма он немилосердно истязал себя, развлекаясь со шлюхой в борделе, занимавшим второй этаж местного трактира, а потому не смог принять горячего участия в битве у ворот, но зато вполне себе нашел время натянуть штаны, достать шпагу и встретить штурмующих у лестницы.
   Первым получил рану Пако Валидад, дюжий астуриец, не очень удачно замахнувшийся и получивший две пульгады отвратительной английской стали, скользнувшей по нагруднику, в плечо. Поднимавшийся следом Васкес, как и подобает мудрому сержанту, не стал строить из себя фехтовальщика и просто без слов навел на англичанина свой пистолет. В помещении как-то сразу стало тихо, несмотря на шум и гвалт, окружавший это здание со всех сторон. Учитывая, что Эухенио так и не выстрелил, все было понятно без слов - этому дону-распутнику предлагали сдаться. Я, стоявший чуть ли не четвертым в очереди на подъем, решил не дожидаться развития событий и вышел на городскую площадь, на которой в данный момент происходило нечто весьма интересное.
   Прямо на ступенях церкви перематывали голову Бартоломео, который пил из фляги и то и дело травил, орошая каменные ступени, возможно, помнящие даже поступь легионеров потерянного Legio IX Hispana, так как значительная часть недеревянных строений в этой части Европы строилась из бывших римских сооружений. Дон Амигуста стоял, рядом, уперев острие шпаги в живот трясущемуся человеку в черных одеяниях местных священников, а того под руки поддерживало два солдата.
   - Что, священник, страшно тебе? - обратился к нему на латыни дон Карлос, злобно ощерившись.
   - Помилуйте меня! Помилуйте! - заверещал протестант. - Я лишь скромный слуга церкви, я ничего не сделал!
   - Не сделал? - фыркнул Бартоломео, кое-как удержавшийся, чтобы не стравить при своем смешке. - Господин де Амигуста, это он в меня стрелял!
   И хотя еретик явно не знал испанского, но общая суть речи до него явно дошла весьма быстро, так как его ноги тут же подогнулись, а полная тушка повисла в воздухе на руках у заскрипевших зубами от натуги охранников.
   - Милостивый государь! Я ни в чем не виновен! Я ни в чем не виновен! Я не знаю, что произошло!
   - Господин генерал! - раздался тут окрик из церкви.
   Мы подняли взгляды. У дверей храма стоял немец Томас Кауфтанд и держал в руке аркебузу, слишком явственно отличающуюся от тех, что находились на вооружении у нас.
   - Виновен! - с ухмылкой пробормотал Бартоломео, вновь продолживший травить.
   - Виновен! - вынес приговор генерал, воткнувший шпагу в пузо еретику и провернувший ее там.
   Проделав эту нехитрую процедуру, он вытащил клинок из тела и вытер о его сутану, после чего оглядел нас, скучковавшихся вокруг.
   - Что замерли? Предать здесь все огню!
   Через полчаса все уцелевшие жители города бежали по дороге вглубь острова, таща на себе нехитрый скарб, который удалось спасти. Мы же в это время уже стояли на берегу, вооружившись самоходным ужином и терпеливо дожидаясь наших галер, уже гребших к берегу, благо ориентир из горящего Маусхола был весьма заметен. День первый подошел к концу.
  

Глава V

   Поздним вечером 2 августа 1595 года лорд-лейтенант Корнуолла, сэр Френсис Годолфин, член Парламента, вкушал ужин с отчетливым чувством тревоги. Это чувство не могли разогнать ни красивая, хоть уже и немолодая жена, ни наемные музыканты, игравшие что-то настолько легкое и фривольное, что можно было почувствовать себя посетителем какой-нибудь простонародной воскресной ярмарки, ни письмо от королевы Елизаветы, призывавшее его хранить спокойствие и не обращать внимания на слухи очевидцев и свидетельства невидевших о испанских галерах, проходящих мимо подведомственных ему земель. Даже неплохо зажаренное мясо вкупе с хорошим французским вином, подаренным контрабандистами в залог добрых взаимоотношений и успешных взаимодействий, совершенно не радовали. Тревога в его сердце все нарастала, разбухая внутри тела кошмарным липким комком, заставляющим все члены дрожать в панически-сладострастном предвкушении чего-то нехорошего. Конечно, обитающим в высоких эмпиреях власти куда виднее, что делать и как делать, вот только они находятся слишком далеко от этих мест и им совершенно ничего не угрожает. Он же, сэр Френсис, находится здесь и сейчас. И именно здесь и сейчас быть может только пара километров отделяет его уютную летнюю резиденцию от испанских галер. При таком соседстве nolens почувствуешь себя неуютно.
   "Так! - подумал Годолфин. - Надо успокаиваться. Столько волноваться чрезвычайно вредно, так может и до какого-нибудь душевного расстройства дойти! Раз Ее Величество решила уведомить меня, что Корнуоллу ничего не угрожает, то так оно и есть. Пусть плывут. Это не моя работа. Моя работа - суд, налоги, покорность. А за упущенные галеры пусть Дрейк и Хокинс расплачиваются. Тоже мне, "рыцари моря"!"
   Презрительно фыркнув, он взял кубок и отпил терпкого вина. Как лорд-лейтенант, сэр Френсис не видел ничего дурного в том, чтобы время от времени пользоваться служебным положением в личных и корыстных целях. В конце концов, разве им покрывались убийства, насилие или, не приведи Господи, скрытые католические сходы? Нет, всего лишь обычная, в чем-то даже милая и импозантная контрабанда, которая никому не несет никакого вреда. Разве что королевской казне, так ведь разве с казны убудет, если ее верный слуга не доложит какой-то жалкий десяток шиллингов? В конце концов, Корона же вознаграждает своих верных слуг. Вот ее верный слуга и награждает сам себя, так ведь не сильно же, ненамного. Сэр Джон Хокинс, между прочим королевского рода, урожденный Ланкастер, тоже начинал когда-то свой промысел с контрабанды живого товара из Африки и весьма преуспел в этом деле. Тогда почему бы и ему не позволить себе немножко?
   Теперь мысли его потекли в более приятном направлении. Сейчас в гавани Пензаса, города, в котором находилась эта резиденция, стояли три корабля, из которых два принадлежали весьма честным негоциантам, покорно уплачивающим все более удушающие налоги, сборы, пени и подати. Третий, небольшой и старый когг ганзейской постройки, занимался исключительно контрабандными перевозками, облагаемыми разве что причальными пошлинами, так как в своем далеком от всех властей Корнуолле сэр Френсис был и король, и Господь, а потому не должен был особо скрывать свои финансовые операции, весьма, к слову, прибыльные, ведь его доля в судне составляла 33%. И такое торговое судно было не одно, что обеспечивало семье члена Парламента (пусть и бывшего, но титул остается титулом всегда) достойное его положения в обществе состояние и уровень финансовых трат. Конечно, существовала возможность, что какой-либо из кораблей перехватит один из двух флотов враждующих сторон, что станет весьма существенным ударом по его торговому предприятию, но почти все королевские корабли сейчас находятся в Плимуте, готовясь к отплытию в Индии, а испанцы заняты войной с голландским флотом. В этих золотых условиях нужно было не упускать момент и сэр Френсис уже предвкушал те золотые горы, которые ему сулило длительное деятельное отсутствие флота. Под благородным соусом из корыстолюбия, стяжательства и жадности, изрядно гревших его самолюбие и уже ощущавшихся звоном золотых монет в кошеле, он уже было подумывал о том, чтобы выпить после ужина хереса. Дав организму мечтательно, per somnium, прочувствовать его вкус на языке, горячую вязкость, стекающую в живот, мозг тут же перевел мысли уже в совершенно иное направлении. Годолфин подумал воспользоваться моментом и с наглостью, достойной истинного джентри, отправить вслед за флотом Хокинса одно из своих судов в Португалию, где планировал под датским флагом закупить партию этого замечательного вина, впервые привезенного в Англию после набега Дрейка на Кадис в апреле 1587 года и пришедшегося по вкусу высшим слоям британского общества. Благодаря этому контрабанда данного сорта приобрела весьма значительные размеры и чрезвычайно запутанную схему, в которой вначале херес официально закупали в Севилье или Кадисе торговцы из Гента, Брюгге или Антверпена. Затем товар полуофициально перепродавался торговым судам Амстердама или Роттердама, особо не акцентировавшим свой порт приписки, которые уже совершенно официально продавали шерри в Англию, тем самым снимая самые сливки из-за в разы возросшей цены. Конечно, испанские власти прекрасно догадывались о том пути, которое проделывали бочки вина в своем путешествии до конечного выпивохи, однако не особо препятствовали подобного рода контрабанде, не только пополнявшую казну Его Католического Величества, но и разорявшую одного из их противников.
   Сэр Френсис даже зажмурился от предвкушения открывающихся перед ним возможностей. Даже один старый ганзейский когг под датским или бременским флагом мог вывести в своем трюме как минимум две сотни бочек хереса. При цене 6 шиллингов за кружку объемом в пинту, да еще при объеме бочки в 40 азумбре... Причмокивание губами, достойное скорее заплывшего жиром османа или бербера, нежели благородного дворянина эпохи, о которой уже сейчас говорили как о Золотом веке Англии, раздалось за обеденным столом совершенно неожиданно для всех.
   - Муж мой, с тобой все хорошо? - настороженно спросила Маргарет, с тревогой оглядывавшего прикрывшего глаза мужа, позволившего себе подобное совершенно неприличное деяние.
   Лорд-лейтенант очнулся от своих финансовых дрем и мечтаний, после чего тряхнул головой и ласково улыбнулся жене.
   - Все хорошо, дорогая Маргарет. Все просто чудесно!
   Тут он обратил внимание на почти доеденную ножку в своих руках, на которой еще оставались какие-то остатки мяса, и с долей злобы выкинул ее за спину, собакам. Те накинулись на нее с большим удовольствием и принялись грызть так, что треск кости заполнил помещение и замаскировал то журчание, с которым молодой щенок наделал лужу на солому у камина. Хоть он и любил свою жену, с которой прожил уже почти 30 лет, но все же иногда она вызывала раздражение своими действиями. И ведь, право слово, не объяснишь же ей, что муж даже за семейным ужином может и должен заботиться о благосостоянии семьи и ее благополучии. Нет, изволь присутствовать здесь и сейчас, а финансовые операции оставь на потом.
   Годолфин залпом влил в себя добрый глоток вина, после чего отрезал ножом кусок грудки и принялся, почавкивая, есть, ощущая, как по рукам стекает сок. "Впрочем, - тут же подумал джентри. - разве же это вина моей жены в том, что она женщина и хочет внимания? Ей бы съездить в Плимут или в Лондон, покрутиться в свете хотя бы и Корнуолла, посплетничать с дамами и поблистать в паре танцев, в которых молодежь совершенно ничего не смыслит, а не сидеть тут со мной в Пензасе, пока я исполняю роль этого зазнайки Рейли!". О-о-о, сэр Уолтер Рейли был еще той capitis dolore. На самом деле, должность лорда-лейтенанта Корнуолла занимал именно сэр Уолтер, в то время как сэр Френсис числился вице-лордом-лейтенантом и губернатором островов Силли. Однако Рейли, королевский любимчик и, по слухам, очередной из лишивших девственности Королеву-Девственницу, вечно пропадал в Лондоне или в своих морских экспедициях, пренебрегая своими прямыми обязанностями, которые приходилось исполнять Годолфину. "Все, решено! - подумал он, дожевывая мясо. - Завтра отправляюсь в Плимут!"
   - Дорогая Маргарет, - начал сэр Френсис вкрадчиво. - как ты смотришь на то, чтобы завтра...
   Продолжить фразу ему помешал какой-то грохот, эхом разнесшийся по летнему замку.
   - Что такое? - возмущенно рявкнул обиженный и оскорбленный в своих чувствах джентри.
   Только что он хотел наладить семейную жизнь, сделать приятное жене, как кто-то смеет этому мешать? Годолфин, лорд-лейтенант Корнуолла так этого не оставит!
   - Милорд! - испуганно прошептал мажордом. - Простите за прерванный ужин, но там... Там десятки человек! И они все требуют Вас!
   - Кто такие? - опешил сэр Френсис. - Что случилось?
   Он схватил на столе льняную салфетку и быстро вытер руки. Судя по всему, дело принимает нешуточный оборот и не след дворянину и представителю Короны представать перед людьми в неподобающем виде. Обеденный наряд еще допустим в силу времени суток и общего желания хозяина не заниматься парадным туалетом, но и себя требуется некоим образом блюсти.
   - Крестьяне и горожане, милорд!
   - Что за глупости?! - возмутился Годолфин. - Пусть придут завтра! Сейчас недосуг!
   - Милорд! Милорд! - доносился со двора хор голосов.
   - Что же за напасть-то такая! Генри, велите слугам вооружиться и прогнать этих смутьянов вон, пока я не повысил им ренту!
   - Милорд, но они говорят что-то про испанцев!
   - Вон их всех!
   - Френсис? - обеспокоенно произнесла Маргарет.
   Пожалуй, давно она не видела своего мужа таким разъяренным.
   - Вон их всех! Ни про каких испанцев не хочу слышать!
   - Но милорд, они говорят, что испанцы сожгли полу! - испуганно пролепетал мажордом.
   Годолфин опустил кубок, которым было уже собирался запустить в стену, и уставился на своего слугу.
   - Что? - спросил он как-то даже робко и немножко неуверенно.
   - Милорд, испанцы сожгли Полу!
   - Так!
   В мгновение ока сэр Френсис преобразился. На смену неуравновешенному джентри и недовольному дельцу пришел королевский чиновник и дворянин, пусть не командующий ротами и полками, но прекрасно осознающий, что такое ответственность как за собственное население, так и за вверенное ему в управление королевской волей. Все же, сколь бы ни был он казнокрадом, контрабандистом или мздоимцем, но Годолфин оставался вице-лордом-лейтенантом Корнуолла, ответственным за управление, налоги и даже оборону этого аппендикса Англии, исполняющим роль даже в отсутствие начальства и прекрасно знающим, что такое ответственность. В конце концов, где-то там в его крови еще осталась частица нормандского предка, одного из многих, кто кинул эту страну к ногам Вильгельма Завоевателя. И сейчас эта частица хотела крови. Даже не за разрушенный город, не за огромный ущерб даже его личному кошельку, поскольку большая часть выпасаемых вокруг Пензаса овец принадлежала ему, а за то, что кто-то посмел ступить на ЕГО землю, где он ХОЗЯИН. И эти кто-то за подобную наглость ответят.
   - Чарли!
   - Да, сэр! - донесся издалека голос привратника.
   - Запускай их!
   И тут словно бы прорвало плотину. Практически через секунду летнюю резиденцию заполнил топот десятков ног и вскоре перед Годолфином стояли двадцать три оборванных человека: пять мужчин, шесть женщин и двенадцать детей в возрасте от трех до десяти лет.
   - Ваша милость! Ваша милость! - загомонили они хором.
   - Тихо! - рявкнул сэр Френсис так, что, казалось бы, даже стекла зазвенели.
   Леди Маргарет посмотрела на своего мужа с уважением.
   - Ты! - ткнул лорд-лейтенант пальцев в мужчину средних лет, самого крепкого на вид. - Имя?
   - Джон, милорд! Джон Торби! - прокряхтел он.
   - Рассказывай, что видел! Один!
   - Милорд! Мой племянник рыбачил на берегу. Он увидел, как к берегу подходят четыре лодки. Большие лодки! Оттуда высадились люди. Много людей. Больше сотни! Они построились и пошли по дороге. Дорога вела в наш город. Они шли медленно, пели песню. Мы собрали вещи и побежали в лес. Они зашли в город, немного пограбили, зажгли дома и пошли дальше. Забрали овец и пошли дальше!
   - Людей не искали?
   - Нет, милорд! Никого не искали! Только овец забрали и ушли дальше.
   - Это точно были испанцы?
   Вопрос, заданный Годолфином, был отнюдь не праздный. В Плимуте скопилось множество моряков, зачастую набранных на корабли насильно. Плату же каждому обещали только после возвращения из Индий. Разумеется, какое-никакое довольствие они получали, однако, во-первых, недостаточное, во-вторых, скудное, в-третьих, лишенное достаточного количества необходимого для жизни алкоголя и овощей. Все это приходилось морякам добывать самим, при том, что многие из них помнили, как в 1588 и 1589 годах их уже обманывали с оплатой. За каждый из походов матросам обещалось по 5 шиллингов, весьма большое вознаграждение. Ни в тот, ни в другой раз денег не нашлось, из-за чего во время бесславного возвращения Анти-Армады Дрейка и Норриса из похода пришлось даже повесить больше двадцати возмущенных подобным обманом людей. После возвращения в Плимут новости об этом разошлись по Англии быстрее лесного пожара, что создало огромные трудности с набором личного состава для новой экспедиции сейчас. Считающие с большим на то основанием, что их снова обманут, моряки принялись основывать свое благосостояние сами, совершая недальние от Плимута походы с целью улучшения своего продовольственного положения и финансового обеспечения. Походы каждый раз оборачивались по-разному. Иной раз эти грабители могли дать в зубы и забрать десяток овец да пару монет, иногда же дело оборачивалось насилиями и убийством. А потому следовало опознать совершивших подобное злодеяние весьма точно, чтобы затем у двадцати с лишним тысяч человек под рукой Дрейка и Бэкингема не появилось желание отомстить.
   - Да, милорд. Они не говорили по-английски, милорд.
   - У вас в деревне кто-то знает испанский? - выгнул бровь сэр Френсис.
   - Нет, милорд! - буквально затрепетал крестьянин. - Но у них был флаг. Такой флаг, как у нас, только как будто подкошенный.
   - Такой? - с помощью двух костей лорд-лейтенант изобразил Андреевский крест.
   - Да, милорд! И еще я был на ярмарке в Плимуте, милорд, когда семь лет назад там показывали пленных. Все говорили, что они испанцы и хотели захватить нашу страну. Там было много смуглых, но не как мавры, и говорили они на странном языке. Те, кто сожгли Полу, были точно такие же. Но только с длинными копьями и в броне.
   Годолфин едва не издал вздох облегчения. Испанцы. Это были испанцы, а не безумные и оголодавшие моряки, способные на все. Одной проблемой меньше. Не придется оправдываться перед Дрейком и Хокинсом, что на одном из их кораблей недокомплект экипажа, причем неучтенный.
   И тут на смену облегчению пришла злость и даже некоторая ярость. Эти Дрейк и Хокинс, королевские любимчики, сидят у себя в Плимуте и не желают даже организовать патрулирование побережья! И вот каков результат! Воспользовавшись полным отсутствием каких-либо мер по защите, испанцы вместо продолжения своего пути внаглую остановились и высадились на побережье, разграбив город! То, что то были те самые галеры, о которых он писал в Лондон с предупреждениями и получил ответ самой королевы, как о досадном явлении, на которое не стоит обращать внимания, делало злость еще более яростной и жгучей, словно острый индийский перец. Эти напыщенные наглецы, раздувающиеся от собственной значимости и спеси, так ничего и не предприняли, хотя их не просто упрашивали, а буквально умоляли прислать корабли и солдат. Теперь в Корнуолле и правда есть солдаты, только это солдаты испанских терций. И только сам Господь знает, на чем они остановятся.
   - Генри, созывай слуг! Пусть берут лошадей и скачут во все деревни в радиусе 10 миль! Пусть созывают йоменов! Чтобы шли не мешкая! Еще одного отправь в Плимут, генералу Бэкингему! Пусть передаст, что лорд-лейтенант Корнуолла требует две роты солдат, потому что испанцы высадились и сожгли уже один город.
   - Понял, милорд! - послушно кивнул мажордом и испарился.
   - Чарли!
   - Сэр? - пророкотал привратник.
   - Всех слуг вооружить. Шпаги, арбалеты, пики... Все, что есть в арсенале.
   - Да, сэр! - кивнул он и степенно удалился.
   Годолфин проводил его долгим взглядом, но ничего не сказал. Тот был отставным сержантом одного из пехотных полков, пять лет отвоевавшим в Нидерландах против испанцев, а потому уж в чем, а в вопросе обороны на него можно было положиться полностью. А что до пренебрежения положенным "милорд", так ведь Чарли не совсем слуга, а привратник, охранник, сторож. Такому требуется самоуважение для того, чтобы быть готовым не пустить любого гостя, неугодного хозяину, пусть даже и самого высокого звания. А степенность... А куда торопиться? К утру здесь, у Пензаса, соберется как минимум 400 ополченцев. Через день прибудут еще войска из Плимута. Если к этому моменту испанцы не сбегут, поджав хвост, то они viribus unitis выследят их и перебьют.
   Оставался только один вопрос - численность испанского десанта и его практические задачи. Годолфин не сомневался, что они высадились с тех самых четырех галер, о которых и писал реляции в Лондон. Вряд ли мимо Корнуолла проходил случайный испанский уркас или паташ. Для подобной морской связи они предпочитают северный путь, через Шотландию и Оркнейские острова. Это же подтверждали и слова Джона. Пусть крестьяне и откровенно забиты и не отличаются особенным умом, но все же их глаз и ума достаточно, чтобы отличить liburnae от navis. Следовательно, сейчас на полуострове находится чуть больше сотни солдат. Или не находится. Жители Полы вряд ли особенно продолжали следить за маршрутом их движения. Но зачем они предприняли такое действие?
   Вопрос и в самом деле был непраздный. Если испанцы собирались лишь добыть еды - а такое вполне возможно - то выбор города, который находится на достаточном отдалении от побережья, выглядит странно. С другой стороны, водным путем до Пензаса добираться было бы куда быстрее, нежели пешком. Если у католических собак возникли проблемы с желудками и захотелось свежатинки, то нет лучшей идеи, нежели ограбить место, находящееся в некотором отдалении от берега. С другой стороны, испанцы могли бы быть посланы сюда специально, чтобы пощекотать у льва в подбрюшьи, чтобы дернуть за живое, заставить метаться и отложить поход. В конце концов, при особенно наглых и заметных деяниях разве Дрейк не захочет восстановить свое реноме и разгромить столь наглого врага? Это заставит его метаться, выделять корабли туда, где уже все закончилось и все произошло, а тем самым отвлечет от подготовки к походу и задержит выход флота. Но разве четырех галер и сотни солдат для этого достаточно, особенно когда в гавани Плимута стоит 132 корабля, часть из которых определенно готова выйти в море? Следовательно, испанцев на самом деле куда больше, но уж не готовят ли они несколько атак одновременно? Хотя это весьма сложно и требует значительной координации. И все же, какая из идей верная?
   Тряхнув головой, сэр Френсис был вынужден признать, что идея с отвлечением внимания никуда не годится. Докладывали лишь о четырех галерах. Такие силы долго отвлекать флот не могут. Рано или поздно Дрейк разозлится и отправит на их перехват эскадру в каких-нибудь 10 полноценных боевых кораблей. Это будет чрезвычайно полезно как для обучения экипажей, так и не отвлечет основные силы от процесса подготовки. Даже если они попробуют сжечь каждый городок на побережье, то все равно не скроют свое число, которое известно не только Хокинсу, но даже и самой королеве. Да, они способны раззадорить льва, но разозлить - вряд ли. Так что остается лишь два варианта. Либо испанцы решают продовольственную проблему самым простым и очевидным способом, либо же просто не удержались от возможности щелкнуть по носу своего врага. Конечно, первый вариант был куда весомее, но и второй не следовало сбрасывать со счетов. А потому следовало сразу же после сбора ополчения разослать повсюду гонцов и определить местонахождение испанцев, чтобы затем за ними следовать неотступно, не позволяя больше высаживаться. И бить высадочные партии. Бить нещадно, чтобы больше не смели и думать, как зариться на ЕГО овец!
   Обдумав как следует эту ситуацию с разных сторон и найдя ее вполне состоятельной, Годолфин тряхнул головой, отправил посетителей в Пензас, отдав распоряжение их накормить и пристроить где-нибудь, после чего вернулся к прерванному обеду и налил себе вина из кувшина в кубок.
   - Дорогой Френсис, что же нам делать? - спросила его жена, смотревшая весьма обеспокоенно за военными приготовлениями.
   - Моя Маргарет... - произнес Годолфин. - Я полагаю, что самым лучшим вариантом в данной ситуации было бы, если бы ты согласилась собрать вещи и уехать в Плимут.
   - Но...
   - Маргарет!
   - Но ведь...
   - Маргарет, никто не знает, где эти испанцы будут завтра! Вполне возможно, что завтра из леса выйдет испанская капитания, которая примется грабить город, а может быть обратит внимание на наш летний замок. Я же не могу оставить охранять его достаточное количество сил, которые бы смогли отбить эту атаку. Так что, прошу тебя, собирайся. Завтра утром ты под охраной Чарли и еще двух слуг отправишься в Плимут. Разумеется, со всеми служанками и всем необходимым. Это не ссылка, это просто беспокойство. Когда все уляжется, ты сможешь вернуться или я приеду к тебе, если ты того пожелаешь. Но сейчас, obsecro te, готовься к поездке.
   Он залпом влил в себя содержимое кубка, даже не чувствуя вкуса.
   - Я... Хорошо, - смиренно произнесла его жена.
   - Чудно. Я отдам распоряжения, - кивнул он и покинул обеденный зал.
   В сборах, подготовке и суетливой беготне прошла большая часть ночи. Гонцы вернулись уже ближе к двум часам на совершенно усталых, хоть и не загнанных лошадях. К трем к Пензас начали подтягиваться первые отряды йоменов, чудом выжившие остатки лично свободного крестьянского населения, практически уничтоженного законами Елизаветы об огораживании и бродяжничестве. Глядя на их обыкновенные, изможденные трудом лица, тем не менее выражавшие готовность к бою, сэр Френсис мысленно похвалил себя. Все же не зря он противился особенно активному огораживанию в Корнуолле, не зря сохранил множество деревень нетронутыми. Теперь ему есть на кого опереться в бою. И число ополченцев действительно было велико. К пяти утра их число достигло пятисот. А в шесть утра появились признаки новой беды в виде новой группы крестьян.
   - Кто такие? - сурово осведомился Годолфин, оглядывая их. - Из Полы?
   - Нет, милорд! Из Маусхола! - произнес один из них в такт детскому плачу.
   - Что? - опешил лорд-лейтенант.
   - Милорд, Маусхол сожжен!
   - Когда?!
   - Милорд... Они появились перед вечером! Мы уже вернулись с полей по домам, когда они ворвались в город и стали убивать! Несколько человек пытались сопротивляться. Они их зарубили и пошли дальше. Потом пытался защититься наш пастор. Они и его убили. Потом стали жечь и грабить. Кто сопротивлялся - убивали. Они забрали овец, милорд!
   - Они еще там?
   - Нет, милорд! Мы еще убегали из города, когда они начали строиться на берегу и грузиться на свои большие лодки!
   - Проклятье! - выругался сэр Френсис.
   Они разорили еще один город. Стало быть, это уже не разовая акция и они действительно решились подергать льва за хвост. А еще это значит...
   Впрочем, море уже за него подсказало весь ответ. Потому что на розовой от рассвета глади воды показались хищные силуэты испанских галер...

Глава VI

   Погрузка на галеры, особенно погрузка быстрая, но бесспешная, являет собой подлинное чудо военного искусства, чудо не меньшее, нежели поход десяти тысяч спартанцев из Месопотамии, названный Анабазисом, или же гениальная операция герцога Альбы и генерала Альваро де Базана, маркиза де Санта-Крус по захвату Лиссабона. Сами посудите - просто ли посадить на галеры хотя бы и две сотни человек, только вооруженных, прикрытых доспехами и нагруженных невеликой добыче? Казалось бы, подойди, задери ногу, заберись да сядь на палубе обсыхать у жаровни, да только вот это не так. Подходящим кораблям необходимо не просто подойти вплотную к берегу, а, как и при высадке, носом коснуться дна, потому что только такая profundum и способна позволить пехотинцу достигнуть низкого галерного борта без особых проблем. Сделать же это отнюдь не просто, поскольку если при высадке солдаты стоят на полубаке и самим своим весом погружают носовую часть в воду, то при заборе солдат вес там создают разве что несколько орудий, и без того учтенные при проектировании. Конечно, можно найти выход из положения в построении на полубаке оставшихся на борту полурот, однако погрузке подобная масса людей определенным образом бы мешала хотя бы и одним фактом своего столпотворения в неудобном месте.
   Кроме того, погрузиться было необходимо быстро, без каких либо проволочек, поскольку хотя местоположением английского войска и был Плимут, однако местные весьма многочисленные и еще не съеденные овцами практически поголовно крестьяне вполне могли и сами по себе собрать войско и под командованием какого-нибудь лихого дворянина отправиться пострелять по нам из леса. А так как местные географические и геометрически-топографические особенности оставались для нас практически неизвестны, то и не следовало полагать, будто бы все идет хорошо и за нами не наблюдают десятки внимательных глаз, вооруженных пусть и луками или копьями, но вполне пригодными к действию против нас, теряющих в момент погрузки свое строевое преимущество. Как заповедовал Великий Капитан, всегда нужно действовать так, как будто бы противник о тебе знает все и в любой момент готов кинуться в бой. Конечно, сейчас полноценный бой был бы еще тем преувеличением, но и десяток человек может создать ту еще проблему. Так что погрузка была делом не только сложным, но еще и нервным.
   Тогда же мы понесли первые настоящие потери. Если Бартоломео всего лишь получил аркебузную пулю в свой морион, пусть голову и не пробившую, но доставившей до известной степени неудобства в лице крупной шишки, проступавшей даже под повязкой, и травли местности не до конца переваренным обедом, а Пако Валидад отделался пусть и кровоточащей, но все же царапиной, никак не влияющей на его способность подрезать под лесом пик поджилки и вспарывать животы, то сейчас мы понесли довольно-таки ощутимые потери. Неприятной неожиданностью оказалось то, что английские люди сравнились трусостью с овцами, а английские овцы доблестью - с людьми. Так несчастного Лопе, который в Астурии стал привычным к таким животным, весьма своеобразным, и должен был научиться с ними справляться, соединенным ударом трех копыт испуганного животного, не желавшего подниматься даже и в воздух, не то, что на шаткую палубу корабля, пришедшихся в морион, совершенно лишили сознания и он бы неприменно утонул, если бы не своевременная помощь Бернардо, ухватившего его за край кирасы и не давшего наглотаться воды. Пытавшийся поймать неожиданно освободившуюся бяшку, со всех копыт улепетывающую навстречу долгожданной свободе и зеленым заливным лугам, Мартин Феррер упал и получил копытом по носу так, что кровь брызгнула на песок, а нос оказался сломан с серьезным смещением. Впрочем, могло оказаться и хуже, поскольку сломанные носы часто ведут к смерти, когда осколки костей проникают в мозг, да и удар в лоб таит в себе серьезную опасность, так что старина Мартин отделался, пожалуй, наиболее легким способом. Конец этой овечьей эпопее положил разъяренный Клаус, который метким выстрелом из трофейной аркебузы повредил ей ногу, а затем подошел и добил ударом шпаги. Впрочем, то были не единственные наши потери. В суматохе овечьего побега забиравшийся на борт галеры Гонзало Хименес оступился, поскользнулся и, как был, шмякнулся в воду, от чего наглотался воды и чуть не утоп. Вот так вот одна-единственная английская овечка едва не обошлась Его Католическому Величеству в три солдата. Учитывая затраты на подготовку троих человек, их поденную плату и прочие финансовые потери, не шедшие ни в какое сравнение с потребностями одной овечки в сене, даже имеющееся соотношение потерь было абсолютно не в нашу пользу. А если бы столь отчаянно сопротивляющихся овечек было больше? Ведь и другие овцы, пусть и не столь яростно, оказывали стойкое сопротивление нашим мероприятиям по обеспечению эскадры свежим самоходным продовольствием.
   - Клянусь святым Домиником, им явно стоило набрать в свои армию и флот не бездельников, воров и грабителей, а парочку тысяч этих овечек! С таким воинственным войском они бы имели куда больше шансов нас победить! - прокомментировал происходящее Пабло Дельгаро, который, как и всякий заслуженный капитан, наблюдал за процессом погрузки своих людей на галеру.
   - Клянусь святым Эмерием, в них же бесы вселились! - пробурчал Эухенио. - нам определенно стоило забить этих овец еще на берегу, на глазах у убегающих горожан!
   - Если хочешь, можешь забить их на палубе! - философски пожимаю плечами, протягивая забравшемуся впереди меня Томасу свою пику и с кряхтением перебираясь на палубу. - Отведи душу этим спасительным для желудков верных сынов Католической Церкви занятием! А если считаешь, что в них вселился демон, то попроси доминиканцев освятить пищу сию. Думаю, они не откажутся. Впрочем... - тут я принял пику Васкеса и протянул ему руку. - Если и он не согласится себя побаловать мяском, то у меня есть бутылка вина из той протестантской церквушки. Хоть и еретическое, а все же освященое. Вряд ли бесы выдержат присутствие Господа даже и при таком вкусном соседстве.
   - Слышали бы тебя монахи Общества Иисуса! - продолжил ворчать наш сержант, но уже только для порядку.
   - Если бы и услышали, то полностью поддержали бы данное начинание! - пожимаю плечами. - Я же учился в их школе, а потому точно знаю, о чем говорю!
   - Да я как-то и забываю, что наши монахи, при всей своей вере, и сами не дураки вкусно покушать! - хохотнул он, помогая забираться остальным.
   Много ли мало ли, однако через семь с небольшим минут с помощью солдат, построенных на полуютах в полном вооружении, галеры подняли свои носы со дна и начали медленно отходить от берега. Вся погрузка двухсот человек с имуществом и продовольствием заняла какие-то пятьсот секунд, что было весьма завидным результатом не только для флотов других стран, но и для армад самой Испании. Впрочем, здесь все зависит лишь от степени тренировки солдат, благо некий однообразно-быстрый результат способны показать все без исключения морские терции. В этом целиком была заслуга Великого Капитана Гонзало Фернандеса де Кордобы, создавшего современную испанскую армию. Проигравший в своей жизни лишь одну битву, при этом весьма незначительную и не оказавшую на дальнейший ход событий никакого воздействия, он тем не менее вынес из нее столько уроков, сколько хватило бы на десяток хороших командующих потолковее обычных герцогов и графов. Двух безвоенных лет между осадой города Аргостолион и Неополитанской войной ему хватило для того, чтобы создать из войска, умеющего воевать с маврами, самую лучшую армию мира. Испанская пехота перевооружилась с коротких мечей и арбалетов на пики и множество аркебуз, составлявших практически половину вооружения терции, научилась шагать в ногу в сомкнутом строю, совершать сложные эволюции, включавшие в себя повороты налево, направо, кругом, выполнявшиеся на месте и по ходу движения без потери строя. Шедший в последнем ряду сзади мог в любой момент стать идущим в самом первом ряду и точно знал, что от него требуется. Управляемость терцией была настолько велика, что все три тысячи пехотинцев в случае, если один капитан слышал нечто похожее на команду "залп" из рядов противника, могли по одному-единственному приказу залечь и выстрелы проходили у них над головами. Это весьма отличалось от ближайших каких-либо аналогов - от швейцарских баталий и отрядов ландскнехтов, в которых каждый солдат знал свое определенно-постоянное место в строю и учился в нем воевать, а единственное направление, которое мог держать этот строй, было только примерно вперед. Созданная де Кордобой военная машина оказалась настолько для нашего времени совершенной, что даже не смотря на ссылку и отставку, полученную им от весьма посредственного и завистливого Фердинанда Арагонского, сама манера подготовки и использования войск нисколько не претерпела изменений и лишь дорабатывалась и улучшалась каждым из последующих командующих. Пожалуй, можно смело утверждать, что именно Эль Гран Капитан позволил сделать весь этот обитаемый мир испанским, став краеугольным камнем нашего величия. И сейчас мы пожинали плоды этого величия, наблюдая, как за бортом растворяется в ночи негостеприимный английский берег с его бешеными боевыми овцами...
   Впрочем, одним наблюдением плоды величия не ограничились. Путем быстрого и бескровного (если не считать уже понесенных потерь) дележа на каждую из галер пришлось по десять овечек, что при численности абордажных команд в 50 человек, да еще некоторого количества наемных гребцов, которых тоже не худо бы порадовать вкусным мясцом, давало возможность для фантастического по нашим временам пира и праздника чревоугодия. Как и следовало ожидать, к празднеству охотно присоединился и дон де Овьедо, и брат Доминго Мартинес, с хохотом выслушавший ворчливую историю Васкеса о вселившихся бесах в овец и окропивший их святой водой во развенчание всяких там сомнений и кривотолков. Ибо все же хохот хохотом, а Евангелие многие слышали, а некоторые и достаточно неплохо знали, и так или иначе, а история о бесах и стаде свиней знакома была всем: "Exierunt ergo daemonia ab homine et intraverunt in porcos, et impetu abiit grex per praeceps in stagnum et su?ocatus est". Мало кому хотелось, чтобы пусть и таким экзотическим образом, а бесы попали в тело человека. Одержимый и без того является неприятным соседством, а уж когда он вооружен, то в голову ему может взбрести совершенно что угодно, включая и смертоубийство когда-то лучшего друга, сидящего по соседству. А учитывая, что бесноватый становится сильнее трех человек вместе взятых, то одна даже попытка скрутить его для экзорцизма может привести к весьма неприятным последствиям для окружающих, особенно печальным в силу узости палубы.
   Окропленных святой водой овечек быстро сгуртовали, после чего принялись забивать. Делалось это над специальным куском парусины, должной быть запасной, но ради доброго дела охотно выданной капитаном "Нуэстра Сеньоры де Бегоньи". На ней же были выставлены жаровни для приготовления мяса, так что даже если угли из-за неловкого движения или особо сильной боковой волны и выпадут на парусину, то будет достаточно нескольких секунд, чтобы выкинуть опасный груз за борт вместе со "скатертью".
   - Я смотрю, - произнес капитан Дельгаро, с жадностью втягивая носом ароматы жарящегося мяса. - прогулка вышла весьма удачной!
   - Как сказать, господин капитан! - пробурчал Мартин, щупая нос.
   - Не трогай! - тут же ему дал по руке (для безопасности - другой) Васкес. - Как малый ребенок! Только же вправили!
   - Сержант, ты почему пытаешься меня без прапорщика оставить? - усмехнулся итальянец, прищурившись. - Настолько хочешь сам нести знамя?
   - Не хочу! - замахал тот руками.
   Как и всякий опытный солдат, Эухенио прекрасно знал, как опасно бывает нести знамя пусть даже и в густых боевых порядках терции. И что в армиях противников весьма хватает желающих захватить столь ценный приз и затем кинуть его к ногам своего командующего армией. Мартин же нес не просто знамя компании, банды или какой-то значок, а Бургундский Крест Испании. Говорят, еретики в Нижних землях платят за каждое такое трофейное знамя по две либры золотом, что состовляет почти 4 бранденбургские марки или два с лишним ганзейских фунта! Немудрено, что должность прапорщика являлась весьма опасной и на знамя старались держать в самом безопасном месте, в центре строя, окруженное со всех сторон самыми лучшими солдатами и под присмотром самого капитана, поскольку сам знаменосец обычно совершенно не может сражаться. Древко знамени слишком тяжело, чтобы позволить совершать с ним какие-то боевые приемы, кроме того, и в знаменосцы обычно берут либо очень юных дворян, желающих впоследствии стать офицерами и тем самым получающих опыт в теоретически самом защищенном месте терции, либо пажей-мочилеро, солдатских слуг, не являющихся даже строевыми, что позволяет командиру роты честно класть себе в карман большую часть жалования прапорщика. И пусть это жалование повыше, нежели у обычного рядового пехотинца и даже сержанта, но Васкес все же предпочитал не испытывать судьбу. Это в поле, когда терция сходится с бандой ландскнехтов или отрядом турецкой пехоты или даже кавалерии, центр построения будет самым безопасным местом кроме, разве что, если на строй рухнет ядро василиска или бомбарды. На борту корабля же, да в ближнем или абордажном бою, безопасности большого строя нет и шансов, что выцелят именно тебя, куда больше.
   - Я виноват что ли, что ему та овца нос сломала?! - возмутился он.
   - Мне кажется, или я где-то это уже слышал? - саркастически осведомился капитан, после чего палуба грянула хохотом таким, что на нас недовольно покосился даже флегматичный и почти глухой барабанщик гребцов, не говоря уже о начальстве, что-то мирно обсуждавшем на полуюте.
   Фраза эта, сказанная Васкесом, уже имела место быть, причем буквально за день до отплытия. Так уж получилось, что он вместе с еще одним пехотинцем, кастильцем Педро Альварезом, вышли из траттории и пошли зигзагом к подружке последнего, поскольку, как сказал Педро, у нее еще имелись некоторые запасы вина. Благополучно пройдя несколько кварталов и ни с кем не вступив в словопрения, грозящие если и не вызово альгвасилов, то как минимум хорошим взбучкой, они достигли места назначения, о чем им весьма немилосердно и на всю улицу поведала та самая француженка, подружка Альвареза. Не стесняясь в выражениях и используя сразу и испанский, и французский языки, она на всю улицу принялась его бранить, обзывая разными нехорошими словами, которые тот стоически и виновато терпел. Однако распаленная Луиза все же перегнула палку и стала уже не только рассказывать, какой он нехороший постоялец, не платит вовремя деньги и регулярно приходит пьяный, но еще и прошлась по его мужскому достоинству, силе и мощи, чего тот, как настоящий испанец и бабник, стерпеть уже не смог. Кое-как выпрямившись с помощью Эухенио, кастилец подбоченился и ответил ей в той же бранной манере, рассказывая о ее легкодоступности и холодности в постели. Этого уже не смогла выдержать обиженная в лучших чувствах француженка, после чего хорошенько огрела его по лицу глиняной миской с яичными желтками, которую держала в руке. Миска разбилась совершенно, заодно и свернув незадачливому кастильцу нос под таким углом, что чисто теоретически это мог бы быть уже даже и хобот, заодно обдав его и освежающим дождем из яиц. В результате незадачливого любовника-пьяницу пришлось срочно вести к хирургу, слупившему по случаю ночного приема денег раза в три больше, чем обычно, а сам Альварез был списан на этот поход на берег начисто, потому что со сломанными частями тела не шутят. А когда Пабло Дельгаро, строя перед строем, отчитывал Васкеса, лишившего компанию одного из лучших стрелков, то обиженный в лучших чувствах сержант, испытывающий еще определенные муки похмелья, выпалил, явно сдерживаясь, чтобы сказать все прилично и без мата, как и достойно пусть и далекого, чуть ли не парень в Алькале, родственника Франциско Лопеса де Гомары: "Я что, виноват, что ему эта овца нос сломала?!" Ответом ему стал взрыв смеха, из-за которого Клаус даже уронил в воду пику, за что был своевременно оштрафован, что, впрочем, ничуть не убавило его веселья.
   - Скажи, а она была похожа на Луизу? - вкрадчиво поинтересовался капитан у Мартина. - Или ты не разглядел?
   Прапорщик лишь фыркнул, тут же, впрочем, сморщившись от боли.
   Вот так вот с шуточками и прибауточками мы закончили весьма основательный прием пищи, с чувством умиротворения и полного удовлетворения. Все же для счастья человеку на самом деле нужно немного - сытная еда, постель без блох, хорошее вино или кукурузное пиво, симпатичная и горячая женщина рядом. Правда, это понимание приходит лишь тогда, когда регулярно лишен и даже этого. Вот тогда, основательно, лет 15-20 походив по морям и дорогам Европы, а может быть и даже Индий, ты начинаешь ценить всю прелесть минимализма желаний, поскольку многого и в самом деле не сказать, чтобы нужно. За все годы походов ты привык есть то, что дают, нашел или украл, вне зависимости от внешнего вида. Постель может быть в виде тюфяка, набитого сеном, а может обернуться и простым плащом, уложенным на холодную землю. Женщин вообще можно не видеть месяцами. Тут уж не до великих мечтаний и раздумий о золотых дворцах и конюшнях с андалузскими жеребцами, а как бы украсть что-то и не попасться офицеру или профосу. Отсюда и минимальность необходимого.
   Впрочем, полноценная ли это жизнь? Маловероятно. Ведь не может же вести человека вперед одна жажда наживы и стяжательства. Кристобаль Колон разве одной только наживой руководствовался, когда годами осаждал двери приемной Католических королей Фердинанда и Изабеллы? Нет, это не так. И пусть материальная выгода имела место быть - а почему бы ей и не быть, когда любимое занятие может принести доход, - но все же вперед его гнала даже и не жажда славы, сколько желание увидеть то, что находится там, за горизонтом, убедиться в правоте своих собственных идей о Индии, достижимой не через Африку. Конечно, это предприятие сулило огромный доход, но кто согласится шагнуть в неизвестность на одной только жажде наживы, без твердых сведений и знаний? Для этого нужно хотеть другого, нежели просто покушать, поспать, выпить и плодить свою жену. Здесь нужно хотеть славы, в родыне мечтая обессмертить свое имя. А может, достаточно всего лишь одного любопытства, ведь в южных морях звезды сияют по-другому, совершенно не так, как в этой холодной до дрожи Северной Европе. Что же до жадности... А почему человек, идущий вникуда, должен руководствовать исключительно бессеребренническими чувствами? Я не могу назвать его стяжателем, потому что хоть он и хочет богатства, но это богатство он станет добывать в поте лица своего в землях неизведанных. Пусть даже и со шпагой и аркебузой в руке, пусть и не раздирая землю горно-сельскохозяйственными орудиями, но делать это будет в Terra Incognita, туда, куда решился прийти только он. Вот когда из Испании на завоеванные этим человеком земли прибудут колонисты, вот их можно смело назвать даже и стяжателями, и сребролюбцами и многими другими эпитетами, поскольку они уже пришли на все готовое. Для них эта земля мало что стоила, ведь ее нужно лишь расчистить и распахать. О да, это тяжелый труд. Вот только труд этот и в Европе был нелегок, а если ты прибыл в Индии, то явно не для того, чтобы влачить все то же грязно-нищенское существование, копаясь в земле и выращивая хлеб, а заниматься сахарным тростником, деревьями какао и другими не менее золотоносными культурами. Но даже и с учетом тяжестей крестьянского труда тебе не нужно делать главное - тебе не нужно эту землю завоевывать, делать своей. Ты просто прибываешь в Веракрус, обращаешься к королевскому чиновнику и тот выделяет тебе кусок земли в зависимости от полученной им взятки. Вот оно, вполне полноценное стяжательство, столь попрекаемое с церковных кафедр. Вот оно, умеренное счастье умеренного человека. А что же касается шедших первыми, то много ли из них умерло в своей постели? Многие из них после первой же экспедиции имели полные карманы и кошели денег, что в условиях, когда в Европе еще не обвалились цены и она еще задыхалась от товарного голода, обеспечивало вполне недешевую старость без стеснения в средствах. Или вы хотите сказать, что ими двигала жажда еще большего стяжательства? Так зачем? Смею вас заверить, человек добычливый проявляет в своих действиях весьма похвальную умеренность. Набив карманы деньгами, он не станет рисковать и скорее предпочтет сохранить имеющийся у него достаток, нежели рискнуть еще раз и потерять все. К чему из-за одной просфоры терять сотню? Но большинство конкистадоров осталось в Индиях, раз за разом уходя в походы в далекое и неизведанное, откуда большинство и не возвращалось вовсе.
   С другой стороны, ведь и обычный человек не способен остановиться в своих желаниях. Если человеком-мечтателем постоянно руководит жажда действия, желание себя приложить или куда-то отправиться (пусть и не без выгоды для себя), то обычным нашим человеком среднестатистически-обыкновенным двигают совершенно другие страсти. О да, и то, и другое является страстью, вполне в открытую порицаемой Церковью. Большинство тупоголовых монахов, священников и даже кардиналов откровенно полагали, что человек должен быть статичным, ничего не хотеть и ничего не делать кроме того, что ему скажут свыше. Все остальное же является грехом по определению. Стоит ли говорить, что именно этот подход оказался куда более губительным для Католической церкви, нежели продажи тысяч индульгенций? И не стоит тут говорить о богатствах пап, епископов и прочем содержании памфлетов, тысячами печатаемых в протестантских книгопечатнях и распространяемых в Германии и Нижних землях, поскольку их богатство, распущенность и все прочее содержимое их жизни вертится в кругу точно таких же совершенно людей. Какое дело нищему швабскому крестьянину, копающемуся в навозе, до Папы Римского, которого он в глаза не видел и вряд ли хотя бы когда-нибудь увидит? А влиятельный князь империи, поддержавший Лютера, разве он не выходец из точно такого же круга, занимающегося ровно тем же самым, чем и понтифик? А следовательно, корень зла лежал в совершенно другой плоскости - плоскости зажатости сословностных условностей Европы, когда для хоть какого-то управления перенаселенной и нищей Европой стремительно отсекалось любое вольнодумство. Ты есть то, что родилось, как родилось и когда родилось, а другому не бывать. Не оттого ли такой популярностью пользовались банды ландскнехтов, в которые всякий достаточно сильный крестьянин мечтал вступить, пусть и опасался расхожих сказок и мифов о них же?
   А страсти, двигавшие среднестатистически-обыкновенным человеком, как раз и укладывались в протестантскую мораль Лютера. Слава Господу, в отличие от Жана Кальвина, решившего превратить честных христиан в евреев своей идеей о соединении прижизненного воздаяния с последующим Царствием Небесным, Лютер всего лишь выдвинул идею того, что каждый человек может занять достойное для себя место. Что пусть рамки и существуют, но эти рамки куда шире, нежели узкая клетка бытия, уготованного для людей обычным падре. Даже этого хватило, чтобы произвести эффект разорвавшейся бомбы, вызвавшей яростные войны и утопившей Священную Римскую Империю в крови в то самое время, пока Католический мир изо всех сил старается сдержать угрозу мусульман. Потому что человеку внезапно разрешили хотеть. Нет, даже не так, ХОТЕТЬ. Правда, большая часть желаний, к сожалению, вертится лишь вокруг получения той или иной вещи, а может быть и статуса, а может быть и чего-то другого, однако это неизменно жажда обладания, при этом весьма сильная жажда, которая раз за разом лишь прогрессирует и прогрессирует. Сегодня он захотел одно. Получив оное, захотел другого. Завладев и другим, захочется третьего, а получив это самое третье, человек все равно скажет, что его обманули, а на самом деле желалось ему совершенно иного. Что любопытно, именно эти люди при наличии достаточного образования являются основными покупателями заметок об Индиях или о покорении империй, что не может не наталкивать на определенные мысли. А счастье все так же остается вечно неуловимым.
   А ведь возможно, именно сейчас я и счастлив. Именно пока я молод, еще недурен собой и имею в карманах достаточно денег для того, чтобы бросаться ими в тавернах направо и налево, а затем травить французский насморк мышьяком. Когда рядом стоят товарищи, готовые встать тобой плечом к плечу в любой ситуации, кроме, разве что тех, где требуется интимность, да даже и в таком случае с хохотом и шуточками готовых "помочь". Когда хоть на поле брани, хоть в таверне, хоть на эшафоте ты чувствуешь себя не одной жалкой щепочкой, одиноко бросаемой из стороны в сторону в бурных волнах океана, а частью единого наборного корпуса, смело противостоящего всем непогодам. Возможно, это ощущение обманчиво и даже посреди самой большой шумной и дружной попойки тебе никуда не деться от темноты одиночества внутри себя. Вот только и поддаться этой темноте означает лишь убить самое себя, погрязнуть по самую макушку в жалостливо-самолюбивом самоуничтожении, весьма сладостном, но приводящем лишь к бесполезному закапыванию в землю. Что такое ад? Ад не только лишь геена огненная, девять кругов "Божественной комедии" Данте, битком набитой чертями, котлами и сковородками, на которых они в поте лица мучают грешников, но еще и свой внутренний темный ужас, живущий внутри каждого. И если поддаться ему, то вполне можно оказаться на попечении какого-нибудь из монастырей, ухаживающих за умалишенными. Просто потому, что не выдержал взгляд на ад внутри самое себя. Возможно, в этом и была причина столь шумного и многолюдного веселия и распутства греков и римлян. Если даже нам, живущим во Христе и не разлучаемым с собственным ангелом-хранителем ни на долю секунды, так страшно заглянуть внутрь, то каково же было им, не знающим Господа и не имеющим спасения до снихождения во ад? Не потому ли они старались пошумнее и повеселее провести жизнь, чтобы компенсировать этим свое обреченное существование? Не зря же у них было так много философов, которые подарили миру все от аскетизма до гедонизма.
   Впрочем, есть ли кому дело до греков, когда мы стоим на пороге шестнадцатого века? Эпоха Возрождения и восхищающегося преклонения перед языческим миром уже прошла, причем прошла так давно, что уже сменилась разочарованием мира настоящего. Что ж, в этом отчасти виноваты и мы, когда вытаскивали итальянцев из их узких и тесных грез в бескрайние просторы реальности весьма неприятными для них путями. Конечно, можно было бы продолжать наслаждаться мысленными упражнениями на построение перспективы или делать невесомейшие и тончайшие покрывала из мрамора, однако это сделать было весьма тяжело после того, как разгоряченные штурмом и разъяренные потерями солдаты грабят город. Возможно, если бы Рим выстоял, то Возрождение получило бы новый стимул и приобрело бы черты сродни религиозным, мистическим, стало бы основанием для новой церкви или новой религии, однако этого не произошло и грубые сапоги (иногда без подошвы) испанского и немецкого солдата нещадно втоптали полеты души и вдохновения в костер грабежей и насилия. Разочарование, чувство потери - вот чем сейчас руководствуется искусство. Что ж, возможно, они просто посмотрели по сторонам, осознали свое одиночество и попробовали заглянуть внутрь себя, в те неизведанные края темных бездн, в которые не стремился заглядывать ни один человек за все тысячелетие. Стоило ли оно этого? Возможно, мы узнаем об этом только через десятки, может сотни лет, если только Церковь не станет пресекать эти попытки на корню. Ведь все прошедшее тысячелетие человек должен был служить Господу тем или иным способом, а все попытки его разобраться в самом себе и своем мироустройстве являлись не более чем самолюбивым эгоизмом в лице смертного греха. Человеку следовало все свои мысли направлять лишь на животно-повседневные нужды, в свободные моменты бытия посвящая себя Господу или (и) Церкви. Правда, эти церковные требования ни в коей мере не объясняли самого главного, а именно зачем тогда Господь дал нам что-то, если это что-то делать совершенно не стоит? Самый разумный или теологизированный скажет тут же, что дано это было во имя свободы воли человеческой, в которой человек может как идти ко Христу, так и отречься от него. Но тогда возникает другой вопрос - а чем мы отличаемся от животных, если ведем жизнь животную. Все отличие помещается в тот день субботний, когда требуется не трудиться в поте лица своего, а лишь молиться да каяться? Но остальные шесть дней так и остаются днями, полными труда без начала и конца, в поте лица и до изнеможения. Чем же тогда мы отличаемся от животных, занимающихся тем же самым не 6, а 7 дней в неделю? Может быть, заглянуть внутрь себя все же надо, но не погружаясь в бездну отчаяния, а неся свет веры, который позвоит не потеряться во тьме и погрязнуть в унынии. Тогда почему люди обратились вглубь себя лишь после того, как разочаровались в окружающем бытии? Почему человек не может видеть красоту вокруг и с этой светлой верой в прекрасное многообразие человеческого мира увидеть что-то новое и глубокое и в себе, не ограничивая себя рамками плотской прелести, но дополняя ее чем-то глубинно-душевным? Почему для того, чтобы кто-то обратился внутрь себя и попробовал поведать увиденное, нам пришлось разнести Царство Человека по кирпичику, по монетке, по куску мрамора? Теперь все эти предметы искусства пополнили собой частные коллекции богачей по всему свету. Даже в Веракрусе есть счастливый владелец картины кисти Леонардо да Винчи, пусть и наброска, а не полноценного творения. Но это восхищение перед творениями прошлого ни в коей мере не отрицало всю зыбкость неопределенности положения настоящего, равно как и вопроса отношения к объектам искусства и мысли.
   Снедаемый столь тяжелыми культурно-изыскательными мыслями, я отпил вина и продолжил вглядываться в темноту. Большая часть экипажа галеры уже давно спала, включая гребцов. Оставшиеся два матроса лишь следили за сохранением курса да я стоял на носу, неся свою четырехскляночную вахту с 4 до 6 утра. Галера спокойно и без спешки рассекала свинцовую водную гладь, буквально паря над темными глубинами и медленной величественностью хищной птицы, летела в направлении на восток, подчиняясь силе ветра, упрямо наполнявшего наши паруса. О ветер-ветер, куда же ты нас несешь? Или не знаешь ты, что идем мы нести смерть и испанскую ярость, что за нами идут Мор, Глад, Болезнь и Смерть? Что заплачут женщины и дети, что умрут мужья и отцы, что над пеплом пожарищ поднимется Бургундский крест, а над сладковатым запахом множества убитых - многоголосый хор, воспевающий Te Deum? Что же ты, ветер, делаешь...
   Вновь отпиваю вина и вглядываюсь в темноту побережья перед собой. Мы держимся в прямой видимости от берега, не уходя в открытые воды. Делается это из нескольких соображений. Во-первых, утром не придется тратить время на ориентирование относительно местоположения. Понадобится просто направиться ближе к берегу и искать любой городок, достаточно симпатичный для нашего визита. Во-вторых, мы и не должны скрываться, ведь нашей целью является не банальные грабеж и разорение, а стремительное надувание щек, чтобы противник увидел вместо мухи слона и испугался его, приветливо размахивающего ушами. Может быть, слухи и новости уже и дошли до уполномоченных лиц, вынужденных сейчас бегать с выпученными глазами и угадывать следующее наше actio. И скажу честно - я им не завидую. На суше довольно легко предугадать дальнейшие действия твоего противника. Ты точно знаешь, что армия вряд ли сможет продвинуться больше, чем на двадцать миль за день, а все дороги, в общем-то, давно и обстоятельно известны, так что обычно приходится лишь выбирать между "или" и "или", что дает возможность предугадать дальнейший ход событий. Иное совершенно дело, когда ты на суше, а враг твой действует с поверхности моря, особенно на таких кораблях, как галеры. Мускульная сила гребцов придает его кораблям достаточно подвижности, чтобы не ограничивать себя лишь порывами ветра и иметь возможность двигаться в любом направлении. А потому сегодня появившийся у Корнуолла, через неделю отряд может оказаться у Уэльса, а может и у Ирландии, на зеленых берегах которой вот уже который год идут бои мятежных королей, что не может не заставить английское командование привлечь куда большее число сил, чем вроде бы адекватно и положено.
   Другое дело, что и своим занятием мы долго заниматься не можем, ведь если переполнить стакан, то наша поимка превратится в дело государственной важности и королевского престижа. А протестантские борзописцы-печатники, которых стараниями мятежных германских князей развелось столько, что и в целом мире не хватит осин для их перевешания, насочиняют памфлетов, изрядно извратив события и выставив наше предприятие не военной операцией, а простым выходом всем известной испанской ярости, вторым или двадцатым Антверпеном. Потому дон Амигуста, абсолютно не скрывая своих планов, во всеуслышание заявил Дельгаро, что утренняя атака будет последней, а бойцам должно подготовиться как следует, ведь уходить придется скорее всего с оркестром из порохового дыма и лязга клинков. Это было встречено радостными криками всего экипажа.
   Солнце медленно поднималось из-за горизонта, словно ленивый соня, еще не проснувшийся и не желающий покидать свою удобную постель. Но и даже того ленивого подъема уже хватило, чтобы преобразить сине-серую картину мира, добавив в нее красок и глубины, наполнив море лазурью, а далекую землю - зеленью и желтизной. А заодно и высветив вдалеке три подозрительно высокие верхушки. Конечно, на фоне леса они бы были весьма незаметны, вот только соседствовали они с довольно высоким колокольным шпилем. А стало быть, впереди нас ждал город, да не простой, а город-порт. Хоть бы не Плимут!
   - Твоя правда! - пробурчал рядом стоявший матрос.
   - Я произнес что-то? - с оторопью спрашиваю у него.
   - Ты сказал "хоть бы не Плимут!", - фыркнул моряк. - И клянусь архиепископом Николаем, даже если бы и не сказал, то мысль бы я прочел без какого-либо колдовства! Я и сам подумал о том же!
   - Надо срочно всех поднимать!
   - Погоди. Минута ничего не изменит. Эй, Пабло!
   - Чего тебе? - отозвался матрос у мачты.
   - Заберись-ка наверх и глянь, что там впереди!
   - А что?
   - Святая дева Мария! Пабло, лезь, кому говорю!
   - Да лезу, лезу! - заворчал второй матрос и действительно быстро вскарабкался наверх безо всяких вант и лестниц, исключительно силой своих объятий с мачтой.
   - Ну что там?
   - Да ничего! - донеслось сверху. - Какой-то городишко небольшой! Три корабля, пузатые, толстые! Купцы, наверное! Ни фортов, ни батарей, ни хотя бы замка!
   - А вот это вот славно! - усмехнулся стоявший рядом со мной моряк. - Стало быть, и командованию новости хорошие придут. А теперь, пожалуй, и поднимать людей пора... - он набрал в легкие побольше воздуха.
   - Может, рындой? - вспомнил я наставления.
   - Звон над водой слишком далеко расходится. Если четыре колокола сразу зазвонят, то его могут услышать даже и матросы на палубах тех купцов. А голосом не так громко.
   - Тогда давай уж лучше я...
   И пока Пабло скользил по мачте вниз, я набрал в легкие побольше воздуха и заорал:
   - Тревога! Боевая тревога! Англичане на горизонте!
   Ох и досталось же мне потом от капитана за такой аврал...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"