- Эх ты, фанера, бросай эту чёртову фотосъёмку! - поймав свой конёк, воскликнул отец. Его разговоры с Сергеем всегда сводились к одному.
- Она не чёртова, это прекрасная профессия, - спокойно отвечал сын.
- Да какая это профессия?!
На заднем фоне послышался тревожный голос мамы, но слов невозможно было разобрать за репликами распаляющегося отца.
- И чего тебе сдалась эта чертовня? Сопляк ты, мальчик, сопляк! - резюмировал Анатолий Викторович, кидая трубку.
В своё тридцатилетие я не ожидал от отца такого срыва, хотя бы сегодня мог он сдержаться и не портить мне праздник!? Нет, видимо, не мог. До сих пор помнит тот случай и никогда не простит мне его. Ну, что ж, это его дело.
Тогда я был двенадцатилетним сорванцом, неугомонным мальчишкой, и с нетерпением ждал того момента, когда отец возьмёт меня с собой на охоту. Почему-то он установил именно такой возрастной ценз - 12 лет. Пришло время исполнить моё заветное желание.
Каждый раз, возвращаясь с охоты, он показывал тушки убитых зайцев и подстреленных куропаток как особые трофеи. Сегодня мне предстояло принести домой нечто подобное.
Мы выехали на дорогу в нашем старом москвиче и ещё долго добирались до леса, где намечалось моё посвящение в охотники. Наконец, машина затормозила.
Первым на поляну выскочил Дружок. Он радостно вилял хвостом и изредка скулил в ожидании нас. Мы же занимались изучением ружья. Точнее, это я им занимался, а отец показывал, как правильно его держать и прицеливаться. Я был смекалистым и без труда научился управляться с этой тяжёлой штуковиной, приятно согревавшей мою душу предчувствием настоящего мужского дела - охоты.
Для практики отец сначала продемонстрировал мне наглядный пример, сбив тетерева одним точным выстрелом. Дичь опрокинулась вниз головой с насиженной ветки и исполнительный Дружок моментально доставил её труп к нашим ногам.
- Теперь ты! - потрепав меня по голове, торжественно произнёс отец.
Мне посчастливилось подкараулить зайца. Я притаился в кустах и, стараясь не производить ни малейшего шума, направлял на него дуло. Пока я искал наиболее удобный ракурс, в этой части леса послышался голос моего отца и лай Дружка. Взятый на мушку заяц навострил уши. Я был готов стрелять. Азарт и волнение переполняли моё существо.
Он обернулся и заметил меня. Совсем близко, близко к нему сидел охотник. Мне почудилось, что в его зрачках пронеслось некое понимание ситуации. Он не убегал, а продолжал смотреть.
Я выстрелил. Пуля прошила шкурку насквозь, а его взор медленно потух. Прямо у меня на глазах. Моему шоку не было предела. Я не смел подойти к добыче и только тупо смотрел на содеянное.
Отец подбежал ко мне и, не видя моего замешательства, воскликнул что-то восторженное, что должно было воодушевить меня, но возымело обратный эффект. В тот момент я почувствовал такую гадливость и стыд, что более не мог выносить ни зрелища убитого мной живого существа, ни одобрений этого чуждого мне теперь человека, который в своей жизни совершил сотни и тысячи подобных преступлений.
Я машинально пошёл к месту, где мы остановились. Сзади слышалась возня (видимо, отец укладывал зайца в мешок) и всё ещё радостный собачий лай.
Заметив, что я понуро удаляюсь, отец догнал меня и резко развернул к себе лицом. Наверное, на глазах у меня блестели слёзы, потому что он с отвращением отпрянул и, чертыхаясь, плюнул в сторону.
Так или иначе, охота не была сорвана моими слезами. Я ждал его в машине, при каждом звуке выстрела забиваясь всё дальше в угол заднего сиденья. И глаза того зайца, того серого, стояли перед моим внутренним взором неотступно.
Домой мы ехали молча, и только Дружок иногда скулил, чувствуя напряжённую атмосферу и не понимая её причин.
На следующее утро я не проснулся. Меня лихорадило несколько дней подряд. Как рассказывала потом мама, периодами я захлёбывался рыданиями, и сдавленно рвались из моего горла мольбы о прощении, в котором я же сам себе и отказывал.
Груз этой истории и теперь не спал с моей души. Ничего более ужасающего и противного человеческому разуму я никогда не совершал в последующей жизни, но и одного этого достаточно, чтобы быть ввергнутым в геенну огненную. Так считаю я, но не мой отец.