Это был тот короткий момент вечера, когда на город ложатся сумерки. Зима. На улицах уже довольно темно, но фонари еще не горят и трудно разглядеть лицо встречного прохожего. Солнце уже давно село. И только красновато-фиолетовое зарево освещает еще землю мягким рассеянным светом. Снег окрашен в цвета заката и, словно покрытые фосфором, сугробы мерцают в тени домов. Небо как будто становится ниже. На востоке оно уже приближается к ночной синеве, постепенно перетекающей в более светлые и теплые краски запада. Ни одной звездочки. Одинокий силуэт располневшего месяца четко выделяется над горизонтом, но его свет еще не заметен. Голые ветки деревьев, крыши домов словно вырезаны из черного картона, и чем-то напоминают театральные декорации. Город как будто замирает. Все торопятся по домам, но и люди, и машины приобретают странную плавность, стремительную грацию диких животных - сумерки скрадывают, размывают резкие и порывистые движения. И от этого кажется, что на улице стало тише и уютнее.
Мы с Катей стояли на остановке. Разговаривать не хотелось. Я смотрел на дорогу. Поток машин убегал от нас полноводной рекой красных огоньков. Другая, уже ослепительно белая река двигалась ему навстречу. Ленивые гудки резали тишину. Я подошел к Кате и слегка обнял ее за талию. Она слабо улыбнулась, задумчиво глядя куда-то мимо меня, и положила руку мне на плечо. Другой рукой она придерживала сумочку. Я засмеялся, представив, что мы очень похожи на пару, которая изготовилась к танцу и ждет только, когда заиграет музыка. Катя недоуменно посмотрела на меня. Я сделал вид, будто мы начали танцевать. Она опять слабо улыбнулась.
- Ну все, пока, мой автобус.... До завтра....
Мы быстро-быстро поцеловались, и Катя легко забежала в открывшуюся дверь. Я помахал ей рукой. Она слегка пошевелила пальцами в знак прощания. Я закурил, и какое-то время смотрел вслед уходящему автобусу. Только теперь я обратил внимание, что на улице зажгли фонари. Налет сумерек уступил место ночи.