или Паж становится Королем

Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою:

ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность...

Библия, Песни Песней 8:6.

Теперь не на кого опереться... как можно Потёмкина мне заменить?

Все будет не то...

Из "Дневника" А.В. Храповицкого, секретаря Екатерины II.

Октябрь, 1791

Слезы государыни

...Потёмкин в гневе закричал на горько плакавшую императрицу и скорыми, порывистыми шагами направился к двери, с сердцем отворил ее и так хлопнул ею, что даже стекла задребезжали и затряслась мебель.

Притаившийся в углу Федя Секретарев, камердинер Потёмкина, печально посмотрел на Екатерину.

"Очень мне жаль ее было: она горько плакала, рыдала даже; видеть ее плачущую для меня было невыносимо; я стоял, боясь пошевельнуться.

Кажется, она прочла на лице моем участие к ней.

Взглянув на меня своим добрым, почти заискивающим взором, она сказала мне: "Сходи, Федя, к нему; посмотри, что он делает; но не говори, что я тебя послала".

Я вышел, и войдя в кабинет князя, где он сидел задумавшись, начал что-то убирать на столе. Увидя меня, он спросил: "Это она тебя прислала?"

Сказав, что я пришел сам по себе, я опять начал что-то перекладывать на столе с места на место.

- Она плачет?

- Горько плачет, - отвечал я. - Разве вам не жаль ее? Ведь она будет нездорова.

На лице князя показалась досада.

- Пусть ревет; она капризничает, - проговорил он отрывисто.

- Сходите к ней; помиритесь, - упрашивал я смело, нисколько не опасаясь его гнева; и не знаю - задушевность ли моего детского голоса и искренность моего к ним обоим сочувствия, или сама собой прошла его горячка, но только он встал, велел мне остаться, а сам пошел на половину к государыне.

Кажется, что согласие восстановилось, потому что во весь день лица князя и государыни были ясны, спокойны и веселы, и о размолвке не было помину".

Федор Ермолаевич Секретарев часто вспоминал, что "у князя с государыней нередко бывали размолвки. Они меня не стеснялись, потому что мне нередко приходилось видеть такие сцены; на меня они смотрели, как на ребенка, который ничего не понимает".

Еще в детстве Секретарев был взят на попечение Светлейшим князем, обучен, записан в службу, при этом получив такую необычную фамилию, и затем несколько лет находился при нем камердинером.

Императрица и князь любили маленького Федю, часто шутили с ним и вообще баловали его.

По смерти князя он сумел скрыть и представить Екатерине шкатулку с ее письмами и другими секретными бумагами, важными для императрицы. За эту услугу он был принят камердинером ко двору.

Увидев нового камердинера императрицы, Мария Федоровна спросит мужа: "Кто это?".

- Это бывший холоп ее Алкивиада! - не скрывая досады и злости, ответит Павел. После своего воцарения он тут же отправит Секретарева в ссылку.

Сама же Екатерина свои споры с Потёмкиным объясняла тем, что "он страстно, ревностно был предан мне: бранился и сердился, когда полагал, что дело было сделано не так, как следовало... Но... у него была смелость в сердце, смелость в уме, смелость в душе. Благодаря этому мы всегда понимали друг друга и не обращали внимания на толки тех, кто меньше нас смыслил... Он настоящий был дворянин, умный человек, меня не продавал; его не можно было купить..."

У королевы появляется паж

Среди главных участников подготовки заговора, приведшего Екатерину к власти, кроме братьев Орловых были отмечены еще несколько офицеров, и среди них вахмистр Потёмкин.

"В конной гвардии двадцатидвухлетний офицер Хитрово и семнадцатилетний унтер-офицер Потёмкин направляли все благоразумно, смело и деятельно".

Хотя в определении его возраста 33-летняя женщина ошиблась. На самом деле он был моложе ее только на 10 лет.

Во время переворота Потёмкин старался быть неподалеку от Екатерины.

Решив возглавить поход на Петергоф, чтобы захватить Петра III, она появилась перед войсками в форме Преображенского полка и верхом на лошади. В руке она сжимала шпагу.

Потёмкин заметил, что на эфесе шпаги не было перевези - ременной петли, которая надевалась на кисть и служила для предотвращения потери оружия при его выпускании из рук.

Он пришпорил своего скакуна и вскоре был рядом.

Молодой офицер подал императрице свой темляк и хотел отъехать в сторону, но его лошадь, привыкшая к эскадронному ученью на плацу, встав рядом с лошадью императрицы, упорствовала удалиться, несмотря на все его усилия, правда, может быть, и не очень настойчивые. Екатерина посмотрела на ладного офицера и улыбнулась.

Но тут рядом с ними появилась княгиня Дашкова, тоже в мундире преображенцев, и женщины, пришпорив своих коней, понеслись занять место во главе построенных войск.

Потёмкин не торопясь, двинулся следом за ними.

- Зря любуешься... там властвуют Орлы, - усмехнулся Хитрово.

- Знаешь, просто есть женщины, которых можно любить всю свою жизнь... Пусть даже безответно... И при этом быть абсолютно счастливым!..

Восхищение Екатериной у Потёмкина было искренним.

Английский посол в России лорд Бёкингхэмшир в заметках, относящихся к 1762 г., писал: "Ее императорское величество ни мала, ни высока ростом; вид у нее величественный, и в ней чувствуется смешение достоинства и непринужденности, с первого же раза вызывающее в людях уважение к ней и дающее им чувствовать себя с нею свободно <...> она никогда не была красавицей. Черты ее лица далеко не так тонки и правильны, чтобы могли составить то, что считается истинной красотой; но прекрасный цвет лица, живые и умные глаза, приятно очерченный рот и роскошные, блестящие каштановые волосы создают, в общем, такую наружность, к которой очень немного лет назад мужчина не мог бы отнестись равнодушно <...> Она была, да и теперь остается тем, что часто нравится и привязывает к себе более, чем красота. Сложена она чрезвычайно хорошо; шея и руки замечательно красивы, и все члены сформированы так изящно, что к ней одинаково подходит как женский, так и мужской костюм. Глаза у нее голубые, и живость их смягчена томностью взора, в котором много чувствительности, но нет вялости <...> Трудно поверить, как искусно ездит она верхом, правя лошадьми - и даже горячими лошадьми - с ловкостью и смелостью грума. Она превосходно танцует, изящно исполняя серьезные и легкие танцы. По-французски она выражается с изяществом, и меня уверяют, что и по-русски она говорит так же правильно, как и на родном ей немецком языке, причем обладает и критическим знанием обоих языков. Говорит она свободно и рассуждает точно".

Поэтому она нравилась очень многим.

Так князь Николай Борисович Юсупов, один из влиятельнейших вельмож, живших в Москве, и великий женолюбец был известен тем, что в его деревенском доме была специальная комната, где находилось собрание трехсот портретов красавиц, благорасположением которых он пользовался. Но самой ценной и прекрасной была висевшая в его спальне картина на мифологический сюжет, где в образе Венеры была представлена Екатерина, а в образе Аполлона сам князь, бывший смолоду весьма красивым. Павел знал про эту картину и при восшествии на престол сразу приказал ее убрать...

12 лет мечтаний

Екатерина щедро наградила всех, приведших ее к власти.

Один из списков награжденных, в котором значились фамилии всего лишь 36 участников, открывался Григорием Орловым, а заканчивался Григорием Потёмкиным - "...вахмистр Потёмкин - два чина по полку да 10 000 рублей". А еще ему было пожаловано 400 душ в Московском уезде Куньевской волости.

Григорий и Алексей Орловы по-дружески ввели Потёмкина в ближайшее окружение Екатерины II. Правда, "приглашаемый на малые собрания, состоящие из самых близких императрице особ, Потёмкин не отличался ни изящными манерами, ни ловкостью, подобной той, какую проявлял в конном строю. Как эрмитажный гость, он приводил в конфуз хозяйку. Благодаря геркулесовой силе, ему случалось ломать ручки от кресел, разбивать вазы и пр. Однако, ему это прощалось и сходило с рук".

В 1768 году началась русско-турецкая война, и, едва лишь загремели пушки, Потёмкин отправился в армию волонтиром, где первое время состоял при штабе.

Но вскоре он уже служит сначала под знаменами генерал-аншефа князя Голицына, а потом в армии генерал-фельдмаршала графа Румянцева.

В посылаемых императрице донесениях о военных действиях и особо отличившихся командирах она часто встречает и его фамилию.

За оказанную храбрость и опытность в военных делах Потёмкин будет пожалован сначала в генерал-майоры, а потом в генерал-поручики и награжден орденом Св. Анны и орденом Св. Георгия III степени.

После победоносного окончания кампании 1770 г. Румянцев направит Потёмкина в Петербург, чтобы он "подал объяснения относительно нашего положения и обстоятельств сего края...".

Он будет представлен Екатерине II. И теперь она увидит перед собой не придворного чиновника, а закаленного в боях генерала, не раз доказавшего мужество и отвагу.

Кроме этого, что весьма немаловажно для женщины "Григорий Потёмкин был росту великого. При сем имел все совершенства телесной стройности и благообразнейшие черты лица и почитался в цветущих летах молодости красивейшим мужчиной своего времени. Лицо его было продолговатое, полное, чело возвышенное, округлое, нос соразмерно протяженный, орлиный, брови приятно выгнутые, глаза голубые, полные, не впалые, взгляд острый, вдаль зрящий, рот небольшой, приятно улыбающийся, голос ясный и звонкий, зубы ровные, чистые и здоровые, подбородок острый, несколько посередине раздвоенный и приподнимающийся вверх, шею, соразмерную сложению тела; цвет лица белый, оттененный свежим румянцем... волосы имел светло-русые, несколько завивающиеся, мягкие; грудь возвышенную при довольно широких плечах... все части тела его исполнены были статности и стройности. Поступь Потёмкина была мужественная, а осанка - величественная".

...всегда к Вам весьма доброжелательна...

Потёмкин возвращается в армию.

Осенью 1771 г. он едва не умирает от тяжелой болезни. Лихорадка и частые простуды теперь будут постоянно преследовать его...

В начале декабря 1773 г. Григорий Александрович получит неожиданное письмо.

Господин Генерал-Поручик и Кавалер. Вы, я чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию, что Вам некогда письмы читать. И хотя я по сю пору не знаю, предуспела ли Ваша бомбардирада, но тем не меньше я уверена, что все то, чего Вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему Вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному Отечеству, которого службу Вы любите.

Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то Вас прошу попустому не даваться в опасности. Вы, читав сие письмо, может статься зделаете вопрос, к чему оно писано? На сие Вам имею ответствовать: к тому, чтоб Вы имели подтверждение моего образа мысли об Вас, ибо я всегда к Вам весьма доброжелательна.

Дек[абря] 4 ч[исла] 1773 г. Екатерина

Письмо наводило на определенные мысли. Значит надо было возвращаться в Петербург.

Вечером 4 февраля дежурный генерал-адъютант Григорий Орлов представит императрице генерал-поручика Григория Потёмкина, а 9 февраля он уже будет удостоен чести присутствовать на большом званом обеде в Царскосельском дворце.

Через несколько дней уже он, а не Васильчиков, появляется рядом с Екатериной во время обедов, маскарадов и карточных игр.

[18 февраля]

Мой дорогой друг, я встревожена мыслью, что злоупотребила вашим терпением и причинила вам неудобство долговременностью визита. Мои часы остановились, а время пролетело так быстро, что в час (ночи) казалось, что еще нет полуночи. Но баста, баста, милый друг, не следует слишком надоедать вам. Мы полны благодарности и разного рода чувствами признательности и уважения к вам.

12 лет Потёмкин тайно любил эту женщину. Но сейчас ему уже 35, а ей - 45. Поэтому особого желания стать очередным и уже 16-м ее фаворитом, у него нет.

И тогда Екатерина пишет ему свою "Чистосердечную исповедь".

[21 февраля]

Марья Чоглокова, видя, что чрез девять лет обстоятельствы остались те же, каковы были до свадьбы, и быв от покойной Государыни часто бранена, что не старается их переменить, не нашла инаго к тому способа, как обеим сторонам зделать предложение, чтобы выбрали по своей воле из тех, кои она на мысли имела. С одной стороны выбрали вдову Грот, которая ныне за Арт[иллерии] Генер[ал]-пору[чиком] Миллером, а с другой - Сер[гея] Салтыкова] и сего более по видимой его склонности и по уговору мамы, которую в том поставляла великая нужда и надобность.

По прошествии двух лет С[ергея] С[алтыкова] послали посланником, ибо он себя нескромно вел, а Марья Чоглокова у большого двора уже не была в силе его удержать. По прошествии года и великой скорби приехал нынешний Кор[оль] Пол[ьский], которого отнюдь не приметили, но добрыя люди заставили пустыми подозрениями догадаться, что он на свете, что глаза были отменной красоты и что он их обращал (хотя так близорук, что далее носа не видит) чаще на одну сторону, нежели на другая. Сей был любезен и любим от 1755 до 1761. Но тригоднешная отлучка, то есть от 1758, и старательства Кн[язя] Гр[игория] Григорьевича], которого паки добрыя люди заставили приметить, переменили образ мыслей.

Екатерина вспомнила раннее утро переворота, когда в ее спальню вошел Алексей Орлов и сказал "Пора вам вставать; все готово для того, чтобы вас провозгласить".

И поход на Петергоф, где находился Петр III. И чрезвычайное изумление Дашковой, увидевшей Григория Орлова, растянувшегося во весь рост на диване в одной из царских комнат.

Сей бы век остался, естьли б сам не скучал. Я сие узнала в самый день его отъезда на конгресс из Села Царского и просто сделала заключение, что о том узнав, уже доверки иметь не могу, мысль, которая жестоко меня мучила и заставила сделать из дешперации выбор кое-какой, во время которого и даже до нынешнего месяца я более грустила, нежели сказать могу, и иногда более как тогда, когда другие люди бывают довольные, и всякое приласканье во мне слезы возбуждало, так что я думаю, что от рождения своего я столько не плакала, как сии полтора года. Сначала я думала, что привыкну, но что далее, то хуже, ибо с другой стороны месяцы по три дуться стали, и признаться надобно, что никогда довольна не была, как когда осердится и в покое оставит, а ласка его меня плакать принуждала.

Более неудачного выбора и представить было нельзя, но я была в полном отчаянии. Ведь Григорий гонялся за всеми юбками, а я была для него просто ничем.

Потому и появился Васильчиков. Да только радости от этого мне не добавилось.

Потом приехал некто богатырь. Сей богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его, однако же с таким внутренним намерением, чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать, но разбирать, есть ли в нем склонность, о которой мне Брюсша сказывала, что давно многие подозревали, то есть та, которую я желаю чтоб он имел.

"Насколько я все правильно понял, получив то письмо..." - и Потёмкин стал читать дальше.

Ну, Госп[один] Богатырь, после сей исповеди могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих. Изволишь видеть, что не пятнадцать, но третья доля из сих: первого по неволе да четвертого из дешперации я думала на счет легкомыслия поставить никак не можно; о трех прочих, естьли точно разберешь, Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и естьли б я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви. Сказывают, такие пороки людские покрыть стараются, будто сие произходит от добросердечия, но статься может, что подобная диспозиция сердца более есть порок, нежели добродетель. Но напрасно я сие к тебе пишу, ибо после того взлюбишь или не захочешь в армию ехать, боясь, чтоб я тебя позабыла. Но, право, не думаю, чтоб такую глупость зделала, и естьли хочешь на век меня к себе привязать, то покажи мне столько же дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду.

Несколько дней Екатерина ждала ответа. Наконец нервы ее не выдерживают, и она пишет новое письмо.

[После 21 февраля]

Я, ласкаясь к тебе по сю пору много, тем ни на единую черту не предуспела ни в чем. Принуждать к ласке никого неможно, вынуждать непристойно, притворяться - подлых душ свойство. Изволь вести себя таким образом, чтоб я была тобою довольна. Ты знаешь мой нрав и мое сердце, ты ведаешь хорошие и дурные свойства, ты умен, тебе самому предоставляю избрать приличное по тому поведение. Напрасно мучи[шь]ся, напрасно терзае[шь]ся. Един здравый рассудок тебя выведет из безпокойного сего положения; без ни крайности здоровье свое надоедаешь понапрасно.

И снова она удивлена его поведением.

[26 февраля]

Я не понимаю, что Вас удержало.

Я жаловалась, что спать хочу, единственно для того, чтоб ранее все утихло и я б Вас и ранее увидеть могла. А Вы тому испужавшись и дабы меня не найти на постели, и не пришли.

Но не изволь бояться. Мы сами догадливы. Лишь только что легла и люди вышли, то паки встала, оделась и пошла в вивлиофику к дверям, чтоб Вас дождаться, где в сквозном ветре простояла два часа; и не прежде как уже до одиннадцатого часа в исходе я пошла с печали лечь в постель, где по милости Вашей пятую ночь проводила без сна. А нынешнюю ломаю голову, чтоб узнать, что Вам подало причину к отмене Вашего намерения, к которому Вы казались безо всякого отвращения приступали...

Ибо все ты твердил, что прийдешь, а не пришел. Прощай, Бог с тобою. Всякий час об тебе думаю. Ахти, какое долгое письмо намарала. Виновата, позабыла, что ты их не любишь. Впредь не стану...

Но постепенно все налаживается. Потёмкин становится генерал-адъютантом, то есть входит в круг нескольких самых доверенных лиц, которые несут дежурство во дворце, сменяя друг друга.

И вот уже письма становятся совсем другими.

[27 февраля]

Голубчик, буде мясо кушать изволишь, то знай, что теперь все готово в бане. А к себе кушанье оттудова отнюдь не таскай, а то весь свет сведает, что в бане кушанье готовят.

[28 февраля]

Гришенька не милой, потому что милой... право, не знаю, выйду ли сегодни или нет. А естьли выйду, то это будет для того, что я тебя более люблю, нежели ты меня любишь, чего я доказать могу, как два и два - четыре... Не всякий вить над собою столько власти имеет, как Вы. Да и не всякий так умен, так хорош, так приятен. Не удивляюсь, что весь город безсчетное число женщин на твой щет ставил... Мне кажется, во всем ты не рядовой, но весьма отличаешься от прочих.

Только одно прошу не делать: не вредить и не стараться вредить Кн[язю] Ор[лову] в моих мыслях, ибо я сие почту за неблагодарность с твоей стороны... Он тебя любит, а мне оне друзья, и я с ними не расстанусь...

Прощайте, милостивый государь, напиши пожалуй, каков ты сегодни: и лихорадка продолжается ли и сильна ли?

Куда как бы нам с тобою бы весело было вместе сидеть и разговаривать. Естьли б друг друга меньше любили, умнее бы были, веселее. Вить и я весельчак, когда ум, а наипаче сердце свободно. Вить не поверишь, радость, как нужно для разговора, чтоб менее действовала любовь.

Пожалуй, напиши, смеялся ли ты, читав сие письмо, ибо я так и покатилась со смеху, как по написании прочла. Какой [в]здор намарала, самая горячка с бредом, да пусть поедет: авось-либо и ты позабави[шь]ся.

Теперь письма следуют одно за другом. Екатерина находит все новые и новые слова для любимого, и при этом даже слегка подтрунивает над собой:

[1 марта]

Ал[ексей] Гр[игорьевич] [Орлов] у меня спрашивал сегодня, смеючись, сие: "Да или нет?"

На что я ответствовала: "Об чем?" На что он сказал: "По материи любви?"

Мой ответ был: "Я солгать не умею". Он паки вопрошал: "Да или нет?" Я сказала: "Да".

Чего выслушав, расхохотался и молвил: "А видитеся в мыленке?"

Я спросила: "Почему он сие думает?"

"Потому, дескать, что дни с четыре в окошке огонь виден был попозже обыкновенного".

Потом прибавил: "Видно было и вчерась, что условленность отнюдь не казать в людях согласия меж вами, и сие весьма хорошо".

[После 1 марта]

Миленький, какой ты вздор говорил вчерась. Я и сегодня еще смеюсь твоим речам. Какие счас[т]ливые часы я с тобою провожу. Часа с четыре вместе проводим, а скуки на уме нет, и всегда расстаюсь чрез силы и нехотя. Голубчик мой дорогой, я Вас чрезвычайно люблю, и хорош, и умен, и весел, и забавен; и до всего света нужды нету, когда с тобою сижу. Я отроду так счастлива не была, как с тобою. Хочется часто скрыть от тебя внутреннее чувство, но сердце мое обыкновенно пробалт[ыв]ает страсть. Знатно, что полно налито и оттого проливается...

Прощай, брат, веди себя при людях умненько и так, чтоб прямо никто сказать не мог, чего у нас на уме, чего нету. Это мне ужасно как весело немножко пофинтарничать.

[После 19 марта]

Миленький, и впрямь, я чаю, ты вздумал, что я тебе сегодня писать не буду. Изволил ошибиться... Только правда сказать, послушай пожалуй, какая правда: я тебя не люблю и более видеть не хочу. Не поверишь, радость, никак терпеть тебя не могу...

От мизинца моего до пяты и от сих до последнего волоску главы моей зделано от меня генеральное запрещение сегодня показать Вам малейшую ласку. А любовь заперта в сердце за десятью замками. Ужасно, как ей тесно. С великой нуждою умещается, того и смотри, что где ни на есть - выскочит. Ну сам рассуди, ты человек разумный, можно ли в столько строк более безумства заключить. Река слов вздорных из главы моей изтекохся. Каково-то тебе мило с таковою разстройкою ума обходиться, не ведаю. О, господин Потёмкин, что за странное чудо вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла всюду одной из лучших в Европе?

Право пора и великая пора за ум приняться. Стыдно, дурно, грех, Ек[атерине] Вт[орой] давать властвовать над собою безумной страсти. Ему самому ты опротиви[шь]ся подобной безрассудностью.

Ну, бредня моя, поезжай к тем местам, к тем щастливым брегам, где живет мой герой. Авось-либо не застанешь уже его дома и тебя принесут ко мне назад, и тогда прямо в огонь тебя кину, и Гришенька не увидит сие сумазбродство, в котором, однако, Бог видит, любви много, но гораздо луче, чтоб он о сем не знал. Прощай, Гяур, москов, казак. Не люблю тебя.

Почти весь март 1774 г. они любили друг друга в Царском Селе.

Батинька, мой милой друг. Прийди ко мне, чтоб я могла успокоить тебя безконечной лаской моей.

Одно письмо показалось ему очень странным. Екатерина, писала, что во сне увидела очень красивого человека, который и ему тоже очень должен понравиться, тем более, что увидеть его можно, взглянув на стену. А там висел портрет Потёмкина, заказанный Екатериной.

Следующее письмо еще больше удивило Григория, потому что весь его текст был зачеркнут, и он с большим трудом разбирал написанное.

Милая милюшечка Гришенька, здравствуй...

...ты должен уже быть пре пре преуверен, что я тебя люблю...

Фуй, как это дурно любить чрезвычайно. Знаешь, это болезнь. Я больна, только за аптекарем не пошлю и долгих писем не напишу...

И только когда Потёмкин дочитал письмо до конца, он все понял и не смог сдержать улыбки.

Хочешь, я зделаю тебе экстракт из сей страницы в двух словах, и все прочее вымараю: а вот он - я тебя люблю.

В апреле 1774 г. двор возвращается в Петербург. "Покои для нового генерал- адъютанта готовы... говорят, что они великолепны".

И продолжаются письма.

[15 апреля]

Красавец мой миленький, на которого ни единый король непохож. Я весьма к тебе милостива и ласкова...

Вот только встречаться наедине здесь становится гораздо сложнее:

"Здесь неловко, Гришенька, к тебе приходить по утрам. Здравствуй, миленький издали и на бумаге, а не вблизи, как водилося в Царском Селе..."

А потому:

Сударинька, могу ли я прийти к тебе и когда? Умираю, хочу тебя видеть, Гришатка мой собственный.

В это время пугачевский бунт, охвативший всю заволжскую сторону, начинает принимать все более и более грозные размеры. Екатерина собирает чрезвычайное заседание Совета при высочайшем дворе, Императрица заявляет, что готова принять личное начальство над войсками и ехать "для спасения Москвы и внутренности империи". Но совет решает, что с этим лучше пока повременить.

К великому удивлению большинства членов Совета, имевших чины 1-го и 2-го классов: граф Н.И. Панин, оба князя А.М. Голицины, граф З.Г. Чернышев, граф К.Г. Разумовский, князь Г.Г. Орлов и князь А.А. Вяземский в заседании принимает участие и Потёмкин, у которого чин только 3-го класса, но уже 30 мая последовал указ о назначении его вице-президентом Военной коллегии с чином генерал-аншефа. Английский чрезвычайный посланник Роберт Гуннинг доносил в Лондон: "Потёмкин действительно приобрел гораздо больше власти, чем кто-либо из его предшественников".

Екатерина же продолжает писать своему возлюбленному восторженные письма.

Душа моя милая, чрезмерно я к вам ласкова...

Гаур, москов, казак, сердитый, милый, прекрасный, умный, храбрый, смелый, предприимчивый, веселый. Знаешь ли ты, что имеешь все те качества, кои я люблю... ибо ваше превосходительство превосходны, сладостны, очень милы, очень забавны и совершенно такие, какие мне нужны. Мне кажется, чертовски трудно пытаться покинуть вас".

Вскоре Екатерина начнет писать к Потёмкину, уже не только как к возлюбленному:

Гришенок бесценный, беспримерный и милейший в свете, я тебя чрезвычайно и без памяти люблю, друг милой, цалую и обнимаю душою и телом, му[ж] доро[гой].

...Возвращаю к Вам его поздравительное письмо, остаюсь в[сегда] л[юбящей] в[ас] в[ерной] ж[еной].

(Екатерина Вторая и Г.А. Потёмкин. Личная переписка (1769-1791). Собрание 1162 писем. РАН, серия "Литературные памятники". Издание подготовил B.C. Лопатин. М.: "Наука", 1997).

Тайный брак

Венчание состоялось в воскресенье 8 июня 1774 г., в праздник Животворящей Троицы в храме Святого Сампсония Странноприимца, основанного по повелению Петра I в честь Полтавской победы.

Храм стоял в отдаленной части города и добраться туда от Летнего дворца можно было только водным путем - по Фонтанке, затем Неве и по Большой Невке.

...Фельдм[аршала] Голицына шлюбки велите готовить противу Сиверса пристани, буде ближе ко дворцу пристать нельзя. Прощайте, будьте здоровы, а мы будем к вам веселы так, что любо будет смотреть...

Уже наступил вечер, когда в храм вошли жених с невестой, ближайшая приближенная императрицы Марья Саввишна Перекусихина, камергер Евграф Александрович Чертков и адъютант Потёмкина, его племянник поручик лейб-гвардии Семеновского полка Александр Николаевич Самойлов.

Обряд венчания совершил духовник Екатерины Иван Панфилов.

"Родной, по матери своей, внук графа Самойлова граф Александр Алексеевич Бобринский знал, по преданию... что когда совершалось таинство брака, Апостол читан был графом Самойловым, который при словах "Жена да боится мужа своего" поглядел в сторону венчавшейся, и она кивнула ему головою, и что брачную запись граф Самойлов приказал положить себе в гроб". (П.И. Бартенев)

Выйдя из церкви, Потёмкин подхватил Екатерину на руки и понес к набережной. Она же, обвив его шею руками, не переставая шептала:

- Богатырь мой ненаглядный, муж мой, единственный. Счастье мое, любовь моя, жизнь моя...

"Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви"...

Так как брак был заключен тайно, то никто ничего не узнал и не заметил. Екатерина и Потёмкин все так же продолжали скрывать свои отношения от других.

Сердце мое, я пришла к вам, но увидав в дверь спину секретаря или унтер-офицера, убежала со всех ног. Все же люблю вас от всей души...

Соправитель Императрицы

Все вопросы управления страной Екатерина II теперь решает только вместе с Потёмкиным.

Она держит его в курсе всех дел: от самых незначительных - драка пьяной пары с кучером, до самых-самых важных для государства.

Восстание Пугачева подавлено. 19 декабря 1774 г. издается "Манифест о преступлениях казака Пугачева", а затем "Сентенция, 1775 года января 10. О наказании смертною казнию изменника, бунтовщика и самозванца Пугачева и его сообщников."

"...за все учиненные злодеяния, бунтовщику и самозванцу Емельке Пугачеву, в силу прописанных божеских и гражданских законов, учинить смертную казнь, а именно: четвертовать, голову взоткнуть на кол, части тела разнести по четырем частям города и положить на колеса, а после на тех же местах сжечь".

Приговор был приведен в исполнение на Болотной площади. Палач должен был сначала четвертовать Пугачева, и только потом отрубить ему голову. Но, по указанию Екатерины, ему сразу же была отрублена голова. Было много недовольных тем, что злодей особо не мучился, ведь "кровь, багрившая землю и пролитая его мучительною рукою, дымится и вопиет на небеса об отмщении". Но им объяснили, что палач вдруг занервничал, а потому все и перепутал.

Екатерине также надо было решить, что делать и с самозванкой, княжной Таракановой, претендующей на российский престол и при этом называющей себя сестрой Пугачёва.

Благодаря стараниям Алексея Орлова она была привезена в Петербург и заключена в Петропавловскую крепость. Императрица сама составила "вопросные пункты", на которые хотела получить ответы. Но Тараканова так ни в чем не призналась...

Самые страшные и тревожные события остались позади и можно было спокойно отпраздновать заключение Кючук- Кайнарджийского мира с Оттоманской империей.

Императрица решила сделать это в Москве. А потому лето 1775 г. Екатерина и Потёмкин проведут сначала в Коломенском, а затем в Царицыне, где "Голубчик, нашла шесть покоев для тебя: так близки и так хароши, как лучше быть не можно..."

Екатерина сама придумает сценарий этого торжества.

"...я призвала к себе своего архитектора Баженова и сказала ему: - Друг мой, в трех верстах от города есть луг. Вообразите себе, что этот луг - Черное море, что из города доходят до него двумя путями; ну, так один из этих путей будет Дон, а другой - Днепр; при устье первого вы построите обеденный зал и назовете его Азовом; при устье другого вы устроите театр и назовете его Кинбурном. Вы обрисуете песком Крымский полуостров, там поставите Керчь и Еникале, две бальные залы; налево от Дона вы расположите буфет с вином и мясом для народа, против Крыма вы зажжете иллюминацию, чтобы представить радость двух империй о заключении мира.

За Дунаем вы устроите фейерверк, а на той земле, которая должна представлять Черное море, вы расставите освещенные лодки и суда; берега рек, в которые обращены дороги, вы украсите ландшафтами, мельницами, деревьями, иллюминированными домами, и вот у вас будет праздник без вымыслов, но зато прекрасный, а особливо естественный...

Я забыла вам сказать, что направо от Дона будет ярмарка, окрещенная именем Таганрога. Правда, что море на твердой земле не совсем имеет смысл, но простите этот недостаток".

21 июля в 10 часов Екатерина II в малой императорской короне и пурпурной мантии, подбитой горностаем, проследовала в Успенский собор. По левую руку от нее шел Румянцев, по правую - дежурный генерал-адъютант Потёмкин.

На праздновании побывало 60 тысяч человек, которые "веселились, как только можно"...

Екатерина хотела, чтобы ее муж стал великим государственным деятелем, и стремилась способствовать этому всеми своими силами и возможностями.

10 июля 1775 г. Потёмкин возводится в графское достоинство, а в декабре награждается орденом Св. Андрея Первозванного. Ему дается все больше и больше поручений. Но если что-то из этого делается плохо, то Екатерина не скрывает своего недовольства.

[1 августа]

Деньги четыре тысячи привезли для трех полков, и я приказала тебе сказать, чтоб изволил взять на каждый, сколько надобно, а ты ответ прислал, что не знаешь и не помнишь...

Прошу о сем ясно сказать, как луче, а отнюдь не ответствовать, "как благоугодно Вам", ибо я ищу ясности и лучей, дабы опять не было от недогадки моей, как у Троицы, что ход с крестами очутился позади кареты оттого, что не знала, что он у приходской церкви, а его позади народа не видно было. Просим о сих наших докладах не гневаться, а ответствовать без гнева, ибо и мы негневны...

Хотя иногда Екатерина позволяет себе быть и гневной.

[390]

Ныне вить не апрель первое число, что прислать бумагу и в ней написать ничего... Но как я лукавству худо выучилась, то статься может, что иногда и я не догадываюсь, что безмолствие значит. Но, как бы то ни было, как я ласкова, то от Вас зависит платить нас неравной монетою.

Гяур, Москов, козак яицкий, Пугачев, индейский петух, павлин, кот заморский, фазан золотой, тигр, лев в тростнике.

Но женщина все-таки не хочет ссор. Она думает только о любви и согласии.

[391]

...превосходительство Ваше передо мною вчерась в том состояло, что Вы были надуты посереди сердца, а я с сокрушенным сердцем была ласкова и искала с фонарем любви Вашей утомленную ласку, но до самого вечера оная обретать не была в силе.

Что же зделалось? О, Боже! лукавство мое поправило то, что чистосердечие испортило. Брань родилась третьего дни оттого, что я чистосердечно искала дружески и без хитрости лукавства и приуготовления -- изъясниться с Вами о таких мыслях, кои нельзя было думать, чтоб кому ни на есть могли быть предосудительны, но напротив того, они еще были в собственную Вашу пользу. Вчерась же вечеру я поступала с лукавством нарошно. Признаюсь, нарошно не посылала к Вам до девяти часов, чтоб видеть, приидешь ли ко мне, а как увидела, что не идешь, то послала наведаться о твоем здоровье. Ты пришел и пришел раздут. Я притворялась, будто то не вижу. И, норовнее во всем тебя, довела сердце и дуванье до упадка и видела с удовольствием, что ты сим уже от нее рад был отделаться.

Ты скажешь, что просил у меня ласковое письмо и что я вместо того делаю рекапитуляцию брани. Но погоди маленько, дай перекипеть оскорбленному сердцу. Ласка сама придет везде тут, где ты сам ласке место дашь. Она у меня суетлива, она везде суется, где ее не толкают вон. Да и когда толкаешь ее, и тогда она вертится около тебя, как бес, чтоб найти место, где ей занять пост. Когда ласка видит, что с чистосердечием пройти не может, тот час она облечет ризы лукавства. Видишь, как ласка хитра. Она всех видов с радостию приимет, лишь бы дойти до тебя. Ты ее ударишь кулаком, она отпрыгнет с того места и тот же час перейдет занимать способнейшее по ситуации, дабы стать ближе не к неприятелю, но к ее другу сердечному. Кто же он? Его зовут Гришенька. Она преодолевает его гнев. Она ему прощает неправильное коверканье ее слов. Она крутым его речам присваивает смысл уменьшительный, спыльчивые пропускает мимо ушей, обидные не принимает на сердце или старается позабыть. Одним словом, ласка наша есть наичистосердечнейшая любовь и любовь чрезвычайная. Но сердись, буде можешь, и отвадь нас, буде способ сыщешь, быть чистосердечной. Великий найдешь барыш. Раздумайся, раздуйся, но, пожалуй, хотя мало, соответствуй, и оба будем довольны.

Но, к сожалению, "Чем больше ласк женщина дарит мужчине, тем сильнее она его любит и тем меньше любит ее он". (Жан де Лабрюйер)

[393]

Душенька, я взяла веревочку и с камнем, да навязала их на шею всем ссорам, да погрузила их в прорубь. Не прогневайся, душенька, что я так учинила. А буде понравится, изволь перенять. Здравствуй, миленький, без ссор, спор и раздор.

[430]

Мой муж сказал мне только что: " Куды мне итти, куды мне деваться? Мой дорогой и горячо любимый супруг, придите ко мне: вы будете встречены с распростертыми объятиями.

Но...

"На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его...

Я искала его и не находила его; звала его, и он не отзывался мне"...

Потёмкину все больше и больше начинает не нравится новый секретарь императрицы П.В. Завадовский. Потёмкин в гневе. Он устраивает сцены и скандалы жене. И не только когда они одни. Убить же любого соперника он обещал ей еще раньше.

"Фуй, миленький, как тебе не стыдно. Какая тебе нужда сказать, что жив не останется тот, кто место твое займет. Похоже ли на дело, чтоб ты страхом захотел приневолить сердце. Самый мерзкий способ сей непохож вовсе на твой образ мысли, в котором нигде лихо не обитает... Не печалься. Скорее ты мною скучишься, нежели я".

Екатерина пытается успокоить мужа. Новые чины и назначения следуют друг за другом. В 1776 г. он будет пожалован в поручики Кавалергардского корпуса и 27 февраля того же года станет князем Священной Римской империи с титулом светлейшего.

[После 21 марта]

Батинька Князь! До рождения моего Творец назначил тебя мне быть другом, ибо сотворил тебя быть ко мне расположенным таковым. За дар твой благодарствую, равномерно же за ласку, которую вижу и с зрительною трубкою, и без нее, куда не обращуся.

Но Потёмкин уже все больше и больше начинает относиться к Екатерине, не как к императрице, а как к жене, которая во всем должна повиноваться мужу. А потому продолжаются ссоры.

От Вашей светлости подобного бешенства ожидать надлежит, буде доказать Вам угодно в публике так, как и передо мною, сколь мало границы имеет Ваша необузданность...

И тут же, просто по-женски:

Владыка и дорогой супруг. Я зачну ответ с той строки, которая более меня трогает: хто велит плакать? Для чего более дать волю воображению живому, нежели доказательствам, глаголющим в пользу твоей жены? Два года назад была ли она к тебе привязана Святейшими узами?.. Верь моим словам, люблю тебя и привязана к тебе всеми узами. Теперь сам личи: два года назад были ли мои слова и действия в твоей пользы сильнее, нежели теперь?"

Но Потёмкин ничего не желает слушать и твердит только одно. "Убери Завадовского! Очень похоже, что это твоя новая отчаянность. Только раньше она называлась - Васильчиков, а на моем месте был другой Григорий - Орлов.

"...Просишь ты отдаления Завадовского. Слава моя страждет всячески от исполнения сей прозьбы. Плевелы тем самым утвердятся и только почтут меня притом слабою более, нежели с одной стороны. И совокуплю к тому несправедливость и гонение на невинного человека.

Не требуй несправедливостей, закрой уши от наушник[ов], дай уважение моим словам. Покой наш возстановится. Буде горесть моя тебя трогает, отложи из ума и помышления твои от меня отдалиться...

Из моей комнаты и ниоткудова я тебя не изгоняла... Я стократно тебе сие повторяю и повторяла. Перестань беситца, зделай милость для того, чтобы мой характер мог вернуться к натуральной для него нежности. Впрочем, вы заставите меня умереть".

Снова и снова она пытается умиротворить Потёмкина.

Катерина никогда не была безчувственная: она и теперь всей душою и сердцем к тебе привязана; она иного тебе не говорила, снося обиды и оскорбления...

Я не понимаю, почему называешь меня милостивой ко всем опричь тебя...

Я верю, что ты мне любишь, хотя и весьма часто в разговорах твоих и следа нет любви...

Признаюсь, кроме того, что я более люблю видеть ваше лицо, нежели вашу спину.

Но их отношения все более и более заходят в тупик. Императрице надо принимать какое-то решение. Пусть и очень непростое.

Правда в своей жизни она уже не раз находила выход из самых трудных ситуаций, начиная с конфликтов с первым мужем, будущим Петром III.

В конце Семилетней войны заграничной армией, действовавшей против Пруссии, командовал Румянцев. После смерти Елизаветы, ставший императором Петр III пожаловал Румянцеву звание генерал-аншефа и наградил орденами Св. Анны и Св. Андрея Первозванного, поэтому Румянцев не захотел присягать Екатерине II и не возвращался в Россию. Но Императрице все же удалось убедить генерала в своем уважении к его талантам и склонить на свою сторону.

Разрыв с Григорием Орловым грозил ей остаться без поддержки и Григория и остальных братьев, что могло просто погубить ее, ибо свои условия стала бы диктовать группировка Панина, желающая видеть на троне законного наследника - Павла I.

Тогда она пишет к старшему из братьев - Ивану Григорьевичу Орлову, "старинушке", как уважительно звали его остальные братья и для которых он был непререкаемым авторитетом.

Екатерина обещает ему произошедшую неудачу мирных переговоров с Турцией возлагать не на Григория Орлова, а на Турецкий двор. Кроме этого "полтораста тысяч, кои я ему жаловала ежегодно, я ему впредь оных в ежегодной пенсии производить велю из кабинета... На заведение дома я ему жалую сто тысяч рублей. Кроме этого шесть тысяч душ... Сервиз серебренной французской выписной, которой в кабинете хранится, ему же графу Гри. Гр. жалую совокупно с тем, которой куплен для ежедневного употребленья у Датского посланника и т.д.

...с моей же стороны я никогда не позабуду, сколько я всему роду вашему обязана и качествы те, коими вы украшены и поелику отечеству полезны быть могут..."

И, благодаря этому, и Григорий, даже перестав быть фаворитом, остался при дворе и все его братья остались при дворе тоже.

Теперь надо было думать, как оставить рядом с собой Потёмкина...

Итак, Екатерина перевернула лист бумаги и продолжила писать:

...и вы приревновали ко мне. И я увидела каким вы, мой друг, пышите жаром. Бог да простит вам по моему желанию пустое отчаяние и бешенство.

А вот в вашей любви ко мне этого жара все меньше и меньше. И все чаще я сплю на холодной постели. А этого я не хочу. И значит этого не будет. Я говорила Вам, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви. Но знайте, мой самый любимый друг, кто бы теперь не оказался рядом со мной, это будет лишь слуга и для меня, и для Вас, потому что только Вы навсегда будете моим Владыкой, моим Богом и моим Идолом.

И никогда Вы меня не покинете. Уйми свой гнев, Божок и не неси вздор. Не бывать тебе ни в Сечи, ни в монастыре. А быть только со мной.

А теперь, ко всем моим подаркам для тебя, я хочу присоединить еще один.

Вы не любите читать длинных писем, а это получилось особенно большим.

Но вам и не придется его читать.

Екатерина встала из-за стола, подошла к камину и кинула в него письмо, которое тут же было охвачено пламенем.

"Вот так-то муж мой единственный, фазан мой золотой, король мой ненаглядный..."

Отставка без отставки

Все думали, что звезда Потёмкина закатилась. В фавор уверенно входил Завадовский. А для бывшего фаворита был куплен Аничков дворец, некогда принадлежавший бывшему фавориту императрицы Елизаветы Петровны - Алексею Разумовскому.

Пожаловав дворец "в вечное и потомственное владение", императрица выделила еще 100 000 рублей для его ремонта и благоустройства.

Но к удивлению всех, после инспекции в Новгород, которая длилась несколько недель, князь как ни в чем ни бывало явился ко двору, где был благосклонно принят Импепатрицей.

Завадовский же, начавший действовать против Потёмкина, привязанность императрицы потеряет. И ему придется признаться в том, что "Во все века редко Бог производил человека столь универсального, каковым есть князь Потёмкин: везде он и все он..."

Потёмкин и далее будет оставаться таким же всесильным. Его жилищем станет Шепелевский дворец (ныне на его месте - Новый эрмитаж), выходящий на Миллионную улицу и связанный с Зимним дворцом галереей, по которой он в любое время мог пройти к императрице.

А поэтому он только посмеивался, наблюдая, как при очередных слухах об охлаждении к нему пустеет Миллионная около его дома, а при возвращении и обласкивании на ней снова не протолкнуться от экипажей...

[До 10 июня 1777]

Пожалуй, нарядите нас для Петергофа так, чтоб мы у всех глаза выдрали...

Мне кажется, что в моей конюшне есть турецкие лошади. Они в вашем распоряжении. Целую вам руки...

С какой смешной тварью Вы меня ознакомили.

Так напишет Екатерина о знакомстве с гусарским майором, сербом Семеном Гавриловичем Зоричем. Да только вот он начнет спорить с князем, ссоры будут принимать все более яростный характер, а потому Зоричу вскоре придется покинуть дворец.

Как потом и красавцу Корсакову. Это "милое дитятя", когда позволит себе нападки на князя, примкнув к его врагам, получит от Императрицы письмо. "Ответ мой Корсакову, который называл Князя Потёмкина общим врагом. Примечание о слове общий враг".

А вот князь получит письмо совсем другого содержания.

[До 20 сентября 1779]

Друг мой, здесь так холодно, что я решила завтра или сегодня вечером ехать в Царское Село.

Слышу я, батинька, что ты живешь в лагерь. Весьма опасаюсь, что простуди[шь]ся. Пожалуй к нам в покой: каков ни есть -- суше и теплее, нежели в палатке. Мне кажется год, как тебя не видала. Ay, ay, сокол мой дорогой. Позволь себя вабить (подманивать птиц или зверей, подражая их голосу). Давно и долго ты очень на отлете.

Зато очень правильно и уважительно по отношению к Потёмкину поведет себя флигель-адъютант Александр Дмитриевич Ланской. Он не вмешивался в политику и пользовался всеобщей симпатией. Он искренне любил императрицу. И она тоже была очень привязана к нему.

В 1784 г. Ланской скоропостижно умрет.

Екатерина затворится в своих покоях в Царском Селе "...не в состоянии видеть человеческого лица без того, чтобы не разрыдаться и не захлебнуться слезами. Не могу ни спать, ни есть; чтение нагоняет на меня тоску, а писать я не в силах. Не знаю, что будет со мной..."

А.А. Безбородко, крайне обеспокоенный течением государственных дел, которыми императрица, будучи в полном отчаянии, не занималась, срочно вызовет с юга Потёмкина, занятого устройством своих губерний.

Именно Потёмкин с графом Федором Орловым, как писала императрица барону Гримму, утешали меня: "Они начали с того, что принялись выть заодно со мною, тогда я почувствовала, что мне с ними по себе, но до конца было еще далеко".

"Я глубоко убеждена, что у меня много истинных друзей. Самый могущественный, самый деятельный, самый проницательный бесспорно, фельдмаршал Потёмкин. О, как он меня мучил, как я его бранила, как на него сердилась! Но он не переставал вертеться и все перевертывать вокруг меня, пока не извлек из маленького моего кабинета в десять сажен, которым я завладела в Эрмитаже; и надо отдать ему справедливость, что он умнее меня, и все, что он делал, было глубоко обдумано".

И вновь против Потёмкина будут вестись интриги. Уже А.П. Ермолов захочет свергнуть его, используя сплетни и доносы. Все недовольные князем присоединятся к нему. Императрицу со всех сторон обступили с жалобами на дурное правление Потёмкина и даже обвиняли его в краже.

Потёмкин же, вместо того чтобы оправдываться, выехал из Царского Села в Петербург, где проводил дни у Нарышкина в праздности и веселии, и не обращая внимания на то, что все стали от него удаляться.

Посол Франции граф Луи Филипп де Сегюр откровенно сказал ему, что он поступает неосторожно и во вред себе.

- Будьте покойны, не мальчишке свергнуть меня: не знаю, кто бы посмел это сделать.

- Берегитесь, - сказал я, - прежде вас и в других странах многие знаменитые любимцы царей говорили тоже: "Кто смеет?" Однако после раскаивались.

- Но я слишком презираю врагов своих, чтобы их бояться...

Через несколько дней от курьера из Царского Села Сегюр узнал, что Потёмкин приглашает его на обед, что он в большей милости, чем когда-либо, и что Ермолов получил 130 000 рублей, 4000 душ, пятилетний отпуск и позволение ехать за границу.

Новым флигель-адъютантом станет хорошо известный князю А. М. Дмитриев-Мамонов, человек отличный по уму и по наружности...

Могуч - хотя и не в порфире...

17 лет Потёмкин будет соправителем императрицы и ее советником по всем вопросам: "о мерах безопасности и благосостояния государства, о военных действиях во время войны, о пополнении недостатка в государственных доходах, о новых рекрутских наборах, о исправлении упущений высших или судебных мест или начальствующих лиц; когда, по выслушивании сенатских докладов, как бы обширны они ни были, надлежало утвердить или отменить сделанный о дворянине приговор..."

А управлять огромным Российским государством было ох, как не просто.

"Историки чрезмерно интересовались тем, чем Екатерина занималась по ночам, тогда как для истории более важно то, чему она посвящала свои дни" (П.И. Бартенев).

"В те дни, когда меня менее беспокоят, я чувствую более чем когда-либо рвение к труду. Я поставила себе за правило начинать всегда с самого трудного, тягостного, с самых сухих предметов; а когда это кончено, остальное кажется мне легким и приятным; это я называю приберегать себе удовольствие. Я встаю аккуратно в 6 часов утра, читаю и пишу до 8-ми, потом приходят мне читать разные дела; всякий, кому нужно говорить со мною, входит поочередно, один за другим; так продолжается до 11-ти часов и долее... По воскресеньям и праздникам иду к обедне; в другие же дни выхожу в приемную залу, где обыкновенно дожидается меня множество людей. Поговорив полчаса или 3/4 часа, я сажусь за стол; по выходе из-за стола, является Бецкой... он берет книгу, а я свою работу (вязание)...

Чтение наше, если его не прерывают пакеты с письмами и другие помехи, длится до 5 часов с половиною; тогда или я еду в театр, или играю, или болтаю с кем случится до ужина, который кончается прежде 11 часов; затем я ложусь и на другой день повторяю то же самое как по нотам".

Теперь вместе с ней Потёмкин, который с головой погрузился в государственную деятельность, став проводником политического курса Екатерины II и ее ближайшим соратником и советником.

Он предлагает ей присоединить Крым, сам же его присоединяет и назначается генерал-губернатором Новороссийской, Азовской и Астраханской губерний, с властью и преимуществами царского наместника.

[Лагерь при Карасу Базаре. Июля 16 [1783]]

Матушка Государыня. Я прошу милости Генерал[ам], подо мною служащим: Суворову -- Володимерский крест и Павлу Сергеевичу. Графу Бальмену -- Александровский. Не оставьте и Лашкарева, он, ей Богу, усердный человек, и очень много я его мучил.

Упражняюсь теперь в описании топографическом Крыма. Деревни все уже описаны, только надобно перевесть на русский язык. Я поспешу все представить, как о продуктах земли, так и о сборах. Теперь только могу доложить, что редко можно найтить так плодородную землю: нонешний год не в силах будут всего урожая убрать...

В начале 1784 г. (2 Февраля) Екатерина пожаловала Потёмкина Президентом Военной Коллегии с чином Генерал-Фельдмаршала, Екатеринославским и Таврическим Генерал-Губернатором и Шефом Кавалергардского полка.

"Все возраставшее могущество Потёмкина заставило и других государей искать в нем: король польский препроводил к нему ордена Белого Орла и Св. Станислава; Фридрих Великий поручил брату своему, принцу Генриху, возложить на него ленту Черного Орла; датский король прислал орден Слона, шведский орден Серафима".

"Это был царь, только без титула и короны" (Я.Л. Барсков).

"Гений Потёмкина царил над всеми частями русской политики" (П.В. Чичагов).

Иностранные наблюдатели с изумлением видели, что часто князю Потёмкину оказывали больше почести, чем самой императрице, в которой многие видели "необыкновенную женщину - знаменитую Екатерину, которую князь де Линь оригинально и остроумно называл Екатериной Великим".

"Вольтер и Даламбер несколько грубо польстили, уверяя, что свет проливается на нас с Севера".

"Да будет Северная звезда у всех перед глазами! - вот истинная звезда Царей; она ведет прямо ко храму бессмертия" (Де Линь).

Потёмкин организует для императрицы путешествие в Крым, куда она направится, сопровождаемая громадной свитой и послами - австрийским, английским и французским.

Австрийский император Иосиф II скажет французскому послу Луи Филиппу де Сегюру: "Мы нищие! Ни в Германии, ни во Франции не могли бы позволить себе того, что здесь делается русскими..."

На это Екатерина могла бы добавить: "Меня обворовывают точно так же, как и других, но это хороший знак и показывает, что есть что воровать".

Путешественники искренне поражены всем увиденным. Потёмкин просто превосходит себя. Императрицу приветствует даже рота амазонок...

Екатерина II писала исторические произведения, сказки, пьесы и статьи, но вот в области стихосложения она была не очень сильна. Хотя, когда Державин предложил ей 40 вариантов стихов, прославляющих адмирала В.Я. Чичагова, она отказалась от них и написала свои:

С тройною силою шли шведы на него.

Узнав, он рек: Бог защитник мой.

Не проглотят они нас.

Отразив, пленил и победы получил.

Правда, эти стихи будут написаны после побед над шведским флотом в 1789-1790 гг. Во время той войны Императрица сообщит принцу Де Линю: "Ваша непоколебимая пишет к вам при громе пушек, от которого трясутся окна моей столицы".

Сейчас же, в мирный 1787 г. Екатерина, восхищенная великолепием Тавриды, слагает стихи, посвященные Потёмкину.

Лежала я вечер в беседке ханской,

В средине бусурман и веры мусульманской.

Против беседки той построена мечеть,

Куда всяк день пять раз имам народ влечет.

Я думала заснуть, и лишь закрылись очи,

Как уши он заткнув, взревел изо всей мочи...

О, Божьи чудеса! Из предков кто моих

Спокойно почивал от орд и ханов их?

А мне мешает спать среди Бахчисарая

Табачный дым и крик... Не здесь ли место рая?

Хвала тебе мой друг! Занявши здешний край,

Ты бдением своим все вяще укрепляй.

И в самом деле надо было спешить и укреплять, и защищать. Ибо, желающая вернуть себе Крым, Турция развязала новую войну.

Знаменательная победа Суворова под Кобурном и долгая осада Очакова.

"Ничего я не видел скорее и лучше сделанного, как ее распоряжения в сию внезапную войну, которые собственною ее рукой написаны и присланы были к князю Потёмкину во время осады Очакова" (Де Линь).

Все считали что взять Очаков можно легко и быстро и не понимали, почему князь все медлит и медлит со штурмом, а главное, почему множеству женщин, находящихся в его ставке он уделяет больше внимания, чем военным делам. Тем болезненней поразила всех новость, что князь вскоре посылает в Париж за модными башмаками для одной из дам. При этом курьер доставки туфелек имеет чин подполковника.

Эта новость мгновенно облетела русский лагерь. А затем слухи о том, что Потёмкин вместо того, чтобы заниматься осадой Очакова, ублажает дам, поплыли по всей России.

Правда, выяснилось, что князь, заодно, хочет найти и привлечь в армию лучшего французского хирурга и лучшего инженера. Принц Де Линь взял на себя труд написать рекомендательное письмо относительно инженера, а Рожер де Дама - относительно хирурга и покупок, долженствовавших удовлетворить вкусу князя.

Заручившись рекомендательными письмами подполковник Карл Федорович Баур прибыл в столицу Франции, где сразу же вызвал ажиотаж своим приездом. Был даже поставлен водевиль о дурачествах князя Потёмкина. Бауэр же с утра до вечера носился по модным лавкам, скупая самые дорогие модели женской обуви...

- Привез? - был первый вопрос Потёмкина.

- Привез, привез! - успокоил его подполковник, наблюдая как в палатку князя втаскивают целый ворох коробок, перевязанных яркими лентами.

- В какой?

- Вот в этой!

Князь нетерпеливо сорвал упаковку, открыл крышку, выбросил из нее туфельки и достал толстый пакет, в котором были планы подземных минных галерей, сооруженных французскими инженерами на подступах к Очаковской крепости.

- А остальные документы?

- И остальные, и даже самые-самые секретные. Тоже среди туфелек. Ведь их на границе досматривать не стали.

- Молодец! А водевиль-то посмотрел?

- Нет. Не успел. Да и что они могут показать нам? Как мы их обдурили, что ли?

Потёмкин не жалел денег на разведку. Агентура светлейшего князя успешно работала по всей Европе и он всегда был в курсе всех событий...

Но этого тогда не знали ни Принц Де Линь, ни граф Рожер де Дама.

При осаде Очакова Рожер де Дама был адъютантом князя Потёмкина ("приехал ко мне Граф Дама, сущий дитя, но скромный и отменно вежливый").

Вот что он вспоминал о событиях того времени.

"Все ломали себе голову по поводу небрежности князя Потёмкина, а ревностный принц Нассау оставался на своей яхте в полном бездействии, предаваясь размышлениям и придумывая план атаки города, благодаря которому он, по его мнению, немедленно мог бы завладеть им.

Представив свой план князю Потёмкину, он умолял его сделать рекогносцировку батареи Гассан-паши на лимане.

Князь Потёмкин согласился, и 16 сентября после обеда он сел в двадцатичетырехвесельную шлюпку, взяв с собой принца Линя, принца Ангальта, принца Нассау, управлявшего судном, и меня.

Турки дали нам спокойно все рассмотреть, но в тот момент, как они заметили, что мы собирались повернуть и уйти, они открыли ужаснейший огонь пулями, картечью, бомбами из всех родов орудий - на нас посыпался целый град, - и в то же время турки, приготовившиеся, по-видимому, во время нашей прогулки, бросились в большом количестве к судам разных величин, с намерением атаковать и неизбежно взять нас в плен, так как мы были беззащитны.

Князь Потёмкин, сидя один на кормовой банке, со своими тремя орденскими звездами на виду, держался поистине с поразительным по благородству и хладнокровию достоинством. Только принц Ангальт казался обеспокоенным важным событием, которое могло изменить всю его судьбу...

Принц Линь, равнодушный к опасности, с самодовольным видом косился одним глазом на батарею, а другим наблюдал за принцем, старался смехом выразить свое презрение к происходившему...

У принца Нассау, ответственного за все последствия этого предприятия, был расстроенный вид; он возбуждал, подгонял гребцов, грозил им и готовился к самой гибельной катастрофе...

Между тем крики принца Нассау столь возбуждающе подействовали на силу и устойчивость матросов, что нам удалось немного опередить турок и у нас возродилась надежда на спасение...

К нашему счастью, нам удалось наконец стать под защиту наших батарей. Мы избавились от погони турок и сошли на берег в виду 4-5 тысяч зрителей, внимательно смотревших на нас и спокойно обсуждавших опасность нашего настоящего положения и нашу дальнейшую карьеру . Когда миновала опасность и беда была исправлена, об этом больше не говорили; никто не заикался о случившемся перед князем Потёмкиным и, в особенности, перед принцем Нассау. План его, как можно предполагать, вылетел из головы в пылу огня, и никто даже не спросил, зачем, собственно, мы ездили".

Очаков будет взят 6 декабря 1788 г.

Вскоре Императрица сообщит Гримму: "Имею честь объявить вам новость, которую вы уже, может быть, и знаете, именно о взятии штурмом Очакова. Фельдмаршал князь Потёмкин прислал мне донесение с подполковником Бауром, которого я тотчас произвела в полковники..."

А потом последует победоносный 1789 г., когда турецкие крепости, даже такие, как Аккерман и Бендеры, сдавались без боя.

Императрица напишет Потёмкину: "Кампания твоя нонешняя щегольская".

3 декабря 1790 г. светлейший сообщит императрице о посылке корпуса Суворова к крепости Измаил. 11 декабря после 8-часового изнурительного и кровопролитного штурма крепость падет.

В кратком донесении говорилось: "Не Измаил пал, но армия турецкая, состоящая в 30 слишком тысячах, истреблены в укреплениях пространных... Войска оказали мужество примерное и неслыханное..."

Теперь все шло к победному завершению войны с Турцией.

Но все чаще и чаще Потёмкин получает тревожные вести из Петербурга о возрастающем влиянии на Екатерину II молодого фаворита Платона Зубова.

Князь не скрывает своего недовольства Мамоновым. "Зачем, обещав, его не дождался и оставил свое место глупым образом".

А Мамонов просто признался Екатерине, что уже год любит фрейлину княжну Дарью Щербатову и просит разрешения соединить с ней свою судьбу.

Ну что же, Екатерина лично обручает жениха и невесту, осыпает их подарками и удаляет от двора.

Вскоре в письмах к Потёмкину она начнет писать о появившемся рядом с ней "Чернявом", заботы о котором вернули ее к жизни.

(Платон Александрович Зубов, будучи штабс-ротмистром лейб-гвардии конного полка будет пожалован полковником и флигель-адъютантом (1789 г.) и вскоре генерал-майором, корнетом кавалергардского корпуса, кавалером орденов: Св. Анны, обоих Польских и Св. Александра Невского.)

Заискивающий сначала даже перед камердинером государыни - Захаром, Зубов понемногу осмелеет и начнет посматривать на всех свысока, принимая как должное уже заискивание перед ним.

Зубная боль

"...носился слух тогда, что князь, поехав из армии, сказал своим приближенным, что он нездоров и едет в Петербург зубы дергать..." (Г. Державин)

Прибывший в столицу Потёмкин был уважительно принят Императрицею, подарившей ему дворец, известный под именем Таврического, и платье, украшенное алмазами и дорогими каменьями, в двести тысяч рублей.

"При виде князя Потёмкина, - писала императрица принцу Де Линю, - можно сказать, что победы и успехи украшают человека. Он возвратился к нам из армии прекрасный, как день, веселый, как зяблик, блистательный, как звезда, более остроумный, чем когда-либо...".

Потёмкин начинает активно работать вместе с А.А. Безбородко, составляя документы "для отклонения от войны" с Англией и Пруссией. Много времени проводит он и наедине с государыней, решая важные политические задачи, ведь к этому времени европейский кризис достиг своего апогея.

Англо-прусская коалиция в ультимативной форме требовала от России прекращения военных действий на юге. Австрия была вынуждена пойти на сепаратный мир с Турцией. Прусские и польские войска стали концентрироваться у границ России. Британский флот готовился к походу на Петербург.

Оскорбленная ультиматумами прусского короля, его интригами в Турции и Польше, усиленными антирусской политикой британского кабинета, императрица занимала жесткую позицию.

В любой момент дипломатическая борьба могла перерасти в новую войну, грозившую России тяжелыми испытаниями.

Через масонские ложи прусский король установил тайные контакты с наследником престола Павлом Петровичем. В берлинских влиятельных кругах стали поговаривать о замене царствующей особы на российском троне.

Потёмкин настаивал на разумных компромиссах, государыня плакала, но не соглашалась даже на формальные уступки.

И все-таки дипломатическая битва была успешно выиграна.

Все это время Зубов благоразумно держится в тени.

Но чтобы Екатерина окончательно распрощалась с этим юношей, Потёмкин решил доказать государыне, что "в преданности к ней никто не может с ним сравниться. Он задумал дать ей в своем Таврическом доме праздник, который неслыханным великолепием должен был затмить все прежние празднества этого рода".

Пир

Ранее Потёмкин давал великолепные балы в Аничковом дворце. Всему Петербургу особенно запомнился маскарад в честь императрицы, 27 февраля 1785 г.

И вот теперь будет что-то еще грандиозней.

Цветущая юность дворянства начала учить кадриль.

Празднество было намечено на 28-е апреля. Поразительным было уже то, что "никто не знал цели онаго; да как и знать, когда никакой особливой не было? Всепроницающие народные политики на верное полагали, что оно приготовляется для торжествования мира; но они, по обыкновению своему, обманулись".

"Вся роскошь, привычная для князя, всё волшебство, которым он умел окружать себя, были превзойдены в этот день. Не как государыня, а как богиня была встречена Екатерина в Таврическом дворце..." (К. Валишевский).

"Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною - любовь..."

Особенно впечатляли "две огромные залы, отделенные одна от другой восемнадцатью колоннами. Первая из них назначена была для танцев: колоссальные столбы в два ряда окружали оную; между ими находились ложи, убранные гирляндами и внутри богатыми штофами...

В другой находился зимний сад, наполненный лавровыми, померанцовыми и митровыми деревьями: песчаные излучистые дорожки, зеленые холмы и прозрачные водоемы, в которых резвились золотые и серебристые рыбы; приятный запах растений; восхитительное пение птиц; грот, убранный зеркалами с мраморною купальнею внутри; возвышавшийся на ступенях сквозной алтарь, с восемью колоннами, поддерживающими свод его; яшмовые чаши, лампады, венки и цепи из цветов, украшавшие оный; поставленная среди колонн на порфировом подножии с златою надписью: "Матери Отечества и мне премилосердной", статуя Императрицы из Паросского мрамора"

Екатерина была представлена в образе божества, в длинном Римском одеянии. В одной руке она держала скипетр, а другая, простертая была положена на раскрытую книгу, лежащую на усеченном столбе. У ног ея лежал рог изобилия, из коего сыпались ордены и деньги.

Императрица изволила прибыть со всем царскому сану приличным великолепием после семи часов, и при входе, будучи встречена светлейшим князем, препровождена в Колонный зал, где их приветствовали три тысячи гостей.

"Толпы приглашенных буквально терялись в овальном зале, которому не было равных в Европе - 21 метр в высоту, 74,5 в длину и 15 в ширину, двухъярусные окна, а вдоль северной стены два ряда из тридцати шести ионических колонн. Полы были инкрустированы редкими породами дерева, мраморные вазы поражали своими размерами, с потолка свисали люстры черного хрусталя... Пятьдесят шесть люстр давали столько света, что зал казался охваченным пожаром. Скрытый на двух галереях духовой оркестр из трехсот музыкантов и орган, сопровождаемые хором, исполняли специально написанные к случаю хоры - оды Державина, положенные на музыку композитором Козловским".

Гром победы, раздавайся!

Веселися, храбрый Росс!

Звучной славой украшайся.

Магомета ты потрёс!

Славься сим, Екатерина!

Славься, нежная к нам Мать!

Описание праздника Потёмкин тоже закажет Державину.

"Кто хочет иметь о нем понятие - прочти, каковы были загородные дома Помпея и Мецената. Наружность его не блистает ни резьбой, ни позолотой, ни другими какими пышными украшениями. Древний изящный вкус - его достоинство; оно просто, но величественно".

"...казалось, что все богатство Азии и все искусство Европы совокуплено там было ко украшению храма торжеств великой Екатерины".

Среди чудес дворца на гостей особое впечатление произвел золотой слон, обвешанный жемчужными бахромами, убранный алмазами и изумрудами, с необычными часами на спине, шевеливший глазами, ушами и хвостом. Была еще одна диковинка - удивительные часы в форме высокого бронзового дерева, на котором находились павлин, петух, сова и разные малые животные в натуральную величину, искуснейшей работы из металла. Животные, когда часы отмечали время боем, двигались и даже кричали.

Окончание празднества было не менее торжественным. Державин рассказывал, что Потёмкин "с благоговением пал на колени пред своею всемилостивейшею благодетельницею и лобызал ея руку, принося усерднейшую благодарность за посещение".

И вдруг князь разрыдался... Екатерина также не могла сдержать слез... Казалось, что они прощаются друг с другом...

Фельдмаршал князь Потёмкин дал нам вчера великолепный праздник, на котором я пробыла с семи часов вечера до двух ночи... (Екатерина II - барону Гримму)

Необходимо отметить важную подробность этого праздника: никто из многочисленного семейства Зубова, в том числе сам фаворит, в Таврический дворец приглашены не были.

И еще. "О великолепном празднестве не было упомянуто ни слова в русских газетах того времени... при жизни Потёмкина о знаменитом празднестве... печатно на русском языке только и было упомянуто в Московском журнале, в примечаниях к заглавиям стихов Державина. Причина такого молчания заключалась конечно в могуществе Зубова"...

"Великолепные ткани гобеленов развертывали перед ней наводящую на размышления историю Амана и Мардохея..." (К. Валишевский). Но императрица не заинтересовалась этим сюжетом.

(Эсфирь, жена Мардохея, однажды спасшего жизнь персидскому царю Артаксерксу, приглашает его на пир, где рассказывает царю о кознях вельможи Амана против мужа. Внимательно выслушав ее, царь приказал повесить Амана на той виселице, которую тот приготовил, было, для Мардохея).

А вот Державин в описании праздника посчитал этот сюжет близким не к судьбе князя, а к своей собственной.

И если я не мил того вельможи оку,

Ты ведаешь, могу ль я быть рабом пороку?

Тебе известно все, о кроткая Эсфирь.

Владычица сердец и красота порфир.

Ибо здесь разумеется бывший начальник Державина, генерал-прокурор кн. Вяземский, который теперь вредил ему при производстве дел в сенате. Поэт с намерением поместил эти строки, чтоб намекнуть на вельмож, подобных Аману. Эсфирь, которая от притеснений последнего защищала Мардохея, представляет здесь Екатерину II, бывшую на стороне Державина.

Потёмкин понимает, что результат оказался совсем не таким, каким задумывался. Что он становится никому не нужен, потому что особой любви общества к его персоне никогда не было.

Накануне приезда светлейшего Екатерина спросила у своего камердинера Захара. "Скажи, пожалуй, любят ли в городе князя?" Захар ответил: "Один только Бог да Вы".

Английский посланник Фиц-Герберт придумал новороссийскому генерал-губернатору латинский девиз: "Nec viget quiquam simile aut secundum", т. е.: "Да не пребудет на кого-либо похож или после кого-либо вторым".

И вот его начинают теснить на второй план. И кто. Резвое дитятя.

Зуб выдернуть не удалось и теперь зубная боль сводит с ума. Тем более что у мальчика оказались не зубки, а волчьи клыки. И их укусы становятся все более и более болезненными.

Екатерина советовала Зубову брать пример с Потёмкина. А тот вместо этого всеми силами хочет сместить князя, чтобы занять его место.

Потом Зубов будет рассказывать, что "хотя я победил его наполовину, но окончательно устранить с моего пути никак не мог. А устранить было необходимо, потому что Императрица всегда сама шла навстречу его желаниям и просто боялась его, будто взыскательного супруга".

"Именно он - главная причина тому, что я не вдвое богаче. Однажды императрица объявила мне, что за мои заслуги дарит мне имение в Могилевской губернии, заселенное 12,000 душ крестьян, находящееся на Днепре, с обширными дубовыми лесами, всякими угодьями и проч., но потом она спохватилась, узнав, что имение это уже подарено ею князю Потёмкину. Чтобы не нарушить, однако, данного мне обещания, государыня, при первом же своем свидании с князем Таврическим, за парадным обеденным столом, сказала:

- Светлейший, у меня к тебе просьба: продай мне твое могилевское имени, что на Днепре.

Потёмкин, покраснев до ушей, быстро оглянувшись, отвечал, что исполнить желание ее величества, к несчастью своему, не может, так как оно вчера продано - "вот ему!" и он указал на стоявшего за его креслами молодого камер-юнкера Голынского.

Императрица, сильно смутилась, догадываясь, что Потёмкин проник ее намерение, обратилась к Голынскому и спросила его с замешательством: "как же это ты купил имение у светлейшего?"

Потёмкин, упреждая ответ, метнул мнимому покупщику выразительный взгляд, и догадливый Голынский глубоким поклоном подтвердил выдумку князя Таврического.

Поэтому, - заключил Зубов свой рассказ, - можно судить, каков для меня злодей был Потёмкин, когда с такою наглостью лишил меня 12,000 душ".

Прощайте, матушка...

24 июля 1791 г. Потёмкин покидает Петербург. Надо вести переговоры с Турцией о заключении мира, а он разбит и подавлен. Ему душно. Обостряется болезнь. Приступ следует за приступом.

Превозмогая себя, через силу, Потёмкин продолжает работать: давать распоряжения по армии и вести переговоры с турками.

Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович... что меня жестоко безпокоит - есть твоя болезнь и что ты ко мне о том пишешь, что не в силах себя чувствуешь оную выдержать. Я Бога прошу, чтоб от тебя отвратил сию скорбь, а меня избавил от такого удара, о котором и думать не могу без крайнего огорчения.

О разогнании турецкого флота здесь узнали с великою радостию, но у меня все твоя болезнь на уме...

Молю Бога о твоем выздоровлении. Прощай, Христос с тобою.

Авгу[ста] 28 дня, 1791.

Платон Александрович тебе кланяется и сам пишет к тебе.

Екатерина едет в Невский монастырь ко всенощной; "дано в церковь большое серебряное паникадило, к раке Св. Александра Невского золотая лампада, сверх того, сосуды золотые с антиками и брильянтами". Она молит Бога о сохранении жизни мужа.

Она посылает к Потёмкину его племянницу графиню Александру Браницкую, чтобы она была рядом с князем.

[27 сентября]

Матушка родная, жить мне больше тяжело, что тебя не вижу.

[2 октября]

Матушка Всемилостивейшая Государыня! В теперешнем болезнию изнуренном состоянии моем молю Всевышнего да сохранит драгоценное здравие твое, и повергаюсь к освященным Вашим стопам

Вашего Императорского Величества

вернейший и благодарнейший подданный

Князь Потёмкин Таврический

Матушка, ох как болен.

[Яссы. 4-го октября]

Матушка Всемилостивейшая Государыня. Нет сил более переносить мои мучения. Одно спасение остается оставить сей город, и я велел себя везти в Николаев. Не знаю, что будет со мною.

Вернейший и благодарнейший

подданный

Одно спасение уехать.

Потёмкина вынесли из кареты и положили на разостланный близ дороги плащ.

Во всех его письмах к Матушке Государыне всегда в конце письма была подпись: Я по смерть вернейший и благодарнейший подданный Князь Потёмкин Таврический.

Ведь никто его так не любил как эта не желающая стареть женщина, его жена навсегда связанная с ним священными узами.

Но не она будет сжимать в последних объятьях его уже бездыханное тело и горько рыдать над ним.

Ночью повезли его обратно в Яссы, в том же самом экипаже, окруженном факелами...

Сразу после смерти Потёмкина стало ясно, что немедленную и очевидную выгоду от кончины светлейшего получил молодой фаворит Платон Зубов. А.В. Храповицкий называл его "дуралеюшкой", а Суворов - "болваном" и "негодяем".

Уже 17 октября Зубов приказал все пакеты с бумагами, направляемыми на подписание императрицы, присылать ему...

Екатерина сидела перед столом, просматривая полученные письма.

Она недовольно обернулась на звук скрипнувшей двери.

- А, это ты, Феденька, - улыбнулась она.

Мальчик подошел к императрице и протянул ей небольшую шкатулку.

- Что это?

- Это от князя.

Императрица невольно вздрогнула, взяла шкатулку, поставила ее перед собой и, немного помедлив, открыла крышку.

Там были ее письма к Потёмкину, к любимому Гришифишичке.

Верхним лежало письмо - самое странное и не похожее на все другие, словно посланное из другого мира, в котором были только они вдвоем.

Здравствуй, милинкой.

Са мною зделалось великая диковина - я стала сомнамбулой: я во сне гулала по саду, да приснилось мне, что хожю по каким то полатам, израдно прибранным. Стены на подобии золота разпестрены светами и голубками; тут я нашла амбон, на котором не стоял, но лежал прекрасный человек, и на нем было надето одежда серая, соболом опущенное; сей человек ко мне весьма быль ласков и благодарил за мой приход и мы с ним разговаривали о посторониых делах несколько вримяни; потом я ушла и проснулась; знатьно, ето быль сонь, так как рак по спине пользет, а тепер я везде ищу того красавца, да его нету, а в уме моем его воображение никогда не исчезнет; куда как он мил - милее целого света; о, естьли б вы могли его видит, вы б от него глаз не отвратили.

Милинкой, как ты его встретишь, покланись ему от меня и поцалуй его; он, права, того достоин; а может статся, что встретишся с ним, естьли, встав с постели, обратися направа и на стену взглянишь...