Она - из деревенских: отец - председатель колхоза, мать - зоотехник. Собака - с настоящей родословной. Предки - чемпионы Варшавы, Польши и Кубы.
Она - активистка и хохотушка с троечным аттестатом и синим дипломом сельскохозяйственного вуза. Ши-тцу - победительница в классе юниоров, чемпион страны.
Женщина - бухгалтер и ответственная за культурно-массовые мероприятия. Собака - обладательница титула "Лучшая сука".
Она - сорока неполных лет, неуклюжая, с блеклыми волосами, наспех связанными на затылке. Ши-тцу - золотисто-белая молодая сучка, крепкая, с густой длинной шерстью, с величавой осанкой и похожей на цветок мордочкой. ;Голова, как копна, широкая, круглая, темные большие глаза едва заметны за ниспадающей шерстью. Косами свисающие уши. И густой белый хвост, как страусиное перо, - над крестцом.
Женщину звали буднично Нинкой, в конторе - Нинванной, в случайные счастливые ночи - Ниночкой, а собаку - Марисабель Есения Гарсия Росс - и никак иначе!
Свел их случай. Дальняя столичная тетка приехала на родину, держа ши-тцу на распухших руках. Тяжело передвигаясь, останавливаясь через каждые десять-пятнадцать шагов, она опиралась на чье-нибудь плечо, закатывала глаза и вздыхала. Нинкины братья сопровождали ее повсюду, угодливо заглядывали в глаза - тетке нравилось, и она великодушно поглаживала широченный затылок старшего и как бы невзначай вспоминала о завещании. И братья из кожи лезли. Но бывали дни, когда они врывались к Нинке и молили о помощи. Если сестра протестовала, укоряли ее - и Нинка сдавалась. Ругая себя за мягкотелость, шагала за теткой, отбывая уговоренное время.
В один из таких дней гостья села в машину и приказала ехать на кладбище. Избив ступни, едва не сломав каблуки об изгородь чьей-то могилы, Нинка терпеливо брела рядом и покорно останавливалась у каждого холмика, ожидая, когда тетка наплачется. Казалось, что кладбищенская стена никогда не появится. Но часам к трем они все-таки добрели до рассыпающейся ограды и без сил упали на почерневшие от времени бревна скамьи. Пахло цветущей сиренью, сыростью и смертью. Переведя дух, Нинка встала в надежде добраться до машины, но тетка недовольно одернула ее и, начав с прапрабабки, принялась рассказывать историю их рода. Да так живо и ярко, будто писала роман со множеством образов и удивительным ветвлением сюжетных линий, которые, как бы далеко ни уводили, сделав замысловатую дугу, волшебным образом сбегались к ши-тцу. Тетка гладила ее шелковую шкурку и, на время забыв обо всем, напевала:
Ши-тцу благодарно поднимала усталые глаза и водила мокрым носом. Нинка кривилась и с отвращением одергивала руку всякий раз, когда собачонка оказывалась сильно близко. Ши-тцу тоже воротила морду от дешевенькой Нинкиной кофтенки и упиралась в надушенный хозяйкин рукав.
А на следующий день тетка умерла. Хоронили ее на том же кладбище, недалеко от кирпичной стены. Невестки повязывали платки, братья следили за соблюдением обряда, теребили музыкантов и торговались с похоронщиками. Нинка же сидела на убогой скамеечке и тоскливо смотрела, как огромный тяжелый гроб, едва удерживая на посеревших канатах, опускают в черную яму, закапывают и, постояв для приличия, уходят, стряхивая с ладоней сырую землю. Через полчаса кладбище опустело, и только глухие всхлипывания нанятой плакальщицы еще нарушали тишину.
- А тебе, Нинка, - самое дорогое, что было у тетки. Псина эта целое состояние стоит! - наперебой говорили братья. - А щенки пойдут, озолотишься. Детеныш такой сучки несколько сотен баксов стоит, порой и больше. А за выводок - ты ж бухгалтер, Нинка, посчитай - четыре тысячи долларов! И это только за раз! Золотая псина!
И ши-тцу торжественно передали в руки сестры. Так и остались они вдвоем: Нинка и Марисабель Есения Гарсия Росс.
Братья скоро уехали, и одиночество, смешавшись с прогорклым запахом пудры, повисло в Нинкиной квартире. Ши-тцу, поскулив несколько дней, успокоилась. Вальяжно ходила по комнате и развалясь сидела на диванной подушке. А Нинка радовалась ночной темноте, проглатывающей и ненавистную псину и довольные улыбки братьев, смотрящих на нее с фотографий. Но возвращалось солнце, а с ним - горькая обида на судьбу. И Марисабель Есения Гарсия Росс. Нинке так хотелось сбросить ее с подушки, вышвырнуть на улицу, в дождь, посадить на цепь! И однажды, не вытерпев, встала против нее, руки в бока уперла и предъявила:
- Целое состояние, говоришь? Так будешь мне яйца золотые нести! Вот тогда я посмотрю, как они там, в столицах, от зависти локти кусать станут, а я им фигу к носу, как они мне - нате! А ты вставай, барынька паршивая! Чего разлеглась?! - гаркнула женщина, и собака испуганно выбежала из комнаты. - Локти кусать будут, локти! - заключила Нинка и оскалилась. Желтый ламповый свет играл в ее заплаканных глазах. Что виделось ей? Братовы хоромы, шмотки не хуже невесткиных... И семья...
Нельзя сказать, что с ухажерами Нинке не везло. Одевалась она не модно - на дорогие вещи денег не хватало - скорее ярко. И ни один не мог пройти мимо, не обратив внимания на бойкую девку. Но родственники стояли горой и отваживали всякого, кто им не нравился. Шли годы - Нинка теряла остатки надежды на бабье счастье. И тогда ее выдали за братова сослуживца, бездетного вдовца вдвое старше ее. Поначалу Нинка плакала, а потом ничего: стерпелось, слюбилось. Но ненадолго... Когда умер муж, женщина безутешно горевала, а год спустя влюбилась, серьезно, до слез, правда избранник был женат. Вмешалась родня: братья стыдили и отводили глаза, невестки презрительно ухмылялись.
И Нинка осталась одна. По субботам вваливались братья с отпрысками и женами. Много пили, смеялись, а Нинка мыла тарелки и плакала. Иногда, ближе к ночи, наполнявшей южное небо густой лиловой краской, в ее квартире раздавался осторожный стук. Нинка по-девичьи вскакивала с постели, стыдясь радостной улыбки, бежала к двери. Долгожданный гость, с букетцем и конфетами, а чаще - так, целовал ее и, выдохнув жаркое "Ниночка", прижимал к себе. А утром она ловила исчезающий мужской запах, сжимая остывающую подушку. Одиночество крепло, словно вино, десятки лет зреющее в глубоких подвалах. Теперь и братья были за тридевять земель, а счастье не складывалось: не под силу обиженному сердцу впустить любовь.
И Нинка отчаянно строила золотое будущее, а в самом центре его -противная, ненавистная и такая дорогая ши-тцу. У Марисабель Есении Гарсии Росс появились собственная бархатная подушечка, новый поводок, дорогущий шампунь, украшения, расчески и дюжина ярких игрушек. Вот еще немного - думалось Нинке - и потекут золотые реки. Она точно с цепи сорвалась: водила собаку к ветеринарам, подстригала, купала, взвешивала, кормила по часам, звонила на выставки, записывала условия и цены, читала специальную литературу и, раскрыв рот, смотрела всякую передачу, где хоть словом упоминались собаки. Постепенно ши-тцу, а вместе с ней и Нинка, сделались очень известными особами. И посыпались предложения.
Кобелька выписали издалека, так что пришлось оплачивать дорогу и целый день таскаться с его хозяевами по городским достопримечательностям. Случали по всем правилам в присутствии авторитетнейшего в крае специалиста. Марисабель Есения Гарсия Росс отчаянно скулила, дважды тяпнула кобелька, отчего у пса надолго пропал к ней интерес.
- Нужен перерыв! - предложил доктор, и все облегченно вздохнули.
Сели. Чай пили для виду, напряженно поглядывая на собак. Прошло около часа. И доктор, вставая из-за стола, скомандовал:
- Пора!
Нинка, согнувшись и разведя руки, бегала за своей собакой по квартире и зло кричала:
- Сучка драная, я ж, дура, для тебя стараюсь!
Поймав, уже не выпускала из рук отчаянно скулящую и вырывающуюся собаку. Кобелек несколько раз взбирался на Марисабель Есению Гарсию Росс, и под тяжестью пса она безутешно скулила. Как только разжались тиски хозяйкиных пальцев, собака зло тяпнула руку и спряталась под кухонным столом. Выругавшись, Нинка поглаживала укушенную ладонь, но смотрела на ши-тцу уже мягче. И Марисабель Есения Гарсия Росс повизгивала все реже, но большие глаза по-прежнему горели обидой. Люди еще долго обсуждали удачную сделку. Хозяева кобелька согласились получить расчет первенцем, и Нинкиной радости не было конца.
К вечеру гости разъехались, и в квартире повисла холодная тишина. Нинка не могла уснуть и, как старуха, ворчала:
- Потерпеть не может! Больно, а ты как хотела! Бабам всегда тяжелее. А мужикам что? Умотали в столицу - и вертись как хочешь! Но ты не плачь! Мы еще такие деньги сделаем, что они от зависти лопнут!
Последние слова Нинка почти выкрикнула, отчего собака испуганно подняла уши и замолчала, и уже до самого утра из-под стола не доносилось ни звука.
Марисабель Есения Гарсия Росс благополучно понесла. Нинка водила ее к врачу, а также узнавала об изменениях цен на щенков. Подсчитывала дни до срока и обещанные барыши. Роды были тяжелые, собака едва не издохла, но к вечеру рядом с исхудавшим тельцем ши-тцу, в грязных клоках ее золотистой шерсти, высоко поднимая мокрые бока, лежал довольно крупный щенок. Один. Хозяева его папаши ничего не желали слушать. Обещанная золотая сказка рушилась на глазах. Нинка едва не кричала. Ее обуяло такое отчаяние, что захотелось схватить ши-тцу вместе с приплодом - да о дверной косяк! Едва удержалась. Счастье откладывалось еще на полгода. Все сначала! И Нинка зарычала. Горько, хрипло. Но хвостатая мамаша, облизывая, переворачивая, подталкивая своего ребенка и дугой выгибая пушистый живот, не обращала на нее никакого внимания.
Щенок быстро рос. Марисабель Есения Гарсия Росс ухаживала за ним и учила своим животным премудростям, а ее большие глаза, совершенно огромные на впалой морде, светились необыкновенно. Она точно забыла все обиды: счастливая и спокойная, иногда, завидев хозяйку, радостно виляла хвостом.
Прошло время, успокоилась и Нинка. Щенок креп с каждым днем, все более походил на своего родителя. Он был так забавен, что уставшее Нинкино сердце отдыхало, когда, переваливаясь и повизгивая, он ползал по дну коробки. Но имени щенку не дали. Звали кто как хотел: соседка - Пуфиком, подружка - Лапочкой, а Нинка - псом.
Забрали его обманом. Соседка повела собаку гулять, а тем временем малыша передали новым хозяевам, которые с умилением смотрели на него, сюсюкались и гладили. Щенок недовольно повизгивал, Марисабель Есении Гарсии Росс послышался знакомый голосок. Она насторожила уши и вся напряглась - ничего. Развалясь на мягкой подушке, щенок послушно затих, и гости уехали. Нинка вернулась в пустую квартиру, сломала коробку, затолкала в пакет и снесла на двор, словно приплода и в помине не было. Для пущей убедительности место сбрызнула одеколоном, чтобы и духу не осталось. Тошнотворная смесь животного запаха и спирта ударила в голову. К горлу подкатили слезы вины. И такая тоска наполнила сердце, что Нинка едва не завыла.
Разгоряченная прогулкой Марисабель Есения Гарсия Росс, виляя хвостом, побежала в угол, к коробке. Не найдя щенка, ши-тцу беспокойно забегала по квартире, семеня лапами и вынюхивая пол. Громко звала, напряженно вслушиваясь в тишину.
- Надо же, как человек, кручинится... - прошептала соседка.
- Да заткнись ты, и так тошно!
В последней надежде собака, виляя хвостом, подползла к Нинкиной ноге, дважды ее лизнула и уставилась на хозяйку... Прошел час, прежде чем она все поняла.
Шли дни, Марисабель Есения Гарсия Росс не показывалась на глаза. Как только Нинка - на порог, собака забивалась в какой-нибудь угол и не выходила оттуда до темноты. Ночью она осторожно выбиралась из своего укрытия и цокала когтями по крашеному полу. Ложилась там, где раньше стояла коробка, и вынюхивала каждый сантиметр. Со временем запах стал едва уловимым, как воспоминание. И собака успокоилась: лучше ела, охотнее гуляла во дворе. Но обида и ненависть к женщине не проходили.
Марисабель Есения Гарсия Росс крепла, и в Нинкином мозгу уже зрел новый золотой план. Теперь она была куда умнее. Кобелька нашли поближе, хозяева попались не столь капризные и согласились на небольшие деньги. Все шло как надо, но душевная сумятица не покидала Нинку. Братья, невестки, племянники, покойная тетка, ши-тцу, ветеринары, хозяева кобелька - все крутились перед ее глазами в страшном хороводе. Но не было в нем места для Нинки. Никто ее не звал, не протягивал рук. После смерти мужа прошло девять лет, и все это время - одна, никому не нужная, неприкаянная. Залетные любовники только усиливали тоску. И женщина отчаянно, до боли в сердце захотела ребенка.
Что беременна, Нинка поняла уже на второй неделе. Несмотря на тошноту и усталость, она была счастлива ожиданием. Она желала ребенка как чуда, как спасителя, который избавит от одиночества, излечит, поставит все с головы на ноги, и потечет жизнь правильно, ровно, позволяя вздохнуть, опомниться и улыбнуться. Он так многое должен был сделать, так торопился, так старался помочь своей несчастной матери, что не рассчитал младенческих сил - и умер, не увидев свет. Его нельзя еще было назвать человеком: иссиня-красная плоть размером с детскую линейку упала в эмалированный таз. Нинка отлежалась, глядя в потолок. И не спросясь, еле передвигая ноги, поплелась домой.
- Марисабель Есения Гарсия Росс, иди ко мне! - крикнула женщина, переступив порог, но собака не отзывалась. - Где ты, сука противная?
Опираясь на стену, Нинка вошла в комнату: на коврике сидела ши-тцу и вылизывала очередного щенка. Его тельце покачивалось всякий раз, как материнский язык отрывался от него, и замирало.
Забыв о боли, Нинка бросилась к врачу: лечили ши-тцу, лечили Нинку. Крепла женщина, крепла собака. Прошло время - она снова ждала приплод. И Нинка была тяжелой. По вечерам лежали они: Марисабель Есения Гарсия Росс - на матрасике у окна, а Нинка - на диване. И замирали, прислушиваясь к тому, что происходило в их еще небольших животах, словно могли различить будущее. Виделись им малыши, которые должны были их осчастливить и примирить с ненавистным существом напротив. Весной ощенилась собака, принесла кобелька. Слабенький, он протянул меньше месяца и тоже сдох. Марисабель Есения Гарсия Росс уже не плакала, дважды толкнула его мордой в бок - не пошевелился - и больше к нему не подходила. Нинка обмотала его платком и, как и предыдущего, схоронила у окна под березой.
Прошел год. Нинка, располневшая, угрюмая, выписывалась из больницы, оставив в тазу очередное дитя.
- Сердечная ты моя, - помогая ей всем своим хрупким телом, сокрушалась акушерка. - Куда тебе? Того и гляди упадешь. Врач-то как серчал...
- Да что ты, Петровна, не могу я, домой нужно - собака одна.
- Собака! - недовольно протянула акушерка. - О ней ли думать, когда выкидыш за выкидышем! За последний год трое... А кровотечение по дороге откроется, что будешь делать?
Нинка повернулась к Петровне, крепко обняла ее и поцеловала в самую макушку.
- Пойду я - собака одна...
Акушерка поправила на ней кофту и сунула в ладонь печенье.
- Покушай, силы-то нужны...
Нинка кивнула и, оттолкнувшись от ее теплых ладоней, пошла, качаясь и охая. Сделав несколько осторожных шагов, она обернулась:
- Петровна, за что меня так? А?
Акушерка в ответ издала глухой стон, обеими руками зажав рот, и, пока Нинка не скрылась за воротами, смотрела ей вслед и качала головой.
Нинка вошла в квартиру - тишина. Тяжело упав на диван, затихла. Ни плача, ни вскрика. Вдруг у самого уха - живое дыхание. Над головой стояла ши-тцу и смотрела на Нинку по-бабьи мудрыми глазами. Осторожно приподнявшись, женщина села и бросила на пол размякшее в ладони печенье:
- Поди, есть хочешь? На!
Собака, не двигаясь с места, уперлась носом в холодную женскую руку - и слезы покатились по Нинкиным щекам.
Марисабель Есения Гарсия Росс подошла еще ближе, взобралась на колени и лизнула Нинку. Женщина растерянно развела руками и странно улыбнулась.
- Это я же твоего щенка отдала, а ты... Глупая! - и надолго замолчала. - Я же, подлая, что думала-то: вот разбогатеем на твоих-то детишках, стану такой же важной, как тетка. Братья тогда вернутся и, прощенье вымаливая, в ногах валяться будут... А я же хочу, чтобы в глаза смотрели, понимаешь, в глаза! - Нинка осторожно провела по собачьей голове. - Шелковая... И за что я тебя ненавидела? Хотя и ты меня не любила, а теперь вон лижешься... Простила что ли? - Марисабель Есения Гарсия Росс подняла мордочку, повела ноздрями и снова легла. - Вот родишь, Марусь (а следующий щенок выживет, точно выживет, я чувствую), ухаживать за вами буду. А деньги... - Нинка махнула рукой. - Не было их и не надо, что ж из-за них душу-то рвать?! - она вскрикнула и прижала ладонь к животу. - Дай-ка лягу, больно что-то.
Боясь придавить ши-тцу, Нинка осторожно опустила голову на подушку, протянула отекшие ноги. Почувствовав облегчение она, улыбнулась и прижала собаку к груди: