По кольцу переулков, аллей и гранитных каналов,
Где булыжник по осени бережно моют дожди,
Каждый миг, словно краткую жизнь, начиная сначала,
В полудреме неясной тоски я люблю проходить.
Этот город на свете единственный. Пусть повторимый,
Пусть затянут в корсет четких линий и чопорных форм,
Исступленно скупой, вязко мокрый и нежно любимый -
Мой последний приют и мой первый с рождения дом.
Он не вечен, как Рим, он - юнец, только вышедший в люди
Из хорошей семьи в неизвестность завидных побед.
И ученая степень, и титулы - все еще будет.
Но ни толики славы он не оставляет себе,
Только - людям. Растратившим век слишком щедро и скоро
И дожившим до почестей, равных небесным дарам.
С неземной высоты колоннад рукотворных соборов
На кольчугу из крыш милость божью приносят ветра.
Подчинится молениям, но не прямому приказу:
Позолоченный шпиль - не копье, не игла, а свеча.
И проверенно прячется жесткость, заметная глазу,
Вглубь души, где себя очень трудно порой замечать...
Ветер шел по дороге, разбрасывая в разные стороны последние подарки грустной осени. Листья взметались вверх и плавно кружились вокруг своего хозяина и друга. Деревья, старые мудрые клены, знали то, что никогда не узнает ни один житель парка, затерявшегося в бетонных лабиринтах города. Когда-то я видел их маленькими расточками, а теперь они вон какие, необъятные...
Я люблю приходить сюда. Спокойствие, не переходящее в тишину, неповторимая красота природы - что еще нужно уставшему сердцу? Только место, где устроить ненаглядное тело. Моя любимая темно-зеленная деревянная скамейка, как никто подходит для этого. На ней можно растянуться в полный рост, и смотреть на бледно-голубое небо в объятьях кленовых ветвей.
Никогда не любил мемуары и безгранично рад, что моя судьба была о них такого же мнения.
С ветки сорвался еще один солнечно-желтый лист и, подхваченный ветром, едва не задел мой нос. Я взял его - аккуратно перехватив из рук воздуха тонкую ножку, повернул, внимательно изучая.
- Семьдесят второй, - прошептал я и положил кленовый лист себе на колено.
Странное занятие: считать в парке падающие листья. Кому-то оно покажется скучным, но мне нравится, особенно когда хочется немного отдохнуть от мыслей.
Ветер продолжал играть. Я наблюдал за ним, придерживая Семьдесят второго, чтобы он не потерялся в пестрой стае себе подобных. Гармония в душе и природе...
Так я и лежал на скамейке, наблюдая одновременно и за небом, и за игрой листьев. Пока чужое присутствие не нарушило идиллию отдыха.
По аллеи Кленов шла девушка. Она была еще далеко и не могла видеть, как неохотно и вяло я вставал со своей любимой скамейки. Ветер бросил своё развлечение. Он любит зрителей - тех, кто сможет увидеть и хоть немного проникнуться его игрой. А прохожие, причисленные в ранг "посторонних", только мешали, нарушая тонко продуманные ходы и планы... В этом я его очень хорошо понимаю. Листья устало легли ковровой дорожкой, но как только незваный гость уйдет, они вновь с радостью продолжат игру.
Девушка шла, не спеша. Распущенные светло-русые волосы, обманчиво-свободные в корсете лака, и милое личико. Примечательное? Только если приглядываться и оценивать, но мне это было не нужно.
За ней тянулся пестрый шлейф. В толпе, где полным-полно других разноцветных хвостов, перестаешь обращать на них внимание, но в безлюдной части парка это было сродни паруснику, который внезапно появился на горизонте.
Пестрый шлейф из нитей всевозможных цветов и оттенков не подчинялся законам ветра или земли. Незримая занавеса прошлого - так когда-то назвал его мой знакомый романтик. И он оказался прав, но как всегда, лишь отчасти. Если расшифровать значение цветов, то можно прочитать всю жизнь человека. Вот только мало найдется таких "умельцев" - слишком уж неблагодарное занятие. Оно съедает много времени, а кто захочет отдать свое будущее чужому прошлому? Хотя охотники находились, и не раз.
Девушка прошла мимо. Холодная маска отчужденности вместо лица. За ней скрывалась солнечно-теплая маска нежности. А дальше словно бусинки тянулись другие их сестрицы. Только уродливые личины страха, затаившиеся глубоко в пестрой цепочке чувств, не один раз скрывались за своими светлыми сородичами. Предательски заболели уставшие глаза. Но даже закрытыми они все равно будут видеть тысячи переплетающихся цепочек из масок. Фальшь и притворство, вросшие настолько, что уже неотличимы от истинного лица. Маски надевать легко - нет нужды объяснять другим свои чувства, окружающие сделают это сами, подбирая подходящий им ответ. К тому, что делается легко и меняется просто, мы привыкаем быстрее всего. Только скрытое маской станет новой цветной ниточкой и дополнит шлейф за спиной.
А где-то там, на самом дне колодца, выстроенного из этого барахла, сияет едва-едва заметная Искорка. Мерцает и едва слышно шепчет: "Скажите что я - это я... Не покажусь, пока кто-нибудь не скажет что я - это я...".
- Ты - это ты, - отвечаю.
Искорка радостно вспыхнула. Я улыбнулся.
- Гори, звездочка, рядом с тобой столько мусора, пусть же он сгорит от твоего пламени, хорошо?
Девушка остановилась, оглянулась. На скамейке сидит мужчина. Черное осеннее пальто, потрепанная широкополая шляпа, съехавшая на самый лоб - ничего особенного. Он дремал, а на колене лежал ярко-желтый кленовый лист, словно насмешка над мрачным видом незнакомца. Девушка пожала плечами и продолжила свой путь. Маленькая Искорка стала чуть ярче - еще одна моя попытка...
- Зачем? - тихое, насмешливое замечание.
Зверюшка пристроилась на плече. Я протянул руку, чтобы погладить, но пальцы ничего не почувствовали.
- А вдруг получится? -- ответил я.
- Костер. Свеча. Пламя... - как давно ты видел их? - голос теперь звучал у левого уха.
-Даже не спрашивай.
Она села рядом, ослепительная. Нет ни раздражающего пестрого шлейфа, ни надоевших масок. Только неподдельное пламя и настоящие чувства. Огонь...
- Подарок, - я протянул Ей кленовый лист.
Лист взмыл в воздух, и в одно мгновение сотня не отличимых друг от друга солнечно-желтых сородичей укрыли всю скамейку и меня.
- Люблю твои подарки! - засмеялась Она.
- Знаю, - кивнул я, невольно стряхивая нескольких нахальцев.
Ветер, словно опомнившись, вновь принялся за свою игру. Счастливые листья взлетали, кружились, падали и взмывали снова. Только копии моего подарка не принимали участия в этой игре. Ветер не смел их тревожить. Просто Ей нравилось смотреть на меня, усыпанного листьями.
- Мне страшно, - неожиданно прошептала Она.
На моей шее завязался темно-бардовый шарф. Я рассеянно погладил его кисточки.
- От чего же?
- Боюсь узнать, каким будет твой последний подарок, - шарф нежно обнял шею, согревая.
- Ну... это будет не скоро...
- А если прекратишь - никогда не будет.
Свободные языки пламени рвались вверх, согревая и защищая. Они наталкивались на тяжелый камень пустоты и отступали. Мой Огонь еще цветет, но каждая новая попытка будет давать пустоте все больше места для роста. И как только не останется даже искорки -- я уйду.
- Постараюсь задержаться подольше...
- Но все равно уйдешь, - горькое, чуть укоризненное.
Да, уйду. Хотя больше всего на свете хотел бы остаться с тобой. Идти рядом через дни, года, столетия, не замечая их стремительно бега. Никогда не прятаться под грудой бесполезных масок и чопорных границ. Перетекать из одной формы в другу, оставаясь самим собой. Быть рядом и дарить подарки... Но не могу...
Я не хочу уходить, но такова цена за надежду. За чудеса...
Робкая Искорка разгоревшееся сильнее - Пламя.
Нежное Пламя, в котором достаточно сил, чтобы вести сквозь темноту - Свеча.
Свеча, чей свет способен согреть замершее сердце - Костер.
Свободный Костер - Пожар.
Пожар, чье пламя достаточно сильное и мудрое, чтобы не отнимать, а дарить жизнь - Огонь.
Они идут сами. Спотыкаясь и поднимаясь, теряясь и возвращаясь... - у них, как и у нас, свой путь. Я в праве дать только капельку. Ту самую, что так не хватает для верного шага, которую так легко потратить на что-то другое.
- Но я ведь пока еще здесь, - шепнул я шарфику.
- А потом?
- Найдусь... Где-нибудь там, в затерянных звездах.
- Обещаешь?
- Обещаю...
Никогда не любил мемуаров и счастлив, что моей руке не принадлежит ни одного. Но, как и всё в этом странном мире, я не смогу уйти, не оставив никакого следа. Череда случайностей, рано или поздно, приведет того, кто сможет записать эту историю. Но это будет потом... когда я забуду. Когда останется лишь надежда и обещание, а это ой как не скоро...
Мирно кружились кленовые листья - новые игроки и игрушки для вездесущего и легкомысленного ветра. Она была рядом... Мгновение понимания и единства - задержать бы его как можно дольше! Но и оно уйдет, как я.
Я так и не понял, что меня разбудило. Будильник спал мертвым сном - сели батарейки. Упрямо дрожали руки, без причины и без повода.
Едва удалось зажечь светильник. Нежный светло-голубой свет упал на лежавший рядом блокнот. Понимание пришло само, даже не извинившись за опоздание. Стучалась Сказка, такая же живая, как и ее главный герой.
Будильник умер чуть за полночь. И разобраться, что сейчас: глубокая ночь или раннее утро -- не было ни желания, ни сил. Я просто сел писать. Как только в мое окно заглянули первые лучи, была поставлена последняя точка. Быстро...
Сочувственно сжалось сердце, когда я дописывал последние строки - несчастный ты человек... хотя человек ли? Наверное, да...
Я поднялся. Тело сотрясала такая дрожь, что невольно чувствуешь себя кусочком желе. На столе среди моего обычного творческого беспорядка приютился кленовый лист, с темно-бордовой надписью "72". Я взял его в руки - на обратной стороне было написано:
"Несчастный? Это как посмотреть, Сказочник. Он ведь выполнил своё обещание".
Я улыбнулся. Люблю, когда Сказки заканчиваются хорошо. Жаль, гости ушли прежде, чем я успел спросить имена.