Предыдущим вечером Марина допоздна протусовалась с друзьями и до такой степени накачалась травкой, "Ред Буллом" и "Ягуаром", что приползла домой на бровях и продрыхла до утра как убитая. Её даже не разбудила утренняя поливалка, протарахтевшая, как обычно, под окнами в половине седьмого. Будильник Марина ставила на восемь часов, кроме тех дней, когда нажиралась с друзьями и начисто про него забывала. Проспать она не боялась, ведь у неё, к счастью, имелся в запасе резервный вариант. Если деточка не выходила из комнаты ровно в восемь, через пять минут к ней врывалась мать, встававшая в шесть утра, как штык, безо всякого будильника и успевавшая за утро переделать уйму домашних дел. Вот и сейчас женщина стремительно влетела к дочери и едва не задохнулась в густом сивушно-табачном амбре. Когда-то она возмущалась, ругалась, пыталась усовестить Марину - всё без толку. Окончательно мать сдалась после того, как обнаружила в сумочке у дочери упаковку презервативов и пузырёк противозачаточных таблеток.
Марина сонно замычала, не отрывая головы от подушки и не открывая глаз. За первым шлепком последовал ещё один и ещё. Мать хорошо знала, как заставить дочь-гуляку поскорее проснуться. И точно - Марина недовольно зашевелилась и перевернулась на спину, пряча задницу от назойливых шлепков.
Тогда мать сунула руку под одеяло, нащупала крошечную ступню и принялась щекотать. Это возымело действие - Марина взвизгнула и подскочила как ошпаренная.
- Да встаю я, встаю, мам! Сколько раз просила меня не щекотать!
- Собирайся и завтракай, - сказала мать, выходя из комнаты.
Марина нехотя вылезла из постели и в одних трусах поплелась в ванную. Жили они с матерью вдвоём, стесняться было некого. Под душем Марина смыла последние остатки сна вместе с вонью вчерашнего перегара и наконец-то пришла в себя. Завернувшись в полотенце, она сначала нанесла перед зеркалом макияж, затем прошла на кухню, где её уже ждал обычный завтрак - кофе, тост с маслом и мюсли.
- Спасибо, мам! - Марина мимоходом чмокнула женщину в щёку.
Теперь от неё хорошо пахло и мать сграбастала дочь в охапку.
- Горе ты моё, луковое... Чего вернулась так поздно, где была, с кем?
- Ой, да ладно, мам! - Марина вывернулась из материнских объятий и уселась за стол. - С друзьями немножко потусили, расслабились. Ничего такого.
- Ты не подумай, я тебя не перевоспитываю, - вздохнула мать. - Хочешь дымить как паровоз, дыми. Хочешь нажираться до поросячьего визга, нажирайся. Хочешь трахаться со всеми подряд, трахайся. Но ты хоть позвони, если задерживаешься. Я же за тебя волнуюсь, дурында...
- А фы фе фойфуйфя, - ответила Марина с набитым ртом.
- Вот будут у тебя свои дети, я погляжу, как ты не поволнуешься.
Марина - что даже странно при её худобе - расправилась с едой быстро.
- Можно подумать, ты в моём возрасте не гуляла, - заявила она матери, проглотив последний кусок.
- Гуляла, - согласилась та, - но не за полночь же. И ничего лишнего себе не позволяла. Если бы в таком виде домой пришла, как ты вчера, меня бы мать знаешь как за волосы оттаскала!
- Ой, всё, не могу больше это слушать! - Марина допила кофе и выскочила из-за стола.
У себя в комнате она причесалась, надела свежее бельё, влезла в тугие обтягивающие джинсы и нашла в шкафу чистую розовую футболку с единорогом.
- Мам, я побежала! - крикнула она из прихожей. - Увидимся вечером, пока!
Выйдя на площадку перед лифтом, она замерла в замешательстве. Перед ней стоял известный на районе бомж Лукич. Трезвый он был ещё относительно адекватен, но беда в том, что трезвым его видели редко, а стоило ему выпить и он превращался в животное.
Не то, чтобы бомжи в подъезде были редкостью. Дом оказался ближайшим к метро и рынку, где бомжи в основном и околачивались. Несмотря на повсеместные домофоны, бомжи как-то ухитрялись проникать в подъезд, а поскольку на консьержа скупые жильцы не пожелали раскошеливаться, все местные бомжи приноровились использовать этот подъезд в качестве ночлежки. Укладывались на картонных лежанках под окном у мусоропровода или на лестничной клетке и дрыхли, а наутро после них оставались лужицы мочи и кучки фекалий.
Так что не само наличие Лукича поразило Марину и заставило передёрнуться от отвращения, а то, чем он был занят. Этой ночью Лукичу не свезло - его угораздило обосраться во сне, чего он даже не почувствовал и не проснулся. И теперь он стоял перед Мариной со спущенными штанами, согнувшись раком, и куском картона соскребал с задницы налипшее дерьмо.
Не сводя глаз с омерзительного зрелища и стараясь не дышать, Марина вжалась в нишу с дверцами лифта. Лукич косился на неё мутным невменяемым взором, однако занятия своего не прерывал. Наконец лифт приехал. Марина юркнула в него и с силой вдавила палец в кнопку первого этажа.
Только выйдя на улицу, Марина позволила себе вдохнуть полной грудью тёплый весенний воздух. Стоял конец мая. Уже сейчас было плюс семнадцать, а днём обещали до двадцати двух. Кварталы старых малоэтажных домов по ту сторону метро и рынка утопали в цветущих вишнях, черёмухе и сирени. Вокруг же новых многоэтажек, где не посчастливилось поселиться Марине с матерью, простиралась голая плешь, заставленная автомобилями.
Марина достала из сумочки тонкие сигареты, с наслаждением закурила первую за сегодня и пошла к метро, мечтая о том дне, когда первую утреннюю сигарету можно будет выкуривать ещё в постели.
Рынок уже открылся. Продавец из крайней палатки с шаурмой насаживал куски мяса на вертел, а его помощник рубил грязным ножом овощи. Уличные торговки выстроились в ряд от метро к рынку и раскладывали на ящиках трикотаж, стельки и прочую мелочь. На парапете подземного перехода, где располагался и вход в метро, опохмелялись бомжи, давно покинувшие, в отличие от Лукича, ночлежку и успевшие настрелять денег на опохмелку. Тонька, продавщица мороженого, выглядывала из киоска, гадая, кто сегодня будет первым покупателем: если мужик, день окажется удачным, а если баба, то нет.
Внизу, в переходе, возле входа в вестибюль метро расположился дед Макар, завсегдашний музыкант с баяном. Бросив перед собой коробку с мелочью, пенсионер растянул свой инструмент и запел неожиданно красивым голосом близкий его сердцу репертуар:
- На Волге широкой, на стрелке далёкой
Гудками кого-то зовёт пароход.
Под городом Горьким, где ясные зорьки,
В рабочем посёлке подруга живёт...
Сам дед Макар был родом из Саратова, отсюда и его страсть к волжской и казачьей тематике. Всю жизнь его кумирами были Стенька Разин и Пугачёв.
Напротив торговок восседал на складном стульчике отец Сергий, благообразный батюшка в островерхой плисовой камилавке и рясе, подвязанной обычной верёвкой. Он держал перед собой здоровенный ящик для сбора пожертвований на строительство какого-то храма. Название храма было залеплено наклейкой в виде перечёркнутого красного круга с надписью "Pussy Riot".
Возле батюшки неуверенно мялся дядя Гоша, местный алкаш-забулдыга, строивший из себя истово верующего. Жил он в одной из ближайших пятиэтажек, охотно общался и пьянствовал с бомжами, отчего и сам со временем сделался похож на бомжа. И если Лукич был скотом грязным, но относительно безобидным, то чуть менее грязного дядю Гошу отличал грубый и буйный нрав. Он мог с одинаковой лёгкостью и матюгами обложить, и в морду дать. Как нетрудно догадаться, его кумирами были юродивые и блаженные древней Руси, на которых он мечтал походить душою и телом, святостью и богоугодными деяниями - вразумлением неразумных и приведением к истине заблудших.
Для этой цели он постоянно консультировался у отца Сергия и вступал с ним в богословские диспуты, не подозревая, что под рясой священника скрывается обычный жулик и шарлатан Шура Берляев, разбиравшийся в теологии и богословии примерно так же, как в квантовой гравитации тёмной материи, то есть никак. Дядю Гошу Берляев терпеть не мог, он его презирал, но открыто вступать с ним в конфронтацию не решался, а все консультации и диспуты ограничивал призывами к смирению, с чем забулдыга категорически не соглашался, ссылаясь на пример Василия Блаженного.
- На царя с хулой кидался, на помазанника божьего! - с жаром доказывал он. - И вот поди ж ты, в его честь храм отгрохали! Да какой храм - загляденье! Аж само ЮНЕСКО занесло в список шедевров мировой архитектуры!
Сегодня у дяди Гоши был особенный повод для общения с отцом Сергием. Ночью ему с бодуна привиделось, будто к нему обратился сам господь со следующими словами: "Гоша, Гоша, раб блаженный, почто ты нерадиво исполняешь свой долг? Доколе ещё заблудшие овцы православного дома не будут знать жизни праведной? Се истинно глаголю тебе - восстань и ступай на неправду смертным боем!" Очнувшись, дядя Гоша почувствовал, как слова господа отпечатались в его душе огненными письменами, вот и решил сперва обсудить это с батюшкой и заручиться его благословением.
Однако у Шуры Берляева с утра было прескверное настроение. Хотел он было спросонья присунуть сожительнице, а мужской инструмент подвёл его в самый ответственный момент. Как ни старалась сожительница, как ни ухищрялся Шура, свистулька так и не заработала. Сожительница деликатно промолчала, а Шура всё утро вспоминал теорию заговора, согласно которой ГМО-продукты снижают потенцию и уровень тестостерона у мужской части населения. Вакцины делают бесплодными баб, ГМО-продукты делают импотентами мужиков. Так население Земли и сокращается.
Поэтому дядю Гошу Шуре даже видеть не хотелось, не то что разговаривать с ним. Едва забулдыга обратился к нему с какой-то чушью про огненные письмена, Берляев вскочил со стульчика, изображая праведное негодование:
- Да ты никак пьяный, сволочь! А ну прочь от меня, прочь, сатана!
Не понимая, что так взбесило батюшку, дядя Гоша почувствовал горькую обиду. Ведь его же сам господь призвал на святое дело! Тут ещё как назло грешники так и зачастили мимо, так и зачастили, один другого хлеще. Не знаешь, к которому подступиться, хоть всех скопом в котёл с кипящей смолой сажай.
Отрешившись от окружающей суеты, дед Макар распевал в переходе:
- Ой ты, Волга, дали синие,
Журавлиные края,
Журавлиные, орлиные -
Волга, Волга, родина моя!
В такую вот обстановку и затесалась Марина, подходя к переходу и докуривая сигарету. Обозлённый на всеобщее непонимание, дядя Гоша выбрал её первым кандидатом на исправление - то ли из-за того, что она была юной девушкой и его особенно возмутила её беспутная жизнь, то ли потому, что она была маленькой и щупленькой, неспособной на серьёзный отпор.
Он подскочил к Марине, крепко её сцапал и принялся немилосердно трясти, трепать и тормошить, когда она хотела сделать последнюю затяжку и выбросить бычок в урну. Известное сочетание губной помады, слюны и никотина будто приклеило бычок к губам и тот трясся вместе с Мариной, не отлепляясь и не падая.
- Что же ты творишь, а, соска мелкая, что ты себе позволяешь? - хриплым, пропитым голосом заорал он прямо в лицо Марине. - Нахрена сосёшь раковую палку? Хочешь взрослой казаться? Так вот, никакая ты не взрослая! Как есть мелкая тощая задрота. Ты погляди на себя - ни рожи, ни кожи. Волосёнки ещё на м*нде не отросли, а туда же, идёт, цаца, дым пускает. Не рановато ли цигарки смолить научилась? Вот до чего вас, школоту, довели поблажки, совсем вы испохабились! Раньше б тебя ремнём-то перетянули разок, вот вся блажь бы из башки и вылетела. Больше ни одной бы раковой палки в рот не взяла. Разве не слыхала, овца малолетняя: кто курит - кончает раком? Избаловали вас, всё с вами сюсюкают, носятся как с писаной торбой. "Как же можно деточку пальчиком тронуть? Пальчиком можно только погрозить. А жопу-то надерёшь, да вдруг деточка от того чокнется?" Ой, сю-сю, ой, сю-сю! Вот и досюсюкались. Не понимают, идиоты, что ежели девка с малолетства раковые палки сосёт, то кто из неё вырастет? Кто? А я скажу, кто - мочалка драная, вот кто! Глянь на себя - как есть задрота. Рожа жёлто-зелёная от табачища, перхаешь каждую минуту, словно старуха чахоточная. Кого такая м*ндень родит, а? Вот ты мне скажи? Ты же вообще никого родить не сможешь, либо мутанта на свет произведёшь - негра или ещё какую неведому зверушку...
Зная, кто такой дядя Гоша, невольные свидетели этой сцены не вмешивались, глазели молча. Полезешь - себе дороже, забулдыга на тебя накинется, всё настроение испортит.
- С деточками нужно разговаривать! - Дядя Гоша корчил рожи, передразнивая детских психологов и пассивных родителей. - С ними нужно искать диалог! Тютюшки-люлюшки! А деточка сидит перед ними, кобыла блудливая, в глаза им ржёт и думает: да, да, ничего вы мне не сделаете, я и дальше буду продолжать, а вы все в сраку катитесь...
- Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны...
- Только и знаешь, небось, что раковые палки сосать, да под музыку срамную дрыгаться! - бушевал дядя Гоша, немилосердно мотая и терзая Марину, которая совсем обмякла в его руках от внезапности совершаемого произвола. - Ну ничего, я тебе ума-то вложу! Я ведь не мать, у меня не забалуешь! Уж я-то тебя рожей в грехи твои тяжкие ткну! Ты у меня попляшешь, ты у меня подрыгаешься, ты у меня палку-то пососёшь!
Вряд ли забулдыга осознавал, насколько двусмысленно звучали его угрозы.
- С места не сойдёшь, пока в грехах не покаешься и не оборотишься к жизни праведной. Будешь у меня знать, как сосать раковые палки, будешь знать, как на ходу жопой вилять, будешь знать, как заморскую дрянь жрать, дерьмом всяким напичканную...
Прохожие спешили на работу, стараясь поскорее проскочить мимо дяди Гоши. Каждый думал о своём и не обращал внимания на происходящее, возможно, полагая, что Марина - какая-нибудь беспризорница, которая что-то не поделила с бомжом, вот он с ней и дерётся. Очень уж любит наш народ делать поспешные выводы, не зная всех предпосылок...
- Под Новочеркасском на лугу широком,
На лугу зелёном, у большой реки
Ярко развеваются алые знамёна,
Едут, собираются в поле казаки.
Эге-гей!
Коней напоим мы донской водой.
Казаки готовы к бою, если грянет бой!
- Я тебе покажу, взрослую жизнь! Пугало огородное! Кому ты такая нужна, кто тебя в жёны возьмёт? Ты же будущая жена и мать, етит твою мать! Вот тебе, вот тебе, получай! Слушай слово божье, задрота! Не соси раковых палок, не соси, не соси! Ибо все раковые палки от диавола! А господь наш пресветлый, иже еси на небеси, того не поощряет! Ибо всякая блудливая и тощая соска есть сосуд греха! Да убоится ребро Адама мужика своего, не то падут на её щуплую сраку страшные кары небесные! Ныне и присно и вовеки веков. Аминь.
Войдя в раж, дядя Гоша и впрямь стал напоминать древнего юродивого, только не блаженного, а скорее бесноватого. До того греховное поведение Марины его возмутило, что он затрясся всем телом, точно эпилептик, начал безумно вращать глазами, показывать язык и издавать нечленораздельные звуки вкупе с отчаянным и донельзя зловонным пердежом.
- Под Новочеркасском песни боевые
До блеска отточат острия клинков.
Казаки лихие, кони вороные
По степи развеют даже тень врагов.
Эге-гей!
Коней напоим мы донской водой.
Казаки готовы к бою, если грянет бой!
Самые бойкие торговки потеряли наконец терпение и начали проявлять недовольство, потому что шарахавшиеся от дяди Гоши прохожие шарахались и от их барахла. Зинка, Нинка, Клавка, Тамарка, Галька и Зойка хором заголосили:
- Вы только гляньте, у него перед носом забулдыга святого корчит, а он сидит и смотрит!
- Форменное безобразие, сущее непотребство, а ему хоть бы что!
- А ещё батюшка, поп, называется!
- Слуга божий!
- Рясу нацепил!
- Ждёт, пока девку на кусочки растерзают!
Слова эти были адресованы никому иному, как отцу Сергию, Шуре Берляеву. По правде говоря, у него самого уже стоял поперёк горла этот недосвятой, недоюродивый. Его перформанс отвлекал внимание прохожих от ящика для подаяний - за всё утро туда не упало ещё ни копейки, а ведь сбор подаяний с доверчивого населения имел для Шуры первостепенную важность, потому что являлся единственным источником его дохода. Честно зарабатывать Шура не умел, не любил и не хотел. Строго говоря, отцом Сергием, священником-расстригой был его папаша, скончавшийся от зелёного змия и чем-то напоминавший дядю Гошу. От отца Берляев и унаследовал поповские замашки вместе с рясой. Наряжаясь священником, он пользовался всеобщим обывательским неведением относительно того, что ни одна епархия не посылает персонал побираться на улице и в транспорте. Все ящики для сбора подаяний стоят в церквях, а на улицах и в транспорте промышляют исключительно шарлатаны, подобные Шуре Берляеву. К сожалению, правоохранительные органы не обращают внимания на людей в рясах, из-за чего тем в городах сплошное раздолье. Вот такие нынче верующие - одним не в тягость облапошивать единоверцев, а другие так редко бывают в церквях, что не знают, в какие ящики стоит совать честно заработанный рупь, а в какие нет.
Также Шуре достался от папаши большой бронзовый крест, старинный, тяжёлый - кило на полтора. Носить такой на шее было небезопасно для позвоночника, так что Шура вешал его сбоку на верёвочный пояс.
- Дон широкий катит волны вод текучих
По земле советской в дальние края,
Нас ведёт наш Сталин, наш орёл могучий,
По землям неведомым, по чужим краям.
Эге-гей!
Коней напоим мы донской водой.
Казаки готовы к бою, если грянет бой!
Развязав верёвку и намотав на кулак, отец Сергий подскочил к дяде Гоше и старинным крестом, словно дубинкой, огрел его сперва по башке, а затем принялся охаживать по спине и по бокам.
- Разве не велел я тебе изыдить, анафемская твоя душа! Велел или нет, велел или нет? Ах ты бесовское отродье! Я, слуга божий, для тебя пустое место? Пустое или нет, пустое или нет?
Дядя Гоша выпустил Марину, та полетела спиной вперёд и со всей силы впечаталась в гранитную облицовку парапета. Из её лёгких вышибло весь воздух, она сделала глубокий судорожный вдох и втянула недокуренный бычок прямо в дыхалку.
В переходе нарисовался младший сержант Хлуп-Тулупов. Когда в песнях деда Макара начинало звучать имя Сталина, молодой полицейский неизменно выплывал из вестибюля метро и гнал музыканта вон.
- Слышь, дед, я тебя сколько раз предупреждал? Чтоб я тебя здесь больше не видел и не слышал. Ясно? Пошёл вон!
Дед Макар, понурив голову, собрал вещички и послушно испарился. За хорошее пение консервативные обыватели накидали ему достаточно денег, чтобы не умереть с голоду до завтрашнего утра, а к тому времени смена Хлуп-Тулупова закончится и можно будет вернуться...
Не прошло и минуты, как место у входа в метро занял ещё один баянист, Тёма-алконавт. В его репертуаре Сталин отсутствовал напрочь, поэтому младший сержант его не трогал. Обычно Тёма-алконавт пел до обеда, потом шёл домой остограмиться и подзакусить, потом его клонило в сон, а потом заявлялись собутыльники и он приходил в себя лишь на следующее утро.
Удобно усевшись и элегантно расположив перед собой старую фетровую шляпу, Тёма-алконавт затянул пронзительным голосом с приблатнёнными интонациями, как бы перехватывая эстафету у деда Макара:
- Я на Во-олге ставил се-ети
Дорога-ая Шурочка-а,
Ну и х*ли ты смеёсся,
Плакать надо б, дурочка-а...
Наверху Шура Берляев, у которого, видимо, выплеснулись наружу все комплексы, связанные с неудачником-отцом, немилосердно лупил похожего на него дядю Гошу. С того слетела вся юродивая бесноватость, он как-то весь съёжился и сморщился, и только охал, стараясь закрыться руками. Изъеденное алкогольными парами сознание с запозданием подсказало ему спасаться и он бросился наутёк, ничего не видя вокруг и не глядя под ноги. Пожилое тело ощущало себя так, словно по нему промчался табун казачьих коней, про которых с таким наслаждением пел дед Макар. Дядя Гоша ожидаемо запутался в ногах и повалился прямо на стельки и трикотаж. Ругаясь почём свет, торговки принялись награждать забулдыгу пинками, тычками и затрещинами. "Ах вы старые м*ндавошки!" - хотел было рявкнуть на них дядя Гоша, но из его рта вырвался только булькающий хрип.
Внезапно Зойка вздрогнула, закрыла одной рукой лицо, а другой указала на распластавшуюся на земле Марину:
- Батюшки-святы, да он никак её убил! Вы гляньте, из неё душа выходит, к небу возносится!
Подавившаяся Марина погрузилась в клиническую смерть, однако бычок в её глотке продолжал каким-то образом тлеть. Сизая струйка дыма выходила изо рта - её-то торговки и приняли за душу. Окружив дядю Гошу, они уже не били его, а буквально рвали на части.
- Убийца!
- Паразит!
- Душегуб!
- Мучитель!
- Нализался, скотина!
- Бельма залил!
- Вот и погляди, чего натворил!
Тёма-алконавт, в отличие от деда Макара, приличного старичка-пенсионера, являлся совершенно опустившейся личностью. В полном соответствии с этим и его репертуар неудержимо скатывался на самое дно.
- Четверть века в трудах и заботах я
Всё бегу, тороплюсь и спешу,
А как выдастся время свободное
На погост погулять выхожу.
А на кладбище всё спокойненько,
Ни врагов, ни друзёв не видать,
Всё культурненько, всё пристойненько,
Исключительная благодать...
Не понимая, чего он такого особенного натворил, дядя Гоша не мог дать бабам достойный отпор. Вшестером упитанные торговки трепали тщедушного пьянчугу, как перед тем он сам трепал щупленькую Марину. С трудом вырвавшись из их цепких объятий, полуживой дядя Гоша понёсся без оглядки к пятиэтажкам, домой.
В это же самое время к переходу приковыляла Лидия Никифоровна, богомольная побирушка, старая и немного горбатенькая. Обычно она спускалась вниз, вставала на четвереньки на небольшую подушечку, которую легко было скрыть под складками подола, склоняла сморщенный лобик до самой земли и застывала в этой позе до вечера. При этом она не переставала жалобно лепетать какую-то неразборчивую слезливую чушь голосочком, похожим на мышиный писк.
Не зная всего контекста, старушка увидала окочурившуюся Марину, чья душа выходила из тела и возносилась к господу. Вот так, воочию, Никифоровна сроду не видела выхода души из тела и потому испытала мощную религиозную экзальтацию.
- Славься, великий боже! - возопила она, падая на мозолистые коленки возле распростёртой Марины. - Да святится имя твоё! Да приидет царствие твоё!
Сухие старческие ладони в порыве одержимости благодатью вздымались и с силой падали на практически плоскую маринину грудь, отчего более-менее здоровое сердце девушки вскоре снова забилось.
От такого поворота богомольная побирушка чуть с ума не сошла.
- Воскресла! Люди добрые, она воскресла!
Из ряда вон выходящее событие проняло даже видавших виды торговок. Зинка, Нинка, Клавка, Тамарка, Галька и Зойка благоговейно замерли, осеняя себя крестами. И только ни о чём не подозревавший Тёма-алконавт голосил:
- Вот, к примеру, захочется выпить вам,
А вам выпить нигде не дают,
Всё звонят и грозят вытрезвителем
И в нетрезвую душу плюют.
А на кладбище так спокойненько
От общественности вдалеке,
Всё культурненько, всё пристойненько
И закусочка на бугорке...
Ожившая Марина оглушительно чихнула, тлеющий бычок с силой вылетел из её глотки - прямо в старушечий глаз. Та как раз хотела воскликнуть: "Чудо-то какое!", но вместо этого схватилась за глаз и завыла от боли. А бычок как-то интересно отрекошетил от неровностей её лица и закатился за шиворот чёрного богомольного платья, которое Никифоровна надевала только для того, чтобы побираться - то есть всегда. Перекатываясь под тканью, напоминавшей, кстати, поповскую рясу, бычок прижигал старушку то в одном месте, то в другом. И если дядя Гоша мечтал сделаться блаженным юродивым, ничем на него не походя, то Никифоровне это удалось. Она каталась по земле и выла, словно ведьма в чане со святой водой, платок сбился на спину, жиденькие седые волосёнки, похожие на паклю, растрепались, из глаз ручьём текли слёзы, а крючковатый нос то и дело извергал из своих недр комки и вязкие тягучие жгуты соплей. Подол чёрного платья задрался, стало видно грязное исподнее, всё в жёлто-коричневых пятнах. Старушка ногтями пыталась разодрать на себе платье, чтобы достать злополучный бычок; крепкая ткань платья не поддавалась.
Поскольку это был не стрёмный дядя Гоша, а благообразная бабушка, прохожие начали толпиться вокруг и глазеть. Час пик незаметно подходил к концу, в метро уже шли те, кто мог себе позволить задержаться на пару минут и кому не нужно было спешить на работу, ибо они и так на неё опоздали.
Никифоровна отвлекла на себя внимание публики, дав возможность Марине незаметно подняться и на дрожащих ногах спуститься в переход. Пошатываясь, она придерживалась за стеночку, чтобы не упасть. Тёма-алконавт даже галантно отодвинулся, чтобы Марина смогла просочиться в зазор между ним и стеной.
Порыв сквозняка распахнул все двери в метро, иначе Марине не хватило бы сил их открыть. На ходу нащупывая в сумочке "Тройку", девушка направилась к турникетам. Возле них молоденькая и симпатичная дежурная Люся болтала с Хлуп-Тулуповым, который имел на неё виды. Здесь силы окончательно покинули Марину и она едва не упала.
- Девушка, с вами всё в порядке? - бросилась к ней Люся.
Марина беспомощно повисла у неё на руках, то закатывая глаза, то снова пытаясь сфокусировать взгляд.
- Это наверно из-за перепадов давления, - заключила Люся.
- Или с утра ужралась чем-то, - скептически заметил младший сержант.
- Вызывай скорую и уведи её отсюда, - велела ему Люся.
Желание возлюбленной было для Хлуп-Тулупова превыше закона, которому он служил, поэтому он перехватил Марину из люсиных рук и потащил в дежурку.
В переходе вибрировал противный голос Тёмы-алконавта:
- Звенит звонок насчёт поверки,
Ланцов задумал убежать.
Не стал зари он дожидаться,
Проворно начал печь ломать...
Тонька заперла свой ларёк и подошла к зевакам, чтобы лучше видеть, что происходит с Никифоровной.
- Это в бабку бес вселился, - уверенно заявила она. - Я о таком слышала. Всегда подозревала, что с этими богомольными старухами что-то не так. Вот и полюбуйтесь. Говорили, что у Никифоровны сын - митрофан великовозрастный, нигде не работает. А она побирушничеством столько денег приносит, что митрофан недавно машину купил. Вот и думайте, с кем она в сговор-то вступила...
По закону подлости у ларька тотчас образовалась очередь и Тонька поспешила обратно, оставив торговок и зевак в состоянии крайней задумчивости. Прежде к таким словам все отнеслись бы равнодушно, но сегодня всё было иначе. Все были свидетелями выхода души из тела и вознесения её на небеса, а также последующего воскресения Марины из мёртвых, аки евангельский Лазарь. Поэтому Тонькины слова все восприняли серьёзно. И хотя на Никифоровну всем было плевать, однако пришедшая в наш мир нечистая сила явно требовала изгнания - во славу всевышнего, в существовании которого теперь никто не сомневался.
- Экзорцизм нужно провести, - выразила общее мнение Галька. - Обряд изгнания дьявола.
- Для этого грамотный поп нужен, - засомневалась Тамарка. - На такое ещё не всякий поп-то сгодится.
- Да вот же он! - Клавка указала на отца Сергия.
- Тю, что это за поп! - презрительно процедила Нинка. - Плюгавенький какой-то. Тут надобен такой попище, от чьего бы голоса стёкла в домах дрожали.
- Другого-то поблизости нету, - подытожила Зинка. - Придётся с нечистой силой этому бороться. Авось, господь его поддержит. Наше дело верить.
Шура Берляев, разумеется, слышал каждое слово и про себя молился: "Хоть бы пронесло, хоть бы пронесло"... Но не пронесло. Толпа решительно надвинулась и окружила его.
- Батюшка, - серьёзно обратился к нему человек, внешне похожий на Чикатило, - мы настоятельно просим вас проявить участие к судьбе этой старушенции. Неважно, что она и так одной ногой в могиле, это не нам решать, когда и как ей окочуриться. Мы лишь должны не допустить, чтобы её лишил жизни нечистый дух. Смиренно просим вас изгнать беса!
- Правильно! - поддержал Чикатилу здоровяк с угловатыми чертами лица и невыразительным взглядом крошечных глазок из-под мощных надбровных дуг. Его волосатые влажные подмышки источали убийственную вонь, а широченные лапищи воодушевлённо шарили по карманам. - Ты, это, батюшка, не ссы, щас мы тебе деньжат-то в ящик насыпем!
- Верно! - загалдели зеваки, следуя примеру здоровяка. - Верно! Держи деньги, святой отец! Изгоняй беса, раз ты поп!
Если бы Тёма-алконавт увидал размеры доходов Берляева, он бы отнёс баян на помойку и окончательно спился с горя. Но он не знал...
- В трубу он тесную пробрался
На тот тюремный на чердак,
По чердаку он долго шлялся,
Себе верёвочку искал.
Нашёл верёвку - тонку, длинну, -
К трубе тюремной привязал,
Перекрестился, стал спускаться,
Солдат заметил, выстрел дал...
Как уже говорилось, Шура не был настоящим попом. Если уж совсем честно, он даже в бога не верил. Он был тихим мелким мошенником и ненавидел всяческую шумиху и насилие. Сейчас ему больше всего хотелось куда-нибудь незаметно исчезнуть, ведь он понимал, что ничем не поможет Никифоровне, не изгонит беса. Просто потому, что беса нет. Есть Альцгеймер, есть деменция, а они от креста и молитвы не проходят. Пройдёт некоторое время и этот же верзила начнёт бить батюшку и потребует назад свои деньги.
Однако вид падающих в ящик купюр смутил дух отца Сергия. Шура Берляев расправил впалую грудь и подумал, что в принципе не так уж всё и плохо складывается. Главное сейчас как можно правдоподобнее изобразить священника-экзорциста, а там авось кто-нибудь скорую бабке вызовет или ей просто так полегчает, или зевакам надоест тут торчать. Из обширной отцовской литературы он знал, что сеансы экзорцизма длятся по много часов - у зрителей терпежу не хватит. Время на его стороне.
- Ну, вы, это, бабушка, успокойтесь, - неуверенно промямлил он, приближаясь к Никифоровне. Та устрашающе зарычала и так зыркнула на Шуру выпученными глазищами, что у него на теле все волоски встали дыбом.
- Тут, это, общественность уже беспокоится... Не случилось ли с вами чего? В самом-то деле, что это вам вздумалось на старость лет такие представления устраивать? Сидели бы себе в переходе, как обычно...
Старушка перекосила харю и клацнула пластмассовыми челюстями. Шура даже отскочил от неожиданности.
- Смелее, святой отец! - подбодрили его зеваки. - Покажите нечистому всю мощь святой церкви!
"Ладно, - подумал Шура, - сами напросились!"
Он не был силён в молитвах, поэтому простёр над Никифоровной руку (стоя на относительно безопасном расстоянии) и заговорил что в голову взбредёт:
- Святые апостолы, великомученики и угодники! Во дни и ночи, когда упражняется нечисть супротив славы господней, услышьте молитвы нас, грешных, и ниспошлите рабу божьему Сергию силу небесного воинства, дабы покарать беса, дерзнувшего творить злое беззаконие и непотребство пред ликом всевышнего. Благословите раба грешного Сергия и не дайте злу погубити. Осените светом непорочным сие заблудшее чадо. Припадаю и молю во имя светлого господа о заблудшей душе рабы божьей Никифоровны, устрашённой во тьме, страдающей от козней злых бесов и отравленной злым нечестием. Да будет ей сия молитва защитой и ограждением от тёмных сил...
Сочинять на ходу, без предварительной подготовки было непросто, вдобавок Шуру постоянно отвлекал Тёма-алконавт со своими быдланскими напевами.
- У павильона "Пиво-воды"
Стоял советский постовой,
Он вышел родом из народа,
Как говорится, парень свой.
Ему хотелось очень выпить,
Ему хотелось закусить
И лейтенанту оба глаза
Одним ударом загасить...
Берляев решил не сдаваться. Целый ящик налички грел ему душу и придавал решимости продолжать спектакль.
- Господь единый, всемогущий и всеведущий! Дай повеление силам нечистым оставить сосуд сей грешной души. Возложи длань свою державную, светлую, чистую, исполненную благодати, на её чело. Помоги мне, грешному Сергию, смирить гордыню бесовскую опаляющим зло повелением, дозволь изгнать нечистых и призвать к покаянию заблудшую твою рабу пред животворящим крестом. Да будут повелением твоим остановлены злые бесовские дела и мечтания и да не устоят они перед молитвой раба твоего, Сергия. В час молитвы сей да исчезнет богопротивное зло и лукавые бесы. Спаси нас, всевышний, от всякого лиха и от дьявольского наваждения. Спаси и помилуй! Как воск тает от огня, так пусть растают все ухищрения нечистого. Во имя святой троицы да спасены будем! Отгони, господи, лихо от чад своих. Обереги от злых наветов лукавого и нечистого духа. Я, грешный Сергий, уповая на милосердие небес, одолеваю и изгоняю всякую злобу и коварство! Да изыдет от меня и от чад божьих нечистый дух со злыми умыслами и обольщениями. Молитвами апостолов, великомучеников и святых угодников проклинаю и изгоняю от себя и чад божьих все силы зла. Изыдьте, бесы, прочь от рабы божьей Никифоровны! Силою животворного креста господня и всеми небесными силами престола господня подавляю и посрамляю преисподнюю. Да спасена будет грешная раба божья! Молюсь господу богу, сотворившему небо и землю, солнце, луну и вселенную. Возношу молитву царице небесной, пресвятой богородице. Помилуй и спаси рабов твоих! Да не коснётся нас ни в час утренний, ни днём, ни вечером, ни ночью нечистая сила. Пресвятая дева, огради от бесовских наваждений в греховной тьме, ибо веруем. Силой животворящего креста господня и пресвятой троицы да спасёт нас от сетей сатаны пречистая матерь божья. Во славу господа вседержителя, ныне и присно и вовеки веков, аминь! Изыди, бес, из Никифоровны! Изыди! Прочь! Вон!
Пока Шура Берляев на ходу сочинял экзорцистскую молитву, из перехода поднялась группа зарубежных туристов - судя по лицам, откуда-то из Азии. Увидев неописуемое действо, они уставились на него в немом изумлении, защёлкали фотоаппаратами. На робкий вопрос экскурсовода, кто-то из зрителей пояснил:
- В старуху дьявол вселился. Батюшка его сейчас изгонит и навешает напрощанье люлей. А вы, вместо того, чтоб просто глазеть, подкиньте деньжат на благое дело. Как говорится, за просмотр деньги плотют.
Экскурсовод честно перевёл эти слова азиатам, те оживились, затараторили что-то по-своему и потянулись к ящику для сбора подаяний. Увидал Берляев, что туристы ему в ящик валюту суют и совсем ему хорошо стало. "Да я сейчас эту старуху в бараний рог согну!" - подумал он.
Как бы то ни было, его молитвенная фантазия иссякла, требовалось предпринять что-то ещё. Никифоровна так и не пришла в себя, сидела с задранным подолом, корчила рожи, нечленораздельно верещала и делала угрожающие жесты. То есть с её-то точки зрения она что-то старалась объяснить окружающим, но со стороны это воспринималось именно так.
- Млеее! Блеее! Влеее! Уэеее! Ыыыы!
Возможно, это должно было означать, что старушка не чувствует внутри себя никакого беса, а вот окурок под одеждой очень даже жжётся. Из-за стресса и избытка впечатлений речевой аппарат никак не хотел ей подчиняться.
- Теперь святой водой её, батюшка! - снова подсказали Шуре Берляеву.
Тот ухватился за идею, вырвал у ближайшего туриста бутылку с газировкой и перекрестил её: