Аннотация: Научная фантастика. Если в каком-то мире в ходе глобальной войны исчезнет человеческая цивилизация, то кто займет ее место?
I
Всё началось с письма. Александр Николаевич Мельников, археолог, палеонтолог, специалист по четвертичному периоду, автор нескольких книг и монографий по вымершей доисторической фауне и антропогенезу, почётный профессор ***ского и ###ского университетов, получил увесистый конверт от курьера на электросамокате прямо у дверей своего дома на Малой Дорогомиловской улице в Москве. Сделав дело, курьер, без лишних слов помчался дальше, в сторону Украинского бульвара. Профессор озадаченно посмотрел ему вслед и поднялся на свой этаж. Все его мысли были заняты предстоящим отпуском. Работа не давала ему возможности думать о посторонних вещах, из-за чего Мельников до сих пор не решил, где и как проведёт отдых.
Имелась уйма вариантов. Рабочий стол профессора буквально ломился от предложений со всего света поучаствовать в тех или иных раскопках. За свою карьеру Александр Николаевич обзавёлся множеством друзей среди зарубежных коллег и те куда только его не приглашали, впрочем, как и он их. Самым настырным был один эксцентричный учёный из Джакарты, который чуть ли не каждую неделю слал письма со своими идеями относительно миниатюрных азиатских эректусов[1], аналогичных Флоресскому[2] и Лусонскому[3] человеку. Якобы их ареал не всегда ограничивался одним-двумя островами и на самом деле простирался намного дальше, охватывая всю Микронезию и Меланезию как минимум. По его словам, этих эректусов извели предки нынешних папуасов, переселившихся на острова с территории Индокитая. Учёный предлагал совместно проверить эту гипотезу и поискать останки "хоббитов" на островах Палау, на Соломоновых островах или даже на Новой Каледонии. Неугомонный энтузиаст брался любой ценой найти спонсоров и организовать экспедицию.
Имелись у профессора и друзья-соотечественники, а как же иначе. С ними была та же история - один зазывал взглянуть на раскопки палеозойских звероящеров под Котласом, другой - на стоянку энеолитических[4] людей возле Омска... При желании профессор мог рвануть куда угодно и совместить, так сказать, приятное с полезным. Или просто поваляться на пляже и ничего не делать.
Александр Николаевич Мельников действительно мог позволить себе любую из этих поездок. Семья и быт не удерживали его дома, с женой он давно развёлся, детей у них не было. Свободный мужчина в полном расцвете лет волен был проводить досуг как ему заблагорассудится, без оглядки на чьи-то пожелания.
О полученном письме Мельников не вспоминал до позднего вечера, когда зазвонил телефон. Не сотовый, домашний.
- Добрый вечер, профессор, - произнёс приятный баритон, когда Мельников взял трубку.
- Кто это? - спросил он, безуспешно пытаясь опознать звонившего. Голос был незнакомым.
- Меня зовут Виктор Берданцев, - представился собеседник. - Я сейчас нахожусь в Печоре. Вы уже получили письмо? Курьер должен был вам передать...
При упоминании населённого пункта профессор машинально представил себе карту России. Печора... Что-то холодное... Не Пермский край, выше. И не Архангельская область, правее, ближе к Уралу. Значит Республика Коми, самый её север, почти Воркута.
- Что вам угодно? - осведомился он официальным тоном, как обычно разговаривал с незнакомыми людьми.
- Вы письмо прочли? - не унимался Берданцев.
- Нет ещё, не успел...
- Тогда читайте, я вам через полчасика перезвоню.
Берданцева, казалось, нисколько не волновала холодная реакция профессора. Положив трубку, Александр Николаевич взял конверт с тумбочки и повертел в руках. Ни почтовых знаков, ни обратного адреса, обыкновенный конверт формата А4, запечатанный по старинке - сургучом с оттиском в виде греческой буквы "Каппа".
Профессор сломал печать и извлёк из конверта несколько листов плотной мелованной бумаги. Каждый лист украшал сверху золочёный вензель в виде "Каппы" внутри лаврового венка. Послание было написано от руки, крупным размашистым почерком и, судя по всему, пером. Одного листа респонденту показалось мало и он растянул письмо почти на десяток страниц. Мельников сразу взглянул на последнюю, где должна была стоять подпись, однако там красовался не автограф некоего человека, а невразумительная печать: "Отдел Каппа".
Вкратце суть этой загадочной организации, о которой профессор никогда не слышал, раскрывалась в самом начале письма. Оказывается, существовал некий международный неправительственный отдел с практически неограниченным бюджетом и широчайшими полномочиями. И он, Мельников, якобы привлёк внимание "Каппы" своей монографией (дальше шло название и краткий синопсис).
Дочитав до этого места, Александр Николаевич поморщился от досады. Монография - это было слишком сильно сказано. В самом начале карьеры он написал статью для одного научного интернет-ресурса, где предполагал возможность возникновения какой-либо альтернативной формы разума после резкого и повсеместного вымирания человечества, например, в ходе глобальной ядерной войны или всемирной пандемии. В этой статье Мельников задавался вопросом: почему различные популяции существ не перескакивают произвольно из одной экологической ниши в другую? И отвечал: да потому что другая экологическая ниша уже кем-то занята. В мезозойскую эру не существовало морских млекопитающих, потому что моря кишели гигантскими хищными ящерами. Однако, стоило рептилиям исчезнуть, как млекопитающие устремились в воду и сформировали обширные семейства китообразных и ластоногих. Почему же с разумом должно быть иначе? Прямо сейчас на Земле не возникают другие разумные виды, потому что в наличии имеется человек, опутавший весь земной шар своей цивилизацией. Одним лишь фактом своего существования он подавляет возможную церебральную эволюцию всех потенциальных предразумных. Совсем другое дело, если человечество вдруг исчезнет, как когда-то исчезли динозавры. Тогда кто-то из предразумных получит шанс стать новым сапиенсом...
Статья была написана молодым человеком, тихим, спокойным и застенчивым, однако способным увлекаться, увлекать других и неудержимо рваться к тому, что его заинтересовало. В силу неопытности молодой Мельников мог себе позволить и излишнюю ретивость, и некоторый апломб, и теоретические спекуляции, и безудержное фантазирование. Теперь же он смотрел на себя в зеркало и видел в принципе того же самого человека, только поднабравшегося мудрости, накопившего опыт и поменявшего мнение по многим вопросам, включая и ту статью. Он её не стыдился, просто считал скороспелой, малообъективной и не соответствующей основному научному профилю. Её скорее следовало поместить в разряд экстравагантных интеллектуальных упражнений - одним из способов занять досуг. Кто-то сочиняет экстравагантные теории. Иван Ефремов и Фред Хойл писали фантастику. Кто-то ныряет с аквалангом или играет в рок-группе. Каждый развлекается, как умеет.
Отдел "Каппа" почему-то отзывался о статье так, словно она была значимым достижением в карьере профессора. Это неприятно кольнуло Мельникова, но намного более странным оказалось последовавшее предложение проверить гипотезу на практике. Для этого ему рекомендовалось сесть в поезд и приехать в Печору. К письму даже прилагался билет на скорый "Москва - Воркута".
Александр Николаевич не поверил своим глазам и прочитал отрывок дважды. Проверить на практике? Что это значит? Никаких пояснений не давалось, зато давался чистый бланк подписки о неразглашении. Отдел "Каппа" предлагал профессору поучаствовать в мероприятии, имеющим статус повышенной секретности. О нём категорически запрещалось сообщать третьим лицам - членам семьи, друзьям, коллегам по работе и так далее. Также запрещалось делать любые путевые записи.
У Мельникова возник стойкий соблазн отправить письмо в мусорную корзину и счесть за розыгрыш, вот только бланк выглядел настоящим и от него за версту несло не розыгрышем, а госструктурами, у которых с чувством юмора совсем плохо.
Так он и просидел, таращась в бумагу, пока снова не зазвонил телефон.
- Ну как, Александр Николаевич? - бодро осведомился Берданцев. - Что решили?
- Думаю вот, - признался Мельников, - и ничего не понимаю. Можете мне по-человечески всё объяснить?
- По телефону не могу, Александр Николаевич, - сразу же обрубил Берданцев. - Только при личной встрече и лишь после того, как подпишете бланк. Но поверьте, когда вы узнаете, что да как, сами станете умолять оставить вас в проекте.
- Ну, даже не знаю... - неуверенно замялся Мельников.
- А чего вам терять? - удивился печорский собеседник. - Вы же всё равно уходите в месячный отпуск. Одного месяца нам запросто хватит, а потом, если захотите, просто вернётесь домой. Но я гарантирую, уходить вам не захочется.
Основная работа у археологов летом, поэтому на отпуск они могут рассчитывать только зимой. Тащиться в декабре в Большеземельскую тундру - то ещё удовольствие. Да и Новый год на носу. Если есть выбор между морозным севером и жарким югом, то юг, конечно, выглядит предпочтительнее.
Нельзя было сказать, что таинственное предложение совсем уж не возбудило в профессоре любопытства. Что имелось в виду под проверкой на практике гипотез, предполагающих тотальное вымирание людей, и при чём тут Печора?
Поздним вечером Мельникову не хотелось никому звонить, а так он бы мог подёргать за верёвочки, задействовать старые связи и поинтересоваться, не происходило ли в последнее время чего-нибудь особенного в Печоре. Если же говорить только об археологии, профессор и без звонков знал, что в декабре никто не будет копать мерзлоту. Значит отделу "Каппа" он был нужен не как археолог.
В трубке Берданцев нетерпеливо шмыгнул носом, намекая на то, что молчание затянулось.
- Так что решили, Александр Николаевич?
- Завтра, пожалуй, выехать не получится. Мне же надо собраться, подготовиться...
- Что вы, что вы! Езжайте налегке, мы вас всем обеспечим на месте. От вас требуются только мозги, а организация всего мероприятия - наша забота. Садитесь завтра в поезд, а я вас в Печоре встречу.
В конечном итоге Мельников дал себя уговорить, после чего поужинал и лёг спать, но сон к нему никак не шёл и он долго ворочался с боку на бок. В голову лезли мысли, одна хуже другой. Неужели Россия и Америка собираются начать ядерную войну, а где-то в районе Печоры для немногих счастливчиков построили подземный бункер с анабиозными камерами? Ложишься в саркофаг и просыпаешься спустя многие тысячи лет в совершенно ином мире... Хотя, вряд ли. Виктор же сказал, что если не понравится, то можно будет вернуться. Значит речь не о бункере и не об анабиозе. Тогда что?
На следующий день не выспавшийся и оттого пребывавший в дурном настроении профессор приехал на Ярославский вокзал. Скорый уже стоял у перрона. Мельников сверился с билетом - ему нужен был СВ. Таковой вагон оказался всего один, в самом конце поезда. Профессор зашёл внутрь и отыскал своё купе. Судя по тишине, он пока был единственным пассажиром. Впрочем, он и остался единственным пассажиром, даже когда поезд тронулся.
- Я что, один здесь еду? - удивлённо спросил он у проводницы, когда та принесла бельё. - Разве из-за одного пассажира вагон цепляют?
На бейдже у проводницы значилось, что зовут её Верой Павловной Тереховой.
- Если остальные места выкуплены, тогда да, почему же не присоединить? - ответила та, помогая Мельникову застелить спальное место. - Вам чего принести? Еда, напитки, всё включено в стоимость билета.
- Мне бы кофейку, - попросил профессор. - И позавтракать чего-нибудь, а то я не успел. Сами решите. Вы, женщина, лучше сообразите, чего на стол подать. Только никакого алкоголя, у меня от него голова разболится.
Проводница вежливо улыбнулась и оставила его одного - в ещё большей растерянности, чем раньше. Не оставалось сомнений, что все места в вагоне выкупил таинственный отдел "Каппа" с "практически неограниченным бюджетом". Вот только зачем? Чтобы профессор случайно не проболтался попутчикам? Не слишком ли избыточная мера безопасности?
Вера Павловна вернулась довольно быстро и вкатила в купе тележку с кофейником и закусками. На вид женщина была моложе профессора лет на семь или восемь. Её внешность можно было назвать приятной, даже красивой, несмотря на комплекцию Анны Михалковой. Глядя на неё, Мельников почувствовал, как дурное настроение отступает.
- Я тут знаете, что подумал? - произнёс он, пока проводница накрывала на стол. - Этот фокус с выкупленными местами - скорее всего причуда... э-э... организации, пригласившей меня в Печору. Придётся нам с вами всю дорогу вдвоём куковать. Так что вы уж меня не бросайте, Верпална, не то я со скуки помру. Кстати, позвольте представиться, Александр Николаевич Мельников, профессор. Добываю из земли ископаемые свидетельства былых эпох. Вы, например, знали, что там, куда мы едем, когда-то плескалось море? Да какое море! Теплее, чем в Крыму и в Сухуми.
- Что вы говорите! - искренне удивилась Терехова, присаживаясь напротив и беря ещё одну чашку. При этом из-под форменной РЖДшной юбки выглянули две полные круглые коленки, обтянутые светлыми чулками.
- Я себе тоже кофейку налью, вы не против?
- Что вы, что вы, Верпална, это же я у вас в гостях. Не стесняйтесь.
Как-то само собой получилось, что имя-отчество "Вера Павловна" Мельников стал произносить как "Верпална".
- Жаль, что сейчас там моря нет, - вздохнула Терехова, наливая себе кофе. - А то бы можно было искупаться, позагорать... Я сто лет на курортах не была.
Похоже, проводница была согласна с тем, что, если не поболтать с единственным пассажиром, то помрёшь со скуки. Между ней и Мельниковым сразу возникла эмпатия, профессор не стеснялся и не смущался, он сразу оседлал конька и начал увлечённо рассказывать о геологической истории Русской равнины. Сначала он деликатно ограничивался четвертичным периодом, а потом его понесло и он углубился в седые дали, аж чуть ли не до архея[5]. Поездка заняла около полутора суток, на протяжении которых благодарная слушательница покидала купе профессора только затем, чтобы принести обед и ужин, ну и на время сна, естественно.
Так что в Печоре из вагона вышел не совсем тот же человек, что входил в него на Ярославском вокзале. "Какая всё-таки замечательная и приятная женщина, - думал профессор о Вере Павловне. - Бывают же такие проводницы! Сутки с гаком пронеслись как один миг, даже прощаться не хотелось."
На перроне он заметил рослую фигуру в канадской парке и меховой ушанке, державшую картонку с надписью печатными буквами: "Мельников". Для здешнего климата это была самая подходящая одежда. После Москвы, где ещё даже снег толком не лёг (что и позволяло курьерам разъезжать на электросамокатах), печорский мороз в минус двадцать градусов действовал одуряюще. "Приезжайте налегке!" - передразнил Мельников Берданцева, чувствуя, как коченеет тело и теряют чувствительность пальцы. В городском пальтишке и с портфелем в руках здесь, на севере, он выглядел откровенно глупо.
Вышедшие из скорого пассажиры спешили по своим делам, не замечая холода, одетые по погоде. Мельников заметно выделялся среди них и от этого ещё сильнее чувствовал себя не в своей тарелке.
Здоровяк в парке понял всё без слов, швырнул картонку в урну и бросился к профессору.
- С приездом, Александр Николаевич! Пойдёмте скорей в машину, а то на вас лица нет.
"Лицо-то есть, просто оно вот-вот превратится в ледяную маску", - хотелось сказать профессору, но на морозе его речевой аппарат заклинило.
Здоровяк проводил его к машине - огромному внедорожнику - и Мельников с наслаждением нырнул в блаженное тепло. Сопровождающий забрался следом и предъявил удостоверение.
- Виктор Берданцев, майор ФСБ. Это я вам позавчера звонил.
- ФСБ? А я думал, вы из "Каппы"...
- И то и то верно, Александр Николаевич. Майор ФСБ, временно приписанный к отделу "Каппа".
- Приписанный для чего? - Даже в тепле Мельников говорил всё ещё с трудом.
- А вот это уже государственная тайна, профессор.
- Ну хорошо, - сдался Мельников. - А по отчеству-то вас как, Виктор?
Берданцев отчего-то засмущался.
- Да вы что! Какое отчество, я для вас просто Витя, ну или Витёк - когда познакомимся поближе. Вы бланк подписали?
- Нет ещё, - сознался, Мельников. - Совсем из головы вылетело. Знаете, какая у меня поездочка приключилась?
- Подписывайте прямо сейчас, - оборвал его Берданцев. - Иначе у нас ничего не выйдет.
Он достал из внутреннего кармана авторучку и протянул профессору. Тот скрюченными от холода пальцами кое-как открыл портфель, извлёк бланк и накарябал извилистую закорючку подписи. При этом продолжая делиться впечатлениями:
- Проводница, Верпална, оказалась - золото! Такая очаровательная женщина, внимательная, деликатная... Представляете? Я себя так хорошо даже дома не чувствовал. Расслабился, размяк... Никогда бы не подумал, что в поезде с таким удовольствием время проведу. Не хотел от неё уходить.
- Ага... - Виктор как-то странно посмотрел на профессора, чего тот не заметил, купаясь в приятных воспоминаниях. - Понятненько... Значит возьмём на заметку. Вы мне лучше скажите, Александр Николаевич, что думаете о теории множественной вселенной?
Запнувшись от неожиданного вопроса, Мельников недовольно пробурчал:
- Я-то рассчитывал получить здесь ответы, а вы вместо них вопросы задаёте.
- Просто скажите.
- Что думаю? Да ничего не думаю. Я не физик и всех тонкостей не знаю. Но, по моему скромному мнению, вся физика после Эйнштейна залезла в какие-то непролазные и чрезвычайно сомнительные, если не сказать бездоказательные, дебри, в эпистемологический и гносеологический тупик, из которого не видно выхода. Вы только задумайтесь - все ныне существующие технологии основаны на физических принципах, открытых и сформулированных сто и двести лет назад. А после них-то что? Где практический выхлоп из последующих открытий? Его нет! То есть, все эти теории, во-первых, невозможно толком доказать, и во-вторых, они непригодны для практического применения. И эта ваша теория множественной вселенной - из той же оперы. В любой нормальной науке за факт должно приниматься то, что железно доказано, но в современной науке за факт берётся голословное утверждение, которое все договариваются считать фактом. По-вашему, это нормально? Не практика стала критерием истинности, а договорной консенсус. Хорошо, допустим, вы утверждаете, что вселенная множественна. А как вы это доказали? У вас просто циферки так на бумажке сложились, в которых сам чёрт ногу сломит, или вы лично в других мирах побывали? Почему-то в географии, чтобы доказать существование материка или острова, на него нужно высадиться и добыть материальные доказательства. А тут даже не о материке речь, а о бесконечных вселенных!
Выслушав профессора, Виктор удовлетворённо кивнул.
- А если я вам скажу, что современная физическая теория множественной вселенной не имеет ничего общего с реальной множественной вселенной? Если я вам скажу, что этот реальный мультиверсум как раз таки доказан на практике? Там побывали и добыли, как вы выражаетесь, "материальные свидетельства".
- Побывал кто?
- Полевые агенты отдела "Каппа".
Профессор поморщился тяжело вздохнул и надавил пальцами на веки.
- Витя, голубчик, начните лучше с самого начала, не то мы оба запутаемся. Хорошо?
- Как скажете, Александр Николаевич, - с охотой согласился Берданцев. - В середине двадцатого века ведущие мировые державы окончательно убедились в том, что подозревали уже давно, на протяжении нескольких столетий. В мире существует около двух десятков известных на данный момент феноменов, которые, за неимением лучших определений, назвали "сверхъестественными" или "паранормальными". Для работы с этими феноменами была создана международная сеть неправительственных отделов, каждый из которых обозначили буквой греческого алфавита.
- Значит "Каппа"...
- Верно, один из таких отделов, занимающийся, пожалуй, самым интересным феноменом - точками сопряжения. Как следует из названия, это такие места, где две вселенные соприкасаются друг с другом, так что можно перейти из одной в другую. Правда, далеко не все люди способны видеть эти точки и проходить сквозь них.
- Как удобно!
- Напрасно смеётесь, Александр Николаевич. Это совсем не удобно. Хочу ещё добавить, что раз иные вселенные - это всё-таки ИНЫЕ миры, то в нашем государстве работу "Каппы" курирует внешняя разведка. Я, например, раньше работал в Финляндии.
- Переманили?
- Экстрадировали. Один гнида-перебежчик нас сдал.
- Сожалею...
- Да чего там, не стоит. Я вот совсем не жалею. Раньше я в других странах бывал, а теперь бываю в другом мире. Это чертовски круто, профессор.
Мельников снова вздохнул.
- Витя, вы действительно хотите сказать, что где-то здесь есть проход в параллельный мир?
Берданцева ничуть не задел нескрываемый профессорский скептицизм.
- Мыслите шире, Александр Николаевич. Вы приглашены не для разговоров о параллельных мирах, мы с вами отправимся в один из них и там вы получите возможность доказать или опровергнуть свою гипотезу.
- Но... но... - Профессор впервые не знал, что сказать, и задал наибанальнейший вопрос: - Почему я? Разве не следовало бы в первую очередь отправить в другой мир кого-то посолиднее?
- Не прибедняйтесь, профессор, - сказал в ответ Берданцев. - Уж вам-то солидности не занимать. Индекс цитируемости у вас какой, помните? Вот то-то. И потом, неужели вы думаете, что отдел совсем никого не привлёк к изучению иномира? Уж поверьте, специалистов на той стороне хватает. На вас же выбор пал потому что условия в иномире вполне соответствуют вашей теории. Ну, почти.
Мельников испуганно сглотнул.
- Хотите сказать, тамошнее человечество...
- Ага. Пока известна всего одна малочисленная популяция, представители которой пережили глобальный ядерный армагеддон. Она ютится в изолированном горном анклаве, одичав до первобытного состояния. Каких-либо помех возникновению гипотетических новых сапиенсов эти люди оказать не способны.
- А вы точно уверены в ядерной бойне? Поток крупных астероидов...
- Астероиды не бьют прицельно по многолюдным городам, Александр Николаевич, и не вылетают из подземных шахт. Поэтому да, мы уверены. Иначе никто бы вас не потревожил.
За разговором машина пересекла всю Печору, которую профессор не успел даже толком рассмотреть, и выехала за пределы городка.
- Местные знают, что в их краях наличествует точка сопряжения? - спросил Мельников, прильнув к стеклу.
- Не знают, - сказал Виктор. - И она не в их краях. Вы сюда приехали потому что Печора - ближайшее место к точке сопряжения, куда можно добраться на поезде.
Берданцев вытянул руку вперёд:
- Дальше мы полетим на вертолёте.
Прямо на обочине дороги, на плотном снежном насте, действительно стоял огромный военно-транспортный Ми-26 и прогревал двигатели. Виктор выхватил у профессора портфель и бросил на переднее сиденье.
- Это вам не понадобится, Александр Николаевич. И телефончик, пожалуйста, оставьте. На обратном пути вам всё вернут.
- Спасибо, что хоть до трусов раздеваться не надо, - пробурчал Мельников, но телефон всё-таки выложил.
Молчаливый водитель остановил машину на некотором расстоянии от вертолёта, выскочил первым и предупредительно распахнул пассажирскую дверцу. Мороз снова схватил профессора за все части тела и он бегом помчался к винтокрылой машине.
Снег громко скрипел под ногами. Воздушный вихрь, поднятый работающими лопастями, взбаламутил целое облако мельчайшей снежной крупы, искрящейся в лучах низко стоящего солнца. Денёк выдался ясным, вот только с северо-запада надвигалась густая облачность, предвещая затяжную метель. Снежная пыль тысячами игл колола покрасневшее от холода лицо профессора. Он зажмурился, пригнулся и втянул голову в плечи.
Чьи-то руки открыли дверцу в борту вертолёта и откинули трап. Берданцев помог Мельникову забраться внутрь и усадил на лавку, идущую вдоль борта. Бортмеханик набросил на плечи профессора потёртый меховой тулуп и вопросительно вскинул брови, спрашивая: "Взлетаем?" Берданцев кивнул и устроился рядом с Мельниковым. Бортмеханик поднял трап, задраил люк и поспешил в кабину.
Профессор моргал слезящимися глазами. Практически весь грузовой отсек вертолёта занимало что-то широкое и громоздкое, укрытое брезентовым чехлом. По характерному запаху солярки и машинного масла можно было догадаться, что к точке сопряжения везут какое-то транспортное средство - грузовик или вездеход.
- Извините за отсутствие удобств, Александр Николаевич! - прокричал профессору в ухо Берданцев. Шум стоял такой, что иначе говорить было невозможно. - До пункта назначения можно добраться только так. Другие варианты ещё хуже. Просто нам, если честно, в низовье Приобья. Отсюда дотуда километров двести пятьдесят по прямой, всего-то.
- У "отсюда" и "дотуда", между прочим, есть названия. Территория по эту сторону Урала называется Предуральем, а по ту сторону - Зауральем!
- Вы меня уели! - Берданцев шутливо поднял руки, признавая поражение.
Покричав, Мельников почувствовал, как садится голос, и весь оставшийся полёт не проронил ни звука, чтобы вместо экспедиции в иномир не свалиться с простудой.
Когда вертолёт взлетел и повернул на восток, профессор не удержался, привстал и выглянул в круглый заиндевевший иллюминатор, отогревая его дыханием. Скованная льдом полноводная Печора, давшая название одноимённому городку, лишь сверху выделялась на однотонной снежной равнине. Река практически на всём своём протяжении спокойно и неторопливо текла по равнинным низменностям. Только в верховьях её течение было бурным и изобиловало порогами и перекатами.
Дальше на восток от городка пошли слабохолмистые широкие равнины, изобилующие болотистыми торфяниками. Мельников знал это, хоть земля внизу была укрыта снегом. Там и сям беспорядочно торчали хвойные рощицы из елей и лиственниц, с редкими вкраплениями берёз. Из-за высокого залегания грунтовых вод деревья могли расти не везде, рощицы перемежались с открытыми заснеженными пространствами, где летом цвели луга, на которых обычное разнотравье соседствовало с багульником, хвощами, карликовой ивой и прочей тундровой растительностью. А по поймам мелких ручьёв и речушек вообще ничего, кроме тундровых лишайников, мхов и карликовых берёз не росло. Потому и назвали эту природную зону лесотундрой. На здешних болотах летом можно было насобирать уйму клюквы, морошки, черники и голубики. Только особо не разгуляешься - почти везде встречался низкорослый кустарник, жёсткий и труднопроходимый.
Ближе к Уральскому хребту рельеф начал приобретать чётко выраженный наклон вверх. Появились гряды возвышенностей, парм[6], с выровненными платообразными вершинами. Ми-26 летел быстро, так что вскоре предгорья сменились острыми невысокими гребнями, а за ними вырос и основной массив Приполярного Урала. Эта часть горного хребта была известна наибольшими высотами - именно здесь возвышалась самая высокая гора Урала, Народная, высотой почти в два километра.
Уральские горы - это старые горы, в их рельефе преобладали мягкие, сглаженные черты и лишь Приполярный Урал выделялся из общей картины. Его хребты представляли из себя иззубренные гребни, острые пики, скалистые отвесные склоны, нагорные террасы с каменными россыпями и глубокие ущелья. Многие хребты были прорезаны сквозными долинами с крутыми склонами и широким дном, покрытым беспорядочным нагромождением морен[7], разнокалиберными валунами и озерцами. Приполярный Урал был особенно богат на озерца с чистой прозрачной водой, их там насчитывалось более восьми сотен. Правда, зимой это великолепие по большей части было скрыто, ведь снег в долинах лежал слоем местами до десяти метров толщиной.
Несмотря на это, Приполярный Урал не производил впечатление безжизненной пустыни. До высоты в полкилометра, или чуть больше, на склонах и в долинах росли северотаёжные леса из ели, кедра, пихты, берёзы и сосны. Выше тянулась горная тундра - практически до высот, где никогда не таяли льды и снега.
Если б не тулуп, Мельников окончательно бы закоченел. Он и так почти перестал чувствовать ноги. Отопление в грузовом отсеке не предусматривалось, но за бортом было ещё холоднее. Из-за меридианальной направленности Уральского хребта вдоль него с севера постоянно сифонил арктический воздух. Но даже холоду было не под силу оторвать профессора от величественного зрелища, проплывавшего внизу, тем более, что его воображение дополняло и обогащало увиденное картинами из геологического прошлого этих мест.
То, что мы привыкли воспринимать, как единый континент, не всегда было таковым. Литосферные материковые плиты, из которых сложена Евразия, в разные эпохи то расходились, образуя россыпь микроконтинентов, разделённых внутренними морями, то опять собирались воедино. На территории будущего Урала вырастали и рушились горы, чередовались моря и засушливые пустыни, болотистые низменности, островные архипелаги и рифтовые долины. На дне девонских[8] морей откладывался ил из гниющей органической массы и впоследствии превращался в богатейшие залежи нефти. Обильная растительность карбонового[9] периода - гигантские хвощи и папоротники - подверглась затем гнёту осадочных пород и превращалась в залежи каменного угля. Силурийские[10] и мезозойские моря подарили Уралу запасы известняка. В Третичном периоде[11] на всей Земле было очень жарко. Граница широколиственных лесов простиралась почти до Воркуты, а на широте Екатеринбурга царили субтропики. Затем жара сменилась мерзлотой. Плейстоценовые[12] ледники пропахали те самые корытообразные долины, что проносились под вертолётом. Уральские и Скандинавские горы на протяжении всего оледенения были главными эпицентрами, откуда льды расползались по огромной территории от Северного до Охотского морей.
Собственно, ширина самого Уральского горного пояса была невелика, километров пятьдесят - шестьдесят. С учётом предгорий как раз и выходили те самые две с половиной сотни вёрст, о которых говорил Берданцев. Вертолёт перевалил через хребет и дальше рельеф начал меняться в обратном порядке. Сначала пошли низкие гряды, те перешли в постепенно понижающиеся увалы[13] и наконец в заболоченную низину, чуть гуще поросшую хвойными деревьями, чем в Предуралье. Каждая ель, сосна или кедр стояли, укрытые густой снежной шапкой.
- Что это за место? - прокричал профессор на ухо Берданцеву, когда увидел внизу отчётливо выраженную речную пойму. Русло реки и её многочисленных притоков было завалено валунами и обломками скал.
- Бассейн реки Хулги, - прокричал в ответ Виктор. - Скажите спасибо, что сейчас не лето. Летом здесь столько мошкары, просто ужас! Зажирает насмерть.
В Зауралье господствовал антициклон, пришедший с востока и обеспечивший ясную солнечную погоду и мороз под тридцать градусов. Профессор решил, что без тулупа из вертолёта не выйдет.
В целом полёт занял не очень много времени, ещё даже не стемнело.
- Мы сейчас километрах в трёхстах юго-западнее Салехарда, - пояснил Виктор, когда машина пошла на снижение. - А вот и наша цель.
Он указал на дюжину утеплённых бытовок, расположившихся полукругом возле бетонной площадки, по которой лениво ползал снегоуборщик. Когда вертолёт сел, бортмеханик открыл дверцу и спустил трап. Было так холодно, что у Мельникова перехватило дыхание.
- Скорей, скорей, скорей! - принялся подгонять Берданцев трясущегося профессора в сторону одной из бытовок. Он буквально втащил окоченевшего Мельникова внутрь и усадил возле печки.
- Так, вы пока отогревайтесь, Александр Николаевич, а я принесу вам нормальную одежду. Ваш размер пятьдесят - пятьдесят два? Обувь - сорок пятый?
Не в силах ворочать языком, Мельников беспомощно кивал и Виктор вернулся на мороз. Оставшийся в одиночестве профессор огляделся. Бытовка была в длину метров десять и в ширину где-то два с половиной. Сразу за входным тамбуром располагалась кухонька, в центре бытовки стояла металлическая печь-буржуйка и здесь же был обеденный столик, а оставшуюся часть занимала спальня с двумя койками. Над обеденным столиком располагалось небольшое окошко - единственное в бытовке.
Вернулся Виктор и свалил на одну из коек ворох одежды - парку, меховую шапку, толстый свитер, утеплённые штаны, термобельё, шерстяные носки, меховые рукавицы и здоровенные унты.
- Переодевайтесь и отдыхайте, Александр Николаевич. Ужин в семь часов.
Мельников выглянул в окошко.
- Знаете, Витя, пока не стемнело, я бы хотел хоть одним глазком взглянуть на этот ваш иномир. Иначе никакого отдыха не будет, от нетерпения изведусь. А виноваты будете вы.
Он повернулся и принялся одеваться. Виктор обдумал ответ.
- Ладно, Александр Николаевич, будь по-вашему. Пойду, предупрежу проводника...
Проводником оказался низкорослый коренастый человек по имени Михаил Енган, с характерным лицом коренного жителя тундры, то ли ненец, то ли нганасанин по национальности. Он молча поздоровался с профессором за руку и кивком пригласил их с Виктором следовать за собой. "Гордый и невозмутимый, словно индеец из приключенческих романов", - подумал о нём Мельников.
Они пошли через очищенную от снега бетонную площадку, размером с половину футбольного поля, к её дальнему краю, упиравшемуся в обычный сугроб. Площадку и россыпь бытовок окружала редколесная елово-кедровая тайга. Мельников всматривался куда-то перед собой, в надежде рассмотреть эту так называемую "точку сопряжения" и, разумеется, ничего не видел. Как и в вечер получения письма его неприятно укололо подозрение, что его дурят, разыгрывают. Сейчас, как в сказке "Голый король", начнут показывать на пустоту и говорить: вот же точка сопряжения, разве вы не видите? А мы видим!
Шагов за пять до сугроба, наваленного снегоочистителем, Михаил ухватил своих спутников за одежду... А вот того, что произошло дальше, профессор не понял. Сам миг перехода он заметить не успел, потому что всё произошло в одно мгновение. Он занёс ногу в одной вселенной, а опустил на землю в другой. Точнее, не на землю, а на аналогичную бетонную площадку, служившую взлётной полосой для беспилотников. От неожиданности Мельников споткнулся и чуть не упал.
- Аккуратней, Александр Николаевич! - поддержал его Берданцев. - И добро пожаловать в иномир.
В одежде, под которую не пробирался мороз, было куда лучше. Не возникало желания поскорее нырнуть в тепло. Напротив, Мельникова бросило в жар.
- Это... Это иномир? - жалобно пролепетал он, уже и сам понимая, что перед ним иномир.
Окружающая обстановка изменилась. Ландшафт стал другим. Деревья отступили намного дальше от площадки и сделались какими-то чахлыми, жалкими, скрюченными, недоразвитыми. Впереди их вообще не было, простиралась лишь ровная белая равнина, уходившая за горизонт.
- Наверно, я должен пояснить, почему мы организовали это мероприятие зимой, - сказал Виктор. - Про мошкару я уже упоминал, а вторая причина - это акклиматизация. Ничего не замечаете?
Теперь, когда первый шок прошёл, Мельников действительно заметил. Если на той стороне мороз был под минус тридцать, то на этой не меньше сорока. Он оглянулся и снова ничего не увидел.
- Что же это такое? Некий портал?
- Нет, Александр Николаевич. Просто точка пространства, где соприкасаются две вселенные. Мы с вами её не видим, а Миша видит. Это очень редкий врождённый дар. Один из местных охотников с таким даром нашёл эту точку в конце семидесятых. Причём "видеть" означает "суметь пройти". Когда шли мы, то видели только сугроб и кедры, а Миша видел иномир через точку сопряжения, как сквозь окно, и шёл туда. Он может проходить сам и проносить всё, что держит в руках.
Профессор взглянул на Урал, вернее, на его аналог. Было хорошо заметно, что хребет выглядит совершенно иначе - более пологим и сглаженным, похожим скорее на Средний Урал, чем на Приполярный.
- А это что, тундра? - спросил профессор, указывая на равнину без конца и края.
- Это Обь, Александр Николаевич, - ответил Берданцев. - В здешних низовьях она подходит почти вплотную к Уралу и впадает не в Обскую губу Карского моря, а образует целую дельту из нескольких таких губ. Сами понимаете, спутниковые снимки тут сделать невозможно, но как показывают беспилотники, география иномира во многом отличается от привычной.
Мельников считал себя человеком, способным поверить во всё, что видит, но сейчас он видел и не верил своим глазам.
- Что же мы здесь имеем - рукотворный ледниковый период?
- Вроде того. Глобальный ядерный бабах поднял в воздух столько пыли и пепла, что солнечное тепло перестало сквозь него проходить. Постепенно планета прогревается, на экваторе и в тропиках уже достаточно жарко, но в полярных и средних широтах по-прежнему сплошная мерзлота. Обычно постапокалиптические миры изображаются мрачными и ядовитыми душегубками и тут, должно быть, поначалу так всё и выглядело, вот только природная среда динамична и обладает свойством самоочищения, так что когда-нибудь климат окончательно нормализуется. Правда, не скоро.
Суточные циклы в обоих мирах, должно быть, были синхронизированы, потому что здесь тоже близился вечер. Солнце уходило за горизонт, начинало темнеть. Далеко в горах мигнул и зажёгся огонёк.
- Это маячок, указатель местоположения Города-в-горах, - пояснил Виктор.
- Какого ещё города?
- Обиталище последних людей этого мира, Александр Николаевич, я вам о них говорил. Разветвлённая сеть горных пещер, уходящих глубоко под землю. Как вы знаете, чем глубже, тем теплее. Некоторые подземные ручьи и речушки образованы геотермальными источниками; там крутой кипяток хлещет. Иномиряне в горячей воде и моются, и мясо варят, существенно экономя дрова. На местном наречии Город-в-горах называется "Karpennujovi".
- Как-как? Похоже на финский язык.
- Теперь понимаете, почему меня сюда перевели? Мне после Финляндии проще было выучить язык иномирян.
Сработал фотоэлемент и по периметру взлётной полосы тоже зажглись фонари.
- Если брать условно территорию России, то это единственные люди, кого удалось обнаружить. Насчёт остального мира такой уверенности пока нет. У беспилотников ограниченный радиус действия.
- Логично. Полагаю, эти места тоже были далеки от цивилизации. Только в такой глуши можно было спрятаться от катастрофы и пережить её. Но для этого пришлось приспособиться к жизни в суровых условиях... Скажите, Витя, а мы можем побывать в этих пещерах?
- Боюсь, пока нет, Александр Николаевич. Там работают специалисты, у них свои задачи, а у нас свои. Давайте каждый будет заниматься своим делом. Вот вернёмся, тогда, быть может, проведу вам экскурсию. А пока у нас цейтнот. Нужно успеть сделать как можно больше за ограниченный срок вашего отпуска.
Мельникову пришлось нехотя согласиться с условиями.
- Тогда что, возвращаемся? И завтра с утречка пораньше двинем в путь?
Берданцев сделал знак Михаилу Енгану и тот повёл их с профессором обратно.
Во время ужина профессор рассчитывал встретиться и пообщаться с другими специалистами, но хитрый Виктор пресёк этот порыв, сказав, что принесёт ужин в бытовку. Ожидая его возвращения, профессор стоял у окошка, глядя наружу и пытаясь привести мысли в порядок. В сгустившейся тьме сквозь стеклопакет было мало что видно, профессор в основном таращился на своё отражение и видел типичного учёного, какими их зачастую изображают в кино - слегка продолговатое лицо, близорукие глаза, прячущиеся за очками, немного скошенный подбородок, высокий лоб с недавно обозначившимися залысинами, расчёсанные на косой пробор волосы, уши, оттопыренные чуть больше, чем нужно...
Стоило ли ему соглашаться на экспедицию в иномир? Одно дело участвовать в раскопках в своей вселенной, где ты точно знаешь, чего можно ожидать. Неважно, куда ты забрался, ты не пропадёшь. Есть спутниковая связь, можно дозвониться и вызвать спасателей. А в иномире ничего подобного не будет. Влипнешь в историю и никто за тобой не придёт...
Предстоящее одновременно пугало и манило Мельникова. Он понимал, что риск запредельно огромен, но в то же время осознавал, что шанс совершить такую экспедицию выпадает всего раз в жизни. Если откажешься, будешь потом жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.
Возможно, он вообще зря себя накручивает? Надо было сперва узнать у Виктора, кто ещё с ними пойдёт, а то может и бояться-то нечего...
Будто угадав его мысли, Виктор вернулся не один. Его сопровождали худощавый коротышка с острыми чертами лица и широкоплечий богатырь с огромными кулачищами.
- Прошу любить и жаловать, Александр Николаевич, - произнёс Берданцев, расставляя на столе пластмассовые контейнеры с горячей едой. - Наши с вами спутники в предстоящем походе. Это Константин, наш шофёр и вообще мастер на все руки, с любой техникой на "ты". А парень с комплекцией квадратного шкафа - это Дмитрий, наша охрана и безопасность. Несколько лет служил в спецназе, бывал в горячих точках, благодаря чему изрядно поднаторел выживать в форсмажорных ситуациях. Однако, прежде, чем планировать поход, подпишите, профессор, ещё одну бумажку. Ничего особенного, простая юридическая формальность.
Мельников взял документ, подтверждавший его отказ от любых претензий, если что-то пойдёт не так. Отступать было уже поздно и профессор подписал бумагу.
Вчетвером будущие участники экспедиции с трудом поместились за столиком.
- Если это всего лишь формальность, значит опасности будут сведены к минимуму, я надеюсь? - осведомился профессор.
- Димон, - обратился Виктор к богатырю, - поясни профессору про опасности.
Тот кивнул с видом знатока и заговорил густым баритоном, не забывая уделять внимание еде.
- Больше всего опасностей в нашем мире, как ни странно, исходит от людей. Никакие природные стихии, болезни и хищники не переколбасили столько народу, сколько сами люди. В иномире людей по сути нет, а значит бояться некого. Болезни там подцепить нереально, они никем не разносятся в силу нулевой плотности населения, а с редкими хищниками мы справимся. Да и вряд ли редкие хищники рискнут с нами связаться. Но в то же время это не повод расслабляться. Иномир есть иномир. Это среда, исследованная недостаточно хорошо. Отправляясь туда, мы пойдём, конечно, не совсем в неизвестность, но во что-то сильно близкое к ней.
- А что насчёт радиации в мире, пострадавшем от глобальной ядерной бойни?
- Её уровень там даже ниже, чем в современной Хиросиме, то есть давно нормализовался до безопасной величины.
- Больше всего нам сможет навредить, пожалуй, только мороз, - заговорил Константин звонким тенорком. - Придётся двигаться непрерывно, днём и ночью, посменно меняясь за рулём, чтобы не глушить мотор. По крайней мере до тех широт, где среднесуточная температура позволит его обратно завести.
Когда все высказались, Берданцев предложил профессору вкратце пояснить, зачем экспедиция направляется в иномир и что там будет искать.
- На заре своей научной карьеры, - начал тот, - я высказал довольно смелое предположение, в принципе не противоречащее теории конвергентной эволюции. Смотрите. Когда-то жили динозавры, саблезубые тигры и мамонты, а сейчас их нет, они вымерли. Но почему они не возникают снова, если один раз уже возникли? Во-первых, потому что отсутствуют предковые формы, из которых когда-то эволюционировали перечисленные виды. Во-вторых, отсутствуют условия окружающей среды, подстегнувшие эту эволюцию. В-третьих, соответствующие экологические ниши никем не были заняты. Этот последний пункт очень важен, потому что, если есть некто, прекрасно приспособленный к неким условиям, он уже на начальном этапе будет подавлять соседние виды, способные в перспективе составить ему конкуренцию. Чтобы кто-то другой занял определённую нишу, она должна опустеть полностью.
Обычно в каждой экологической нише мы видим много разных видов животных, за исключением единственной - носителей разума. Её уже пару миллионов лет занимает один только человек (во всех своих антропологических спецификациях) и больше никто. И здесь мы имеем то же самое: пока человек существует, какого-то альтернативного разума не возникнет. Шимпанзе, орангутанг или кто-то ещё не освоит прямохождение и не даст начало альтернативной цивилизации. А вот если люди, как биологический таксон[14], целиком исчезнут или же сократится в численности до некоего критического уровня, перестав составлять отдельную экологическую нишу, тогда только некие потенциальные предразумные получат шанс стать новыми сапиенсами.
Наиболее подходящими кандидатами лично я считаю гоминид[15], поэтому нам необходимо отправиться в Африку, а по пути мы должны обязательно заглянуть в Центральную и Южную Азию. Никогда не угадаешь, где именно и какие именно гоминиды сделают следующий эволюционный шаг.
После еды Виктор убрал со стола и разложил на нём карту.
- В Африку, говорите? Боюсь, пересечь море будет трудновато...
- Погодите, какое море?
Профессор повернул к себе во многом схематичную, неполную, изобилующую белыми пятнами карту и ему в глаза сразу же бросились основные географические отличия иномира. Это касалось не только Оби и других северных рек, не имевших знакомых очертаний. Каспийское и Аральское моря здесь были единым водоёмом, вобравшим в себя также Сарыкамышское озеро и большую часть Туранской низменности. Мугоджары тянулись до этого водоёма, огибали с востока и практически сливались с Тянь-Шанем. Каракумы отсутствовали как пустыня, вместо неё простиралась просторная лесостепь, изрезанная небольшими сопками. Памир, Тибет и Гималаи, эти складки земной поверхности, возникшие при столкновении Индийского субконтинента с Азией, были значительно ниже, потому что столкновение получилось слабее - дрейф Индии замедлял "прицепившийся" к ней Мадагаскар. На карте он располагался на месте Андаманских островов. Однако, поразительнее всего выглядела Африка. Её и Евразию до сих пор разделяло море Тетис[16] - широкий водный бассейн, протянувшийся от Атлантики до Индийского океана.
Мельников почесал голову.
- Раз Африка отделена от Евразии, значит там нет и никогда не было высших приматов, потому что приматы, вообще-то, евразийское семейство животных, пришедшее в Африку наряду с зебрами и верблюдами. В нашем мире Африка и Евразия соединились Суэцким перешейком около семнадцати миллионов лет назад, дав возможность одним видам входить в Африку, а другим из неё выходить. Ещё через десять миллионов лет миоценовые[17] гоминиды начали приобретать всякие интересные спецификации, благодаря климатическим изменениям, вылившимся в итоге в плейстоценовое оледенение, и это направило их на долгий и трудный путь к очеловечиванию... Что ж, друзья, это значительно упрощает нашу задачу. К чёрту Африку, ограничимся обследованием Центральной и особенно Южной Азии.
Следом за профессором карту к себе повернул Константин.
- Тогда будем двигаться на юг вдоль шестьдесят пятого меридиана, затем вдоль Мугоджар, каковые пересечём уже в Средней Азии по одной из этих долин...
Дмитрий высказал любопытную мысль.
- Взгляните, в иномире не существует Ближнего Востока. Ни Сирии, ни Месопотамии, ни Аравии, ни Палестины... Получается, у иномирян не возникло авраамических религий?
- Не обязательно, - возразил профессор. - То есть, в таком виде, как у нас, естественно, не возникло и не могло возникнуть, зато могло возникнуть в каком-то другом. Популяция европеоидов, ставших затем семитами, пришла на Ближний Восток с Кавказа. Кавказ в иномире есть, вот он, как раз на берегу моря Тетис. Так что некий аналог авраамических религий вполне мог зародиться там в несколько иной форме. Беспилотники не находили руин каких-нибудь храмов?
Последний вопрос адресовался Виктору. Тот пожал плечами.
- Руины городов либо занесены снегами, либо покрыты буйной растительностью и в целом находятся в таком состоянии, которое не позволяет определить, где что стояло - храм или не храм.
- Дальше, - продолжил Константин, - перейдём Гиндукуш вот по этим перевалам и окажемся в верховьях Инда. Вездеход прекрасно держится на воде, мы можем сплавиться на нём по реке.
- Разумно, - согласился Мельников. - Все животные регулярно ходят на водопой. Если гоминиды в иномире есть, возле реки их больше шансов встретить.
Он взглянул на будущих попутчиков.
- Меня беспокоит только наша численность. Не маловато ли четверых? Или мы должны исходить из вместимости вездехода?
- На самом деле, - сказал Берданцев, - завтра к нам присоединится ещё один человек.
При этих словах Дмитрий и Константин удивлённо посмотрели на майора ФСБ.
- Кроме того, щедрые жители Karpennujovi обещали предоставить нам троих сопровождающих. Завтра увидим, что это за фрукты. Итого уже восемь человек. Восьмерых достаточно, Александр Николаевич?
- Вполне.
II
Семьдесят процентов поверхности Земли покрыто океаном. И если уж на оставшихся тридцати процентах суши в одном из существ забрезжил разум, было бы странно, если бы сызнова он не забрезжил во влажной среде, наименее пострадавшей от глобальной ядерной бойни.
На северо-востоке Африканского континента тупым изогнутым рогом торчит Сомалийский полуостров. Со стороны южного побережья, на глубинах до тридцати метров, вдоль всего шельфа тянется коралловый риф, ограниченный спереди литоралью[18], сзади уклоном в океанскую бездну, а по бокам двумя отвесными разломами, идущими через весь шельф до самого материкового склона, а может и до абиссали[19] - никто этого не проверял.
Поначалу, если следовать от береговой линии, наклон пологого дна невелик - глубина растёт всего на десять метров с каждым километром. Поэтому вода здесь пронизана солнечным светом - основой изобильной жизни. А вот дальше материковый склон опускается в бездну неровными уступами, покрытыми росчерками разломов и скальных гряд.
Одна из разновидностей крошечного полипа умеет образовывать на своей поверхности внешний скелет из кальцита. На протяжении всей жизни полипа эта оболочка растёт и утолщается, а поскольку полипы селятся колониями и активно размножаются, оболочки отдельных особей в конце концов сливаются и образуют на шельфовом дне громадный коралловый риф. Всё, что им нужно для успешного существования, это высокая солёность воды, тёплая температура и солнечный свет. Каждый полип проживает в симбиозе с одноклеточными зелёными водорослями, которым необходим фотосинтез. И хотя каждые десять метров морской воды снижают освещённость до одной пятой изначальной величины, водорослям на рифе этого хватает. Полип снабжает симбионта углекислым газом для фотосинтеза, а себе забирает получившийся кислород, углеводы и аминокислоты. Также симбионт помогает полипу строить коралловый скелет. Углекислый газ растворяется в воде и образует угольную кислоту. С её ионами связывается растворённый в воде кальций и получается гидрокарбонат - непрочное и непригодное для строительства соединение. Водоросль-симбионт нужен, чтобы превращать гидрокарбонат в карбонат, который будет оседать и накапливаться на стенках внешнего скелета, увеличивая его массу и прочность.
На рифе встречаются кораллы всевозможных форм, размеров и расцветок - кустистые, пластинчатые, древовидные, шаровидные, грибовидные, жёлтые, красные, голубые, пёстрые или сочетающие все эти оттенки в разных пропорциях. После смерти полипа его скелет приобретает сахарно-белую окраску чистой извести.
В морях и на суше иномира есть организмы, практически идентичные известным обитателям нашей Земли, но также имеются и другие, которых кто-то когда-то, возможно, описал и классифицировал, вот только эти знания погибли вместе с иномирянской цивилизацией.
В водах, омывающих риф носятся розовые крылатки, порхают рыбы-ангелы и чинно дрейфуют рыбы-императоры. Тут и там виднеются морские лилии, рыбы-спинороги и флегматичные губаны, морская крапива, цианеи, рыбы-зебры, горгонарии, голотурии и бородавчатки. Вот морская змея заинтересовалась беспечной макрелью, вот стайка морских звёзд потревожила зарывшуюся в песок камбалу, вот по зарослям кораллов дружно марширует цепочка бродячих лангустов - настоящий коллективный организм, вроде пчёл или муравьёв (когда нападает хищник, вся стайка сворачивается в ощетинившийся клешнями клубок, к которому невозможно подступиться ни с одной стороны). Везде, на камнях, на скальных уступах и просто на дне удобно устроились колонии губок, лишайников и оболочников, между которыми снуют медузы, морские гребешки, креветки, каракатицы и даже черепахи. Там омар пытается пообедать морским ежом, обламывая его иглы одну за другой, тут морская водомерка куда-то несётся по поверхности воды, а снизу к плёнке поверхностного натяжения прилип реснитчатый червь турбеллярия, ползая по ней, как по гладкой поверхности. Среди камней красуется продолговатая раковина большого брюхоногого моллюска. Если его потревожить, ядовитый моллюск способен укусить и тогда его жертва почувствует боль и онемение во всём теле, у неё нарушится координация движений, после чего наступит паралич и смерть...
Повсюду кружатся и мельтешат рыбки, бесчисленное разнообразие рыбок - маленьких и больших, юрких и ленивых, пухлых, тонких и сплюснутых. Удивительно, как у них самих не рябит в глазах от собственной пестроты. Эти многочисленные организмы не просто обитают на рифе, здесь все кого-то едят. Трофическая пирамида[20] именно здесь выражена со всей наглядной очевидностью. Планктон поедает бактерий и одноклеточных, существа покрупнее поедают планктон, их самих хватает кто-то побольше, а того - кто-то ещё больше...
Однако, всё это служит лишь фоном, на котором процветает один вид, по сути превративший риф в свои угодья и настойчиво переделывающий его в соответствии со своими представлениями о комфорте, безопасности и целесообразности. Строго говоря, риф можно уже не считать чисто геологической или гидробиологической структурой. Он, или, по крайней мере, его часть, представляет из себя целую страну, созданную и населённую уникальной бентосной[21] цивилизацией. Существами, чью эволюцию в известной степени подстегнула радиация, а вызванная ей генетическая мутация позволила им обрести разум и долголетие. Они не только развили в себе социализацию, но и принялись активно преобразовывать окружающий рифовый мир, не выходя пока за его пределы.
У этих существ имеется большое мешковидное тело, лишённое даже хрящевого рудимента раковины, два глаза и восемь длинных щупалец с двумя рядами присосок каждая, окружающих венчиком круглый рот с кривым, как у попугая, хитиновым клювом. Когда иномир ещё населяли люди, они называли этих существ (вернее, их неразумных предшественников) осьминогами. Сами разумные осьминоги, конечно же, так себя не называют. Их самоназвание невозможно адекватно передать, потому что оно, как и любое другое понятие из их языка, включает в себя пощёлкивание клювом, замысловатые движения щупальцами, определённый цветовой и текстурный узор на коже и сложный набор эндогенных химических соединений, источаемых слизистой поверхностью тела. Более-менее приблизительно их расу можно назвать "Октоподами", а их сообщество и населённую ими рифовую страну - "Согласием".
Обычно дикие осьминоги живут поодиночке, это совершенно асоциальные животные. С себе подобными они встречаются в основном для спаривания или ради драки за партнёра для спаривания. В остальное время осьминоги предпочитают не встречаться с сородичами, а если таковая встреча происходит, животные бросаются друг на друга и кто-то один неминуемо оказывается съеден. Каннибализм отнюдь не редкость среди головоногих моллюсков.
Устойчивая генетическая мутация, сделавшая неразумных осьминогов разумными октоподами, увеличила их мозг, тело и продолжительность жизни. Одновременно биологической эволюции сопутствовала социальная. Когда иномир переживал последствия ядерной катастрофы, выяснилось, что одиночкам сложнее выживать. Октоподы оказались вынуждены приспосабливаться жить и действовать сообща, им пришлось обуздать свою асоциальность и в их мозгах сформировался центр регуляции рационального и социального поведения, тормозящий инстинктивную агрессию при виде другого октопода. Результатом этого стало возникновение Согласия. Моллюски стали разумнее, терпимее и дружелюбнее, стали более гуманными и открытыми для новых идей, новых знакомств и новых отношений. Они научились получать удовольствие от общения друг с другом и от совместной работы на благо Согласия.
Обосновавшись на рифе, октоподы высадили вдоль границ Согласия (кроме литоральной) густые заросли бурых водорослей - этакую живую изгородь, опоясавшую всю страну по периметру. Так они обозначили свои владения, которых им показалось достаточно. Объявить себя владыками всего океана никому даже в голову не пришло, октоподы оказались не настолько высокомерны и самолюбивы.
С внутренней стороны живой изгороди пасутся многочисленные медузы - яркие шарообразные купола, наполненные воздухом и потому плавающие у самой поверхности воды. Их длинные пряди стрекательных щупалец почти достигают дна, образуя ещё один защитный периметр вокруг Согласия. Для хищника, пробирающегося через живую изгородь, переход от водорослей к щупальцам практически незаметен, особенно, если хищник движется быстро, одержимый жаждой лёгкой поживы. Неподвижно свисающие щупальца легко можно принять за ещё одну разновидность водорослей и тут же поплатиться за это. Медуза - это организм-фильтратор, она не питается мясом, зато поражённого стрекательными клетками хищника с удовольствием употребят другие обитатели рифа - те же крабы, например...
Медузы послушно дрейфуют возле водорослей, прирученные с помощью лёгкого наркотика. Чернила октоподов - это не просто густая субстанция, плохо диффундирующая в воде. В них содержится сумасшедшая концентрация дофамина, который существа-фильтраторы пропускают через себя и их примитивная нервная система приходит в состояние неописуемой эйфории... В обязанности каждого октопода входит ежедневное окатывание чернилами определённого участка живой изгороди. Ради новой дозы наркотика медузы остаются на одном месте и заодно выполняют защитную функцию.
Щупальца медуз не только смертельно опасны, ещё они весьма чувствительны - издалека замечают приближение своих благодетелей и расступаются перед ними, не жалят. Также медузы не жалят "домашних животных", на теле которых неминуемо присутствуют вкусо-ароматические маркеры октоподов. По этой причине только сами октоподы и их прирученные питомцы имеют возможность плавать из Согласия и в Согласие, безопасно преодолевая живую изгородь.
Риф тянется вдоль побережья Сомалийского полуострова на добрую тысячу километров, из которых Согласие занимает едва ли сотую часть. Сколько именно там проживает октоподов, никто не считал. Октоподы не нуждаются в этой информации, она им без надобности. Особенности рождения и взросления октоподов лучше любых социальных механизмов регулируют их численность и не позволяют ей превышать критический уровень. Наверняка в Согласии проживает несколько сотен октоподов, не меньше.
Согласие - это не государство в нашем понимании. Скорее это первобытная община, пришедшая к идее цивилизации и прогресса, минуя социальное неравенство, жёсткую вертикаль власти, финансовые спекуляции, физическое угнетение большинства меньшинством, деструктивные идеологии и прочие сопутствующие явления, придуманные человеком. Причина кроется в том, что предразумные осьминоги не жили, подобно обезьяньей стае, с чётко выраженной иерархией. Они были индивидуалистами, не знакомыми с понятием "вожак" или "альфа-самец". Каждый осьминог был равнозначен любому другому осьминогу. Потому и в Согласии все октоподы равны. Каждый знает, что разумная жизнь - это и есть Согласие. Действовать на благо Согласия (всего Согласия, а не каких-то отдельных персон), значит способствовать процветанию жизни и разума. Если и возникают в обществе октоподов единичные исключения, от них избавляются безо всякой жалости. Не убивают, нет, просто изгоняют вон. Лишённые поддержки сообщества, одиночки долго не живут, быстро становятся чьей-то добычей.
Неравенство и привилегированность одних перед другими просто физически не могли зародиться в Согласии. Осьминог - это ходячий хеморецептор[22]. Всё окружающее он воспринимает не столько зрением (хотя и зрение у него стопроцентное), сколько на вкус и наощупь. Ведь даже ощупывая кого-то или что-то, октопод одновременно пробует это на вкус - каждая присоска снабжена тысячами вкусовых рецепторов, а этих присосок у октопода более полутора тысяч на всех восьми ногах. Кроме того, само слизистое осьминожье тело - это один сплошной вкусовой рецептор, ощущающий малейшие колебания химического состава воды. А если ты на вид, на вкус и наощупь подобен мне, то почему ты должен иметь какие-то особенные привилегии? Почему твой статус должен быть выше моего? Такие вещи октоподам совершенно непонятны и попросту не прижились бы в их обществе.
В отличие от, например, дельфинов, у которых доминирует игровой тип общественного и индивидуального поведения, осьминоги ещё с предразумных пор славились своей тягой к познанию. Обретя разум, октоподы тем более положили познание, творческий интеллектуальный поиск, в основу своей жизни. Это раса интеллектуалов. Они от природы любопытны, хотят узнать как можно больше об окружающем, быстро и с удовольствием учатся. Если октоподу нечем заняться, он становится раздражительным, у него ухудшается самочувствие. Даже диким осьминогам в аквапарках постоянно подбрасывают головоломки. В отличие от них, разумные октоподы способны сами придумать себе занятие. Согласие - это цивилизация прирождённых исследователей, которым повезло жить в океане, где вряд ли когда-то закончатся темы для исследований.
Один из таких естествоиспытателей носит имя, которое можно условно перевести как Педант. Это обычный октопод - синяя кровь, три сердца, длина от края телесного мешка до кончиков вытянутых щупалец - три метра, вес превышает вес взрослого человека. Он трудится на поле мёртвых кораллов - относительно плоском участке, состоящем из старых, но ещё не разрушенных водой известковых скелетов. Педант тщательно ощупывает кончиками дорсальных[23] щупалец выступающие бугорки и неровности на коралловом поле, после чего одни пропускает, а другие обкусывает. Осьминожий клюв способен создавать усилие в сто килограммов на квадратный сантиметр, так что обгрызать кусочки кораллов ему совсем не сложно. Педант словно высекает на коралловом поле одному ему ведомый узор, который может быть воспринят лишь тактильно, подобно шрифту Брайля.
Вокруг Педанта на длинных суставчатых ногах вышагивают здоровенные крабы. У каждого на плоской спине громоздится взрослая актиния. Это тоже домашние питомцы, что-то вроде сторожевых псов. В случае опасности крабы сгрудятся вокруг хозяина, а щупальца актиний стрекают не хуже медуз - попробуй только сунься! Столько мер безопасности не означают, что октоподы трусливы. Вовсе нет, они способны нападать и сражаться с противником, превосходящим их во много раз. Просто они верят, что являются единственными разумными созданиями в мире и это заставляет их особенно остро ощущать ценность каждого октопода. Если сильно увлечься каким-либо делом, можно случайно прозевать хищника и погибнуть, нанеся Согласию невосполнимый урон, ибо каждый интеллектуал уникален. Так что октоподы предпочитают перестраховаться. Вот и Педант спокойно работает, не отвлекаясь на заботы о собственной безопасности. Окрасившись в белый цвет, он почти сливается с известковыми скелетами полипов. Белый - цвет спокойствия и безмятежности. Педант расслаблен и увлечён своим занятием.
Дикие осьминоги предпочли бы съесть, а не приручать крабов. Сколько времени и сил октоподам пришлось затратить на обучение дружбе, взаимовыручке и открытости, столько же было затрачено и на гастрономическую терпимость. Еды и так вдоволь, зачем есть всех подряд, если некоторых существ можно использовать по другому назначению? Более того, пищу вообще можно выращивать. Правда, это скучно и не интересно, но, возможно, когда-нибудь Согласие придумает, как обойти этот недостаток. Сейчас октоподы разводят в специальных садках только крабов, которых приручают. Увлекательный процесс приручения с лихвой компенсирует все рутинные недостатки содержания садков.
Подумав о еде, Педант чувствует приближение своих кальмаров и с ними кого-то ещё. Глаза с продолговатыми горизонтальными зрачками, способные двигаться независимо, как у хамелеона, начинают высматривать гостя, в то время как руки и клюв продолжают выполнять прежнее занятие. К сожалению, прозрачность морской воды ограничивает кругозор всего несколькими метрами. Её химический состав и то приносит больше информации. Педант ощущает нотки эстрогена, значит к нему приближается самка. Тонкие вкусовые оттенки указывают всего на одну самку - его подругу, и, вероятно, будущую жену, чьё имя можно примерно перевести как Лакомка. Октоподиха различима только так, она движется у самого дна, полностью сливаясь с ним окраской.
У диких осьминогов самец и самка встречаются лишь единожды, у них происходит спаривание и самец уплывает восвояси, а самка весь недолгий остаток жизни ухаживает за яйцами и в конце концов умирает, выполнив свой природный долг. Октоподы сумели преодолеть и это ограничение. Теперь потенциальные партнёры тратят намного больше времени, чтобы узнать друг друга получше, крепче привязаться к будущему супругу и понять, нужен ли он (или она) им вообще.
Педант и Лакомка общаются давно и проводят вместе много времени, не забывая, конечно, и о своих делах. Обоим хорошо друг с другом, оба любознательны и открыты всему новому. Находчивость и рассудительность Педанта прекрасно дополняют слегка авантюрный характер Лакомки.
Октоподиха уходит со дна, перескакивает мощными толчками мантии на коралловое поле, мгновенно меняет цветовой оттенок на сахарно-белый, как у Педанта, и сплетается с ним в тесный клубок. Влюблённые поглаживают и ласкают друг друга. Их организм использует те же гормоны и нейромедиаторы, что и у людей. Ощущение восторга, радости и счастья вызывается выбросом в кровь дофамина. Он же через кожные поры выходит наружу и может быть считан другим октоподом. То же самое можно сказать о любом другом веществе, отражающем мысли и эмоции октопода. Обмануть потому никого невозможно, ложь у октоподов (в отличие от обезьян) отсутствует - и это является краеугольным камнем в фундаменте Согласия.
В объятиях Педанта Лакомка принимает оттенок отполированной жемчужины и разглаживает все папиллы[24] у себя на коже. Удерживаясь на кораллах всего одним щупальцем, влюблённые ласкают друг друга ещё двумя-тремя, а с помощью остальных ведут диалог. В языке октоподов намного больше понятий, описывающих предметы, их свойства и признаки, или действия с ними, чем в человеческих языках, потому что они живут в более богатой и насыщенной трёхмерной среде. Плюс к этому нужно добавить абстрактные понятия. Обойтись для диалога одним или двумя щупальцами не всегда бывает возможно. Некоторые малоупотребительные выражения вообще требуют всех восьми щупалец. К счастью, для любовного воркования и четырёх вполне достаточно. Так что язык октоподов - это именно язык, выражающий мысли, чувства и эмоции. Этим он отличается от сигнальных систем животных, каковые являются всего лишь выражением врождённых видовых рефлексов и отличаются постоянством проявления в ответ на тот или иной раздражитель.
Лакомке искренне интересно, чем занят Педант. Она видит лишь голые известковые скелеты и пока не понимает, почему её друг посвящает им столько времени. В это же время к Педанту подплывают его прирученные кальмары, занятые рутинным добыванием пищи, и показывают свою добычу. Пятнадцатиметровые торпеды способны развивать скорость свыше полусотни километров в час; их используют в основном как охотничьих и ездовых животных. Кальмары показывают хозяину каких-то уродливых рыб, добытых над абиссалью. Педант придирчиво осматривает их, потом рвёт на куски и бросает крабам. Радостно шевеля острыми клешнями, торчащими антеннами усов и глазами на стебельках, сторожевые псы хватают подачку. Несколько кусков прицельно попадают в круглые пасти актиний.
Октопод одновременно умеет координировать каждое щупальце по отдельности и все вместе, легко справляется с многозадачностью и решает сразу несколько дел. Невозможно сказать, где начинается и заканчивается его мозг. Нервная система октопода - это один сплошной комок нервов без чёткого разграничения на центр и периферию. Неврологическая структура в щупальцах полностью идентична головному мозгу. Если двигательный центр млекопитающих (и человека) находится в мозгу, то центр управления каждым щупальцем октопода находится в самом щупальце. Отсюда и адаптация к многозадачности. На все восемь щупалец приходится три пятых всего неврологического субстрата, то есть каждое щупальце - это как бы филиал мозга. Оно вполне может жить своей жизнью и действовать автономно. Кроме движений щупальца производят первичный анализ тактильных и вкусовых ощущений. Головной мозг осуществляет уже финальное осмысление всей информации и плюс управляет изменением цвета и кожной текстуры.
Ни охотничьих, ни сторожевых псов не беспокоит присутствие возле хозяина Лакомки, постороннего октопода. Они к ней уже привыкли и воспринимают как свою.
- Я нахожусь на пороге открытия иного, внемнемонического способа хранения информации, - сообщает Педант, отвечая на вопрос Лакомки. - Ощупай вот этот участок. Чувствуешь, как меняется шероховатость рисунка с каждой присоской?
- Чувствую, что шероховатость то меняется, то нет, - признаётся Лакомка, ощупывая коралловое поле. - В этом прослеживается какая-то закономерность. Зачем тебе понадобилось хранить вовне то, что и так уже хранится внутри нас?
- Ты наверняка не раз видела старых октоподов, поражённых возрастной интеллектуальной дисфункцией. Представь, что есть некая важная информация, которую знают только они, но не могут вспомнить, чтобы передать другим. Разве это не печальная потеря? Наша память непрочна, волны времени подтачивают её, словно морская вода гранитные утёсы. А ведь можно было бы выразить информацию в неких символах и затем изобразить их на какой-то устойчивой ко времени поверхности.
- На известковых скелетах?
- Это лишь пробная попытка, не придирайся. Я хочу сказать, что информация может не зависеть от нашей памяти. Даже если все октоподы забудут что-нибудь, любой из их потомков, знакомый с условными символами, сумеет прочитать надпись и таким образом возродит забытое.
Удерживая в объятиях задумчиво притихшую подругу, Педант переносится с ней на песчаное дно и кончиком щупальца чертит на нём комбинацию точек, чёрточек и загогулин.
- Вот этим символом я решил обозначить понятие "жизнь", а вот этим "смерть". Точка похожа на раскрытую присоску, чёрточка - на сжатую. Загогулина примерно повторяет производимое движение щупальца. Аналогичные символы нетрудно придумать для всех понятий, так что я, просто в качестве эксперимента, пытаюсь высечь на коралловом поле основную суть нашей концепции о вечном соседстве Смертежизни и Жизнесмерти. К сожалению, возможности текстурных глифов ограничены и не передают всей полноты нашего языка. Но вот если бы в будущем каждый из них удавалось окрашивать в тот же оттенок, какой мы принимаем при употреблении этих понятий в беседе, это было бы идеально!