Раньше она не мёрзла, но теперь ей было холодно. Тело погружалось в рассыпчатый снег. Осенённое звездами чёрное небо становилось всё дальше и дальше. Сирин что-то горячо бормотала, однако, чем глубже уходила под белый покров, тем тише звучал её голос. Она испугалась, что потеряет драгоценный дар речи и попробовала выбраться из могилы, но не смогла ухватиться, руки скребли по мягким стенкам, звёздное небо всё отдалялось. Она стиснула зубы и тихо скулила. Стоит ей закричать и боль тотчас схватит за горло и её редчайший дар голоса пропадёт, она проснётся немой и наяву не сможет выговорить ни слова. С неба лилась та самая песня, которую она напевала своим детям из веточек, камней и земли. Она помнила её, пусть и плохо. Эту песню напевала ей птица, чьи крылья залоснили собой зимние звёзды над глубокой как пропасть снежной могилой.
Снег на краю захрустел, звёзды затмила ещё одна тень с пылающим алым узором на волчьей морде. Тот, кто пришёл взглянуть на неё, был настолько ужасен, что Сирин не вытерпела и крик прорвался из груди. Крылатая тень немедля похитила её голос и взамен уронила с чёрного неба два синих пера. Лишь отняв самое сокровенное, призраки выпустили ворожею из ночного кошмара.
Сирин проснулась, но ощущение, что рядом подкрадывается нечто ужасное, не отпускало её. Горящие глаза ещё мерцали двумя угольками во тьме подземелья. Догорала сальная свечка. Дарья нашёптывала и скребла по доскам отысканным куском мела. Пол, стены, ящики и даже мешки в кладовой - всё было исписано частыми треугольниками, ветвистыми палочками и столбцами. Плотнее всего она расписала углы, где знаки сплошной белой вязью овили подземный закут до самого потолка. Несмотря на лихорадочную самозабвенность, письмена Дарьи выглядели осмысленными. Каждая руна отвечала за букву в человеческой грамоте. Сирин выбрала глазами кусок стены и прочла.
"Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением"
Ощутив на себе посторонний взгляд, Дарья оглянулась и подползла на коленях всё с тем же мелом.
- Пробудилась? Гляди. Погляди, как я нас оградила! Теперь Он не придёт. Нет, сюда больше никто не проберётся! Знай я раньше, в чём сила и твоей, и моей веры, сколько бы Зим не боялась! Наставница говорила, негоже мешать одну веру с другой, а я не мешаю, я сплетаю, как ниточки, как паучок паутинку. Ну, как тебе? Чего мыслишь? Научи меня пуще, хоть чему-нибудь, расскажи всё, что знаешь!
Измазанными мелом руками крестианка схватила Сирин за голову, большими пальцами надавила ей на глаза, Сирин невольно зажмурилась и теперь слышала только голос.
- Не бойся, я слышу, я читаю тебя, чую то же, что и ты чуешь, даже помню о том, что ты давно позабыла... Свет, голос, любят тебя. Песня... песня какая-то, какой я прежде не слышала, и поют ласково, будто женщина убаюкивает... кто-то укачивает, как в колыбели, ты пошевелиться не можешь, спелёнанная... лает собака... я слышала лай!.. Пса нет уж давно, он ещё до моего рождения умер, а я его знаю. Откуда?.. откуда мне знать... Голос! Голос парня, тебе он - родня, близкая кровь, один запах. Куда-то бежит, в сенях закричали...
Крестианка так сильно давила, что Сирин вцепилась ей в руки и попыталась содрать их с лица. Надземница словно бы вынырнула издалека и, тяжело дыша, заулыбалась.
- Не сердись, я искала другое, но вижу на дне твоей памяти, чего никто помнить ні м0же. Но ты видела! Видела, ведала, знала!
Сирин задумалась на секунду и вдруг торопливо переложила руки Дарьи обратно к себе на лицо. Она хотела узнать о своём детстве больше.
- Ушло, ушло... - зашептала надземница и отняла руки. - Не могу я видеть такое по своей воле. Вот сейчас было, перед глазами стояло, а миг и ушло. Нет сие мороку, мьглA nмёжити. Видела бы я - так рассказала!.. Подожди... подожди-подожди, кажется, снова слышу песню той женщины! Ласково так поёт, с тобой крепко связана, будто ты плоть её... плоть от плоти...
По щекам Сирин побежали слёзы. Никто в Навьем племени не рассказывал ей о том, о чём сейчас говорила надземница. Крестианка увидела самые первые воспоминания о её прежней человеческой жизни, об её истинной матери и семье.
В этот миг фальшивая дверь отъехала в сторону. Огонёк свечи выхватил за порогом того самого тёмного призрака, который являлся Сирин в недавнем кошмаре, только вместо алых глаз и узорна на волчьей морде у него пылали два зеркально-голубых глаза. Сирин узнала бы его и в крови, и в грязи, даже искалеченным насмерть. Радость затрепыхалась и вспыхнула в сердце, как птица, но тут же разбилась об ледяной взгляд наследника рода.
- Не подходи! - с криком шарахнулась Дарья в исписанный рунами угол. Яр вступил в кладовую, в руке его лежал нож с зазубренным лезвием. Сирин бросилась на руку Яра и попыталась вырвать клинок. Темнота вспыхнула для неё обжигающей болью, голова наполнилась звоном, во рту ощутился вкус собственной крови - Яр наотмашь ударил её по голове.
- Не подходи!.. Господи-Боже, помилуй меня, не пускай его ко мне, не пускай! - завопила Дарья в углу, закрываясь руками.
Сирин с трудом поднялась. Не веря собственной смелости, она снова набросилась на вожака. Крестианка знала всю правду о её прошлом! Сирин была готова вцепиться в Яра зубами, только бы его оттащить. Он перехватил её горло, уронил оземь и отшвырнул ногой к выходу.
- Пшла!
- Не бросай меня с ним, умоляю! - завыла надземница, как перед своей лютой казнью. Сирин вскочила и укусила Яра за руку. Он схватил её за волосы и грубо выволок из кладовой. Дверь задвинулась, стукнул засов. Сирин набросилась на дощатую стену, забарабанила кулаками, но отпереть не смогла. Яр остался с дочерью Настоятеля в подземелье наедине.
*************
Он приблизился к той, кого выкрал из дома израдца. Она вжималась промеж ящиков и мешков. Бледное лицо её в тусклом свете казалось ликом умершей, но частое дыхание выдавало жизнь. Он опустился на корточки всего в шаге и воткнул нож так близко, чтобы пленница могла дотянуться. Минуты текли, он молчал и не двигался, в подземной норе разлилась тишина. Надземница смотрела на Яра сквозь свисшие космы чёрных волос. Худые руки стягивали края разорванной ночной сорочки, в одной ладони она стискивала на груди какую-то вещь. Яр ждал. Она не тянулась к ножу. Единственное оружие в кладовой, последнее, что могло её защитить, оставалось нетронутым. Настоящая Навь бы клинка не упустила.
- Еже ты хоче? - наконец спросил он по-подземному.
- Не понимаю... - осипшим голосом отвечала надземница.
- Аки же ты не понимаешь, коли с Тенью моею глаголила?
- Отпустите меня... я домой хочу! - затряслась она.
- Хочешь к себе в Монастырь?
Дарья судорожно закивала.
- Я оттуда. Гляди, аки твои крестианцы сдеяли там со мною?
Он показал на кистях два свежих ожога. Увидев запечённые раны на коже, она ещё сильней затряслась. Жаль, что она не потянулось к ножу. Пришлось взять клинок. Надземница засучила ногами, вжимаясь ещё дальше в угол.
- А мати? Мати любит тебя? - недослушал Яр и голос его задрожал от ненависти. Молодая надземница перед ним разрыдалась.
- Нету у меня мамы!..
Яр приподнял нож и поднёс ей к лицу.
- Слухай сюда. Я тебя сейчас буду резать. Не за раз погублю, а долго пытать: может день, может два. Как устану, так буду твоим любимым. Покуда дышишь, нож по плоти пойдёт, а любовь моя в лоно. По кускам тебя к отче в Обитель отправлю.
- Н-не надо, я всё расскажу, что захочешь! О Жене тебе расскажу, про отца - всё-всё-всё! Только не боль, я терпеть не могу боли! Конвой скоро готовят, Женя поедет далеко на восток! Я тебе всё расскажу, только не мучай меня, не трогай!
Яр потянулся к её руке, желая разомкнуть пальцы и поглядеть, чего она так сильно сжимает. Надземница с воплем шарахнулась. Яр перехватил её за руку и поднёс нож к кулаку. Крестианка в испуге раскрыла ладонь и из её пальцев выскользнул маленький металлический крестик.
- Сымай крест. Богу твоему зреть не нужно, что я с тобой сделаю.
Она замотала головой, сильнее от него отстраняясь.
- Сымай! - рыкнул Яр и набросился на надземницу. Он рывком сорвал с неё крест и отшвырнул прочь, и поволок Дарью за волосы. Она забила ногами, в дощатую дверь забарабанила Сирин. Яр намотал волосы Дарьи на руку и ударил её лицом о подпирающий своды столб. Она захлюпала кровью и перестала биться. Он подтянул её вверх: надземница оказалась лёгкой, будто ягнёнок. Яр скрутил ей запястья верёвкой, перекинул один конец через потолочную балку, а другой подтянул.
- Господь милосердный, пресвятая Богородица, заберите меня к себе! Не оставьте здесь, не дайте меня! - выла она, пока Яр срывал с неё остатки одежды и подвязывал худые колени к столбу. Она уткнулась лицом в покрытое рунами дерево. Яр подступил к ней с ножом и клеймёной рукой огладил её узкую белую спину с выступающими позвонками.
- Пусть не сможет мне причинить никакого зла, Господи, сохрани меня... - захлёбывалась и задыхалась она. Яр скинул одежду и прижался к ней, чтоб она ощутила жар его обнажённого тела.
- Не серчай, что я тебя раскрестил - сие не страшно. Новый крест тебе подарю, какой никто не отнимет. Будет тебе от меня навеки подарок.
Он оторвался от неё и поднёс нож к спине, Дарья вздрогнула и вжалась в столб ещё до первого касания лезвия. Яр улыбнулся, он никогда ещё не видел такой чуткой жертвы. Клинок вжался в плоть и повёл тонкую красную линию, раскрывая влажные края кожи. Надземница закричала, что было силы. Белоснежную спину от лопаток до поясницы залили струйки крови. Они стекали, ветвились по бледной коже и прокладывали себе путь, будто растущее книзу дерево. Яр нажал посильнее, и рудяные капли упали с ветвей того дерева в землю под истошные крики ребёнка предателя.
*************
Разутая автоцистерна стояла в боксе монастырского автокорпуса с поднятым на подпорки задним мостом. Ступицы задних колёс с нарастающим шумом вращались. За кабиной по правому борту громоздился объёмный металлический бак, по левому - высокий цилиндр. Стрелка спидометра приблизилась к "тридцати", но до риски не дотянула, обороты упали и мотор заработал ровнее. Автоцистерна будто устала от внимания людей, наблюдающих за испытанием, и лениво замедлила ступицы.
- Больше она на дороге не выжмет. Такая машина на газовой тяге не лучше лошади, - выбрался из кабины старший автомеханик Семён.
- Давно надо было газогенератор попробовать. Чего только зачали? - с недовольством окликнул Егор.
- Так ведь два месяца уже как смонтировали, но всё не было оказии Чурочку погонять. Всякую нужную машину из караванов не выдернешь, с остальных развалюх всё вплоть до движка поснимали. Вот и пришлось собирать газогенератор на этот гроб. А ну как с котлом чего? Сгорит, так эту рухлядь не жалко.
- Да, только вот вторая автоцистерна нам скоро нужна, - стояла вместе с тысяцким и старшим автомехаником Женя. Егор ещё не видел её столь тревожной. Лицо исхудало, под глазами круги, даже золото волос и то потускнело, и глаза блестят, как в лихорадке, но ни словом она не обмолвилась про сестру, лишь про дело.
- Трудно будет в конвой её к сроку поставить. Но, коли получится, на чурочках не одна она будет ездить и без всякого старого топлива, - развёл испачканными в машинном масле руками Семён.
- Можно все машины в автокорпусе на газогенераторы перевести, - объяснил Егор.
- Древесный газ на одну половину из азота, на пятую из окиси углерода, чуть меньше из водорода и немного из двуокиси углерода и метана смешивается. Не хороши такие машины, - Женя оббежала глазами автоцистерну. - Углерод не даёт газу толком гореть, азот и вовсе его не питает. Двигатель разгоняется вполовину слабее, значит машины с газогенератором едут медленнее, не то что на новогептиле. Чтобы разжечь дрова и нагреть бак - не меньше четверти часа потратить надо, значит не получится сразу сесть, завести мотор и уехать, если на остановке на нас кто-нибудь нападёт.
- И такую машину теперь ставить в конвой? - недовольно скривился Василий. - Она же всех нас подставит. Может содрать с неё все эти чёртовые котлы, чтобы потом в пути где не раскаяться?
- Эк чё, "содрать"! - расстроился Семён и возмутился. - Она и на обычном топливе побежит, как родная. Переключить-то движок - минута!
- Если бы у нас эта минута была, когда стрелять начнут, "родненький"! - дразнился Василий.
- Нет уж, ежели они эту рухлядь ржавую заново шить начнут, ещё два года потратят, - Егор разочарованно осматривал машину от самого переднего бампера до задних ступиц. Даже, когда мотор заводили, казалось, с рамы сыплется ржавый прах. - Доделывайте, как начали. Ставьте скорей на колёса и готовьте в конвой. Без новогпетила нам Долгую Зиму не протянуть, а без второй автоцистерны на восток ехать глупо.
- Не гонял я ещё на ваших зажигалках по Пустошам, прости Господи, - презрительно сплюнул Василий, поглядывая на машину. Одну часть успели выкрасить в камуфляж с серыми полосами, другая рыжела ржавчиной. - Искра от газогенератора в цистерну зале;тит - шарахнет так, что до самого Монастыря будет видно.
- Она и так, считай, два раза горела. Её из притащенных со старого взлётного поля автоцистерн собирали, - будто бы извинялся за развалюху Семён.
- И на десять литров новогептила ей нужно полтонны дров. Одна четверть старого топлива обычно разводится тремя четвертями чистой воды. Раньше на неразбавленном ездили и двигатели глохли реже. На этой же кочегарке заглохнуть, как нечего делать... - Женя прижала ладонь ко лбу, и Егор затревожился, но вперёд влез Василий.
- Если возле степей эта колымага заглохнет, то вместо Серых Городов Китеж увидим, или, не приведи Господь, прямо в Горган загремим, к магометанам.
- Значит выбери самый правильный путь мимо степей, - торопливо отчеканил Егор. Женя прикрыла глаза и стояла, как оглушённая. За весь день она ни разу не расплакалась о сестре, значит пыталась задушить своё горе в работе. Но бессилие сделать что-нибудь любого иссушит.
- Ты многих потерял, Ваисль, когда бежал из Поднебесья... семью? - совершенно неожиданно спросила она Волкодава. Лицо Василия изменилось. Теперь он смотрел на машину, как будто в её недоделках видел всё своё, не сложившееся.
- Добрых знакомых у меня в Поднебесье сейчас не осталось. Так что, если попадёмся на юге, добра лучше не жди. Что семья? Да, жена молодая, двое мальчишек в Поднебесье растут, но им лучше забыть про Люта. В моём доме новый мужик хозяйничает, но это ещё ничего. Много честных людей, кто с Берегиней братчину пить отказались, на воротах повесили, других сослали подальше из Китежа, чтобы Змее править сподручнее. Но я свою дружину раньше увёл, опричничков её не стал дожидаться.
Василий кашлянул. Воздух в автокорпусе и правда пропах новогептилом. Ворота боксов с утра до ночи стояли открытыми, холод проникал с улицы и всё равно не выветривал всех испарений. Но Егор не поэтому не мог перехватить его глаза. Тысяцкий нарочно ото всех отвернулся.
- Уходили единым отрядом, как из-под Китежа снялись, а товарищи мои бывшие, навроде Берислава, с которым на юге кровь проливал, за мною гнались, будто за лосём на охоте. Много кто из дружинников не хотели идти к христианам. Решили двинуть на север, затеряться среди невегласе - таких я не держал, но сам думал: спасение есть только одно - Монастырь. В Крае всего две соразмерные силы: одна на западе вокруг озера строится, другая на востоке под крестами и за каменными стенами сидит. В те дни Волк мне и стал ближе Змеи. Кто на север подался, тех я больше не видел. Говорят, перебили их. Бывалых дружинников, кто по двадцать Зим Вану служил, как безродных собак расстреляли, без тризны и справы, и всё по велению одной злющей бабы. Берегиня так головы доверчивые заморочила, что друг на друга пошёл, и волхвы Исконную Веру предали. Смотреть на Змею и то несчастье: одним взглядом сердце отравит и пропадёшь.
- Почему же ты не вывел семью? Ты ведь был главная их опора.
Егор прислушался, Женя говорила отнюдь неспроста, дурное сжалось на сердце.
- Всего не успеть, выбирать надо: или семья, или братья. Я к вам триста дружинников перевёл через Кривду, тогда мы клятвами перед Богами и Предками были связаны не хуже, а крепче семьи. И не я один всех потерял, никто своих мать, жену или ребёнка с собой не привёл. Может быть и живём сейчас только одним, чтобы родных своих снова увидеть.
- Спасибо за сказанное, Василь, - поблагодарила Женя в раздумьях.
- Всё верно, ты про меня ничего толком не слышала, а нам скоро в дорогу. Тяжело доверять, если прошлое крещёного многобожца не вызнать, - двояко глянул Василий. - Всегда делал то, к чему сердце лежит, зачем на белый свет появился, что Правдой считал, а погибнуть, так рай или ад у язычников - вроде крепко натопленной бани: раз очистишься, снова родишься, дальше по вечному кругу, пока сам себя не познаешь и до мудрости не взойдёшь. У христиан сильно иначе: на суде Божьем каешься. А по мне и так и эдак годится; я и сам командиром был в бой за славой водил, и меня в бой бросали и в бесславии командовали.
На этом он отошёл вместе с Семёном. Автомеханики снова запустили мотор, взялись бортовать колёса, вспыхнула сварка. С каждой минутой в автокорпусе становилось шумнее. Женя совсем потупилась, словно хотела спрятать лицо от Егора. Только плечи напряжённо подрагивали. Егор бережно подошёл, Женя вскользь поглядела глазами в растёкшихся красных прожилках.
- Неужто нет новостей, Егор? Выкупа потребовали или обмена? Или хотят загнать нас в долги пострашнее?
- Нет новостей, до сих пор. Словно Дарья и не у них совсем или спешить не хотят, ждут чего-то. Волкодавы к самому лесу подходили, хотя черту не нарушали, но Дарью, похоже, увели в логово. Вот о чём думаю... - оглянулся Егор на снующих по боксу рабочих, - но про это лучше с глазу на глаз.
- Тогда пойдём, - указала Женя на железную дверь в конце боксов. Егор пошёл следом за ней, оценивая на ходу готовность конвоя. Два выкрашенных в защитный камуфляж броненосца, Архангел и Троица, подготовили к сложной дороге. Один танкер раньше вывозил из Обители нечистоты, но теперь при помощи металлических реек и сварки его маскировали под автофургон. Егор предлагал поплотнее заварить автоцистерны стальными листами, но Семён подсчитал, что в таком разе просядет подвеска. Опасность сгореть вместе с топливом от шальной пули подстерегала их только на обратном пути, да и то если загрузятся. Последняя машина была совсем ещё не готова: старая и разваленная, с громоздкими фильтрами газовой установки. Механики просили не меньше недели, чтобы хоть как-то её подлатать, но на работу им выдали только четыре дня.
- Я эконома растряс, чтобы выдал вам провиант для дороги, - постарался отвлечь Женю делами Егор. - Ох уж и скаредный скуперда! Но всё-таки расстарался: сухарей конвою ссудил, крупы всякой, даже топлёного жира. Монастырский склад не его закрома, не на чревоугодие и стяжательство.
- Не справедлив ты, Егор. Может Трифон и прижимистый где, но всё у него подотчётно: он и таблетки нам дал для воды, и сухой спирт, и мыло, и соль, даже приправы, - перечислила Женя. - От ключника мы фонари получили, масляные обогреватели. Серафим лекарства кое-какие из лазарета в конвой передал, правда, в основном перевязочные материалы.
- Слыхала, что почти две сотни беженцев с юга к нам по мосту перешло? Среди них есть отравленные и больные. С водой у них что-то, рассказывали... - Егор замолчал, про перенесённые беженцами страдания Жене говорить не хотелось. - Всякое рассказывали, в общем, только вот Серафиму лекарства нынче нужнее.
- Нужнее. Жизнь и здоровье их теперь в руках Божьих. Пусть Серафим лечит, но Бог быстрее рассудит. Скажи мне, Егор, почему есть такие, кто не нашей веры и в Монастыре просят помощи, едят и пьют у нас, лечатся, уносят подаренные им припасы, но потом сплетничают про нас и вновь поклоняются идолам? Неужто истинно говорится, что человек рождается праведником, а умирает лжецом, и только крещёный спасётся, а некрещёным и спасения нет?
- И в них есть Христос, но житейского, даже дикого больше. Но и среди таких людей спасение есть, всегда верил, - Егор окинул взглядом механиков, кто ни на минуту не оставляли работы. Самые обычные люди, некоторые не из Монастыря, много позже крещёные, но полезнее их не найти во всём Крае. - Чем больше человек не крещёный, даже дикий, дел добрых делает, тем он ближе к Богу, пусть даже совсем нашей веры не знает, всё равно среди нас почти равным становится. Хочешь знать? По мне так крещение - не рождение заново, а сознание, что дела добрые до купели тебя со святой водой довели.
- Дела добрые довели, даже язычников... - задумалась Женя. - А если крещённый человек дела худые творил - обманул, например, до какой купели его грехи доведут?
- Тут уж не до купели - до горькой чаши, - остановился Егор вместе с ней возле металлической двери. Рука Жени замерла на запоре, на усталом лице промелькнули испуг и смятение. Егор не понял, чем её поразил. Запор со скрипом сдвинулся и дверь раскрылась. За порогом лежала бетонная лестница. Женя нашарила на стене выключатель и зажгла плафонные лампы. В неровном свете выступил спуск с грязно-зелёными стенами и небольшой коридор. Егор спустился за Женей, в конце коридора они подошли к облупленной железной переборке с обветшалой кирпичной кладкой вокруг. Тут начиналась древнейшая часть Монастыря - его подземные катакомбы, в которых хранились самые оберегаемые запасы.
Егор помог открыть вентиль, они вступили в хранилище со сводчатыми потолками. Всё подземелье, сколько хватало глаз, заставляли синие бочки из-под новогептила. Монастырь накапливал топливо семьдесят Долгих Зим, начиная с правления самого первого Настоятеля, и все накопленные запасы хранились под автокорпусом.
Топливо - кровь машин, наследство старого мира. Сегодня нельзя произвести его, заменить или выкупить у язычников, но без горючего сама жизнь останавливается. Мастерские не работают на торговлю, караваны застревают в Монастыре, крещёные сёла не успевают собрать урожаи. Но самое главное - на своей же земле начинают теснить всебожники.
Женя сняла со стены два противогаза и протянула один Егору. Из-за едкого воздуха ходить по хранилищу без дыхательной маски нельзя, через десять минут потеряешь сознание и обожжёшь лёгкие. Они пошли по узким дощатым настилам между плотно составленных синих бочек. В прежние времена опустевшие бочки откатывали в дальнюю часть хранилища и не омывали. За прошлые годы в отставленных бочках скопился сильнейший газ, раздувший и вспучивший стенки и донца.
Под мерцающим светом плафонов отдельно от прочих стояли шесть перевязанных взрывчаткой бочек, но пока ещё без детонаторов.
- Это для подрыва пустой перемётной норы, - обошла Женя плоды своих рук. - Полной бочкой новогептила, конечно, надёжнее, но где сейчас возьмёшь такое богатство?
Она бережно тронула синий, потрескавшийся и облезший, как старая кожа бок.
- Заносить их глубоко в нору Волкодавам не нужно. Можно и в верхних тоннелях взорвать, чтобы все остальные засыпало. Должны повредиться отдушины, тогда сила взрыва направится вниз. Сгорит заложенное против нашего дома оружие и ни один дикий охотник в эту нору более не войдёт.
Под стёклами противогаза мелькнули её голубые глаза. Кажется, в них таилось сомнение. Даже тон её приглушённой противогазом речи показался Егору совсем неуверенным. Её прежняя напористая доброта куда-то пропала. Под кирпичными сводами с мерцающим светом было мрачно, как в склепе, ничем не лучше Навьей норы, хотя Егор в подземельях Нави никогда не бывал.
- Ты работала здесь в одиночку?
- Да, но я никому не сказала. Кроме меня, отца и Василия никто о зарядах не знает, - по-своему рассудила Женя его интерес.
- Почему ты не хочешь, чтобы бочки взрывали?
- Но я предложила...
- Нет, почему ты колеблешься?
Женя медленно повернулась к созданным ей зарядам. Через клапаны противогаза с неспешным шипением прорывалось её раздумчивое дыхание.
- Скажи, ведь мы захватим заложников и уйдём, чтобы спасти Дашутку?
- Так решили Сергей и Василий, не я.
- Да, Василий. Я доверяю ему, но я видела, что он делал на Старом Кладбище, - повернулась она и теперь Егор наверняка разглядел под противогазом тревогу. Он ответил, как можно честнее.
- К Навьим лёжкам подобраться бесшумно непросто. За Монастырём из приграничья беспрестанно следят. Если Волкодавов заметят, начнётся стрельба... они обучены убивать.
- Значит, кровь всё же прольётся... - голова Жени поникла, она прикрыла глаза. - Знаешь, Егор, я как про плохое подумаю, вспоминаю один прожитый день - давний-давний, с Дашуткой. Она всё болела, выйти из дома сама не могла. Мы под яблонькой с ней в один солнечный день на лавчонке сидели, которую нам отец сколотил. Помнишь, ту зелёную лавочку? Солнышко светит, Дашутка рядом сидит, свет Божий льётся, от яблоньки тень шевелится, ветерок свежий нас одувает. Нам с ней Зим по десять. Она всю Зиму болела, а я ходила за ней, чем могла - помогала. Боялась, что Дашутка умрёт. А она на солнышке, как ожила: личико светится, весеннее небо в зелёных глазах отражается. И тут - не поверишь! - мышонок. Откуда он к нам забежал из-под ограды? Маленький, крохотный. И, веришь-нет, он пушинкой играет! Никогда б не подумала, что мышата играют, как дети! Бегает он за ней, она от него по ветру, а он ловит. А я... тихо взяла Дашуткину кошку и на мышонка кинула. Дашутка всё с кошками в ту пору жила, они её согревали и в тот день сидела одна на лавчонке. И кошка мышонка того изловила и съела. Пушинку его унесло ветром. А я поворачиваюсь к Дашутке, смотрю, а у неё губы трясутся и в глазах стоят слёзы. Вот как, Егор... - Женя туго сглотнула. - Теперь скажи мне, есть ли что во мне от звериного?
Егор не знал, что тут сказать. Он и правда приглядывался теперь к Жене, не изменилось ли в ней чего, не прибавилось ли отцовского, но маска противогаза мешала.
- Ты бы пошла отдохнуть. Хватит впотьмах работать, выйди под свет.
- Был у меня свет... - отвернулась и пошла Женя по доскам настила, - Дашутка и была моим светом, Егор. Но я её предала - обманула.
- Жень, постой! - вытянул руку Егор. Она задержалась. - Никому не говори только. Сегодня ночью я пойду в Навий лес. Попробую выторговать Дашутку. Мы восемнадцать Зим рядом прожили с Навью, неужто не проснулось в нас ничего схожего, кроме этого треклятого договора.
- Не ходи Егор, за зря не рискуй. Никто не сознается, но таких, как Василь, среди нас очень много, они ждут войны, как желанного гостя. Может много таких и у Нави. Я их видела очень близко. Отец прав, пропадёшь ты в лесу. Как остановить то, что неминуемо будет? Как заставить безумцев одуматься?
- Тогда я пойду в лес, чтобы люди в этой войне не ударили первыми, - твёрдо ответил Егор.
*************
Яр с хрипом вдохнул загустевший воздух норы, возле рта запеклась струйка крови. Он взмок, горячий пот скользил по буграм крепких мускулов. От множества свечей в кладовой стало жарко и чадно. Он наклонил голову вбок, расправил плечи, послышался хруст позвонков. Приятный гул разлился по телу. Окровавленная пленница безвольно обвисла возле столба. Чёрные космы скатались, изрезанное белое тело обмякло.
Яр нашарил за ящиками бутылку, ударом ножа отбил горлышко и тут же по складу разошлась вонь алкоголя. Яр отхлебнул и остальное одним махом выплеснул на израненную спину надземницы. Она выгнулась против хребта, задрала лицо и с перекошенных уст вместо крика вырвался хрип жгучей боли. На белой спине вспыхнул восьмиконечный крест. Поперечиной он расстелился от плеча до плеча, а столбцом вытянулся от затылка до поясницы. От неосторожного шевеления раны вновь закровоточили.
Костлявое тело, тощие ноги, бледная кожа - пленница совсем не нравилась Яру. Он подступил, вдохнул её запах и примкнул голову ей на плечо и прошёлся руками по липкой от крови и пота коже, сжал ягодицы. Постарался не думать про гнилого пса, который приглядывает из тени в углу.
- Уходи-и! Нет! Прочь от меня-я! - завыла надземница, из последних сил натягивая верёвки.
- Азмь есмь Волк. Ты - добыча, - бормотал Яр, прижимаясь к ней сладострастнее. - Не тронутая, аки отроковица, любимая дщерь Настоятеля.
- Я больше не буду, не буду, не буду! Клянусь всем, чем хо... Господи, не давай меня, во всём тебе сознаюсь, только спаси меня, только облегчи мне! - захлебнулась она в причитаниях и прижалась лицом к пыточному столбу.
- Реки мне, покуда с тобой, в какого бога ты веришь, - нашёптывал Яр, словно змий. Крестианка резко дышала на всхлипе. Он нарочно стискивал и сжимал её тело так сильно, словно хотел оторвать куски плоти.
- В Христа, в Отца, Сына и Духа Святого - верую! - зажмурилась она от стыда и обиды, чем раззадорила Яра только сильнее.
- Не я тебя истязаю. Отец твой сие сделал, або велел поклоняться кресту и про силу звериного духа забыть. Он украл твою силу, замкнул её под крестами. Какая же ты Волчица, коли тебя супротив воли берут? Слабая ты, хоть и роди;лася Навью.
- Н-навью? - задрожал её голос.
- Да, - заулыбался Яр и распорол язык о клыки. Он поцеловал её в белое костлявое плечо и оставил кровавый след. Нора вокруг просветлела, огни свечей расплылись мириадами радужных искр, желание от живота растеклось по всему телу.
- Восемнадцать Зим мы с тобою не виделись. Бок о бок жили, а не ведала ты, какой в тебе Волчий Дух. Нынче изведаешь, каков Дух во мне, - настойчивее зашарил Яр руками. Пленница вскрикнула и попыталась дёрнуться у столба, будто рыба на суше. Он сильнее прижал её за затылок, вдавил лицом. Плечи крестианки поникли. Но тут до слуха долетел глухой смех. Он появился из хрипа долго мученного человека, из истерзанной проказой души. Крестианка смеялась над ним - над тем, кто считал себя судьбой мира.
- Кто ты? Кто ты?! Не вижу, не вижу тебя, ур-род! - разразилась она плюющейся бранью и до хруста вывернула себе шею, чтобы разглядеть Яра. Зелёные зрачки сузились и светились. Чужой голос харкал и захлёбывался на каждом слове. - Вижу тебя, гнойный выродок, спьяну зачатый, в свербящей утробе, на две половины завязанный сын! С тенью тебе рука об руку, бес в тебе, бес в тебе! - задыхалась она ядовитой скороговоркой. - Бес в тебе, меня не касайся! Мать свою тр-рахай, а не меня, мр-разь! Не губи! Не губи! Ломай шею, убийца в семье! Убийца в семье! На клыки его Чёрного Зверя, вскормленный ведьмой ур-род!
Она закашлялась, затряслась крупной дрожью и прижалась к столбу, как к последней опоре. Яр попятился. Он и прежде видел в племени одержимых и знал, как бесноватость заразна.
- Отпусти меня! - на два голоса расплакалась крестианка. - Он здесь, Он пробрался! Господи, как мне пло-охо!
Взгляд её ненароком упал на ящики, где прежде мелом она начертала руны, но знаки потёрлись, когда Яр сдвигал их.
- Зачем ты их стёр?! - завопила она. - Напиши! Напиши заново всё, как там было! "...воскреснет Бог, и расточатся врази Его..."
Яр с рыком подскочил к ней опять, схватил за волосы и задрал голову. В глазах крестианки не осталось ни тени безумия, лишь мольба и замирающий ужас. Она потеряла пророческий дар, каким минуту назад предсказывала ему будущее. Но как? Она не ведунья, на ней нет чёрной нити, она не жила с могучей наставницей, кто передала бы ей силу.
Снаружи дощатой двери едва зашаркало. Яр подскочил к выходу, одним махом его отомкнул и успел поймать за ухо Свиря. Тот завизжал, как придавленная каблуком крыса. Яр рывком втянул его в кладовую. От толчка Свирь протащился ещё пару шагов и обмер перед крестианкой. Он с вожделением уставился на привязанную к столбу пленницу. Яр подобрал с пола разорванную сорочку и обтёр порезы у неё на спине. Ножом он отсёк прядку её тёмных волос и вернулся.
- Дело есть до тебя.
Свирь покосился на нож и сглотнул. В глазах одноухого блестел страх, но и гадкое вожделение.
- Отнесёшь в Монастырь сей же ночью, подбросишь к воротам. Уразумел? - протянул Яр срезанные волосы и сорочку.
- Всё сделаю, Ярушка, сделаю, - бережно подобрал Свирь окровавленное тряпьё. Но Яр отвернулся и глядел в тёмный угол на уродливую собаку. Нюх забила вонь гниющего мяса.
- По следам моим стелешься, за спиной моей обернёшься...
Сладковатый тлен сдавил ему горло до тошноты, свечи возле изрезанной пленницы дрогнул и померкли. Яр вытолкнул Свиря прочь, выполнять поручение, подошёл к ящику с инструментами и достал мелкий шершавый брусок, какие обычно хранились в каждой Навей семье. Он схватил крестианку под скулами. Пленница задёргалась, но лишь до поры, пока не увидела перед лицом нож. Яр вставил ей лезвие промеж челюстей. Она захныкала, боясь порезаться об острую кромку.
- Нынче я буду тебе за отца, - пробормотал он, поднося брусок к лицу пленницы. - То сотворю, что израдец забыл в должную пору сделать.
Надземница замычала сквозь нож, предвидя новую пытку, но Яр вцепился ей в волосы, задрал голову и начал обтачивать ей клыки.