Аннотация: Конкурс "Неканон-2016", судейский обзор.
Неканон-2016: Трудно быть Дубчеком
Но престижно.
Да.
Так о чём это я?..
Дорогие участники конкурса (http://samlib.ru/n/nekanon/)! В этом файле будет обзор конкурсных работ. Это если вы выразите желание их прочитать (выражать лучше всего здесь же, в комментариях).
Условий всего четыре:
1. В первую очередь внимание будет уделено работам, прошедшим во второй тур.
2. Записываться на обзор — строго анонимно. Подчёркиваю данный пункт.
3. Оставляю за собой право сачкануть.
Всем удачи.
Обзор
Так получилось, что конкурс подобной направленности мне приходится организовывать впервые. Другой направленности — да, приходилось: то мокрых маек, то… впрочем, я не об этом.
Литературные — допрежь только судил; приступив к организации этого, очень волновался: а вдруг достойные авторы просто-напросто не придут?..
Пришли, голубчики. Ещё как пришли.
И принесли так много вкусного, что сегодня товарищ Дубчек даже слегка объелся.
До начала судейского этапа я намеренно воздерживался от чтения представленных на конкурс работ. Не то чтоб не доверял твёрдости собственных суждений — скорее, хотел сохранить их именно собственными. А то вот так расслабишься-рассупонишься, почитаешь сам рассказ, потом комментарии, заполируешь «рецками» влиятельных критиков… и пошло-поехало — к началу судейской работы всё уже замылилось.
Нет, дорогие мои. Блажен муж, иже не иде и так далее. Кипяток правды будет вскипячён моим и только моим огромным горячим сердцем.
И первую порцию мы плеснём на
Домино. Роль для Алисы
Ну, тут плещи — не плещи… на мой взгляд, отличный рассказ.
Правда, начало несколько обескуражило: я-то ожидал Алису из будущего — а пришла лиса из «Золотого ключика». Как только недоразумение прояснилось, текст понёсся, как по рельсам.
Ибо хорошо написан. Если не обращать внимания на пунктуацию (автор же на неё внимания не обращает — а мы чем хуже?..) и множественные опечатки типа «сморит», «что бы» и т.п.
Это глубоко гуманистическая история о том, как лиса Алиса отбирает у чурки Буратино кукольный театр, тот самый, за который герои сказки Толстого рубились с Карабасом-Барабасом. Вернее, не совсем и отбирает… но спойлерить так сразу мы не станем. Автор ухватился за малозаметный в первоисточнике мотив обогащения, — театр! коммерческий, антрепризный театр! — и размотал клубочек, протянув историю в наше распозорное псевдо-сегодня.
Получилось довольно убедительно, несмотря на некоторую наивность интриги (подставная фирма? мнэ-э). Наивность можно было бы объяснить нехваткой объёма, но мне почему-то кажется, что автор просто пренебрёг данной составляющей, не пожелав превращать рассказ в рекламу общества «Питерс, Таккер и Мельпомена» (точнее — Талия, но кто её помнит, эту Талию).
Вероятно, отчасти зря. Плутовской потенциал, даже если не учитывать харАктерное обаяние персонажей, у такой истории весьма и весьма.
Зато теперь мы точно знаем, что плутовскую байку автор нам рассказывать не собирался.
А собирался он — что?..
Самое время вспомнить слово «гуманистический». Термин не слишком точный, но пусть. В самом деле, несмотря на то, что в рассказе действуют антропоморфные животные, дрова, куклы и алкоголики, основу конструкции составляет именно и только духовное перерождение заглавного персонажа. Всё остальное — не более чем рыжий шум.
«Преступление и наказание», «Воспитание чувств» (мы ещё вернёмся к этому мотиву), да даже «Воскресение», которое другого Толстого — это туда, это оттуда. С поправкой на интонацию и масштаб.
Лиса Алиса принимает осознанное решение стать порядочным и полезным обществу персонажем, жить честным трудом, играть более пристойную роль, нежели роль мелкой проходимицы. И это самая сильная часть конструкции рассказа. «...Паперти… лохотроны, отмывание денег… все это было лишь прелюдией к настоящей жизни».
Но... почему? «Вдруг у разбойника лютого совесть Господь пробудил»?
Меня всегда смешил этот пафосно-беспомощный «вдруг». Не бывает никаких «вдруг», у всего в мире есть причина, у всего в мире есть следствие.
Следствие мы уже увидели.
Где причина?
Автор подсовывает нам романтическую версию. Вернее, не столько подсовывает, сколько последовательно отсекает все прочие варианты, вынуждая прийти к данной версии; с деньгами-то у героини и так порядок, а театр — это хлопотно, ой хлопотно!.. Нет, героине нужен герой, она Тина практически открыто покупает: «он и так всё понял» — о да, Алиса запала на вчерашнего первоклашку, сегодняшнего богатого наследника (который, впрочем, тут же всё и теряет — так что этот мотив тоже «не бьётся»). Да и сам Тин, — по мысли автора, — не вполне безответен. Импринтинг, бывает; ещё как бывает — Анакина вспомните.
И это самое слабое место конструкции.
Потому что во всём тексте присутствует единственный момент, когда Алиса хоть как-то выражает влечение, проблеск влечения — это про «трещинки»; но я практически уверен, что данная реплика введена, чтобы обыграть древесность Тина; она поверхностна, эта реплика, она — чеховщинка, чистая форма, без содержания.
Больше — ничего.
Я не могу поверить в чувства Алисы, потому что повествование ведётся от первого лица; человек (даже если он женщина (даже если она бальзаковского возраста)) не может молчать о таком наедине с собой. По крайней мере, не всё время.
А даже если бы и — значит, автор должен был решить задачу раскрытия её чувств другим способом; не знаю, каким; я не автор.
О, эти бальзаковские женщины! Самим себе они кажутся циничными, умудрёнными, бесчувственными, насмешливыми — но малолетним трещоткам и не снились та беззащитность, те тугие комья страстей, что терзают бальзаковских женщин.
Как, как можно было пройти мимо шанса заглянуть в этот вулкан!.. Ведь автор подчёркивает напряжение алисиных нервов, — настоящее время выбрано далеко не случайно: в прошедшем выписать события было бы куда легче, но автору нужно именно здесь и сейчас, босиком по проволоке, — так почему не включить такой выигрышный полифоничный механизм?
Сложно разобраться в женской психологии? Да нет там ничего сложного, обычный механизм, набор шаблонов и реакций.
Страшно? Настоящее искусство — страшная штука, кто бы спорил.
Не получилось или не продумалось? Плохо и то, и другое.
В остальном почти всё хорошо.
И темп правильный, и декорации урезаны правильно, и подбор эпитетов почти везде удачный. Даже развитие характеров показано, хоть и пунктирно. Много умных маленьких ремарок, на которые так падок определённый тип современного читателя; много — но не слишком много; в этом автор тоже продемонстрировал отличное чувство меры. «Сирано» — замечательно; шутка старая и очевидная, но вставлена ровно там и ровно так, где и как надо.
Помечтаем: если бы автору удалось решить всего две дополнительные задачи, — плутовскую и романтическую, — рассказ превратился бы в стопудовый шедевр. Возможно, после 12 000 знаков.
Цельтесь выше.
Ещё выше.
Предела нет.
P.S.:
И не говорите мне, будто Алисе вовсе не обязательно быть в бальзаковском возрасте; не напоминайте про «морщины-трещинки» Тина!.. Я в них не верю: обычные артефакты, появляющиеся, когда автор додумывает историю по ходу её написания (отсюда же нелепое «мы не виделись с доисторических времен» и прочие занозы: о, они виделись, ещё как виделись, они вросли друг в друга).
Двадцатидевятилетняя, добивающаяся двадцатипятилетнего — это даже не звучит; это вообще не вызов, ни драматургически, ни по жизни. Это решаемо; а решать решаемые задачи нет никакого смысла.
Дайте мне невозможное.
P.P.S.:
Резкую неприязнь вызвал мутноватый намёк про Пьеро с Артемоном. Весь рассказ — из грязи к небу; здесь — наоборот.
Без этого мазка, что, совсем-совсем никак? но зачем?..
Уподобиться некоему «писателю Х-ву»? Но там у автора кредо — обдристать всё, что попадает в поле зрения, всё, что ещё осталось в мире чистого; чистое «писателю Х-ву» невыносимо, ибо напоминает о собственной его нечистоте; не издристался — день впустую; убери из «писателя Х-ва» эту дристовню — и вовсе ничего не останется, никакого «писателя».
А здесь-то всё есть: и что сказать, и как сказать — зачем размениваться на мелкие плевки?..
Уильям. Аркхемские мертвецы
Совсем не понравилось.
Аккуратный, выдержанный по стилистике текст, линейное перечисление событий.
События, — по задумке, — пугающие. Однако не пугают, ибо всем этим зомбям, реаниматорам и прочей белиберде мы отпугались давным-давно.
А кроме предложения испугаться, в тексте ничего и нет.
Ни оригинальности, ни детективной составляющей, ни возвышающего обмана, ни даже какой-нито пустяковой глобальной интриги, — пусть бы и совершенного симулякра, — ради которой это стоило читать.
Стилизация — да, весьма грамотная. Но будем честны: Лавкрафт — далеко не выдающийся стилист, с узким выразительным диапазоном, который не так уж сложно подделать.
Отметим также неудачную конструкцию рассказа: фантдопущений слишком много, вводятся они в откровенно отбалдовом порядке: возникла необходимость решить очередную «загадку» — вводим очередную сущность. Самый яркий пример — Герберт Уэст. Кто он такой, этот Герберт Уэст, куда он пошёл?.. Я его первый раз вижу почти в самом финале, когда новые декорации только раздражают.
Ну да, Уэст — типичная декорация, мини-макгаффин; нам его даже не продемонстрируют в деле, несмотря на «поистине дьявольский ум».
В «дьявольском уме» я, кстати, сильно сомневаюсь. Вы же не предлагаете мне всерьёз принять тезис о «нешуточной борьбе студента с деканом»?..
А последние два абзаца — как предлагаете расценивать? как признание в неумении-дробь-нежелании контролировать объём текста? или небрежную насмешку над интеллектом читателя?..
Резюмируя: кроме умелой стилизации и правильной атмосферы, рассказ меня не порадовал ничем. Он вовсе не плох. Просто не нагружен смыслом.
Тихоня. Молчание - золото
Очень милая маленькая сказка: русалочка соблазняет принца с помощью относительно нестандартной стратегии. Нет, БДСМ-мотивы первоисточника опущены полностью, за что рассказу отдельный плюс.
Язык чуть выше среднего, но в то же время всё аккуратно. Неверного словоупотребления я не заметил… с другой стороны, и внезапности в тексте мало, всяких близких пресыщенному сердцу неточных, но нечаянно глубоких эпитетов; коннотаций; вот этой всей литературной игры. Автор то ли не умеет, то ли слишком жёстко себя контролирует. Думаю, всё-таки пока не умеет.
Ну, ладно. Зато и без сюсюканья обошлись, а сюсюканье в такой истории почти неизбежно; опасался я сюсюканья.
По языку больше сказать нечего, а по содержанию… да тоже, в общем.
Хорошая простая сказка с хорошей простой идеей. Не глобальной, но и не совсем уж карликовой — в самый раз.
Видимо, такая точная подгонка деталей и делает рассказ удачным.
P.S.:
Заглянул в собственную душу — нет, хрен бы я с молчуньей ужился. Скучно стало бы.
Похоже, не принц я.
52. Немного справедливости
Тоже сказка, но замах глобальней. С чернухой даже замах, сапековщинкой. С твистом.
Твист, к сожалению, замусоленный до предельного предела. Все эти «дракон работает в паре с драконобойцем», «монстр заказывает собственное уничтожение» и так далее — отработаны давно, до дна и во всех возможных сочетаниях.
«Пролетарии всех биологических видов, давайте жить дружно!» — тоже оригинальным лозунгом не назовёшь; да и не смотрится подобный лозунг в мире рассказа, нет ему там места.
Кроме того, автор явно делает ставку на т.н. «одноногость». Потому что боёвка, диалоги, мотивации, детали — всё смазано. Начинаешь присматриваться вооружённым глазом — рассыпается. Деньги за убийство плочены — тогда зачем сетка со свинчатками? Ещё коса эта нелепая, х-хосподи...
Неинтересно это всё было автору, второпях писал, к финалу торопился.
Хотелось поскорей слезинку выжать, Рыбкой да мальками, судьбинушкой водяной, кривой-одноногой.
А хуже всего здесь то, что оперировать одноногостью автор умеет. То есть в боёвку я не поверил; Грошик — ненастоящий; Жанночка тоже… напрасно томилась; а вот последние строки душу царапнули. Жалко стало водяного.
Искупает ли эта пара строк существование всего остального текста?
Не знаю.
Ах да: представление о справедливости в рассказе довольно странное. Если оно авторское, то плохо; если антагонистское — тоже плохо, потому что второй смысловой слой, конечно, проявляется, но чернухи становится только больше, а возможная позитивная идея претерпевает окончательное упокоение.
56. Одна ночь из жизни библиотекаря
Вообще говоря, не зацепило. Порадовало, конечно, — Птерри вызывает улыбку одним упоминанием о нём, — но порадовало не глубоко; улыбались вежливо губы, но не душа.
Наверное, потому, что история в рассказе больше напоминает не «Утро в сосновом лесу», а книжку-раскраску. Она выполнена старательно, аккуратно и небесталанно — но назвать её полноценным полотном язык не поворачивается.
Язык… да, с языком здесь тоже не всё в порядке. Там, где автор прилагал усилия, есть удачные находки. «Крававое мессиво», «экстрапопуляция поли-гномов» — это годно; причём годно в первую очередь за счёт грамотной композиции; придумывать подобные эрративы не сложно — сложно применять их уместно.
Зато в остальном артефакт на артефакте. «Стащив у него ужин в его отсутствие», «укушен в палец», козырное «закивал головой»… м-да.
«Но эта крыса, в своей эволюции, прошла очень длинный путь до хозяйничающих в Университете волшебников» — прекорявая корявочка; уж не говоря о том, что не бывает «эволюции» отдельных особей.
«В передней лапе она держала что-то вроде посоха, созданного из карандаша методом обгрызания лишнего» — всегда забавлял канцелярит в фентези; чем кондовей, тем забавней.
Етс етс етс.
Отдельной строкой упомяну пунктуацию: она есть.
Вот такой текст.
Чтобы раскрыть потенциал рассказа, рассказ надо плотнейшим образом доработать.
P.S.:
Летом 2007 года Терри Пратчетт приезжал в Москву: он представлял «Пятого элефанта».
На автограф-сессию я припёрся без книги; подошёл к Птерри и на безупречном английском заявил, что читаю «Плоский мир» только в оригинале; после чего попросил расписаться прямо на ладони. Пратчетт посмотрел на меня долгим мудрым взглядом, неопределённо хмыкнул, затем снял свою знаменитую чёрную шляпу — и подарил её мне. Со словами: «теперь — ты».
Тогда я ещё не подозревал о собственной литературной гениальности.
А Птерри разглядел её с одного взгляда.
Прошли годы. Чёрная шляпа Пратчетта так и лежит у меня на рояле, в малой гостиной на третьем этаже особняка. Я надеваю её; иногда, когда нуждаюсь во вдохновении.
грузчик. Сумерки. Новая жизнь
Всегда недоумевал: зачем Эдвард (из первоисточника) всё время лопочет про «твой запах для меня — наркотик». Потому как от Беллы (из первоисточника) если чем и пахнет, так редкостным тупорылием, а ради подобных обонятельных ощущений Эдварду было бы достаточно обнюхать себя самого.
Откуда-то из отсюда и стартует идея рассказа: Эдвард, оказывается, не просто набитый дурак — это Беллочка у нас «суперхищник»: особый паразит, заточенный привлекать вампиров обликом, — и, очевидно, запахом, — юной прекрасной девы. Такая у паразита стратегия размножения.
Тут у вдумчивого читателя, успешно осилившего программу шестого класса, сразу возникает комплекс вопросов, но мы вдумчивостью пренебрежём: сказочным персонажам не обязательно соответствовать представлениям синтетической теории эволюции.
Идём дальше.
Чёрт его знает: может, это я такой искушённый, а только весь рассказ просчитался у меня в голове где-то после момента с «прекрасным ночным зрением». После чего интересным быть перестал. Какие-то детали, — типа стрекающих сисек четвёртого размера, — разумеется, порадовали, но это частности. Очень мелкие частности, несмотря на размер.
Наверное, автору не следовало так сразу раскрывать перед читателем суть перевёртыша. Но тогда это был бы совсем иной рассказ; не уверен, что интересней — уж больно перевёртыш затасканный. Пришло, увидело, осеменило… производственный роман какой-то, право слово. Там даже есть проговорка о «честном трудовом поте» — автор то ли иронизирует над собой, то ли подсознательно чувствует слабость конструкции.
Думаю, ставка делалась на последние три абзаца. Дескать, пускай весь рассказ лишь подготавливает читателя к истинному повороту истории — а уж под конец мы его, читаку энтого, проймём, как не пронять-то!.. К сожалению, поворот очень простой и прилеплен механически. Больше о фабуле рассказать нечего.
Язык: простой, гладкий, бутилированный.
Логика: есть артефакты. Например, зародышей четыре, Калленов тоже — а затем вдруг «у каждого в брюшной полости дремлют зародыши», во множественном числе. Товарищ Дирихле автору руки не подал бы.
Не очень мне рассказ понравился.
86. Пусти, Медведь
Нельзя было давать девчонке пистолет! Это я не к Медведю обращаюсь, а к дорогому товарищу автору: нельзя развешивать ружья настолько явно. Если с минами ещё как-то можно смириться, — обычный рояль, незатейливо закольцовывающий сюжет, — то пистолет за полстраницы до финала — это практически дисквалифицирующий фактор.
И если бы этот прокол оказался единственным!..
Способ, которым автор превратил Медведева в Медведя, — отвратительно неизобретателен: хотелось выпендриться малыми усилиями.
Поведение персонажей, включая заглавного, практически не мотивируется.
Пословицы и мемы подбирались методом «первое пришедшее в голову». А ведь для литературной игры, — редкий, выгодный случай: сюжетно обоснованной игры! — условия идеальные.
Даже Большая Хана никак не объясняется и описывается лишь в самых общих и поверхностных выражениях: «она просто Пришла».
Здесь всё поверхностно, вот в чём затык. У меня сложилось чёткое впечатление, что автора не интересовала история, необычные проявления характеров, позитивная идея… вообще никакая идея его не интересовала. Ему хотелось ненапряжно оттянуться.
Зря.
Кроссовер «Маши и Миши» с «Дубровским» — тема богатая. Можно было оттянуться ещё и со смыслом.
85. Урфин Освободитель
Крайне сложный для полноценного рассмотрения рассказ: объём методичной рецензии превысил бы объём самого текста. Постараюсь кратко.
При первом прочтении «зашло» сильно.
На втором… эмоции схлынули, мозг заработал в штатном режиме. Захотелось разобраться в самой сути работы.
Разобраться оказалось неожиданно просто — достаточно было понять, что является истинным первоисточником данной работы (даже если автор думает иначе).
На конкурсе явный перебор сказок, но конкретно данный рассказ — не она. Это даже не фанфик на Волкова. И не на Камю. Не на Беляева. И не на Крюса.
Хотя все они, — а ещё Казанцев, и Лейк, и Булгаков, и даже Адам Смит; и многие, многие другие, — из текста выглядывают. Довольно насмешливо выглядывают.
Но на самом деле — это «Диктатор» Снегова.
Сергея Александровича я полагаю вторым по значению фантастом XX века (первый, естественно, Ефремов); Козерюк из моих «Вежливых людей» — это как раз он, Снегов. Понятно, что впихнуть «Диктатора» в двенадцать тысяч знаков невозможно — и автор тоже понимал это прекрасно, поэтому почти с самого начала принял решение не только радикально сменить контекст, но и поднажать на суггестию, лишить читателя возможности эффективно воспринимать текст. «Дом горит», «мать умирает» — это как раз оно: формальная отсылка к «Постороннему», но фактически артподготовка, наглая манипуляция читательскими эмоциями. Бац по мозгам! и следующую страницу читатель воспримет некритично.
Кто-нибудь может вспомнить, что конкретно там было, на следующей странице? Вот и я с первого раза не смог, проскочил, подгоняемый эмоциональным шквалом.
А там два момента: проходной и ключевой.
Проходной — это прошлое Урфина: как он стал таким, каким стал. Автор швыряет в нас несколько торопливых предложений — и ничего по сути не объясняет. Заурядная ведь судьба, никаких предпосылок демонстрируемой извращённой мудрости — не считать же предпосылками события книги Волкова. (NB: На мой взгляд, здешнему Урфину вообще не требуется прошлое. Лучше было бы ему прийти в рассказ ниоткуда и уйти в никуда — тогда читатель по крайней мере мог бы вообразить персонажу большую глубину, чем продекларирована автором. Снеговский Гамов, напомню, — классический попаданец; знание этого факта совершенно необходимо для понимания его мотивов.)
Ключевой момент — это на кой Урфина понесло в диктаторы, да не просто диктаторы, а чтоб по итогам «трясло от хохота всю площадь». Заявленный мотив совершенно логичен, если некритично принять точку зрения Урфина — и удивительно нелеп, если догадаться, что никакой точки зрения у Урфина, вообще говоря, нет.
К данному положению мы вернёмся очень скоро, но сперва вспомним, откуда стартовали: с прототипов.
Прототипов нашего героя можно понять:
Мерсо — безвольный негодяйствующий кривляка. Гамов — косплеит Искупителя; ненавидит себя, но иного выхода найти не может. Волковскому Урфину просто тоскливо жить бирюком; его тирания — не более чем неумелая попытка социализации.
А здешний Урфин — что? Да ничего. «Хохочущая пустота», проговаривается автор; автор не знает, какую же миссию поручить своему герою, а бесцельный герой — именно пустота. «Может быть, меня кто-то придумал», думает Урфин. «Может быть, я злодей в детской сказке», думает Урфин.
(«Может быть, тебя придумали, чтобы написать хлёсткий рассказ для литературного конкурса?..», подсказывает Урфину товарищ Дубчек.)
Серьёзно, чего он добивается, наш Освободитель? «Освободить» мигунов от, — экзистенциального, — страха? Да ведь никто напыщенного дурака Урфина особенно и не боится: «ни один музыкант не согласился хоть что-нибудь исполнить в мою честь»; Страшила с Дровосеком прямо указывают собеседнику на его ничтожность; даже перепёлки-кролики плевать хотели на грядущий «званый обед».
Да, жители боятся дуболомов — но ведь любой нормальный человек не желает быть избитым; безо всяких экзистенций, лишь в силу инстинкта самосохранения.
Подчёркиваю: нормальный. Как бы ни пытался Урфин убедить себя, будто его подданные такие же пустышки, как он сам.
Они нормальны, они реальны, они умнее своего диктатора. В финале подданные начинают смеяться, и Урфин торжествует: «Меня услышали. Я победил.»
Торжество его кажется мне особенно, вызывающе глупым.
Во-первых, никакой победы нет. Жители смеются не над ним. И не вместе с ним. Они просто смеются: физиологической реакцией на стресс. Аналогичного внешне эффекта можно было добиться, научившись как следует рассказывать анекдоты.
Во-вторых, никто Урфина не услышал. Потому что ему ровным счётом нечего сказать.
Очень надеюсь, что автор не вкладывал в персонажа ничего личного.
Рассказ хорош исполнением; плох идейно. Я поставлю ему довольно высокую оценку, но не за сам текст, а исключительно за возможность написать ещё одну выпендрёжную рецку.
32. Юнлинг
Откровенно говоря, как читатель я для этого рассказа был потерян уже на «учителе Кендзо»… впрочем, давайте по порядку.
Товарищ Дубчек, вероятно, один из самых продвинутых знатоков Далёкой-Далёкой Галактики в России; и уж точно самый авторитетный: как-никак, единственная официально изданная книга «по ЗВ» от русскоязычного автора принадлежит именно его аргентумному перу. Сладость доминирования товарищу Дубчеку сильно портит единственное обстоятельство — он ненавидит «Звёздные войны».
Особенно — т.н. «канон».
И дело не в каноне как таковом.
Товарищ Дубчек ненавидит глупость; дважды ненавидит глупость пафосную и самодовольную; десятикратно ненавидит глупость, которой поклоняются миллионы идиотов по всему миру.
К сожалению, в нашем уютном ЗВшном мирке право быть идиотом слишком часто оправдывается «каноничностью».
Вышеизложенное подводит нас к мысли, что вызывающая неканоничность рассматриваемого рассказа должна была вызвать у меня одобрение...
Ничего подобного.
Читал и свирепел: «не канон», «не канон», «не так всё было...»
Потом спохватился: о ужас! неужто и меня покусали «малолетние знатоки канона»! неужто мне предстоит смириться с Драйвером, Лучено и «Повстанцами»?!.
Разрыдался, нагим выбежал на улицу. Тугие плети ливня хлестали благородный могучий торс; ураган трепал благородный римский профиль; молнии били в благородно плешивеющую макушку.
Вернулся в дом, умылся святой водою из фамильной часовни.
И осознал, что всего лишь ошибся в выборе терминов: там, где звучало «не канон», следовало произносить «не верю».
Всё встало на места. В рассказе мне не понравилась вовсе не далёкая, — диаметрально далёкая, — от канона трактовка образов. Мне не понравились сами образы.
Про авантюрную составляющую говорить особенно нечего, — составляющая как составляющая, — меня не впечатлили персонажи. История извращённого пресыщенного мажора, осознанно встающего на преступный путь, может сработать лишь при условии запредельного обаяния этого героя. А тут… ни разу.
Скажем честно: Генри с первых строк играет за Тёмную Сторону. И делает это безо всяких причин. Просто потому, что может. Он вовсе не антигерой, он простой и несомненный злодей. Причём нехватка Одарённости не позволит ему даже вырасти в полноценного Тёмного Властелина — фигуру весомую, трагическую, способную вызывать если не симпатию, так хотя бы уважение. Нет, Генри так и останется вздорной мелкой дрянью.
Так что ну его нафиг, такого героя. А сам текст неплох, я понимаю, почему он понравился публике.
Недостатки стиля...
Во-первых, небрежно написано. То есть видно, где автор искал слова, подбирал метафоры, перекраивал диалоги. Просто недостаточно тщательно он это сделал.
Во-вторых, рассказ портит некая приземлённость, что ли. Реализм его портит. Думается, умелая толика абсурда, сказочности, особой ирреальной атмосферы сняла бы большую часть моего недовольства. Ведь это, вообще говоря, ещё не настоящая история — лишь прелюдия к ней.
Финалисты себя исчерпали; пришло время поговорить о рассказах, которые не сумели прорваться через самосудный этап.
(NB: Вообще говоря, все мы прекрасно понимаем, что выход в полуфинал — вовсе не показатель качества работы. Это показатель умения нравиться аудитории (каковое умение неплохо нарабатывается обыкновенным опытом), ну, и понимания механики голосования. К счастью, последний фактор в этот раз был достаточно брутально нивелирован.)
Так или иначе, некоторые «неудачники», — на мой взгляд, — интереснее некоторых финалистов. Вот, например,
50. Возвращение царя
Хотя нет, не очень интересный рассказ.
В нём древнегреческие мойры путём сложной селекционной работы пытаются возродить Александра Македонского. Мотивация на редкость вменяемая: мойры жаждут плотской любви. М-да.
Идея позаимствована из «Дюны», которую я считаю книгой весьма глупой. И здесь — банальное прямое редактирование набора генов куда эффективнее, чем какие-то сомнительные фокусы с яйцеклетками. А редактировать гены вы, человечество, уже сейчас умеете, безо всяких мойр.
В целом рассказ всё равно неплохой, просто до ума не доведён.
Написано неровно; лучший момент — «не понравилась».
12. Шаттл «Триумфальная арка»
Впечатления последовательно двоякие.
С одной стороны, написано годно; с другой — цельными кусками надёргано из Ремарка.
С одной стороны, ну да, надёргано; с другой — надёргано так, что воспринимается как пародия, основанная на смещении контекста.
(Тут небольшое отступление.
Я с Ремарка и в четырнадцать кривовато усмехался, потому что у него на одну долю смысла — девять долей вагинальных страданий; простите мой немецкий. А уж в зрелом возрасте это нытьё читать… увольте. Поэтому пародию, — даже если по авторской задумке она не совсем пародия, — почти на автомате одобряю.)
Ну, и так далее.
Жаль, что рассказ снялся с конкурса — забавно было бы разобрать его подробно. В меня он совершенно не попал, но, — чёрт побери!.. — было бы забавно.