Внимание! Отзыв содержит спойлеры. И большое количество негодований.
Классическое путешествие в воображаемый мир, в данном случае — миры...
...Нет, всё-таки мир в повести описывается единственный, и даже не особенно воображаемый. Это становится ясно не сразу, но очень быстро — с архитектурой автор не мудрил. Он просто взял одного персонажа, затем второго, и запустил их в последовательность перемещений между гранями этого кривого зеркала — мемориума. Эдакое коллективное «Начало», сон всей Вселенной; вернее — память. Никаких неожиданностей, чистый пищеварительный тракт: вошли с одной стороны, вышли с другой. Содержание повести — набор весёлых картинок, расположенных между входом и выходом. Как «пещера ужасов» в парке развлечений.
Ах да, на выходе небольшой бонус: непроизвольное (ощутимо унизительное для настоящих красных) спасение социалистического Отечества. За спасение — спасибо, но дальше спойлеров не будет.
На артефакты натыкаемся в первом же абзаце:
«Зато в полдень донимали полудницы, похищая детей у зазевавшихся селян на полуденном отдыхе» — полуденные полудницы полуденно похищают полуденных детей. У полуденных селян.
«Бог смерил на Зорицу ледяным взглядом» — лишних предлогов в тексте хватает, автор торопился.
«Позади Зорицы тихо скрипнула дверь. Девушка оглянулась и увидела, что в щёлку выглядывает Взметень» — «выглядывает» — это когда наружу; здесь должно быть «заглядывает» или «вглядывается» или «беспокойно таращится налитый дурной кровью глаз». Кроме того, подряд три визуальных глагола, грубый дефект стиля.
«Тактика Красной (или уже Советской?) Армии предусматривала особый тактический приём» — тактика предусматривает тактику, угу.
«Прохожие при встрече обливали их ненавистью» — представляю эту картину… хотя нет, не представляю.
Етс, етс, етс.
Чёрт с ним, со стилем. В целом всё равно недурно. Встречаются и по-настоящему крутые моменты типа «шпиндельной бабки» или «Арабеллы», но эти находки, как правило, не оригинальны.
Что оттопчем дальше?..
Логические нестыковки обойдём надменным молчанием — в рамках сатирической пародии придираться к логике было бы нелогично.
Фактологические… да какие тут могут быть факты. Хотя, насколько я знаю, Селидор никогда не выдавал славяно-горицу даже за реконструкцию, новодельный характер этого стиля всегда декларировался открыто. Сатира всё-таки требует большей точности, иначе читатель лишь пожмёт плечами: «ну явное же злопыхательство, реагировать не обязательно». Кстати, «борьбу» советую заменить на «боротьбу» — аутентичней.
Впрочем, автору всё это просто не кажется важным: зеркало-то изначально заявлено кривым. Он цепляется за любую возможность высмеять… что угодно. За что удалось зацепиться, то и высмеиваем. Не за что? выдумаем зацепку.
Не задумываясь над тем, работает ли это злобное, чрезмерное смехачество на общий замысел повести.
А оно не работает.
Все эти «солнцевороты» с «абибасами», карикатурные нацисты, манагеры, ебитда… Пришли на ум байкеры — пнём байкеров; вспомнилась РАЕН — взорвём РАЕН. Всё в кучу, никого не жалко, за кадром гордо ржёт д'Артаньян.
Слишком толсто. Слишком густо намазано. Без тормозов, без дорожной разметки, без героев — ни положительных, ни отрицательных, сплошь функции-проводники авторского злорадства.
Мы наблюдаем застревание автора на удачно найденной теме (а тема объективно удачная, тут спорить не о чем). Он отрабатывает эту тему по полной, на разрыв читательской аорты; бьётся в одну точку, как муха в стекло. Сатирическое обличение действительности теряет прицел, превращается в ковровое калометание.
Зачем было опошлять потенциально куда более умную, добротную вещь до уровня фельетона в заводской многотиражке?..
Буркин с Лукьяненко решали похожую задачу в «Острове Русь» («этнос рождает эпос», помните?..), но решили её куда изящнее, добрее — потому и целебный эффект несравнимо эффектней.
Не радует и структурное решение повести.
Автор элементарно не продумал последовательность подачи информации. Так, понятие «альтерна» расшифровывается ближе к концу повести, когда любой вменяемый читатель уже всё прекрасно понял. Как понял и то, что альтерна ничем не отличается от любой иной разновидности мемориума. Это осознание крепко подрывает готовность доверять дальнейшей истории: ведь автор, ничтоже сумняшеся отказавшись от соблюдения всяких правил, подменил какую-никакую, но НФ банальной фантасмагорией.
Самое обидное, что, развязав себе руки, он не пользуется этой свободой. Даже гипотеза о «мемориуме нулевого порядка» предсказуема абсолютно; я крайне удивился бы, сумей автор удержаться от её изложения. Даже мысль о взаимовлиянии мемориума и реального мира, мысль об их единстве становится совершенно очевидна задолго до того, как нас к ней подводит автор.
Ей-богу, ну не должна задумка повести «просекаться» на первом же встреченном анахронизме. Хотя, может, это я такой умный и развращённый многолетним чтением фантастики.
Потенциариум временно поднимает интерес к развитию сюжета. Но только временно: автор с трудолюбием носорога вытаптывает поляну, не желая подсовывать читателю хоть что-то необычное. Нет уж! — в запале кричит он, — Нет! не дам я тебе додумать ни единой малюсенькой детали! всё сам разжую и в рот засуну!..
В повести море разливанное совершенно лишних моментов. Ринат, цельнотянутый из рассказа «Ах, эта свадьба!» того же автора — не нужен; Пискунов — не нужен; Твердынин — не нужен абсолютно. Всё, что их посредством пытается донести до нас товарищ Шлифовальщик, уже сказано другими персонажами и сценами.
Чистая шелуха, порождённая нездоровым писательским хлебосольством (эту особенность иногда называют графоманией; опытные литбойцы шибко не рекомендуют увлекаться).
Немного физики, храни меня Дирак.
«Программисты утверждают, что мемориум - невероятного объёма сервер, на который каждый миг резервируется чудовищная база данных - наша Вселенная; резервная копия Вселенной сохраняется каждую планковскую единицу времени.» — это где ж таких программистов-то обучают?.. В материальном мире информация — явление вполне материальное, если уж заговорили про планковские меры — извольте соответствовать. Это я ещё про принцип необходимого разнообразия, — программистам тоже весьма не лишний, — вспоминать не хочу.
Остроту вопроса можно было бы несколько снизить, воспользовавшись ассоциативной/фрактальной/какой угодно ещё «памятью», но автор декларирует именно планковское, буквально-предельное копирование. Затем, правда, спохватывается, пытается отговориться «копированием в параллельные вселенные», затем понимает, что и это не выход… Чего жеманиться, взял бы традиционную «ветвящуюся вселенную» — всё равно в рамках поставленной литературной задачи это безразлично. Захотелось выпендриться в фантдопущении?..
Не того ты в жизни боишься, Анна Григорьевна.
Увы и ах. Автору интересны именно и только «весёлые картинки», о которых я говорил в начале заметки.
Это зверски обидно, потому что скучно становится почти сразу, как только разбираешься с миром повести. Мир детерминирован: после «дужек от кроватей» просто не могут не появиться «парусные танки»!..
Сходным образом я скучал при чтении «Неинтересного времени» К. Костина: последовательное, безынициативное перечисление-разоблачение википидорских мифов. В итоге книга, начинаясь свежо и интересно, почти сразу вырождается в примитивный гэг-конвейер, где единожды найденный фокус не меняется на протяжении всего текста. Это нормально для малой формы (хотя настоящие мастера даже в рассказах умудряются охватить и исследовать сразу несколько тем — см., например, Моэм, «Падение Эдварда Барнарда»), но повесть или роман, основанные на единственной, — пусть даже яркой, пусть! — концепции…
С другой стороны, то, что в современной литературе принято выдавать за «романы», «эпики» и «саги», зачастую не пытается даже имитировать наличие идеи.
А здесь она есть, ещё как есть.
Думаете, товарищ Дубчек так зол, потому что повесть плоха?
Как бы не так. «Безальтернативная история» — одна из интереснейших вещей, что попались мне за последний год. Просто автора капитально подвело чувство меры.