Аннотация: Первое место на конкурсе Высокие Каблуки-5
Одинокий пассажирский состав упрямо вгрызался в необъятную грязно-белую монгольскую степь. Далёкие холмистые вершины всё чаще закрывали горизонт, поезд время от времени тормозил на полустанках, пропуская вперёд мрачные товарные вагоны и грохочущие цистерны. Вероника кусала губы и всё реже отвечала надоевшим попутчикам.
Долгожданный, темнеющий на горизонте город встречал резким контрастом присыпанных снегом всё тех же товарняков, длинных складских ангаров и белеющих вдали юрт, неизвестно зачем окружённых заборами. Водитель старого уазика с равнодушным любопытством взял под козырёк, подхватил чемоданы. Забросил в салон багаж и тут же отошел к обочине, пропуская новобранцев. На вокзале зашуганные, жавшиеся к вагонам солдатики вызывали невольную жалость. Но сейчас, в твердо шагающей сквозь летящий в лицо снег, кажущейся бесконечной колонне виделась неясная, неуловимая угроза. Вероника шарахнулась в сторону, невольно стараясь держаться подальше, а обутые в сапоги десятки ног разнобойным тактом шагали мимо, упрямо вдалбливая заледеневший наст в мёрзлую землю.
Уазик вскоре затормозил возле совершенно обычной панельной пятиэтажки. Выбежал навстречу Володька, хватал чемоданы, суетился как-то раздражающе шумно и слишком оживлённо. Служебная однокомнатная квартира оказалась на втором этаже - очередной собственный угол. Густо и неровно побеленные стены невольно нагоняли тоску. У многих сослуживцев штукатурку заслоняли наивные коврики с большеглазыми оленями, Вероника кривила губы - тут и не скажешь, что лучше. Узковатые шторы неплотно прикрывали окно, оставляя посередине щель толщиной в ладонь. Острые звёзды пробивались сквозь далекие растрёпанные тучи и нагло заглядывали в душу. Пыталась сдвинуть занавески - тут же выглядывал оконный косяк, криво выложенный стройбатовцами. Лучше уж чужая тьма за окном.
По утрам к пятиэтажке подъезжал автобус, увозил служащих в часть. Вероника отправлялась в другую сторону - в госпиталь. Ветер завывал, насквозь пронизывая модную вязаную шапку, ледяными иголками впиваясь в левое ухо. По широкой дуге обходила приземистый барак вендиспансера. Сюда водили на экскурсию прибывающих новобранцев и молодых медсестёр. Неведомая ранее сторона здешней жизни: массово распространённые в стране, давно уже мутировавшие венерические заболевания, к которым каким-то образом приспособилось население - и заживо гниющие русские парни, всё-таки рискнувшие связаться с местными.
Её корпус с другой стороны - рядом с моргом. Надоевшую планёрку проводил хмурый, чуть сутуловатый зав. отделением - Стрельцов Евгений Петрович, знаменитейший специалист и хирург от бога. К нему доставляли больных вертолётами со всех округов, игнорируя улан-баторовских специалистов. Как он только оказался в этой Тмутаракани? Кудрявая Лилька сообщила втихаря: "За пьянку выгнали". Но тот не пил. Всего пару раз на общих сабантуях, когда все расползались на бровях - но не более. Смотрел цепким хмурым взглядом - и хотелось вытянуться в струнку, и то ли сложить все папки в ровный рядочек на этажерке, то ли швырнуть под ноги к черту.
Вероника затаилась с утра в своей комнатушке, бездумно перекладывая бумаги с места на место. Внезапно скрипнула дверь, разгоняя тягучую полусонную тишину. Заглянул за справкой один из новобранцев, совсем молоденький паренёк, остроносый, чуть лопоухий. Смотрел спокойно и безмятежно, а глаза в обрамлении пушистых ресниц оказались вдруг густо-голубыми, ясными-ясными, словно небо над кружевными ветвями берёз. И отчего-то не казалось странным непривычно-узорчатое сравнение. Виделись именно берёзы на далекой провинциальной околице, ветви - не рвущие, нет - вплетающиеся в спокойное небо. Вдруг захотелось прикоснуться кончиками пальцев к ещё не тронутой чужим злым загаром бархатистой коже. Глянула в лицо - не поймёт. Всё наносное, чужое ещё проходит мимо, скатывается ненужной грязью, даже мельком не задерживаясь в ясном взгляде. До поры до времени.
Возвращалась вечером после работы - вновь повернувшийся ветер дул в то же самое ухо, старательно прикрываемое заледеневшей ладошкой. И не срежешь дорогу - всё вокруг, от запасных путей до хлебозавода, старательно окружено заборами. А где заборы - там и монгольские часовые, стреляющие влёт. Желающих проверить на собственном опыте увозили в цинковых гробах, а бесстрастный часовой получал очередную премию.
Чем яснее и тише становилось весеннее небо, тем длиннее и тоскливее казались вечера. Привычный ко всему Володька пропадал в части допоздна, нередко оставаясь на ночные дежурства. Вспоминался неизвестно отчего лопоухий мальчонка, салажонок, неясные разговоры в Союзе, думалось всё: "Не обижают ли?" Попробовала намекнуть мужу. Тот усмехнулся.
- Сотню человек разом привезли, обидишь их, как же. Рота большей частью из молодняка, - поморщился, - задолбаюсь я с ними.
Стоило послушать бабку, качавшую головой: "Военные - те ведь хуже цыган. Намучаешься, намотаешься". Но кто-то очень мудрый построил медучилище и военное в пределах прямого доступа. Выйти замуж за офицера считалось едва ли не самым престижным. И когда молодой красавец лейтенант сделал предложение - не колебалась ни мгновения. Хотя могла бы отработать год и без проблем поступить в мединститут. Много чего могла бы. Могла родить сейчас ребёнка и вернуться в Союз, всё-таки пойти учиться. Ещё бы успела. Но дома за четыре года не получилось, а уж тут...
Володьку отправили в Гоби в командировку. Строили среди пустыни очередную подстанцию. Там, где лишь одиночные стоянки чабанов, где ветер сдувает пот вместе с кожей. Где четверо по периметру - с автоматами, пока остальные работают. Где вечером вырывали ямку, ставили банки из-под тушенки, ждали минут двадцать - затем поливали бензином живую шевелящуюся массу. Как полыхнет - можно ложиться спать.
А ей двадцать шесть. Уже. Хоть на работе поздравят. Стол здесь накрыть не проблема, в магазинах для советских специалистов непривычное глазу изобилие - мясо, рыба, невиданные ранее болгарские консервы. В получку солдаты дружно скупали колбасы, сгущенку. А вокруг простиралась нищая полуфеодальная страна, которую за шиворот тащили в социализм.
В день рождения по традиции полагалось угощать всех мороженым. Зав. отделением выделил "скорую", разбитной анестезиолог привычно взял на себя организацию. Вероника купила по списку молоко в жестяных банках, масло, сгущенное какао с сахаром, быстро наполнившиеся сумки гремели нежданным, тревожно-суматошным ожиданием праздника. Отъехали километра за три от города, то притормаживая перед сгрудившимися посреди дороги перепуганными овцами, то объезжая наваленные возле самой обочины бетонные блоки. Среди когда-то голой степи возводили ТЭЦ, на стройке у солдат находилась кислородная установка, давно уже приспособленная к делу. Остановились наконец-то, выгрузили рюкзаки с банками. Два солдата в полурастёгнутых гимнастерках шли мимо, тащили заиндевевшую алюминиевую кастрюлю. Один, весёлый, обернулся, рассмеялся чему-то. Тот самый, лопоухенький. Водитель завистливо принюхался:
- Шашлыки жарят. Тоже день рождения у кого-то.
Вероника, дожидавшаяся коллегу возле машины, пару секунд побродила бездумно и направилась к сторожке. Оттуда тянуло густым дымом, голый до пояса незнакомый солдат рубил очередной кусок баранины. Под бронзово-темной, словно у монгола, коже перекатывались мышцы, с кажущейся лёгкостью ударял топорик, глубоко вгрызаясь в дерево. Одуряюще пахло свежим, хорошо прожаренным мясом, капли тёмного солнца блестели на мощном торсе.
А "скорая" тряслась в обратную сторону. В ординаторской, как обычно, накрыли поляну, с весёлым галдежом расселись вокруг стола. Звенели разномастные чашки, многочисленные тарелки с нарезкой стремительно пустели. Уже доедали вкуснейшее, хоть и чуть подтаявшее, мороженое, кто-то затягивал песню. Лилька подливала спирт Евгению Петровичу, подвигаясь поближе. Тот пил наравне со всеми, но смотрел куда-то поверх её головы. Куда? Вероника обернулась. Не было там ничего, лишь маленькое, в пыльных разводах окошко, сквозь которое едва проглядывало далёкое мутноватое небо.
Шла по хоздвору, никуда не торопясь. Незачем спешить в пустую осточертевшую квартиру. Из открытых форточек еще доносились нестройные песенные отголоски. Чернявый, вечно ухмыляющийся ей старшина остановился, с преувеличенной вежливостью придержал дверь. И она улыбнулась в ответ, чуть скосив в его сторону глаза. И с бездумной лёгкостью шагнула следом. На той же шальной волне ступила за порог полутёмной комнатушки, где у стены приткнулась узенькая, накрытая старым покрывалом кушетка. Не дошла. Развернул спиной, отчего-то послушно наклонилась, опершись о спинку старого продавленного кресла, вцепилась изо всех сил в потертую обивку. И не сдержала крик.
Совершенно обессиленная, едва не свалилась тут же безвольной кучей. На ватных ногах добрела до кушетки. Напрасно. Надо было собираться и идти к двери.
Но не жалела потом, потягиваясь по ночам сонной ленивой кошкой. Лишь реже старалась показываться в больничных коридорах, в узкую ленточку сжимала губы, ловя призрачные - или реальные шепотки за спиной, дерзкие солдатские взгляды. Конопатый сержант, повредивший на стройке ногу и хромавший гораздо сильнее необходимого, подмигивал в открытую. Наглая рыжая морда расплывалась в довольной ухмылке. Всех на фиг. Недели две считала дни с невольной надеждой. Вдруг? Молодой, сильный, голодный. Темноволосый, как и Володька. Муж и не заподозрил бы ничего. Но очередные дни наступили с обычной точностью.
Вернулся Володька. Заставила тарелками весь стол, купила бутылку темно-красного густого вина, с самого дна чемодана достала белоснежную узорчатую скатерть. Володька жадно ел котлеты, по-хозяйски положив левую руку ей на бедро. Улыбалась как можно радостнее и смотрела поверх головы - туда, где сквозь неплотно прикрытую шторку виднелось белёсое чужое небо.
Втихомолку подкравшееся монотонное лето жарило без перестану. Прямо из окна спальни виднелась бесконечная буро-зелёная равнина, разбавляемая лишь тёмными точками непременных овечьих отар. А на работе сквозь заклеенное газетами стекло палило всё то же беспощадное солнце, казалось, выжарившее всё вокруг до гулкой, тягучей пустоты.
Сирены ворвались ударом под дых. Чрезвычайное происшествие - глупое и бессмысленное, как и всегда. Мастер на стройке велел отнести инструменты на соседний объект, но то, что рядовому придётся без пропуска идти через город - посчитал лишь его личным делом. Не повезло, на обратном пути солдат наткнулся на патруль. Попадать на городскую губу не желал никто - и пацан рванул напрямик. Уже в двух шагах виднелся знакомый забор. Местные часовые, которых давно узнавали в лицо, с которыми частенько в складчину покупали бидон кумыса у старика-монгола, наверняка не стали бы стрелять в своего. Но никто в здравом уме не сунулся бы следом. Вот только монгол на тяжелом военном грузовике затормозить не успел. Летящее через всю улицу изломанное тело каким-то образом остановилось в десяти сантиметрах от бетонного столба. Последний, призрачный шанс.
Мальчишку торопливо везли на каталке, разгоняя любопытных. Евгений Петрович почти бежал следом, ничего не замечая вокруг. Вероника кинула взгляд - и онемела.
Долгие часы операции. Палата реанимации. Просочилась тенью, судорожно стиснула пальцы, до крови закусив губу.
Бесконечная, долгим, так и не вырвавшимся криком застывшая тишина. Перевитое трубками худое тело. Бледное лицо, закрытые глаза. Когда-то светло-голубые глаза, тихие и бездонные, словно далёкое небо. И Вероника вдруг вспомнила, поняла, чем именно так зацепил её этот паренёк. Вновь стояло перед глазами: давно минувшая школа, десятый класс. Немолодая женщина на сцене. Притихший зал. Негромкий, чуть хрипловатый голос - и кадры старой кинохроники за спиной. "Ясноглазые парни, кристальная совесть России..."
Не было блиндажа и артобстрела, крутого горного перевала и душманов. Всего лишь самоволка и случайный автомобиль. Пофиг. "Ясноглазые парни, кристальная совесть России". Вбивающие сваи на тридцатиградусном морозе в этой забытой даже собственными древними богами стране. Не зная, останутся ли спасителями или оккупантами. Останутся ли выложенные их кровавым потом стены в веках или рассыплются прахом через пару десятилетий.
Вероника упрямо стояла на дороге у доктора.
- Операция прошла успешно. Теперь всё зависит от организма, - тот помолчал, - и от...
Да, Вероника помнила. Восемьдесят процентов успеха - послеоперационный уход. Медсёстры сделают всё возможное - не более. Их тоже давно уже до печенок достала эта издолбанная пыльная пустыня, голые каменные коробки, зовущиеся здесь городами. Внезапно уловив мимолётное отражение боли во взгляде доктора, женщина осознала: "Не вытянут". И в короткий миг неуловимым, безотчетным вздохом вдруг поняла этого очень усталого человека с глазами выброшенной собаки. Старого бойцового пса, давно уже стерегущего пустую будку.
- Евгений Петрович! Я попробую.
Вряд ли он когда-либо замечал очередную недоучку, офицерскую жену, пристроенную на непыльную должность - анализы с места на место перекладывать.
Не стал гнать постороннюю, не спросил: "А помнит ли?" Кивнул.
Старшая реанимационная сестра очередные рабочие руки приняла как должное. Бесконечные капельницы. Дренаж. Аппаратура, с которой не стоит сводить глаза.
Володька пришел на утро второго дня, не обнаружив жену после смены.
- Мальчишку тяжелого привезли.
Сейчас, чуть шатаясь от недосыпа, Вероника не осознавала - скажи он что-то вроде: "Больше некому, что ли?" - и всё будет кончено. Не сказал. Капитан Владимир Стрельцов, третий год строящий в степи очередной военный объект, таскающий домой спирт и тушенку, но насмерть грызущийся с завскладом за каждую бочку соляры и каждые валенки для молодняка, капитан точно знал - больше некому.
Бесконечные часы в сумрачной тишине палаты, тщательно прикрытой от солнца. Ничего не осознающий мальчишка. С щемящей осторожностью промокала влажную кожу, осунувшееся худое лицо, покрытое мелкими жаркими капельками. Пошатываясь, тянула тихонечко: "Ой, люли-люли, прилетели гули..." Чуть слышно вилась давняя мелодия, под которую когда-то так сладко спалось. И так легко просыпалось. И откуда-то знала - он слышит.
Сменившись, легла перекимарить в дежурке, уронив голову на кушетку, точно в омут. Отчего-то вдруг вскинулась среди ночи. Держась за косяк, смотрела перед собой, пытаясь сообразить хоть что-то. Рыжий сержант медленно брёл по коридору, подволакивая ногу. Осторожно взял за плечи, оторвал от двери:
- Ты ложись, ночь ещё. В порядке всё, Петрович там сегодня дежурит.
Почему-то сами собой замечались ненужные раньше мелочи - облупленный нос картошкой, явно обмороженный прошлой зимой. Редкие белёсые ресницы - след от ожога. Очевидно, слишком близко полыхнула когда-то соляра.
- Ты отдохни, сестрёнка.
Дежурила вновь. Раннее солнце упрямо просачивалось в окно узкими, еще не жаркими полосами. Паренёк вскинулся вдруг, заметался над смятой подушкой. Резким всполохом - бледное лицо, потерявшее все краски мира. И глаза, ничего не видящие, внезапно очень синие глаза. Синие-синие. Вдруг вспомнилась бабка-соседка. Давний, казалось бы - прошедший мимо рассказ. Как разгружали раненых с эшелона, кого к операционной несли, а кого и за дверьми класть велели. Старая, вся высохшая бабка вздыхала:
- Я одному в глаза взглянула - а они синие-синие. В небо уже смотрят.
И после, много после - улыбающийся доктор. Вытянем!
А где-то там, в так и не ставшей своей необжитой квартире её ждал Володька.
Зима вновь мела нескончаемой позёмкой, пронзительно завывал между ангарами ветер и послушно сворачивал в сторону, не в силах пробиться сквозь лохматый воротник дублёнки. Где-то вдали уже гудел паровоз, гордый Володька приказывал беречься и ни в коем случае не поднимать самой чемодан, твердо обещая добиться перевода в Союз. Вероника терпеливо кивала в ответ:
- Ты не переживай, куда надо будет - туда и приедем.
Всё усиливающийся ветер огромными хлопьями швырял снег на рельсы, напрасно пытаясь засыпать пути. Вероника улыбнулась чему-то своему и прижалась щекой к шершавому рукаву шинели:
- Мы же военные - мы доберёмся.
Володька бежал следом за вагоном и что-то кричал, старательно размахивая руками. Женщина прислонилась лбом к оконному стеклу и всё смотрела назад, упрямо вглядываясь сквозь надвигающуюся мглу:
- Непременно доберёмся. Хоть на край земли - хоть за край.
Вновь улыбнулась и приложила руку к животу. Вплетаясь в стук колес, в такт мерцанию далеких невидимых звезд в новом негромко-уверенном ритме стучало сердце.