...Когда пальцы уставали скользить по нейлону, стали или серебру, он ставил гитару в привычный угол и садился за старое полуразвалившееся немецкое фортепиано, небрежно открывал крышку и начинал пересчитывать клавиши... до сумасшествия, до дрожи в руках, до боли... до минор... Или ми... или ля... но непременно в миноре-миноре-мино... ре миноре.
А по вечерам приходили гости. Он играл им что-то из Баха, Рахманинова, Чайковского, Моцарта... А может и не было никого... ни Моцарта, ни Чайковского с Рахманиновым, ни гостей... Может, просто очередная рефлексия ещё на шаг приближала к шизофрении. Просто узкая полоска света, скользящая где-то напротив потолка, слишком приковала болезненный взгляд... но он всё же потерял её из виду. Просто кровь чуть закипала в артериях и венах. Просто приближалась ночь с её звёздами, лунами, страхами, кошмарами и бессонницами.
А ночью он сидел и зачёркивал лишние ноты в одном из тех этюдов, что написал двумя часами ранее. Но наутро он находил лишь чистые нотную тетрадь... хотя на одном из её листов было беспорядочно поставлено несколько ярких штрихов.
Значит, не было никого. Только пустая комната, свечи, пианино и Бах - он точно был - с его токкатой и фугой... в той тональности, в которой обезумевший музыкант непременно слышал все пьесы, все гаммы, все звуки и всепоглощающую тишину.