Аннотация: Попытка соотнесения взглядов Михаила Эпштейна на постатеистическую религиозность с эсхатологическим богословием о. Сергия Булгакова. Первая публикация: www.bogoslov.ru , декабрь 2012г.
Андрей Дударев
"Бедная религия" Михаила Эпштейна и пневматологическая экклезиология о. Сергия Булгакова: жажда конца.
Попытка соотнесения взглядов Михаила Эпштейна на постатеистическую религиозность с эсхатологическим богословием о. Сергия Булгакова.
В далеком теперь уже девяносто шестом году в журнале "Октябрь" известный философ, культуролог, литературовед Михаил Эпштейн опубликовал свою статью "Постатеизм, или Бедная религия". Статья эта, как представляется, осталась незаслуженно незамеченной как в культурно-интеллектуальном бомонде, так и, особенно, в церковной среде . Вообще, надо сказать, что в церковных кругах творчество Михаила Эпштейна обычно не получает должного отклика и должной рецепции. При всей яркости, глубине и тонкости таких работ как "Теология книги Иова" , "Онтология любви: Эдем в Песни Песней" и др. широким церковным сообществом признанный мастер до сих пор остается непрочтенным.
Попробуем осмыслить, в чем заключается основной месседж статьи о "Бедной религии" и как этот месседж можно соотнести с православным богословским дискурсом.
В своей статье Михаил Эпштейн отмечает, что семидесятилетний атеизм в Советском Союзе был, безусловно, новым явлением мировой истории потому, что он затронул не только интеллектуальные верхи общества, но и разлился в массы, сформировав несколько поколений сознательно неверующих людей.
Действительно, именно в СССР атеизм "воплотился" и обрел свой пространственно-временной контекст. По аналогии с библейским народом Божьим карикатурно появился "народ-безбожник" - советский народ, имеющий свою "святую землю" - страну победившего социализма и просуществовавший три-четыре поколения. Именно в СССР атеизм явил некую полноту и завершенность.
Атеизм, как новая пустыня, оставил пустое место в религиозной жизни советского общества. Что вырастет на этом месте в постсоветский период?
Михаил Эпштейн выделяет несколько разнонаправленных тенденций. Одна из них - это "религиозное возрождение", причем возрождение именно в традиционных формах. Другая может быть обозначена как неоязычество, когда выход из атеизма не приводит ни в какую традиционную религиозную группу, а ведет человека в глубокую архаику. И третья, наименее замеченная тенденция ищет возможность образования какого-то целостного религиозного миросозерцания.
"Может ли религия, - спрашивает Михаил Эпштейн, - возродиться в прежних своих традиционных формах?" Люди, выходящие из пустыни атеизма, слышащие некий призыв свыше, голос Божий, начинающие жить по вере, жаждущие воплощения этой веры, имеют память о полноте и завершенности атеизма и поэтому вряд ли способны удовлетвориться теми формами религиозной жизни, которые им предлагают традиционные конфессии. Эти люди неизбежно будут искать иную форму и иную полноту. Можно назвать этот поиск эсхатологическим.
В этом разрыве между верой и вероисповеданиями и возникает "Бедная религия". Люди, выходящие из атеизма, останавливаются "на распутье" - в точке единоверия, равного приятия всех вер как ведущих к единству веры. Уникальность постатеистической ситуации в том, что сначала люди приходят к Богу, а потом в храм. Тогда как до атеистического времени обычно происходило наоборот - люди сначала приходили в храм, а потом к Богу. Отсюда ощущение тесноты каменных стен, стремление их раздвинуть.
Новая постатеистическая теология, по мнению Михаила Эпштейна, это уже не протестантская теология "Смерти Бога", которая мужественно учит человека жить в отсутствии Бога, и не традиционная теология жизни Бога (в исторической церкви), а теология воскресения, т.е. новой жизни Бога за пределом Его церковно-исторического тела. Нулевой градус - безбожие - пройден, и начинается то возрастание веры, которое не возвращается к доатеистической стадии, а вбирает её, представляет собой теистическое осмысление и преодоление самого атеизма.
"Бедная религия" начинает с нуля и как бы не имеет традиций. Её "Бог", - грядущий, второго и последнего пришествий. А последнее откровение может быть только одним и общим для всего мира, иначе оно бы не было последним.
Вот так в общих чертах Михаил Эпштейн говорит о постатеистической религии.
А что же традиционная, скажем, православная церковь? Чем по отношению к ней является "Бедная религия"? Как православному верующему соединить свою православную веру и "новую" веру "Бедной религии"? И нужно ли это делать? Как рассмотреть данный вопрос изнутри православного богословского дискурса?
Если "Бедная религия" вбирает в себя другие вероисповедания, то её бедность - лишь насмешливое кокетство, и её простота если и существует, то является такой, что вбирает в себя всю сложность предшествующих умозрений.
Действительно, современная ситуация такова (в этом смысле она мало изменилась с 1996-го года ), что многие люди, придя в храм и начиная активно жить церковной жизнью, через какое-то время охладевают и расцерковляются. Этому расцерковлению, конечно, есть разные причины, в том числе и внутренние, но есть и некая объективная неудовлетворенность, связанная с несоответствием ожидания и конкретным воплощением этого ожидания. Люди ищут полноты, но преодолеть внутреннюю расколотость удается немногим. Такая вот мерцающая, чреватая компромиссами духовная жизнь оставляет в людских сердцах печаль и разочарование...
Однако, православная традиция - это, в каком-то смысле "вещь в себе", т.е. нечто такое, что внутри себя имеет Тайну, а, значит, нечто непредсказуемое. Можно говорить, что православная традиция находится в развитии, манифестируя не только тенденции обновления, но и пути продвижения: углубления, расширения и дифференциации. И если снаружи или при поверхностном знакомстве она кажется статичной и однообразной, то при более глубокой вовлеченности можно заметить скрытый динамизм и богатство форм.
Вот, например, как писал о Церкви изнутри православия один из самых глубоких церковных мыслителей 20-го века о. Сергий Булгаков.
Для о. Сергия Церковь, прежде всего, - полнота, Тело Христово, Храм Духа Святого, живое многоединство: "В церковном организме соединяются многие члены и распределяются многоразличные дары при наличии живого многоединства, которое возглавляется Христом и оживляется Духом Святым. Для характеристики этого организма одинаково существенно параллельно с многоединством ипостасных членов тела и многоединство даров Духа, которыми в их целокупности Дух Святой напояет все человечество" .
Здесь мы видим как бы сдвиг сакрального пространства за пределы евхаристического собрания. Это уже не просто церковь, странствующая в истории, но нечто большее. В таком ракурсе экклезиология логично переходит в онтологию, а онтология раскрывается как описание мессианской эры, где всё частичное находит свое восполнение.
Однако сама экклезиология у о. Сергия не исчезает. Но она обретает новый язык и новое качество. Привычный образ церкви - лишь передний план, неприглядный фасад грядущего и до времени скрытого подлинного образа. И этот образ не может уже быть неприглядным. Не случайно о. Сергий часто говорит о Церкви как о Невесте, а одно из главных качеств невесты - красота. Взамен церкви недоразвившейся, а потому страдающей "возрастными" несовершенствами, связанными с неполнотой раскрытия даров Духа Святого, должна быть явлена Церковь, выросшая в полноту своего духовного возраста. Это уже Церковь полноты раскрытия даров Духа Святого.
Причем экклезиологию о. Сергия нельзя называть только евхаристической (да это обычно и не делают). Скорее, здесь речь идет об экклезиологии даров Духа Святого, пневматологической экклезиологии. Такое название представляется более подходящим. О. Сергий пишет: "иерархически-сакраментальная организация не есть адекватное или абсолютное явление Церкви, чем и устанавливается известная ее относительность. Эта релятивизация отнюдь не умаляет всей силы и значимости церкви как иерархически-канонического установления, и не колеблет божественности этого установления в истории, но, несомненно, свидетельствует об известном несовпадении Церкви ноуменальной или мистической с институциональным ее явлением. А это означает, что сила Церкви не может не простираться за пределы церкви институциональной. Это значит также, что даяние духовных даров, Пятидесятница церковная, не ограничивается "семью" таинствами и ими не исчерпывается, но может иметь для себя и иные пути, несакраментальные, как это никогда и не отрицалось в Церкви со времен апостольских" .
Такая Церковь, какую нам изображает о. Сергий Булгаков, Церковь полноты и мощи, но при этом также и Церковь умаления уже может на весах времени уравновесить атеистические полноту и завершенность и явить тот простор, который до атеизма, действительно ещё не был явлен, но обетование о котором, как драгоценная жемчужина, бережно хранится в церковном предании.
Возвращаясь к "Бедной религии" Михаила Эпштейна, можно обнаружить, что в каких-то своих "опорных точках" и "Бедная религия" и пневматологическая экклезиология если и не совпадают, то хотя бы движутся навстречу друг другу. Если Михаил Эпштейн идет "от общего к частному", сначала видит некий эсхатологический образ единоверия, а потом пытается говорить о том, что этот образ должен вобрать в себя все частные проявления, в числе которых и традиционная православная церковь, то о. Сергий Булгаков наоборот "изнутри православия", "раздвигая сакральные границы", предъявляет ту же полноту, но эта полнота уже не видится отчужденной, а органически вырастает из самой традиции... Здесь нет логических противоречий, скорее одинаковое решение одной и той же задачи, но разными способами.
Мы все помним евангельское обетование, что второе пришествие Христа должно произойти "в полноте": "ибо, как молния, сверкнувшая от одного края неба, блистает до другого края неба, так будет Сын Человеческий в день Свой" . Какой будет эта полнота, от нас сейчас срыто, но вполне ожидаемо от верующего сердца жаждать этой полноты и ждать... После страшного 20-го века, когда вера, казалось, угасла, теперь, в 21-ом, она нуждается в новых смысловых обретениях и новой воскресной силе...
![[]](/img/d/dudarew_a_n/bednayareligia/0_7dffb_9ce65231_orig.jpg)