Аннотация: Даже вечность может стать тяжкой ношей...
Тяжело быть свидетелем человеческой жестокости. Мало кто выдержит такое, скорее сойдет с ума или присоединится к вакханалии, теряя свое исконное я. Мне же приходится терпеть это вечность - в насмешку, поскольку я ее не просила.
Я была наказана. За что? НИ ЗА ЧТО. В прямом смысле слова. По неведомой мне причине я оказалась изгоем на земле, и меня не спешила привечать Смерть в своих чертогах. Я не безгрешна, не непорочна, неверующая, но живу вечно. И смешно сказать, не имею понятия, что делать с этой вечностью. У меня нет какой-либо цели в принудительной и долгосрочной каторге в этом грешном мире. Мне надоело. Я наблюдатель без права слова, потому что оно никому не нужно. Сколько раз я пыталась изменить хоть что-то, прогнать ту мерзость, что оседает в глубине человеческих душ, но кто послушает меня? Я ведь сама себя не слышу. Пытаясь помочь, я хочу откупиться и уйти из жизни. Но кто-то неведомый мешает мне обрести покой и сон.
Я смирилась. Странствуя и путешествуя, я коротаю свое время (хм, и это, имея за своей спиной бесконечность). Но все равно, меня преследует один и тот же вопрос: почему я? Я ведь не хотела ничего изменить, не поклонялась рьяно богам; жила скромно и тихо, мечтая прожить таким же образом свое отведенное высшими силами время. Да, в юном возрасте у меня были довольно идеалистические взгляды на окружающий меня мир, но в мир моих грез рано проник другой - более реальный. Я спокойно с этим смирилась и забилась в свою скорлупу покорности и невосприимчивости, с замиранием сердца ожидая развязки своей жизни. Какого бы ни было мое удивление, плавно переходящее в яростную обиду, но жизнь моя все не кончалась. Мое старение оборвалось на ноте девичества, явив миру не особо выдающуюся жительницу пригородных селений, кои имели место своего существования в 18 веке.
Точно не скажу, когда я начала понимать, что со мной что-то не то. Да я осознавала, что старость у меня довольная своеобразная, легкая, не такая мрачная и непреодолимая, как у других. Но особого значения этому не предавала, ну не болят ноги после двенадцатичасовых хлопот, с кем не бывает? Привычка. Но не только я дивилась своей прыткости и свежести. Я начала замечать, что соседи стали косо смотреть на меня.
Но вот в один прекрасный весенний день пришла в наш город Беда. Я ее увидела, она -меня, и зло усмехнувшись мне в лицо, опалив своим зловонным, затхлым дыханием, растворилась над нашим маленьким селом. Я до сих пор думаю, что это была чья-то месть. Потому что...начался массовый падеж скота... вода ушла глубоко в землю... все, что люди успели заготовить на зиму неведомым образом или исчезало, или было съедено мелкими грызунами. Люди умирали... а я жила, а я жила и Смерть нарочно обходила меня стороной. Все уходило...
Уходили и мои родственники. Неведомый мне Бог, давая мне вечную жизнь, забыл спросить, а как мне обходиться без материнского тепла, отцовского понимания и дружеского плеча на своем бесконечном жизненном пути. Да, моя семья была верующей, но говоря это, можно сказать, что я верила в высший разум в силу необходимости, и, столкнувшись с такой вселенской несправедливостью, я отреклась от всего, что связывало бы меня с религией как таковой.
Я помню ту неделю, когда что-то непререкаемо убивало мою семью. Мне казалось, что кто-то неведомый вынес моим родным приговор и методично, бесстрастно его исполняет, как делает это палач, чья главная цель - хорошо выполнить свою роботу. Я умирала вместе с моей мамой, чью натруженную, всю в мозолях от постоянной роботы руку, сжимала я в своих руках до последнего ее вздоха. Я не плакала. Моя душа не могла исторгнуть из себя ни одной влажной капельки, потому что ручьи чувств и надежд, что питали ее, давно иссохли и покрылись жаркой пылью. Мой отец держался до последнего, но исполняя роль гробовщика он сам уложил себя в гроб. В тот четверг, проснувшись на рассвете, я кинулась в мастерскую к своему отцу. Будучи мастером золотые руки, он действительно смастерил добротный гроб. Но лег туда не заказчик со стороны, а он сам. Увидев его, там... Я не смогла устоять на ногах, упала, начала лихорадочно рыть землю руками, как-будто в поисках чего-то потерянного,то бормоча что-то, причитая, то грязно ругаясь в светлеющее небо. Моя боль была безмерна, хотелось умереть, но мир не внимал моим страданьям и слепо смотрел на меня - безобразную, покалеченную душу, которой не осталось ни одной цели в жизни...
Никто не выжил. И я спалила село. Помню, как методично заходила в каждый дом разжигала печь, доставала тлеющий уголек и бросала его в сени на сухое лежалое сено. Пожар пылал жарко и с радостью, не прошло и трех часов, как некогда цветущее средней руки селение превратилось в выжженную, седую от пепла землю. Я не хотела оставлять свои родные места, не защитив людскую память от хищного зверя и не менее хищного человека. Мародеры были не редкость, а мне не хотелось, чтобы на моей земле появились такие птицы.
После, забрав свои пожитки, я пошла, куда глаза глядят. Мне было все равно, что со мной будет дальше. Жизнь стала давить на меня невыносимым грузом, а скинуть его я не смогла. По дороге к соседнему селу было замечательное озерцо, возле которого наши девчата любили гулять на Ивана Купала. Я не прошла мимо и попыталась найти свое избавление в воде, земля то меня отвергала...Но раз за разом вода выталкивала меня с глубины как праща выплевывает камень.
Я подошла к соседнему селу. И не зря, здесь тоже требовалось справить огненную панихиду. Ворота распахнуты настежь, над центральной площадью вьется воронье, в воздухе висит тяжелый смрад тлеющей людской плоти. Все вымерло, неведомая напасть добралось и до наших соседей.
На меня навалилась страшная усталость и отупение. Хотелось рассыпаться прахом, истлеть на месте и развеяться по ветру, не оставив после себя и кусочка памяти.
Внезапно какое-то копошение и тихий скулеж сбросил с меня мертвое оцепенение. Я поддалась навстречу звуку, и вышла к покосившейся хате, в чьих окнах мелькало пламя зажженной свечки.
Дверь была приоткрыта и я тихонько прокралась в светлицу. Моим глазам предстало грустное и одновременно жестокое зрелище. Маленький мальчонка, лет семи, сидел возле скамьи и держал за руку труп красивой девушки. Он не рыдал, ребенок тихо скулил, а глаза были сухими, но красными и воспаленными, как у тех людей, чье горе уже не выплакать слезами.
Чтобы не пугать его, я осторожно присела возле печи, выждала для верности несколько минут и, внутренне одергивая и проклиная себя, подошла к ребенку. Я дотронулась до его плеча, но мальчик, всей душой сражался с бездной горя, и простое человеческое прикосновение могло показаться ему насмешкой усталого сознания. Присев подле него, я обратила внимание на волосы мальчонки, которые в свете свечей показались мне довольно светлыми. И только сейчас в непосредственной близости от этого убитого горем человечка, я поняла, как же я ошиблась. Цвет волос был действительно светлым-пресветлым, что перворожденный снег, но был он дан не природой, а матушкой Смертью, которая слишком рано показалась в мире несмышленыша. Мальчишка был седым. Его волос был белес до невозможности, что даже не проглядывалось, каким он был до настигшего несчастья. Судя по трупу девушки, которая, скорее всего, была старшей сестрой ребенка, у него должны были быть светло-каштановые волосы, но жизнь и смерть решили иначе.
Это сейчас, обладая огромнейшим жизненным опытом, я могу с уверенностью сказать, что мои последующие действия спасли ребенку жизнь. Но тогда, внутренне замирая, проклиная саму себя, я сумела разорвать контакт ребенка с потусторонним миром.
***
Коленопреклоненный мальчик замер, словно мраморный ангел неизвестной ранее эпохи исскуств, хотя нет, данную статую сотворила сама жизнь. А затем начал оседать на пол, будто из его тела выпустили весь воздух. Я не дала мальчонке растянуться на холодном полу и подхватила к себе на руки, благо силы у меня было достаточно.
Опасаясь, что придя в себя, мальчик снова подвергнется своему горю, я спешно покинула землянку и побрела в сторону леса, к лесопилке. Оставив там своего новоявленного попутчика, я вернулась в деревню - проверить может кто-то еще остался в живых, да и справить огненный праздник очищения. Но везения не было, обойдя больше дюжины домов, я видела все те же, страшные в своем спокойствии картины - безликую смерть, склонившуюся над трупами. Снова запылал костер, а я вернулась за мальчиком, попутно прихватив кое-какие его пожитки, нам предстоял долгий путь.
Вернувшись на лесопилку, я не обнаружила ребенка на том же самом месте. Не запаниковав, я решила спуститься к речке - возможно мальчик пошел туда умыться. И не прогадала, он действительно был у реки, но не умывался, а собирался утопиться.
Не помню как, но я все-таки успела добежать до мальчишки преодолев эти несколько сотен метров за несколько секунд. Вцепившись в ребенка подобно клещу, старалась уберечь его от его же действий. Мальчик притих в моих руках, а затем тоненькое тельце начало потряхивать от еле сдерживаемых рыданий, а я лишь успокаивающе гладила его по спине и что-то неразборчиво шептала.
Через некоторое время мальчик успокоился, а затем забылся тихим сном. Я положила его на сеновале укутав теплой курткой, а сама пошла раздобыть чего-нибудь поесть. Возле лесопилки нашелся небольшой огород, где я смогла выкопать немного мелкой картошки, да и какую-никакую морковку - ну, а на самой лесопилке в небольшом горшочке в печке я все это запекла, справедливо полагая, что мальчик проголодается после выматывающих событий.
Проснулся ребенок ближе к полудню следующего дня, был он молчалив, что я сперва испугалась, что из-за потрясений он отказался говорить, но потом, когда я представилась и рассказала откуда я, он все-таки тихим шепотом промолвил свое имя - Сезар.
Быстро оприходовав наш обед, стали собираться, ни мальчику, ни мне не хотелось здесь задерживаться, мне - потому что я знала, смерть может прийти за Сезаром, а ему - поскорее вырваться из этого кошмара. Мы решили с ним пробиваться к большим городам Прилесовья, минуя их первую линию, осесть ближе к Срединным землям.
***
Как сейчас помню - была поздняя осень, солнце все еще припекало к полудню, а ночами было ощутимо прохладно. По дороге, я выпытала у Сезара всю его подноготную. Оказалась, что он круглая сирота, мать и отец погибли случайно - дерево упало на их повозку после бури, когда они ехали на ярмарку в соседнее село (то событие я кстати запомнила, хоронили этих несчастных двумя селами), остался один с сестрой Младой в возрасте двух лет. Никто детишек-сироток не бросил, староста взял их под свою опеку, так и минуло эти 5 лет. Сложно было только первое время, а потом наловчились, Младая рукодельничать стала, но славу всему селу стала белошвейкой, работы ее мечтали заполучить все горожане, у которых водилась звонкая копейка, а Сезар стал помощником, громко сказано, местного кузнеца, был мальчиком на побегушках. Сестренке этой осенью должно было исполниться шестнадцать, и жених уже объявился, но, как оказалось, не судьба.
Мы вышли еще на два села, коих постигла та же участь, что и мое, и Сезара поселение. Обрыскали их вдоль и поперек, но никого из живых не нашли... Запах гари преследовал нас по пятам.
Через две недели мы вышли на небольшой торговый городок, дурные вести с Пристепья дошли уже и сюда, но нас никоим образом это не касалось - сделав петлю, мы вошли в Послен со стороны Срединных земель - светиться нам не хотелась, власть могла пожертвовать нашими жизнями, мы же нет, тем более у меня был своеобразный секрет.
Долго по городу в поисках жилья и работы бродить не пришлось - в глаза сразу бросилось обветшалое здание с берестовым листочком кое-как приколоченным к двери. Крепко поблагодарив родителей, которые отдали меня на обучение грамоты и чтению местному священнику, я с легкостью смогла прочитать, не делая скидки на витиеватый слог изложения, что требуется помощница местному знахарю.
Я с радостью ухватилась за эту возможность и не прогадала. Знахарем оказался старец Никифор, который уже отчаялся найти пристойную девушку с головой на плечах для передачи своего ремесла. Пожаловался, что приходили молоденькие прохвостки, которым только дай научиться приворотные зелья варить, а о более углубленном изучении ремесла даже речи не велось. Уже на такой десятой претендентке, Никифор разъярившись, гнал их поганой метлой из своей избы, даже на порог не пуская. Меня же призвал к служению сразу. На мой резонный вопрос, почему не взял в помощники отрока, сказал, что местные мужи на это не пойдут, все молодцы здесь только службой и бредют и "некогда им свои просветленные головы всякими вениками забивать", ну и с досады плюнул в ярко пылающий огонь в камине.
Он очень обрадовался, узнав, что со мной увязался мой "племянник" Семка (Сезар), которого тоже взялся обучать не только знанию трав, но и грамоте и письму.
С нас Никифор платы не брал, за то мы ему помогали по дому ну и с насущными делами, то бишь заказами.
Спокойна и размеренна была жизнь в Послене, никоих происшествий невиданных не было, что несказанно радовало. Бывало, даже разбитая кем-то чашка накануне вечером ставала важной темой в разговоре, так как эта случайность могла вклиниться в один ряд с самыми зловещими предзнаменованиями.