Пришло время обсудить одну из самых гротескных и символических повестей Говарда Филлипса Лавкрафта, "Хребты безумия". Именно в этой повести апофеозно явлена перекличка с "Повестью о приключениях Артура Гордона Пима", Эдгара Аллана По. Лавкрафт отважился написать о научной экспедиции в Антарктику, обернув происходящее в замысловатый интригующий рассказ-отчет безумного исследователя-геолога, осмелившегося заявить о невероятных событиях под грифом секретности. Во-первых, география происходящего роднит эту повесть с повестью По, аналогично упоминаются экспедиции предшественников, Шеклтона, Амундсена Руаля, Скотта Роберта Фолкона, Бэрда Ричарда, которые занимались исследованиями вод Антарктики и Южного полюса и др., что придает содержанию уже рассматриваемую ранее доподлинность, пусть невероятную. Во-вторых, все тот же мифический образ Антарктиды в качестве обители и прибежища древнейших внеземных цивилизаций. Лавкрафт с первой страницы обозначает стилистическую канву повествования и делает это блестяще, с точки зрения выверенной психологически нагнетательной фактуры повествования:
"Против своей воли начинаю я этот рассказ, меня вынуждает явное нежелание ученого мира прислушаться к моим советам... Понимаю, что рассказ мой поселит в душах многих сомнения в его правдивости, но скрой я самые экстравагантные и невероятные события, что останется от него?" И действительно, что останется от него? Поэтому Лавкрафт не скрывает эту темную бездну своей чудовищной фантазии, умело вплетая в фактический материал химеры своего сознания. И далее "Мне приходится надеяться лишь на понимание и поддержку тех немногих гениев науки, которые, с одной стороны, обладают большой независимостью мысли и способны оценить ужасающую убедительность предъявленных доказательств, сопоставив их с некоторыми таинственными первобытными мифами; а с другой - имеют достаточный вес в научном мире..." Лавкрафт начинает повесть не с повествования о случившемся, а с доказательства достоверности происходящего, это интересный ход, если учесть, что повесть фантастическая! Это один из излюбленных приемов Лавкрафта, доведенный им до совершенства. Психологизм заключается в следующем: автор сразу входит в контакт с читателем, делая его соучастником чего-то невероятного, чудовищного и настораживающего, к чему глух остальной мир, научный, обывательский и проч. Покоряет маниакальная, граничащая с безумием неусыпная вера Лавкрафта в свое послание миру, надо отдать этому должное. И уже совершенно неважно, что последует дальше, стимул-реакция на подсознательном уровне очерчена и читатель ждет, уже ждет чуда с первой страницы! А далее начинается фактическая проза и заметим - в виде дневниковых записей, по типу бортового журнала, неотъемлемый элемент жанра. "Седьмого ноября горная цепь на западе временно исчезла из поля нашего зрения; мы миновали остров Франклина, а на следующий день вдали, на фоне длинной цепи гор Перри, замаячили конусы вулканов Эребус и Террор на острове Росса... Когда между 83 и 84 градусами южной широты впереди замаячил некий массив, мы поняли, что достигли Бирдмора, самого большого шельфового ледника в мире; ледяной покров моря сменяла здесь суша, горбатившаяся хребтами... Шестого января 1931 года Лейк, Пэбоди, Дэниэлз, все шестеро студентов, четыре механика и я вылетели на двух самолетах в направлении Южного полюса..." Таким образом первоначальное плавание преображается в полет.
"Вам трудно вообразить себе здешний пейзаж. Самые высокие вершины вздымаются ввысь более чем на тридцать пять тысяч футов. У Эвереста нет никаких шансов... На фоне неба прочерчены странные конфигурации - на самых высоких вершинах как бы лепятся правильные секции каких-то кубов. В золотисто-алых лучах заходящего солнца все это выглядит очень впечатляюще - будто приоткрылась дверь в сказочный, чудесный мир. Или - ты дремлешь и тебе снится таинственная, диковинная страна. Жаль, что вас здесь нет, - хотелось бы услышать ваше мнение". Как видите, Лавкрафт в рамках бортового журнала напрямую обращается к читателю. Повесть преобразуется в личное письмо, но не теряет своей объективной описательной значимости. Говард как и По мастерски чередует контекстные планы, вымышленный и реальный!
Герои повести отправились в южные широты для исследования редких минералов, горных пород, изучения ископаемых останков древних животных.
"Слегка утолив свое любопытство ученого, Лейк нацарапал в блокноте короткую информацию о событиях и отправил молодого Мултона в лагерь с просьбой послать сообщение в эфир. Так я впервые услышал об этом удивительном открытии - о найденных раковинах, костях ганоидов и плакодерм, останках лабиринтодонтов, черепных костях и позвонках динозавра, кусках панциря броненосца, зубах миоценских акул, костях первобытных птиц, а также обнаруженных останках древнейших млекопитающих - палеотерий, ксифодонтов, эогиппусов, ореодонтов и титанофонеусов... Хотя известняковая формация по всем признакам, в том числе и вкрапленным органическим останкам, относилась к команчскому периоду и никак не к более раннему, в разбросанных по пещере костях узнавались останки организмов, обычно относимых к значительно более древнему времени - рудиментарных рыб, моллюсков и кораллов, распространенных в силурийском и ордовикском периодах. Вывод напрашивается сам собой: в этой части Земли существовали организмы, жившие как триста, так и тридцать миллионов лет тому назад..." С вышеописанной легкостью Лавкрафт смешивает олигоцен, силур и ордовик, надстраивая невероятность на невероятности. И далее:
"Во время бурения Фаулер обнаружил необычайно ценные свидетельства в песчаных и известняковых пластах - отчетливые треугольные отпечатки, подобные тем, что мы видели в архейском сланце. Значит, этот вид просуществовал шестьсот миллионов лет - вплоть до команчского периода, не претерпев значительных морфологических изменений и лишь слегка уменьшившись в объеме... Открытие доказывает, как я и подозревал, что на Земле сменилось несколько циклов органической жизни, помимо того, известного всем, что начался с археозойской клетки. Еще тысячу миллионов лет назад юная планета, считавшаяся непригодной для любых форм жизни и даже для обычной протоплазмы, была уже обитаема. Встает вопрос: когда и каким образом началась эволюция?" Вот так на сцену семимильными шагами надвигается тень "чокнутого профессора", который с позиций художественности защищает свою виртуальную диссертацию. Однако, разве могут будоражить воображение сухие теоретические выводы, с перечислением окаменелостей и названий древнейших животных? Лавкрафт, естественно, на этом не останавливается, ибо все эти раскопки, заявления и домыслы служат лишь одному - алчущей химер плотоядно искушенной фантазии читающей публики, и вот взыскательный аппетит читателя уже вовлечен в процесс пищеварения "живой", восставшей из оледенелых земных утроб фауны.
"Разглядывая скелетные кости крупных наземных и морских ящеров и древних млекопитающих, нашел отдельные следы увечий, которые не могло нанести ни одно из известных науке хищных или плотоядных животных. Увечья эти двух типов: отколотых и резаных ран..."
"22.15. Важное открытие. Оррендорф и Уоткинс, работая при свете фонарей под землей, наткнулись на устрашающего вида экземпляр - нечто бочкообразное, непонятного происхождения... Длина находки - шесть футов, ширина - три с половиной; можно накинуть на каждый размер, учитывая потери, еще по футу. Похоже на бочонок, а в тех местах, где обычно клепки, - набухшие вертикальные складки. Боковые обрывы - видимо, более тонких стеблей - проходят как раз посередине. В бороздах между складками - любопытные отростки что-то вроде гребешков или крыльев; они складываются и раскрываются, как веер... Видом странная особь напоминает чудовищ из первобытной мифологии, в особенности легендарных Старцев из "Некрономикона". Крылья этой твари перепончатые, остов их трубчатый. На концах каждой секции видны крошечные отверстия...
Миллз, Будро и Фаулер нашли и других подобных особей - целых тринадцать штук - в сорока футах от скважины...
Из этих органических особей восемь сохранилось превосходно, целы все отростки. Все экземпляры извлекли из пещеры, предварительно отведя подальше собак. Те их просто не выносят, так и заливаются истошным лаем...
Длина каждого экземпляра - восемь футов. Само бочкообразное, пятискладочное тело равняется шести футам в длину и трем с половиной - в ширину. Ширина указывается в центральной части, диаметр же оснований - один фут. Все особи темно-серого цвета, хорошо гнутся и необычайно прочные. Семифутовые перепончатые "крылья" того же цвета, найденные сложенными, идут из борозд между складками. Они более светлого цвета, остов трубчатый, на концах имеются небольшие отверстия. В раскрытом состоянии - по краям зубчатые. В центре тела, на каждой из пяти вертикальных похожих на клепки, складок - светло-серые гибкие щупальца. Обвернутые в настоящий момент вокруг тела, они способны в деятельном состоянии дотягиваться до предметов на расстоянии трех футов - как примитивная морская лилия с ветвящимися лучами...". Лавкрафт очень подробно описывает каждый орган найденных уникальных животных и даже пытается препарировать отдельную особь, в описательном умении повествования здесь ему не откажешь. Однако, глубина текста на этом уже практически исчерпывается, дальше повествование набирает обороты в ширину, и разворачивается сюжетная линия. Стоит отметить также тезисно развернутую модель этого наброска: от тезиса - к его детальной проработке, с использованием эффекта повторения-разъяснения.
(продолжение следует)
В дальнейшем события развиваются по модели триллера с элементами фильма ужасов, накал страстей впечатляющ. Недаром книги Лавкрафта выделяют в отдельный жанр под общим названием "лавкрафтовские ужасы", в которых оживают мифические, а чаще выдуманные чудовища из смутных глубин подсознания, повествуется о запретных (чаще не существующих) книгах по черной магии и эзотерических учениях глубокой древности. К примеру, "Некрономикон", на который он ссылается в описании чудовищ из "Хребтов безумия", похоже, выдуман автором, но с такой убедительностью, что до сих пор находятся люди, которые верят в существование этой книги. Эмоциональная экспрессивная убедительность Лавкрафта необыкновенна, хотя и её можно оправдать стилистическими приемами, поражает с каким самозабвением автор, маневрируя на грани немыслимого алогичного фактического материала создает свои шедевры. С другой стороны, фантастика не была бы фантастикой, если бы была правдой. Лавкрафт определенно знаком с психологической составляющей восприятия человека и механизмами работы сознания, то есть, он на уровне когнитивной психологии заглядывает в парадоксальные и неведомые глубины человеческого существа, этим вызывая необходимые эффекты и реакции; это может показаться невероятным, но его тексты действуют на восприимчивого читателя столь глубоко, что он остается в состоянии близком к наркотическому опьянению и помутнению рассудка, потому что границы здравого смысла совершенно стираются.
Как и следовало ожидать, твари вдруг оживают и частично пожирают своих соседей по ареалу обитании, людей, собак. Однако, Лавкрафт, описывая эти события, как бы между делом все-таки делает акцент на научной составляющей своей широкомасштабной повести всего в сто страниц! Он пишет об удивительным образом сохранившейся, много миллионов лет назад существовавшей цивилизации. О её представителях с их невероятными способностями к познанию и отображению этих знаний графически, исторических войнах, имевших место быть, и даже описывает памятники культуры, архитектуры и искусства и подобие древнейшего языка. Конечно, при вдумчивом чтении все это кажется какой-то нелепой, невероятной выходкой, но отнюдь не бессмысленной, потому как нарочитый ужасающий психологизм доведен до своего абсурда и апогея, и в этом весь Лавкрафт. Сбивчивость, фрагментарность и ассоциативные спайки все служит единой цели, заставить читателя поверить во все это, не смотря ни на что. В повести есть все необходимое - описание диковинного ледяного города, его ожившие обитатели, потревоженные хрупким человеческим разумом, погоня и главное - СТРАХ. Нагнетаемая психологическая атмосфера, захватывающий ужас происходящего, Лавкрафт временами шепчет на ушко свои почти осязаемые химеры. Так или иначе, Лавкрафт не стесняется и не забывает о своем гениальном предшественнике, Эдгаре По, а может быть, и просто ерничает, упоминая его "Повесть о приключениях Артура Гордона Пима":
"Не хотелось бы показаться наивным, но все же прибавлю еще кое-что, тем более что Денфорту, по странному совпадению, пришла в голову та же мысль... по его сведениям, По, работая сто лет назад над "Артуром Гордоном Пимом", пользовался неизвестными даже ученым тайными источниками. Как все, наверное, помнят, в этой фантастической истории некая огромная мертвенно-белая птица, живущая в самом сердце зловещего антарктического материка, постоянно выкрикивает некое никому неведомое слово, полное скрытого смысла: "Текеле-ли! Текеле-ли!"
Уверяю Вас, именно его мы расслышали в коварно прозвучавших за клубами белого пара громких трубных звуках. Они еще не отзвучали, а мы уже со всех ног неслись прочь, хотя знали, как быстро перемещаются Старцы в пространстве: выжившему участнику этой немыслимой бойни, тому, кто издал этот непередаваемый трубный клич, не стоило большого труда догнать нас - хватило бы минуты". Скажу больше, в повести Лавкрафта нет странных совпадений, в повествовании все продумано до мелочей в меру осведомленности автора об описываемом предмете и его мастерским манипулированием коннотациями из предшествующих источников. Лавкрафт описывает войну Старцев и шогготов, созданных Старцами в качестве орудия преобразования окружающей среды, выражаясь простым языком, являющимися высокоорганизованными рабами, которые восстали на своих создателей. Достаточно тривиальная схема развития событий, если учесть опыт и ход человеческой истории. Опять же оговорюсь, сам подбор материала тут не играет особой роли, акцент сделан исключительно на психологизме и способности подстегивать воображение публики всевозможными стилистическими приемами от личных обращений, до шокирующих заявлений общественности. Неудивительно, эта повесть представляется шокирующей драмой, и, что интересно, в ней нет ни одного диалога за исключением, может быть, нескольких восклицаний, одно из которых - "Текеле-ли!".
Лавкрафт не является мастером диалога, и практически во всех его произведениях диалоги имеют фрагментарный, эпизодический характер, а в большинстве его работ их попросту нет. Дело в том, что манера его письма их исключает за ненадобностью! Лавкрафт мастер недосказанности, тонкого расчетливого намека, а диалоги, как известно, разряжают обстановку, дают выход эмоций героев наружу, они способствуют детерминации происходящих событий, чего как раз таки избегает Лавкрафт. Он накаляет переживание внутри читателя и не разряжает его, а конденсирует, чтобы продлить эффект необычайности происходящего, о котором страшно заявить во всеуслышание, этот ход он использует повсюду в своих произведениях. Ему незачем объяснять до конца происходящее, он его являет со всей неописуемой точностью и наготой и предлагает читателю в него вжиться, вчувствоваться, чтобы полноценней ощутить эту иллюзию, граничащую с кошмаром. Лавкрафт чаще всего ведет повествование от первого лица или от лица героев его повестей, так легче войти в контакт с читателем, встать с ним на одну ступеньку восприятия. Лавкрафт делится происходящим, прописывая свои ощущения максимально точно: в основном страхи, катастрофизм, невероятность, чудовищность происходящего, предлагая читателю разделить его участь, его нахождение за гранью безумного. Он постоянно на пороге неизведанного, однако неизведанное это темно и чудовищно по своей сути, а порой гибельно, вот основной его рефрен. И все же рассказчик остается жив, с психологической точки зрения, это добавляет значительности автору как рассказчику и читателю как соучастнику, игнорируя химеричность описываемого, это происходит не на уровне сознания, а на уровне подсознания, эмоции выпестованы, а голова приведена в порядок, и можно с осторожностью и нетерпением ожидать следующего сеанса связи.