За небольшим выкатом снова начался крутой участок, да еще с хорошим левым поворотом в нижней части. Прикрытая елками, вся трасса находилась в тени, только на изгибе в просвет крон било яркое солнце. Я втянул подбородок в воротник куртки, спрятав рот, чтобы морозный воздух не перехватил дыхание, и заложил широкую левую дугу. Скорость постепенно нарастала, мягкий, пухлый снежок, насыпавшийся утром на хорошо отработанную ратраками поверхность, приятно шелестел под лыжами. Заканчивая дугу, выскочил на плотный бруствер на краю трассы, резко перекинул лыжи и, как в халв-пайпе, покатил дальше вниз. Выверяя, как закончить следующий виток, чтобы по оптимальной траектории подойти к повороту, чуть изменил курс, довернув влево, подкатился к противоположенному краю трассы. Укол, отработанное движение ногами, веер снежной крошки из-под хвостов лыж и почти по прямой к внутренней точке поворота.
Солнечное пятно на трассе встретило меня резким рыком. Подтаявший нераскатанный снег успел замерзнуть, образовав ледяную корку. Подвох был очевиден, но я, расслабленный целым днем приятного катания по идеальным склонам Доломитовых Альп, просто не обратил внимание на очевидное. Напрягаюсь, группируюсь. В принципе, поворот как поворот. Ничего страшного. И хуже проходили. Но, судя по звуку, лед успел намерзнуть плотным толстым слоем. А канты на моих прокатных лыжах категории "С"... В общем, канты совсем на другое покрытие. Сбросить бы скорость, но уже не успеваю. Хорошо хоть поворот левый, мне в эту сторону удобней.
Резко меняю позу, прижав внутренний кант правой лыжи всем весом, чувствую, как он скользит, пролетает по поверхности. Ни малейшего подобия зацепа. А там, за бровкой, обрыв и никакого ограждения не наблюдается. Ладно, секунда еще есть. Выпрямляюсь, пролетаю еще пару метров и почти прыжком врубаю сразу оба канта в лед. И по нарастающей, давящий снизу на ноги нагрузке чувствую, как начал входить в вираж, как пошла дуга. И вдруг под ногой снова пустота, вакуум. Прозрачно белый пласт несется сбоку на меня, приближается откуда-то из-за боковой стенки маски. Последнее, что я успеваю запомнить: щелчок отстрелившей лыжи и ее блестящий кант, летящий где-то надо мной.
В туннеле было полно народу. Я наклонился, сбросил клипсы неудобных для ходьбы горнолыжных ботинок и побрел в толпе куда-то вперед. Полукруглый потолок, стены с какими-то подобиями карнизов и украшений. Все это уходило вперед и немного вверх. Там коридор разделялся на три рукава, а что там дальше - непонятно, продолжение скрывалось во мраке, было прикрыто спинами идущих впереди людей. Кто-то шел, кто-то бежал, кто-то брел вразвалочку, но все двигались в одну сторону. Все очень напоминало переход на "Театральной", только привычного музыканта в конце туннеля не наблюдалось. Я расстегнул ботинки, стал расправлять над ними штанины комбинезона, когда откуда-то раздался голос, усиленный репродуктором:
-Проходите, не задерживайте поток, не создавайте помех для движения. Время поправить одежду у вас еще будет.
Я оглянулся. Кроме меня относиться такое объявление ни к кому не могло. Ну, раз так, то надо двигаться. Хотя как я умудрился попасть из Валь-ди-Фассы в странное подобие родного московского метро - непонятно. Ладно, упремся-разберемся.
Шаги жестких ботинок отдавались таким эхом под сводами туннеля, как будто шел не один я, а целая рота почетного караула. Попутчики: обгонявшие и отстающие - никакого внимания на мою маршировку не обращали. Каждый шел как будто один, сам в себе, не замечая окружающих. Голосов слышно не было, только шелест и шарканье шагов. Перед разветвлением туннеля никаких знаков и табличек обнаружено не было, все они выглядели абсолютно одинаково, но на последних пяти метрах люди начинали хаотично перестраиваться, пытаясь попасть в какой-то один из проходов. Я сразу выбрал правый. Почему-то мне показалось, что лезть в середину бесперспективно, а из двух крайних выбрал чисто интуитивно.
Спустившись по лесенке вниз, наш поредевший поток поплелся по коридору, который теперь безостановочно петлял, огибал углы, иногда разбивался колоннами. За очередным поворотом оказался довольно большой и широкий зал, пол которого был устлан плиткой, с нарисованными на ней буквами. Здесь была кириллица, латинский алфавит, арабская вязь, символы иврита, все возможные иероглифы, знаки неведомых языков. Мерно бредший поток опять засуетился, каждый вдруг стал выискивать отдельные буквы, стремясь наступить на одну или две, почему-то показавшиеся людям самыми нужными. Только некоторые проходили мимо, по узкой свободной от букв дорожке, остальные же выискивали нужные символы, перемещаясь по всему пространству. "Логин, пароль, вход в систему невозможен", - почему-то подумал я, наблюдая, как несколько человек, разного пола и возраста, столпились у буквы "К", почти отталкивая друг друга, спешили каждый, как можно скорее, поставить на нее свою ногу. Я спокойно нашел свободную ярко красную буква "А", придавил ее тяжелым ботинком, и побрел к нежно васильковой "Л", бросившейся в глаза из другого конца зала. Пока я пересекал помещение, на "Л" встал кто-то большой и смутно знакомый, некоторое время постоял и отошел в сторону, как только я приблизился.
Еще несколько изгибов туннеля снова привели к трем аркам. Перед ними проход был перегорожен так, что можно было пройти только по одному. Перед узостью собралась небольшая толпа, тихо и беззлобно проталкивающаяся к калитке. Прошедшего через нее подхватывал какой-то то ли сквозняк, то ли магнитное поле и человек неестественно перескакивал вбок, оказываясь напротив одной из арок. Молодая высокая девушку, которую снесло влево, сделала несколько шагов в сторону, чтобы попасть в центральную арку. Однако как только она попробовала в нее войти, тут же оказалась перемещена обратно вправо. Девушка попыталась еще раз. Результат оказался тот же. Тогда она махнула рукой и пошла по предложенному ей проходу.
Меня вихрем снесло вправо. Я не стал сопротивляться, тем более что в первый раз правую арку я выбрал сознательно, так что даже прослеживалась какая-то последовательность. И опять повороты, лестницы, какие-то изгибы. Вот наклонный туннель, уходящий вниз и заканчивающийся левым поворотом, который освещен намного ярче, чем весь коридор. Я медленно бреду в тяжелых ботинках, постепенно приближаясь к пятну яркого света. Чем ближе к нему, тем больше хочется ускориться, побежать, он манит, притягивает, зовет к себе. Я увеличиваю скорость, переваливаясь с пятки на носок, иду так быстро, как возможно в этой обуви. Я еще ближе к пятну. Меня срывает на бег. Странная трусца отзывается громоподобным эхом в туннеле. Яркий свет забивает глаза, я уже не вижу попутчиков, меня разгоняет, я впрыгиваю в световое пятно.
Назойливый звук турбины, боль, сухость во рту. Я пытаюсь пошевелиться, но что-то мешает, сковывает движения. Пытаюсь издать звук, но не слышу его. Только чувствую легкое потряхивание и звук турбины. Еще до того, как удается разомкнуть глаза, понимаю, что я в самолете. Точно, в самом хвосте Ту-154. Причем лежу. Спинки сидений трех рядов сложены, а я лежу поверх них на чем-то очень прямом и жестком. Через проход - обычные пассажиры, я не могу повернуть голову, но самым краем глаза вижу, как они разливают по пластиковым стаканчикам виски, чокаются. Рядом со мной возникает женщина, она прикасается к какой-то трубке, тянущейся от меня вверх.
Шум турбины пропадает. Снова тишина, пустота, в которой ярко мерцает большая буква "Л" и маленькая, но очень яркая и нарядная "А". Те самые, на которые наступал в коридоре. Присматриваюсь, вокруг крутятся все остальные символы, которые были в туннеле. Они тусклые, сливаются с серым фоном и потом пропадают с бесцветными вспышками. А эти две, эти мои буквы горят и остаются. Они со мной, они никуда не уходят, они парят. Я цепляюсь за них мыслями, и они тянут меня, как катер тянет парапланериста, как моторка - банан, как тягач - сломавшийся автобус, как бугельный подъемник - горнолыжника. Я держусь за них, не отвожу взгляда. Мне тяжело, что-то тянет меня в сторону, но я знаю, что их нельзя отпускать. И раз я не могу использовать ни руки, ни ноги, я уцепляюсь в них мыслью, разумом, сознанием, тем, что нематериально и тем, чем я еще могу хоть как-то управлять и, напрягая все, что еще только могу напрячь, тянусь за ними.
А вот эту руку я знаю. Мне даже не надо просыпаться, открывать глаза. Я и так знаю, кто это провел мне ладонью по животу. А вот еще одна рука. Точнее, маленькая ручка, - гладит по затылку. И звонкий голосок встревожено, но с затаенной радостью, вполголоса кричит:
-Смотри, он пошевелился, папа пошевелился!
И сразу тихий вздох:
-Я же говорила, мы его вытянем. - И уже мне. - Открывай глаза, мой хороший, мы так долго тебя ждали. Как хорошо, что ты выбрал там нас.