Эта запись в моем дневнике, который я время от времени вел, была сделана 15 октября, воскресным солнечным утром.
Я тогда не закончил фразу. Она позвала меня. Я бросил дневник и вошел к ней в комнату.
Анна сидела в кресле с какой-то книгой в руке, в своей серой уютной, шерстяной кофте с длинными, уже вытянутыми рукавами.
- Посиди со мной и приготовь мне чаю, - сказала она.
Последнее время, я вздрагивал от ее голоса, это было в ее натуре давать противоречивые указания. За время своей болезни Аня страшно меня измучила, но я научился быстро выполнять все ее просьбы. Тут же поставил чайник и сел напротив нее на диване.
- Какое сегодня число, - спросила она.
-15 октября, ответил я.
- Завтра тебе на работу.
Действительно у меня заканчивался отпуск.
- Я попробую взять за свой счет.
- Не нужно, мне сегодня намного лучше.
- Тебе вправду лучше?
На самом деле, она выглядела чудесно в тот день. Темно-синие круги под глазами исчезли, голос ее мягкий, нежный голос, за время болезни, как-то погрубел. Сегодня, мне казалось, он звучал по-прежнему. Я смотрел на нее - и мне хотелось поверить в чудо.
Последний месяц меня преследовал кошмар - мысль о скорой смерти моей жены. Это был жуткий навязчивый ужас. Лишний раз, я боялся смотреть на нее, встречаться с ней взглядом, словно чувствовал какую-то вину перед ней.
Засыпал лишь на пару часов и вскакивал, в холодном поту, в ожидании ее нового, ночного приступа.
Мы прожили вместе четырнадцать лет. Я обожал ее, страстно любил первые три года совместной жизни. А она играла со мной, нарочно разжигая мою ревность. Мы бесконечно ссорились из-за всякой ерунды.
Бурные ссоры, потом такие же бурные примирения.
Со временем, как это часто бывает, мы притерлись друг к другу, научились идти на компромиссы, а попросту - успокоились. Жизнь стала размеренней. И мне показалось, что любви больше нет.
Я охладел к жене, заскучал, да и она стала равнодушнее ко мне. В тот период мы жили, как-то по инерции, оба много работали, уставали. Дома говорили о чем угодно, только не о наших с ней отношениях.
Первый раз я изменил ей, где-то на четвертом году нашей совместной жизни, но это было случайно, как говорится по пьянке. Потом было еще несколько раз, по случаю, но тоже как-то по-идиотски. Я думал, Аня ни о чем не догадывалась.
На девятом году наш брак дал солидную трещину. Я тогда купил, новую Тойоту Камри и у меня появилась подружка Ксения. Ксюша - юбочка из плюша, помните старую песенку. Ей было двадцать три, на восемь лет нас с Анькой моложе.
Она была веселая девочка из Ростова-на-Дону, пела под гитару и конечно мечтала остаться в Питере. Я ей ничего не обещал, вел очень осторожную игру, но чем-то меня она зацепила. Новизной конечно: живым упругим телом, пухлыми, от природы, влажными губами, здоровым цветом лица, впитавшим все витамины ее солнечного края, не в пример моей бледной красавице Анне. А еще простотой, с какой складывались наши с ней отношения.
В любое удобное для меня время, Ксюша прыгала в мою машину, и мы летели с ней, хоть на край света. Обычно он находился в небольших отелях Карельского перешейка вдоль Приморского шоссе. Казалась, что Ксюша была готова на все, только, что бы быть со мной рядом. Всегда полна жизни, смешливая, она никогда не спорила, лишь надувала свои пухлые губки, в знак недовольства, но потом быстро со всем соглашалась.
Конечно, я понимал, что ее ангельское поведение, продиктовано желанием выиграть в конкурентной борьбе с моей законной женой - злой, сварливой, не благодарной стервой, ведь так обычно представляются любовницам законные жены. Бедняжка считала, что постоянно заглядывать мне в глаза и висеть у меня на шее, есть выражение полной ее преданности. Вскоре мне все это надоело, тем более что у Ани тоже появился любовник.
Это был служебный роман. Она молодой специалист: зеленоглазая шатенка, очень серьезная, хрупкая, с прямой спиной и гибкими, выразительными, как у балерины руками. Она расставляла лабораторные пробирки своими тонкими изящными пальчиками. А он уже не молодой, лет сорока пяти, но прекрасно сохранившейся доктор наук, наблюдал, как ловко она управляется с препаратами, дышал ей в ухо и был готов на любые поощрения, что б только заключить ее в свои объятия. Наверное, Анне это льстило, и она сдалась. Тем более что от меня, ни внимания, никаких поощрений ждать не приходилось, я был занят Ксюшей.
Впрочем, это больше моя фантазия. Подробности развития их романа мне не известны. Просто в один из дней, после моего длительного отсутствия, я решил обратить внимания на свою жену, а она с вызовом призналась мне, что спит с другим.
Я вспылил и впервые, за последнее время, у нас состоялся разговор по душам.
Наследующий день я сгоряча порвал с Ксюшей, а Аня уже начала собирать свои вещи, что бы уйти - "Не знаю куда, но только подальше от тебя", - так она сказала. Вдруг во мне, что-то щелкнуло, дальше все происходило очень сумбурно. Я что-то объяснял, потом просил, мы говорили о моей слабости и о ее терпении. Я совсем соглашался, выяснил, что она вовсе не любит доктора, все это у нее от безысходности и от усталости.
Я старался говорить пылко, кое-что приврал, как страдал от ее непонимания и безразличия. В конце концов, Анне стало жаль меня - я ведь так бедненький маялся, связался даже с какой-то провинциальной девицей, от безысходности, конечно... Постепенно, моя жена, простила меня, а я ее. У нас начался второй медовый месяц, но ненадолго.
Теперь, я думаю, что вся эта история с изменами, была лишь дурной игрой. Жаль, что мы принимали эту игру всерьез и могли потерять друг друга. Наверное, такие всплески и падения неизбежны для отношений. Но, как это глупо выглядит теперь...
Аня заболела, а я не мог справиться со своим злым отчаянием. Нет, я ухаживал за женой, бегал по врачам, по больницам, носил передачи. Хлопотал с какой-то судорожной нервностью. Меня все раздражало: ее частые приступы, портившейся на глазах и без того непростой характер...
Я пытался скрыть свое состояние, выполняя все с маской сочувствия на лице, но злость была сильнее сочувствия. Я знал, жена видит меня насквозь и еще больше злился. И чем сильнее, тем Аня становилась капризнее, тем хуже она себя чувствовала.
Я успокаивал ее дежурными фразами, еле сдерживая свое раздражение, но она, даже не думала сдерживать свое раздражение на меня, на свою болезнь, на весь мир.
Осень, чертова осень. После вызова очередной неотложки я впал в какое-то оцепенение - ни чувств, ни мыслей. Вышел на балкон, у нас девятый этаж, вдохнул ледяной воздух.
Октябрь, ночи холодные, заморозки. Небо темное с дымчатыми переливами облаков, они словно тени гигантских существ, проплывали над горизонтом.
Меня насмешила Луна, почти полная, чуть скошенная на один бок. Бледно желтая, она висела с кривой миной Пьеро на лице: кратеры глаза, кратер уголками вниз - рот. Грустный Пьеро, с перекошенной миной, весел над городом, глупый и одинокий. Мне стало, очень жаль себя.
Аня спала, ей сделали укол. У нее давно развивалась болезнь, такое бывает - скрытый порог сердца, состояние тяжелое, нужна пересадка, донора - нет. Врачи говорят что нужно надеяться, ... надеяться.
В последнее время, я много думал о том, как переживу смерть жены. Я представлял, как с ее смертью наступит облегчение, конец моим страданиям. -
Буду жить один, приду в себя, детей у нас нет.
Ведь по сути дела, я был одинок и с ней.
Она - этакая властная молчунья, гордая красавица Анна, зеленоглазая, гибкая, точная в движениях. Она всю жизнь была в чем-то не согласна со мной и так до конца не научилась уступать.
Анна была прямолинейна, иногда язвительна, но совсем бесхитростна, а потому не защищена. В детстве, она была избалована любовью матери, в полном отсутствии мужского воспитания и мужчин не знала совсем.
Может быть поэтому, будущая семейная жизнь представлялась ей в идиллическом образе возвышенных отношений, где нет место ни лжи, ни грубости, а лишь одна любовь и полное преклонения друг перед другом.
Анна была уверена, что ей обязательно посчастливится встретить именно такую любовь. Она сама была влюблена в себя, в какой-то мере заслуженно, и видно считала, что и ее избранник будет питать к ней не меньшие чувства.
Почему она выбрала меня, загадка. Наверное, просто влюбилась - "химия", как теперь говорят.
Очень скоро, после замужества, ее иллюзии растаяли. Она страшно злилась, бесила меня, заставляла ревновать, но именно тогда вначале, ее тянуло ко мне особенно сильно.
Постепенно Аня смирилась, научилась смеяться над собой, но эта грусть по чему-то не обретённому, возвышенному, навсегда застыла в ее глазах.
Ночами, когда она засыпала, после очередных уколов, я бухался на кровать в другой комнате, и старался смириться с мыслью, что Аня скоро умрет.
Я даже подсчитывал, во сколько мне обойдутся похороны. Цинизм, да!
Меня измучила ее болезнь, и я жалел себя более чем ее - изможденную, нервную, беспомощную!
Я жалел себя, что мне пришлось так долго готовиться к Аниной смерти, душить в себе слезы, вспоминать нашу юность.
Нашу юность! Нет, я лучше подумаю о похоронах, чем вспоминать ... То трепещущее, ни с чем несравнимое чувство, когда ты глядишь на нее, когда по-мальчишески неловко пытаешься скрыть свою страсть.
И вот, наконец, ты касаешься ее теплой, девичьей кожи, чувствуешь, как под твоими руками прогибается ее тонкий стан, как она вся откидывается назад.
Она - Анна, здесь с тобой на кушетке, ты целуешь ее бархатные, зеленые глаза, и в них нет еще затаённой грусти, только наивное лукавство, повзрослевшей девочки. И надежда! Лучезарная надежда на счастье.
Я всегда чувствовал свою вину перед ней. Сначала, что не оправдал ее надежд, потом за то, что просто здоров, а она умирает.
6 октября ей стало очень плохо. Я хотел отправить Аню в больницу, но она наотрез отказалась. Я устал с ней бороться и не настаивал.
Всю неделю почти каждый день я вызывал скорую, Аня не теряла сознания, и каждый раз отказывалась ехать, врачи тоже не сильно настаивали, они знали, что она безнадежно больна.
Ей тридцать шесть, она сильно изменилась: темные круги под глазами, осунувшееся лицо, землистый цвет кожи выдавали тяжёлую болезнь, зеленые глаза, особенно после приступов, становились серо-мутными, она совсем потеряла красоту, и все мое естество бунтовало против нее теперешней.
Но было и другое чувство. Я знал о нем, но по какой-то природной черствости не мог до конца пережить.
Осознать его мне помог тот день - 15 октября.
15 октября ей сделалось лучше. Она сказала мне, что чувствует себя хорошо, когда проснулась.
И я написал в дневнике: "В воскресенье ей стало лучше, она ... ".
Она сидела в старой, серой кофте, с книгой в руке, попросила чаю и посидеть с ней. Я поставил чайник и сел с ней рядом. Она спросила, какое сегодня число, я ответил. Аня повернула ко мне голову, и капельки пота блеснули на ее лбу, Аня стерла их платком и улыбнулась мне, кажется впервые за последние полгода.
- Тебе вправду лучше?- спросил я. Хотя сам видел перемену.
Во-первых, она сама встала и перебралась в кресло, синие круги под глазами исчезли, кожа посвежела, глаза снова обрели свой цвет - темных, матовых изумрудов.
Аня сидела напротив и с нежностью смотрела на меня.
Мы говорили с ней о погоде, о том морозная ли будет зима, и как мечтает она прогуляться по зимнему лесу. Аня очень любила зиму, белый чистый снег, когда он падает большими пушистыми хлопьями.
Я помню, однажды, мы с ней вышли на улицу, и шел снег, и Аня ловила белые снежные хлопья губами, смеясь и кружась, задрав голову, а я целовал ее лицо, холодные розовые щеки, облепленные снегом. Давно это было.
Потом Аня встала с кресла, а я помог ей пройти в другую комнату, сесть на диван. Удивительная перемена была не только внешней: Аня говорила со мной очень мягко, без циничных выпадов. Но главное она вновь стала красива.
Красота - это здоровье, здоровье, - твердил я про себя. Я, только вчера, рассуждавший о похоронах своей жены, как о деле решенном, даже в некоторой степени долгожданном.
- Она поправится, такое бывает! Вылечиваются же люди от рака, со всем неожиданно, ни кто не знает причины, сколько таких историй! Никто не может объяснить! В мире есть столько чудес!
В тот день, я как будто парил над Аней, а она совсем не удивлялась этому. Я щебетал, Аня улыбалась, ее взгляд был полон любви и нежности. Я сбегал в магазин, принес ей пирожных. Мы пили чай, беседовали, хотел сказать, как раньше.
Нет! Так никогда не было! Нас в тот день словно объял какой-то чудесный покой. Я упивался ей, а она мной - каждым словом, движением и взглядом.
- Она будет жить! Повторял я как заклинание, она - гордая, неблагодарная моя жена, будет жить. И все будет иначе.
Я любовался Анной, любовался ее движениями, вновь ожившим бархатным взглядом. Меня пленило это волшебное умиротворение, которое так неожиданно воцарилось между нами.
- Моя жена здорова и вновь прекрасна! Все теперь будет иначе! - думал я.
Ночью она умерла.
Это произошло мгновенно. Аня лежала в кровати с книгой, я вышел ненадолго в ванную, когда вернулся, Аня уже умерла.
Книга выпала из ее рук и валялась на полу возле кровати. Последний приступ был короткий и не успел унести ее красоту.
Её кожа по-прежнему была свежей и нежной, глаза закрыты, голова откинута чуть на бок, волосинка попала в рот и трепетала на губах, как будто Аня еще дышала.
Я понял, что она умерла, но вызвал скорую. Чуда не произошло.
Я долго еще сидел с ней, рядом держа ее за руку. Что-то внутри душило меня. Это были не слезы, слез не было, просто сильно давило грудь, а я согревал ее руку, как будто надеясь вдохнуть в ее тело жизнь.
Потом все же позвонил ее сестре. Та долго плакала мне в трубку, не помню, как я ее утешал, но, наверное, уж утешал. Потом Аню увезли, а через три дня состоялись похороны.
До похорон и несколько дней после, я не мог думать ни о чем конкретном. Анин образ разлился, растекся по нашей квартире, растворился в воздухе.
Первая оформленная, здравая мысль, если ее можно так назвать, пришла ко мне дней через пять после похорон, я подумал - зачем к Анне перед смертью вернулась красота, что значит этот последней день в нашей с ней жизни?
Всё последующие время, меня человека обычно рационального и не склонного к мистическому философствованию мучили вопросы, неотступные иррациональные "почему?".
Почему мы встретились с ней? Любил ли я ее? И, что такое есть любовь? Виновен ли в чем-то я? А главное, этот последний день? Вдруг мне подумалось, я слышал раньше, что к людям перед смертью возвращаются силы, но красота? Что это?! Почему все так?
Я шел мимо Таврического сада, на решетке проткнутые острием решёточного копья болтались кленовые листья. Дети так украшали решетку. Ноябрьская слякоть скользила под ногами, серая Потемкинская, морозный воздух, снега - белого чистого снега, который она так любила, еще не было.
Я шел и думал об Ане. Я снова задавал вопросы - зачем и почему?
Я вспомнил, как ненавидел ее умирающую. Мне стало страшно стыдно - ведь я ненавидел ее за то, что не мог спасти. За то, что я знал, она зачем-то верит в меня, но я разбивал эту веру, своею черствостью и эгоизмом.
Конечно, что я мог изменить ...
Мне ясно представилась наша жизнь - жизнь бесконечных ошибок, неурядиц, конфликтов. Почему же мне так не хватает ее, моей Анны? Почему же мне так не хватает ее?
Вот, что-то ледяное и мокрое скользнуло по моей щеке, я смахнул рукой и поднял голову - пушистый, белый пух, кружился в воздухе. Пошел снег.
И снова я вспомнил о нашем последнем дне. И вдруг я понял - то чувство, то ощущение, которое по своей душевной черствости я не мог вытащить на свет, из глубины души, но знал о нем...
Оно было, оно сияло в тот день 15 октября. И я понял.
В тот день стояла чудесная, волшебная тишина. Она была повсюду, а главное в душе, в нашей душе. Весь мир вокруг нас, куда-то исчез, мы сами были весь мир, и мир был в нас.
Тогда к Анне вернулась красота - это смерть вошла в нее и преобразила, словно мертвая вода заживила раны.
Теперь, я понимаю, что тогда она была уже по ту сторону, по ту сторону жизни.
Смерть открыла мне мою Анну, не искалеченную и даже преображенную, такую, какое есть ее истинное, идеальное естество, без печати суетной, жестокой нашей жизни.
Я понял, что там, по ту сторону, она будет ждать меня такой, и я должен буду подняться до ее вершины.
Тогда мы обязательно встретимся! А как же иначе, ведь мы любили друг друга - а значит единое целое.
Ј 2 октября (по нов. ст. 15 октября) День Святой благоверной княгини Анны Кашинской.