"Крысы могут младенца сожрать. Вполне. Он лежит беспомощный, а они подбираются к лицу и начинают жрать. Да, бывали такие случаи. И не только младенца. Взрослого. Беспомощного. А что? Могут. Я слышал такое. Я думаю, что они и не беспомощного сожрут. Это же крысы, они и сородичей сжирают, возможно, и детишек своих..." - так говорил человек сидящий у моего подъезда. Он ни к кому не обращался. Просто, вдруг, ни с того ни с сего, начинал говорить с невидимым собеседником. Ему не важно было сидит ли кто рядом или нет, он просто начинал говорить. Четко, внятно. История за историей. Бабушки, частенько собирающееся на этой же скамейке для обсуждения последних новостей, привыкли к его странностям и не обращали внимания. Молодежь подначивала, издевалась над его видом, угощала пивом. Но он, когда на него прикрикивали или трогали, отодвигался и замыкался. Он разговаривал только с невидимками. Раз я его встретил в магазине, он покупал хлеб. Говорил ли он что-нибудь продавщице? Не помню.
Он жил в нашем подвале. Подвал не закрывался. Человек этот выглядел солидно. Чистенько и не помятым. Иной раз встретишь бомжа, хочется подальше отойти, а с этим и рядом посидеть не зазорно. Некоторые неподготовленные пугались его странностей и, когда он начинал говорить, вставали, уходили - боялись.
Поражала логика этих ситуаций, неожиданные переклички, внутренние связи.
Знавал я одну сумасшедшую старушонку, которая вещала из своего окна на третьем этаже. Несколько лет. С утра, до вечера. Открывала окно и ругательно отзывалась о жизни, о правящих классах. Но нудно, без изюминки, без души, даже матершинка обычненькая. Я ничего и не запомнил. Не было настоящих перлов. Поприслушиваешься пять минут и отвлекаешься на дела, повседневная рутина кажется интересней. Этот же дядька удивлял, его истории были интересны. Правда не получалось цельной картины, фрагменты, фрагменты. Но какие! Стоял бы слушал, записывал. Думал, успею.
А происходило это все у обычной девятиэтажки, простого подъезда. Кругом деревья, на широких газонах подобие клумб. Парадный вход и вход к мусоросборнику разделяла черная скамья, прилепленная к стене дома, и тощий бетонный вырост с нахлобученной на него крышей. Даже в дождь можно посидеть на скамье.
Раз видел: сидит этот дядька и говорит в пространство. Молодой парень рядом внимательно слушает, кивает. Потом сорвался куда-то, ушел... Целенаправленно. А он говорит, говорит.
А однажды забыл я ключи дома, - когда вернулся с работы, не открывают - нет никого. Как назло мобильник разрядился - не позвонить. Сел ждать своих на скамеечку у подъезда, дядечка рядом. И он заговорил...
"А люди что, не жрут своих детишек? Еще как! Сначала мозг выгрызут... Или душу? В общем, годам к двадцати только остов остается, способный только плодиться и жрать. Есть у меня ощущение, то такие люди обращаются в крыс. А другие - аистов. Если наблюдать, то с каждым годом крыс становится больше, а аиста я вообще не видел. Люди с каждым годом все крысеют. Взять, к примеру, меня. Я же был добрый, безотказный, спокойный. Я ведь что, с десяти лет работал на семью, на родителей. Мне-то особо ничего не надо. Работать, есть, пить, спать - и ладно. В квартире однокомнатной, правда на четверых, но телевизор был цветной. Ковры были. Стенка мебельная. Тахта. Люстра хрустальная. Дача была. Батя - трудяга. Он дачу перестраивал, и меня к труду приобщал. Я каждые выходные на даче, значит, помогал. А что, зато я умею всё. Летом на каникулах все лежебоки на пляжах в карты дуются, а я задания батькины выполняю, грядки полю, гвозди выпрямляю, за братишкой мелким присматриваю. А когда коммунизм закончился, все на деньгах повернулись, решили зарабатывать, чтобы жить, как люди. А на крысу какой парик не одень, всё равно крысой останется. Стал отец дома штамповать, меня в помощники взял. Думал, счастье свое мне привязать. А дачу нашу поменял, маленькую - на большую, новенький дом - на старенький, мало халтур - ни днем не ночью покоя нет, решил свой дворец построить, к капитализму приобщиться. Достаток показать. Какой там достаток, когда он уже и спать перестал, даже ночами вкалывал... и незахорошело ему. Заболел. Перегрузки да с деньгами обманули... потом ещё. Слег с депрессией. У меня свободное время появилось. Я женился. Родители мой выбор не одобрили. Сказали: "Что ты за крысу привел?" Я обижаться не стал, ушел к жене жить. Ребёночка завели.
Родители к тому времени в трехкомнатную квартиру к бабушке перебрались (одна она осталась), а однокомнатную сдавать начали. Я работал - мне не к чему. Я сильный. И отец сильный. Стал потихоньку из хандры выбираться. Дальше, как в сказке. Просили флейтиста печаль увести, увёл. На вознаграждении пожадничали, и увёл флейтист детей. На меня записали однокомнатную квартиру. Я-то доволен. Много ли мне надо. Удовольство закончилось, когда младшему брату трехкомнатная квартира досталась. Мне бы порадоваться за брата, да я разозлился. Крыса я, крыса. Ведь никогда к материальностям тяги не было, а здесь словно наваждение. И злость нахлынула, и обида. Ведь не было никогда. А я не тварь бессловесная, разорался, конечно. Мать и говорит: "Будешь так говорить, вообще без всего останешься. От дачи ни кусочка не получишь". Я ни дышать не могу, не видеть, не чувствовать - только злоба кипит. Я же на добре взрощенный, мне справедливость прививали, принципы у меня. А мать обещала: "Всё по честному будет". Может честности разные? Аистам одно, грызунам другое? Я к брату пришел. Брат, говорю: "Ты-то что думаешь?" Он мне вопросом отвечает: "А я что могу?" Озлобился я на родных, озлобился. Травить вздумал. Квартиру сжечь! Дачу сжечь! Крыса я... крыса. Зачем мне все это? Разве для детишек моих? А что я злюсь? Ведь до сих пор злюсь. Сколько лет прошло. К ним не ногой... Не разговариваю... А ведь родные они мне... были... Грызть я их не буду. Я своих не грызу. Но не пойду. Я что я хотел? Когда нужен, тогда - лапочка, а в другое время по морде тапочкой. Законы такие. Не стало житья от крыс.
Я когда на корабле служил, там койка была. Никто ее никогда не занимал. Почему? - спрашиваю. Через неё крысы бегут. Разве будешь жить, если через тебя крысы бегут?
А ведь как от крыс избавляются? Поймали штук десять, посадили в бочку. Они друг друга пережрали. Писк, визг стоял, товарищи мои интересуются, сильных подзадоривают, а я бочку стороной обходить стараюсь, не могу - противно мне. А у них один крыс остался. Смышленый, мощный. Его отпустили, но прикармливают. Бывало, стоят курят. Он выходит. Они ему сальца. На, Васька, кушай. Поначалу, побаивался он, но потом и бояться перестал. Член команды, только не говорит, и не курит, а вахта у него своя: по уничтожению сородичей. Но как-то выходит Васька, а за ним жена его и выводок. Похвастаться, значит, привёл. Матросня отловила их всех - и за борт. Прощай, Васька. Думали избавились от крыс? Не тут-то было. Избавились много позже, только тогда, когда сами голодать начали. Остались одни консервы. Ни хлеба, ни круп, одна тушенка да вобла в железных банках. А жара стоит, не в Северном Ледовитом служили - в Индийском. Консервы выставили, подходи бери, в если есть хочешь. Ты вроде и хочешь, а смотреть на воблу да на мясо не можешь уже. Недели две так. Когда домой пришли, пришвартовались, береговому начальству подарки сгрузили... И только восьмую склянку отбили, крысы, как по команде, побежали, по всем концам, по трапу. Река серая. Никогда не думал, что столько крыс на корабле. Минуты две бежали. Крыс на корабле не стало. А койку, кстати, так и не заняли.
Жена моя так же от меня сбежала. Как поняла, что я нищ, и делать ничего для приобретения богатства не хочу, так и помахала ручкой. Дверь перед носом закрыла. Все этими деньгами перезаражались. Крысы, они заразу переносят. Кто уже крысой стал, гадость и распространяет. На тело эта болезнь практически не влияет, только руки иногда дрожат. Деньги душу, разум заражают, заставляют о душе забыть. Страшно это. Когда читаешь Стивена Кинга - не страшно. Он, конечно, охватываете много страхов, но у него страхи физические, связанные с материальным миром. Угроза физической смерти - не страшно. Страшно становиться, когда читаешь Джорджа Оруэлла "1984", там душа ломается... И виноваты в этом крысы.
Они мою библиотеку жрут. Да-да-да. Достоевского особенно любят, а Гоголя обожают просто. И меня скоро сожрут. Болел я тогда сильно. Слабый был. Проснулся, а крыса у меня на груди сидит, смотрит. Я говорю: "Пошла, кыш отсюда!" А она сидит. Пошевелился. Ушла неторопливо.
Я на жену не сержусь. Многие сейчас деньгами болеют. И я тоже. Может, и правильно она меня бросила. Женщины больше задумываются о благополучии своих детей.
Я измениться пытаюсь, болезнь вылечить, злобу забыть. Родичей простить хочу. Злость, обида, ненависть - они от бессилья. Сделать ничего не можешь, не решаешься, не хочешь и тратишь впустую силы, вместо того чтобы найти выход. Где он этот выход?"
Он замолчал. Я сидел рядом. Думал о себе, о знакомых. Так ли мы живем? Крыса я, крыса.
Задумался я и том повторял ли он эти истории каждый раз, или рассказывал другие? Выдумал всё или из жизни своей рассказал?
Пришла тёща с котомкой, нагруженной покупками, и пустила меня домой.
Больше я не видел этого человека. Говорят, он умер, только тела не нашли. Нашли его конуру в подвале. Лежанку на трубах, книги, одежду. Говорили, что вся каморка была закидана перьями. Может, он в аиста превратился, а?