Придя поутру с "вахты" - первым делом кофейку "бабахнуть".
За двенадцать часов в газовой котельной, так обкуришься, что во рту язык деревянный. А кофеёк он вкус "списифический" имеет. Чашечка кофейка и взбодрит - хоть снова на "вахту" иди, и мозги прочистит так, что хочется сесть и писать, и писать... И во рту табачное послевкусие изничтожит.
Попил кофейку и, вроде бы, можно и на "боковую" после трудов праведных.
Ан, нет! Ещё одна обязательная процедура остаётся - поздороваться после работы, или попрощаться перед сном, с другом своим, на все времена остатние, что мне жизнь-поганка отпустила. - К компьютеру подойти надо.
Он, компьютер, нынче всех дороже. Потому как, за свои "неполных семьдесят лет", всех друзей я растерял. "Иных уж нет, а те далече" - это про них, друзей моих, говорено. Одна жена мне, для поднятия духа, осталася. Жена и компьютер.
Кабы не "СамИздат" мой разлюбезный, нe компьютер любимый - даже и не знал, как бы коротал дни остатние, Богом мне отпущенные. А так пришёл к другу своему, щёлк на "мышку" и весь мир пред тобою. Хочу в Штаты подался, хочу к сыну в Израйль. Али к дочке непутёвой - в Австралию.
Занесло её нелёгкая за тридевять морей, в тридесятое царство. Ведь с 2001 года я её, бестолковую, не видел. Ни её, ни внучку, которая уже сама, наверное, мамой стала... Позвольте..., сколько же лет нынче внучке? С 87-го она. Значит 22 годика ей в декабре "стукнет".
Эх, жизнь!! Летит как времечко нам отпущенное. Это если вперёд глянуть, то, кажется, всё успею. А назад оглянешься - "Всё прошло, всё промчалося. Всё умчалося в даль. Ничего не осталося. Лишь тоска и печаль". Эх, жизнь...
Так что если не "СамИздат", нe компьютер, нe товарищи "по перу" - даже и не знаю, что бы я делал. Приятно, когда щёлкнешь "мышкой" и входишь под необъятные своды СИ. А кругом товарищи твои, с которыми уже и дружба завязалась, и так, обмен мнениями происходит.
Сперва, в электронную почту зайдёшь. Глянешь, чего новенького тебе отписали. Потом, согласно названия тобою написанного, в сам рассказ сунешься. Память освежить - о чём это я писал в те времена. И уже напрямую к комментариям опускаешься. И если видишь, что не дурак тебе пишет, то тут же ответ ему шлёшь. Прав или не прав твой собеседник, а стараешься подвигнуть его на путь истинный(?), как тебе самому это кажется.
А тут глянул в комментарий один: - Мама, моя!... По всему видать спасать человека надо.
В тот день, когда рождение святых отмечали: Веры, Надежды и Любви, я всем товарищам поздравление через Самиздат отправил. Привычка у меня такая есть. - Что бы всем людЯм хорошо по жизни было.
И вот, времени сколько кануло, зашёл Андрюша на страничку мою и пишет, что жизнь ему не мила. ВЕРА улетучилась куда-то, НАДЕЖДА - следом рухнула чуть опосля, а ЛЮБОВЬ предала его в одночасье. Да-а-а... Тяжела ты доля мужская, если не нужен ты возлюбленной своей. А я бы на месте бабы той, подумал сто раз прежде, чем любящего мужика отвергнуть. Нас мужиков-то, всё равно меньше чем женского полу по земле ходит. Хоть и войны (тьфу-тьфу) давно не было. Да и не всякий мужик любить умеет по настоящему, подушевному. Мужика нынче похлёбкой не заманишь, хоть и говорят , что через пузо путь к его сердцу лежит. Он нынче пошёл самостоятельный. Похлёбку и сам себе сварганит. И, частенько так бывает, что он в женщине с большим удовольствием "тёлку" увидеть желает, а не мать своих детей.
А вот если парень всем сердцем, всей душой к девчоночке прикипел, то такие чувства лелеять лучше, нежели отвергать. Ещё неизвестно как там в жизни сложится. Можно девчоночке и одной остаться, если девчоночка капризничать начинает.
А в одиночестве мужик, если он характерный, всяк проживёт. Потому, как добра бабского полные улицы шляются. И не пристанет к мужику слово бранное. А вот когда девушка, ошибись в выборе своём, и отвергнув любящего, по рукам пойдёт, то это уже никуда не годится. Всё лучше когда один мужик тебя и любит, и ласкает, и уважает, и презенты тебе дарит, и ... - что там ещё товарищ Сухов говaривaл?
Ну, а если отвергла тебя любимая, то ты, Андрюша не расстраивайся шибко. Лекарство от любви есть. Только ты, видать, не слыхивал о таком. А вот послушай, что у нас на корабле старшина второй статьи Толик Андрусь говорил.
Последнее письмо
Я тогда тоже, как и не ты в трансе пребывал.
Провожала меня на службу военную, ненаглядная, аж слезьми умывалася. Я её, родимую, к себе прижал, всё слова ей ласковые, душевные говорил. Успокоить пытался.
А она, пуще прежнего, рыдает. Мне потом друзья отписали, что когда эшелон тронулся, то с ней вообще истерика приключилась и в обморок её кинуло.
Год мы с ней переписывались.
По нашей договорённости она мне на каждое десятое письмо отвечала. А Я ей каждый день писал. Так что три письма в месяц я от неё получал. Год прошёл и ничего беду не предвещало. Я для неё, родимой, в каждом письме ласковые слова находил. И она мне тем же отвечала. Только, со временем, исчерпала она слова свои. И стали письма больше на записки походить. Но я и им был рад. Времени у ненаглядной совсем мало было. В институте она училась.
Ну, а под конец года переписки нашей, чегой-то совсем умолкла ласточка моя сизокрылая. Я уж хотел телефонный разговор на междугородке заказать: - Уж не заболела ли милая?
Думаю, дождусь воскресенья. Пойду в увольнение. На "межгород" зайду и узнаю всё. И станет мне на душе спокойнЕй.
А в пятницу от неё письмо почтальон приносит. Наше, флотское - без марки. И адрес такой коротенький - в/ч 20528, Грошеву Е.Н.
Я в машинное отделение спустился, чтобы не мешал никто, пока я читать буду. Распечатал конверт впопыхах, достаю листочек тетрадный, родимый. А на нём только страничка одна отписана:
- Прости, дорогой! Нетути сил моих больше над собой изголяться. За окном жизнь бурлит бурлявая. Век бабий короток. Я замуж выхожу. Ты его не знаешь...
Мне как серпом по душе полоснули.
Тут уж моя очередь настала в обморок рюхнуться. Но сдюжил я. Зубы только сильней стиснул и слёзы в себе задавил. А с места подняться не могу. Ноги не слушаются. Так и сидел я словно в забытьи. Пока по трансляции команда не прозвучала: - Бочковым накрыть столы. Команде ужинать.
Я бы и на ужин не пошёл. Не до того было. Но моя очередь была стол накрывать. Вышел из машинного отделения чернее тучи. Стол накрыл. А на ужин макароны "по флотски" были...
Ты, Андрюша, едал ли когда? - Вкуснотища-а-а! А мне кусок в горло не идёт. Дождался когда хлопцы отвечерят, посуду за ними помыл, в рундук составил и на шкафут подался, покурить.
Засмалил я цигарку. Жопой на фальш-борт облокотился. А настроение такое - хоть за борт сигай... Тут ко мне Андрусь подошёл: - Что смурной такой? - спрашивает.
Я сперва отнекивался. А когда совсем меня Андрусь "достал", вынул из робного кармана письмо ненаглядной и ему протянул: - На, читай, только отвяжись.
Прочитал Толик письмо. Крякнул с досады, будто бы это ему, а не мне больно и говорит:
- Хреново, конечно. Но убиваться не надо. Есть у меня лекарство от любви.
- Водка, что ли, - спрашиваю.
- Нет, - отвечает. - Посильнее водки. Только уж больно горькое. Оно на горемык флотских, как наркотик действует. Другой матросик раз попробует, а потом и в дело и не в дело лекарство то хлебает. До того доходит, что всякое уважение к женскому полу человек теряет.
Встрепенулся я и пал Толику на грудь:
- Дай таблеточку, умоляю. Совсем нет сил боль в груди терпеть.
А Толик мне и отвечает:
- Давай подождём пару дней. Может сама боль уляжется. Тогда и лекарство не востребуется. Уж больно оно сильное, говорю тебе.
У меня так слёзы из глаз:
- Толик, умоляю, дай таблеточку.
А он мне:
- Крепись, матрос. Не ты первый, не ты последний. Крепись. Другие и без лекарства обходятся. Подойдёшь через пару дней. Если боль не отпустит, тогда и вернёмся к этому разговору.
С тем и ушёл посвистывая.
Я зубы сжал. Душу узлом завязал... Не проходит боль. Только курить больше стал. Двух пачек на день не хватало. Поверишь ли?
Лекарство от любви
Прошло два дня. Я к Толику. А он, будто ждал меня - на шкафуте стоял один.
- Ну. что - болит душа? - спрашивает.
- И не говори, Толя. Не болит, а стонет. Ничего с собой поделать не могу. Из рук всё валится. Спасибо командиру - в наряды не ставит. А то-бы я ему наработал службу ратную.
- Да-а-а, - задумался Анатолий. - Дам я лекарство. Только пообещай, что не будешь его без нужды принимать. А то совсем до маразма скатишься. А жизнь-то продолжается. И вот, если встретишь другую любовь, которая сильней прежней окажется, может это лекарство с тобой злую шутку сыграть. Обещаешь?
- Обещаю, - со всей серьёзностью говорю ему.
А сам думаю, что надо будет на камбуз зайти - запить лекарство то, если оно такое горькое, как Толик говорит.
Развернулись мы лицом к морю. А море спокойное, ласковое, умиротворённое. Облокотились на фальшборт, а он и спрашивает:
- Сколько ты со своей дружбу водил?
- За год до призыва познакомились, - отвечаю. - И на службе мы с ней год переписывались.
- Значит, любишь ты её?
-Теперь и не знаю. Но любил сильно. Кажется, позови она снова - всё бы ей простил.
- Это хорошо. Значит, чувства у тебя к ней серьёзные были. Но коль она к другому ушла, то вот тебе лекарство от этих чувств: - Представь себе, что она на толчке сидит и говном срёт. Представил?
- Ты, что, Толик, - "с дуба рухнул"?
- А ты представь, представь себе эту картинку. Представил? Ну и что - легче стало? Вот, так вот. Я тебя предупреждал, что горьким лекарство будет... Но ты мне слово дал, что злоупотреблять им не будешь. Потому, как встретишь ты в своей жизни ещё девушку хорошую. И я тоже надеюсь встретить.
Вот такое оно флотское лекарство от любви.
Не знаю кому как, а нам с Толиком оно помогло. И девчоночку свою единственную я встретил. И женился на ней. И вот в январе, мы с моей ненаглядной, сорок сороков отмечать будем. Всяко у нас ней в жизни было, но хорошего больше