В канун Католического Рождества я оказался в Белоруссии, в местечке с поэтическим названием Нарочь. Здесь всё было "Нарочь" - и городок, и озеро, и сосновый бор, и центральный магазин, и клуб, и санаторий, в котором я предавался блаженному безделью.
День начинался с процедур, предписанных врачами. После обеда - тихий час. Вечером - прогулки по сказочной стране "Нарочь" и, конечно же, походы в клуб.
Местечко "Нарочь" находится на отшибе от мирской суеты Белорусских мегаполисов. Рассчитывать на то, что в клубе появятся корифеи от сцены не приходилось. И всё же, как много нового, невинного творчества удалось мне увидеть здесь...
На сцену, в приглушённую подсветку рамповых огней, выходит девушка лет пятнадцати. И невысокая, и не очень стройная, и одета просто, без изысков, во что-то светлое... Зал замер. Какая-то внутренняя таинственность исходила от всего этого юного существа.
Где-то за кулисами раздались первые аккорды церковной мелодии и в зал полился её, чуть дрожащий от волнения, голос:
Друзья, заранее прошу прощенья. Быть может, и не время вспоминать.
А я вот вспомнил, вспомнил всё, мгновенно - деревню нашу, дом, отца и мать.
Отец и мать мне часто говорили:- "Сыночек, милый, к Богу обратись!"
И ежедневно обо мне молились. Но я любил совсем другую жизнь.
Вино, друзья и сотни развлечений, мне ослепили сердце и глаза.
И, ослеплённый, с диким наслаждением, смотрел я в рюмку, а не в небеса.
Молитвы для меня страшнее Ада были. О Боге я и слышать не хотел.
Летели дни, я жил в грязи и пыли. И думал я, что это мой удел.
Мне не забыть, наверное, во веки тот страшный день - отец мой умирал.
Из материнских глаз слёз вытекали реки, а я стоял хмельной и хохотал.
Ну, где же Бог твой? Что ж он не спасает? Он - исцелитель, что ж ты не встаёшь?
Без Бога люди так же умирают. И ты, отец, как все в земле сгниёшь.
Он улыбнулся и сказал сердечно: - Я жив ещё, а ты, сынок, мертвец.
Но знай, что мёртвым ты не будешь вечно и скоро воскресит тебя Творец.
Отца похоронили... Мать молилась... Вдвойне молилась о душе моей.
Потоки слёз, что за меня пролились, я буду помнить до кончины дней.
Зал замер от столь жестоких откровений чтеца, с каждой строчкой повествующего наполняясь осознанным вниманием многих и многих душ. Чуть повернувшись, я увидел накатывающиеся слёзы на глазах соседки и понял, что не у одного меня давящий ком перехватил горло.
Ну, а тогда я думал по другому. Была противней мать мне с каждым днём.
И вот, однажды, я ушёл из дома. Глубокой ночью, словно вор - тайком.
Тогда вскричал я: - Вот она - свобода! Теперь я волен в мыслях и делах!.
Не знал тогда я то, что жизнь - болото. Ступил на кочку и увяз в грехах.
И жизнь меня как щепку закружила в водовороте суеты и зла.
Вначале хорошо кружиться было, но вскоре закружилась голова.
И вместе с этими словами в памяти моей вдруг стали возникать картины своей бездумной, бесшабашной юности. Юности, которую мы, порой, вспоминаем с грустью и упоением, а, порой, бежим от нахлынувших воспоминаний, прячась от самих себя.
И вскоре стал ужасной страшной мукой мне каждый круг и каждый оборот.
Я волю напрягал, ум и, до боли, руки... Но жизнь - водоворот, водоворот.
Вино! - источник зла и тысячи лишений. Приятный "круг". Он многих потопил...
Но есть источник жизни и спасенья... Не пил я из него, а из бутылки пил.
"Друзья"! - Какое лживое, обманчивое слово. В водовороте есть и этот круг.
О, если б жизнь моя могла начаться снова - со мною был единственный мой друг.
Круг развлечений - в золото одетый. Как ярок он. Меня он ослепил.
Я был слепцом. Не видел рядом света. И в страшном мраке по теченью плыл.
Но кто же мог спасти меня от смерти. От тех "кругов", влекущих так на Дно?
Не человек! Не человек, поверьте. Ответьте - кто же?! Ну, ответьте, кто?
Да и как же права эта девчонка! Вот так всегда - окунувшись в грехи, натворивши бед, мы прозреваем с большим опозданием, оказываясь в сплошном одиночестве. И в осознании своём мечемся в поисках праведного пути.
Метался я не находя ответа. И вот однажды летом, в сильный дождь,
на улице я друга детства встретил. Увидев земляка почувствовал я дрожь.
Предстал передо мною милый образ. Глаза печальные и мокрые тогда.
Забилось сердце, задрожал мой голос... А вырвались бездушные слова:
"Ну, как там мать? Меня хоть вспоминает? Наверное давно уж прокляла?...
Хочу заехать всё, да время не хватает. Сам понимаешь - то работа, то дела".
"Дела? Работа? - Помолчал бы лучше. Твои дела не трудно угадать.
Я расскажу, но только сердцем слушай, про то, как позабыла тебя мать.
Когда ты скрылся, мать твоя от горя вся поседела - ведь тобой жила.
И каждый день, с невзгодой лютой споря, шла на распутье и тебя ждала.
И, руки простирая свои к Богу, молясь во имя пролитой судьбы,
Она стояла влитая в дорогу, столпом надежды, веры и любви.
Ну, а когда стоять стала не в силах. Когда она совсем в постель слегла.
Кровать к окну подвинуть попросила. Смотрела на дорогу и ждала."
Его слова, стремительным порывом, с души сорвали равнодушье враз.
Я задрожал и прошептал пугливо:-"Скажи, что с ней? Она жива сейчас?."
И как же мы бываем не справедливы к своим матерям. И как же, уверовав в себя, выходя на свою жизненную дорогу, увязая в быту своих проблем, забываем о тех, кто даровал нам ЖИЗНЬ. Тех, кто помнит о нас до кончины своих дней.
"Сейчас - не знаю. Уезжал - дышала. В бреду шептала странные слова: -
"Сыночек, милый, ты пришёл, я знала...". А ты - работа говоришь - дела."
Я побежал, подстёгнутый как плетью, одним желаньем жгучим, как огонь: -
Увидеть мать, не опоздать, успеть бы... Упасть пред ней, раскаяться во всём.
Вокзал и поезд, и одно лишь слово в висках звучало молота сильней. Хотел не
думать, но напрасно. Снова я слышал лишь одно - скорей, скорей!
Вот поезд встал. Я вышел. От волненья меня трясло и что-то жгло внутри.
Я в ночь шагнул дрожащей, страшной тенью, от пламени горевшего в груди.
Знакомая дорога и деревья. И только незнакомый сердца стук. Вот кладбище...
За кладбищем деревня... Могилы... И отца я вспомнил вдруг.
И ноги как-то сами повернули. И в тишине, зашелестев листвой,
Меня к его могиле потянули, заросшей и заброшенной тропой.
Я шёл, до боли напрягая зрение. Склонённая берёзка. Значит здесь.
Впервые в жизни стал я на колени, прижав к щеке холодный, мокрый крест.
"Отец, прости безумную ошибку. Ты прав... Ты жив... Я слышу шёпот губ...
Стоишь ты предо мной... Твоя улыбка... А я - зловонный, сгнивший, мерзкий
труп.
Но я заботой и любовью к маме сотру всё прошлое, клянусь тебе.
И ты, мой папа, будешь в сердце с нами..." А, если... Если мать уже в земле?...
И сердце снова бешено забилось. Я огляделся - тьма, ни зги кругом.
И вдруг - луна, окрестность осветилась, и я увидел рядом свежий холм.
И лишь Луна и Звёзды только знают, как я со стоном на могилу пал.
И мамин холмик обнимал, рыдая. И землю по сыновьи целовал:
"Ты слышешь, мамочка, прости, родная! Не надо, не молчи, открой уста.
Но холм молчал дыша могильным тлением. Кругом ни звука - словно мир уснул.
И, вдруг, я понял, кто мне даст прощенье. И к небу, с воплем, руки протянул.
И эта ночь последней стала ночью в моей безбожной жизненной ночи.
Она открыла мне слепые очи и я увидел новый, чудный мир.
С тех пор живу я с Господом Иисусом. Моё в нём счастье, мир и чистота.
И сотни раз сказать не побоюсь я, что я не мыслю жизни без Христа.
********
Когда я вижу пред собой картину - заплаканную, сгорбленную мать.
А рядом гордого, напыщенного сына - от всей души мне хочется сказать:
"Вы, матери, имеющие сына - прострите Ваши руки к небесам.
И верьте, что молитвы Ваши сильны творить и после смерти чудеса!
Вы, сыновья, забывшие о Боге - взгляните на молящуюся мать.
И встаньте рядом, чтоб в своей дороге вам эти слёзы не пришлось пожать!"
Гробовая тишина ещё долго не покидала зал. Минута, две?... Гром жизнеутверждающих аплодисментов взорвал тишину. Люди стоя аплодировали девочке за столь правдивый, жизненный, хоть и жестокий стих.
" " " " "
Случайно мы встретились в гардеробе. Выходили из клуба уже вместе и долго бродили по берегу уснувшего в зимней ночи озера. На прощанье она подарила мне рукописный экземпляр стихотворения. Я же делюсь этим подарком с Вами, друзья мои.
" " " " "