В тот год (1980) мы решили несколько изменить традиционному въезду в Туву. Отправили, из числа добровольцев, двоих для разведки места под "стойбище" основного лагеря. Сообщения из Тувы были самые тревожные - говорилось о чрезвычайном паводке охватившем весь Улуг-Хемский бассейн.
Поехали Серёга Васильев, я и мой сын, которому к тому времени исполнилось почти восемь лет.
Серёга Васильев поехал как представитель АН СССР, точнее Института востоковедения Академии. Я - как геодезист и человек, который уже не мог жить без Тувы, торопивший каждый день из прожитого в Ленинграде встречей с этим изумительным краем. Ну, а сын, ко дню нашего отъезда, уже закончил второй класс общеобразовательной школы и "спал и видел" себя в палатке на берегу бурлящего потока горной реки Чаа-Холь. Он так же как и я грезил прошлогодним летом проведённым в этих краях.
Долетели мы без приключений. На третьи сутки, ближе к полудню, наш самолёт, подымая за собой пыльную бурю, подрулил к двум баракам Аэропорта. Народу в самолёте было мало, не больше десяти человек, и мы, завьюченные рюкзаками, сошли по трапу на Тувинскую землю. Против наших ожиданий нас никто не встречал. А должны были бы. Подтверждение о получении телеграммы, что мы прилетаем, было подшито в папке с делопроизводством нашей археологической экспедиции.
Мы притулились в тенёчке барака ожидания пассажиров в надежде, что наш ГАЗон, должно быть, просто задерживается. Серёга сбегал за пивом рОзлитом по бутылкам неизвестно кем и неизвестно когда, и приготовились ждать.
Если вы воспользуетесь интернетом и, чисто из любопытства, найдёте в нём, что представляет из себя Аэропорт Кызыла сегодня, то вы увидите европейской архитектуры здания из стекла и бетона, которые могли бы украсить не одну из столиц. Тогда же Центральный Аэропорт Республики представлял из себя степь Тувинской котловины с двумя бараками и дощатым общественным туалетом между ними. В одном из бараков был импровизированный ресторанчик с колченогими столами и стульями, и ничем не отгороженный от ресторана "Зал ожидания для пассажиров дальнего следования".
В другом бараке находились авиационные службы, диспетчерская, кассы, военная комендатура, милиция и что-то ещё - не припомню. Помню только, что в прошлом году, когда я, после двухмесячной разлуки, оказался здесь встречая свою супругу, то в первую очередь забежал в диспетчерскую узнать - не опаздывает ли самолёт из Красноярска. Оказавшись в затенённом (на улице стояла неимоверная жара) помещении, я тщетно пробовал разглядеть в сумерках хоть кого-то в сине-голубой форме с шевронами. Таковых не было. Я обратился к чрезмерно полной женщине одетой в серый ситцевый халат и сидящей за стойкой. Над узеньким, из одной доски, прилавком была видна одна голова с нечёсаными волосами.
- Простите, а рейс из Красноярска не опаздывает? - обратился я к голове.
Женщина посмотрела на меня, потом на настенные часы и, набравши воздуха в необъятную грудь, закричала:
- Таська-а-а! Та-а-аськ! Подь суды.
Откуда-то из дверей появилась Таська размерами не уступающей дежурной по Аэропорту.
- Чаво тебе? Чаво звала-то? - плюхнувшись на рядом стоящий стул? спросила помощник дежурного по Аэропорту.
Оторвавшись от писанины в толстенной амбарной книге, дежурная, не глядя на меня, сказала:
- Да вот ентот Красноярским рейсом интересуется. Сходи, глянь - не летит ли. А то ужо пора объявление по радиву давать...
Вот таким был Аэропорт Кызыла в 1979 году. Но и сейчас, спустя год, здесь ничего не изменилось.
По вытоптанной копытами овец и лошадей степи гулял лёгкий ветерок, подымая бурунчики пыли. Редкий человек, выйдя из "Зала ожидания" справит малую нужду прямо у входа, потому как пиво в ресторане - большая редкость и отлучаться далеко, и на долго было нельзя, можно было и без пива остаться. И тишина... Удивительная, звенящая тишина наполнившая всё пространство вокруг никак не свойственная центральному аэродрому Республики.
- Ещё подождём с полчаса и будем своим ходом добираться, - сказал Серёга поглядев в очередной раз на часы.
Мне же было без разницы. Меня вполне устраивали и такие "посиделки". Главное, что я в Туве, что сынишка, утомлённый перелётом через девять часовых поясов, сладко спит на наших рюкзаках... А что будет сейчас или через час?... Что будет, то и будет. А если ничего не будет, то сделаем, чтобы было. Это же Тува и здесь никто тебе на тарелочке с голубой каёмочкой ничего не принесёт.
Мерный топот копыт вынудил меня оглянуться.
Всадник остановился в нескольких метрах от нас и, почему-то, смотрел на Вадика. Смотрел пристально, заинтересованно, как бы рассуждая сам с собой о чём-то. Меня он ничем не привлёк. Что я тувинцев не видел проезжающих вЕрхом. Но этот, вдруг, спешился и в развалку, на так и не распрямившихся ногах, подошёл к нам.
- Наверно на пустые бутылки из-под пива позарился, - подумал я уже утомлённый окружающей жарой.
Тувинец подошёл и, как и все мужики с востока, присел рядом с нами на корточках. Что-то заговорил гортанно, просяще. Я глянул на Серёгу, тот, с пятого на десятое, понимал язык аборигенов. Лицо у Серёги вытянулось и он, даже, чуть отшатнулся в сторону от слов всадника. Ещё ничего не понимая я готов был развеселится подозревая во всём этом непонятки возникающие очень часто между европейцами и местными жителями. Но Серёга шутить был не намерен. Грубая матерная брань обрушилась на нашего гостя и встав, кивнув мне на рюкзак и сына, он подхватил свои пожитки и пошёл в сторону шоссе. Мы с Вадиком проследовали за ним.
- Держи Вадьку за руку, - крикнул Сергей остановившись и поджидая нас. - Ни на шаг от себя не отпускай.
Ещё не понимая грозящей нам опасности, я прижал сына к себе и дальше мы уже пошли втроём, держа сына между собой.
- Что случилось, Сергей? - спросил я уже не на шутку встревоженный.
Серёга оглянулся на следовавшего за нами всадника и скривив в злости лицо произнёс:
- Пятьдесят баранов за твоего сына дают. Радуйся. Этому черножопому пастухи нужны. Он ещё одну отару завёл.
И уже ни к кому не обращаясь, простонал в пространство Тувинской степи:
- И что-же это за люди такие? И когда только до них дойдёт, что на всей Земле двадцатый век уже заканчивается? А эти всё ещё при феодализме живут... И мы в Питере даже представить не можем, что такие отношения возможны на территории Советского Союза. Не зря нас западники азиатами кличут. Поделом!
Глава 2В гостях у Таша
Оказывается наша шоферня и не думала нас встречать.
- Не баре, - процедил слова из-под надвинутой на глаза кепки бригадир. - Сами добрались? - вот и ладушки.
Административные полномочия между нами были возложены на меня. Но штатным сотрудником экспедиции я не был, однако был из тех, кто уже пообщался на своём веку и с зеками всех мастей, и с работягами, которые "в упор" не желали признавать своих начальников. Такие были времена в эпоху "развитого социализма". И было мне известно, что если сразу не заявить о себе как о начальнике, то потом руководящего авторитета не дождёшься. Поэтому...
- Значится так, граждане анархисты. Чтобы через час одна из машин была к "бою и походу" готова. А если не будет по моему, то, мне терять нечего, сегодня же телеграмма о вашем неподчинении будут отправлена в Москву.
Что это значит, шоферня знала и матерясь в полголоса стали загружать один из ГАЗ-66 инвентарём для проживания в полевых условиях.
Ровно через час мы выехали из Кызыла в направлении Чаа-Холя.
Я знал, что дорога займёт у нас всё оставшееся светлое время суток. Что на берег этой, уже родной для нас, горной речушки мы приедем в кромешной тьме. Но ночевать в Караван-Сарае, под одной крышей с отморозками, признававших только власть имущих, мы не пожелали. Добравшись до места, сварганили макарон с тушёнкой на походном керогазе, чаю и, расстелив в кузове спальные мешки, завалились спать. Вадимку я предусмотрительно уложил в самом дальнем конце кузова.
Утром позавтракав холодными макаронами и горячим, супер крепким, чаем поехали на Элиг-Хем - приток Улуг-Хема, в бассейне которого предстояло работать нашим археологам этим летом. Путь лежал через два небольших горных перевала, между которыми, в долине, находилось стойбище Таша - местного пастуха.
Таш ещё весной прошлого года привёл к себе в юрту жену, и мы рассчитывали увидеть его вместе со всем семейством, которое за минувшую зиму должно бы и увеличиться. Каково же было наше удивление, когда мы увидели вокруг юрты не одну, а три пустующие кошары. А это значило только одно - Таш обзавёлся пастухами и дела его резко пошли "в гору".
Сам Таш сидел на солнцепёке, прислонившись спиной к юрте, и курил маленькую трубку с длинным мундштуком.
Завидев нас, он поднялся и пошёл навстречу. Остановились. Поздоровались по восточному - сразу двумя руками. Сели на землю друг против друга. Заговорили.
Таш с пятого на десятое мог говорить по русски. Серёга точно также говорил по тувински. И в результате выяснилось, что жена его оказалась к рождению детей непригодная. Что осенью, когда соберёт "калым", он приведёт в юрту ещё женщину, которая нарожает ему детей. А пока родственники первой жены подарили ему пятерых мальчиков, которые теперь пасут овец в верховьях долины. И если мы останемся, то вечером увидим, какие у него теперь есть сыновья.
Пообещав, что ещё приедем мы распрощались по восточному и поехали дальше.
- Теперь ты понял, во всей красе, какая участь ожидала твоего сына, если бы ты согласился отдать его за пятьдесят баранов? - спросил меня Серёга с грустной улыбкой.
Я промолчал и, глянув на Вадика, прижал его к себе. Дорога наша шла по целинной степи межгорной долины и машину нещадно трясло.
Глава 3На переправе
Я знаю только одного из писателей, кто правдиво, без художественных домыслов, описал Енисей во всей его красе. Это Антон Павлович ЧЕХОВ. И в правдивости его я убедился, когда сам оказался на его берегах. Такой мощи, такой дикой силищи, какую наблюдаешь стоя на скале Саянского взгорья и смотришь вниз на беснующий поток реки, я даже описать не берусь. Скажу только, что стало мне страшно тогда. Страшно за осознание своей малости в этой дикой местности, называемой природой.
Однако для несведущих считаю нужным пояснить, что Енисей берёт своё начало в слиянии двух рек Улуг-Хем и Каа-Хем. Мы же держали свой путь от Чаа-Холя, мимо города Шагонар, на паромную переправу через Улуг-Хем, на правый его берег, где в скором будущем предполагалось водохранилище Саяно-Шушеской ГЭС.
И эта не очень широкая река находилась ещё в более сжатых горами условиях и выше устья Енисея на одну тысячу триста метров. Вы теперь представляете, что за водяной поток бушевал между гранитом двух берегов? И было это, напомню, во время паводка от таяния вершинных снегов. Но паром, как не странно, работал и сиротливо стоял пришвартованный к замурованным в скалы рельсам.
Мы подъехали. Я выскочил из кузова и кинулся трусцой к паромщику, здоровенному, про таких здесь говорят - батыр, тувинцу. Тот, не дожидаясь меня, уже махал руками, приглашая нас заезжать на паромную платформу.
Кроме нас на пароме оказалось ещё трое ребятишек лет десяти-двенадцати. Они все трое, верхом на одной лошади, направлялись в единственный в ближайшей округе посёлок Элиг-Хем. С этим посёлком я познакомился ещё в прошлом году, и мне всё было невдомёк, как и зачем он здесь оказался. Кругом, на многие и многие километры, ничего похожего не было. Чем занимались здесь люди, ради чего они заточили себя в эту глухомань? - для меня и сегодня осталось секретом.
Но, так или иначе, паром, подхваченный сумасшедшим течением, медленно набирая скорость, отчалил от берега и мы, затаив дыхание, отдались провидению - будь, что будет. Наш батыр, устроившись в кресле похожем на автобусное салонное сидение, спал. Тувинцы - они, если не надо ничего делать, поспать любят. Мы же, облокотившись на поручни, заворожено глядели в шумные струи воды вырывавшиеся из-под металлических барж. Серенькая трясогузка, вспорхнув крылышками, уселась на борту одной из них и заколыхалась в такт волнам, настороженно крутя головкой. Клюв трясогузки был битком набит мошками и, выждав паузу, она молнией исчезла под настилом парома. Значит у неё там гнёздышко. Значит, там её птенчики поджидают...
От идеалистических смотрин нас отвлёкла гортанная ругань, разразившаяся между школьниками. Почему школьниками? - потому, что одеты они были в нашу, советскую, школьную форму серого цвета и на троих у них был видавший виды, разлохмаченный школьный ранец. По-видимому, именно из этого самого ранца и была извлечена тёмно-зелёная бутылка 0,75 литра, с чёрной этикеткой и цифрой "33" на ней. То что это был портвейн у нас с Серёгой сомнений не вызывало. Странно только, если не дико, смотреть было как эти ученики четвёртого, может быть, класса, пили содержимое бутылки прямо из горлА, большими, взахлёб, глотками. Ругань разгорелась из-за того, что тот кто пониже ростом сделал лишний глоток вне очереди. Дальше сцена разыгралась как в ускоренной съёмке: один вырвал у наглеца бутылку из рук, второй, со всего размаху заехал нахалу кулаком в лицо.
Размазывая кровь по лицу, не проронив даже слезинки, мальчонка с жадностью смотрел на товарищей, отхлёбывающих из горла по лишнему глотку. Виноват, значит, виноват - говорило вся его наружность. Но руки с такой поспешностью схватили протянутую ему после наказания бутылку, с такой быстротой вставили горло в рот... и мы услышали квокающие звуки вливающегося в ребёнка портвейна.
Вот такая была Тува в 1980 году.
А вы говорите: Шойгу - министр всех бедствующих душ в Российской Федерации.
Глава 4Возвращение сына
Успокоенные нашим сообщением, весь наличный состав археологической экспедиции приехал в Туву, и разъехался поотрядно каждый в свою сторону. На Элиг-Хеме собрался основной её костяк во главе с Анатолием Максимильяновичем МАНДЕЛЬШТАМОМ и его помощницей по научной работе Эльвирой Устиновной СТАМБУЛЬНИК. В этом же отряде пребывал и я в качестве геодезиста. Мне предстояло нанести на топографическую карту-"верстовку" все курганы попадающие в будущем под затопление водохранилищем Саяно-Шушенской ГЭС. Дело было знакомое и никаких трудностей для меня не составляло. Остальные сотрудники отряда занимались раскопом курганов для определения их исторической ценности, которую потом внесут в сметную стоимость строительства самой ГЭС и которая пойдёт в качестве компенсационной выплаты в бюджет Республики Тува.
Республика эта ещё с прошлого года пленила меня своей девственной, чарующей красотой и дикостью природы. Я и сегодня не могу освободиться от тех зрительных впечатлений, которые посетили меня, наверное, на всю жизнь. Но было среди всего этого чарующего и мгновения ужаса, которые я пережил впервые в своей жизни. И не просто ужаса, а состояния когда земля у меня ушла из-под ног и я летел, как будто, в чёрную, бездонную пропасть, крича в истерике - Ва-а-ад-и-и-ик!
В то утро мы всей командой, растянувшись вдоль, уже начинавшей обозначаться, тропинки, шли на "квадрат раскопа". В лагере оставалась только учёный секретарь в качестве поварихи и её дочка. Вадик пошёл с нами на общих для всех сотрудников основаниях. Никакой поблажки, он уже это знал, ему не будет. Несмотря на его возраст, физические способности, умение переносить испепеляющую жару и дефицит воды. И часов до десяти он стоически переносил все тяготы и лишения, поделив их поровну со всеми. А вот в десять часов он подошёл ко мне и, просяще глядя мне в глаза, изъявил желание вернуться в лагерь. Я знал чем это было вызвано: он, пока не уснул около двух часов ночи, читал при свечах купленную в Кызыле книгу "Скифы в остроконечных шапках". И вот теперь недосып "сказал своё слово".
От лагеря мы находились не далее чем в трёх километрах. Его даже не вооружённым глазом было видно. Ведь всё что с нами происходило - происходило на равнинной местности межгорной долины. И я, не видя для сына никаких препятствий, разрешил ему вернуться, сообщить о своём возвращении Родионовне и постараться поспать до нашего возвращения.
Время от времени я выцеливал теодолит в сторону лагеря и видел, что Вадик следует нужным для него курсом. Потом он пропал за кустами карагальника. Но там уже до лагеря было совсем чуть-чуть.
Окончание работ на раскопе было всегда в пять часов вечера. Минут тридцать на обратный путь и мы уже в лагере. Затем мойка, стирка, приведение себя в порядок и в шесть часов ужин с первым, вторым, сухим вином для детей и разведённым, и слегка подслащённым, спиртом для всех желающих. Ради этого только можно было бы приезжать в Туву каждый год.
Когда я, убрав все геодезические принадлежности в палатку, подошёл к Родионовне, что-то не хорошее шевельнулось у меня на душе.
- Арина, а где Вадик? - спросил я и увидел ожидаемое удивлённое её лицо.
- А Вадика не было. Он же с вами на раскоп ушёл...
Говорят, что дальше я превратился в демона с сумасшедшими от страха глазам и белым-пребелым лицом.
Я ломанулся через редкий кустарник ивняка назад к раскопу и нечеловеческий крик рыком нёсся из меня непроизвольно: -А-а-а-а-а!
Вырвавшись из прибрежной полосы зарослей я остановился и что есть мочи закричал: - Ва-а-ад-и-и-ик!, в надежде что степь откликнется мне голосом сына. Силы покидали меня. Я чувствовал, что теряю сознание и лечу, лечу в какую-то чёрную пропасть...
И степь откликнулась мне.
- Что-о-о? - услышал я откуда-то из-за кустов голос сына.
Замерев, не смея поверить, что это не галлюцинации, я повернулся на голос, раздвинул ветки кустов и увидел Вадика сидящим верхом на лошади. А позади него, держа поводья, сидел мой недавний знакомый по парому. Всё также в школьной форме и распухшим от удара носом.
Потом, после того как его затискали в объятиях все наши тётки, Вадик рассказал, что дойдя до карагалника, свернул на чуть заметную тропинку, которая привела его в горы. А в тех горах, на самом краю обрыва стояла юрта. Увидев, что он заблудился, Вадик сел на землю и расплакался. На звуки его причитаний из юрты вышел мальчик и пробовал с ним заговорить. Но Вадик ничего не понимал, что тот говорил и повторял вслух только одно слово: - Экспедиция. Тогда мальчик привёл коня, помог Вадику забраться, запрыгнул сам и вот они приехали в лагерь. Как раз в тот момент, когда его позвал папа.
Радости во всём нашем отряде не было конца до самого отбоя. Только утром Эльвира сунула мне бутылку спирта и велела отнести её по той самой тропинке, которая вернула мне сына. Долго шёл я по ней в надежде, что вот сейчас, за поворотом, я увижу эту самую юрту, до которой добрёл мой сын. Но так её и не нашёл. Было там место похожее на то, что здесь стояла юрта, но самой юрты не было. Не было и мальчика в школьной форме. И следов от лошадиных копыт тоже не было.
Вернулся я в лагерь в самый разгар ужина и протянул Эльвире не понадобившуюся бутылку. Содержимое которой, мы тут же поделили на всех и выпили за чудесное возвращение моего сына.
Глава 5Серёженька - сынок
Люда Рева слыла между археологов самой удачливой. Всякий раз, когда она бралась "потрошить" какое-нибудь из захоронений, захоронение это оказывалось уникальным. Вот и сейчас, приехав с некоторой задержкой, она вселила во всех волну надежд на то, что и этот сезон окажется удачливым. И фамилии сотрудников нашего отряда зазвучат в научных отчётах на всю Академию.
Задержалась Рева по причине сугубо семейной - ездила в Белоруссию к матери за сыном. Была Людмила матерью-одиночкой и, по причине скудости своей заработной платы, держала сына у бабушки. Но в это лето решила взять его с собой в экспедицию. Вот и взяла.
Серега оказался парнем "адекватным". Было ему пять с небольшим. Был он непоседой, говоруном, весельчаком... В общем, всех он своим поведением устраивал и никому в тягость не был. Таких детей любят в отряде все - и мужики, и сотрудницы. Только вот на раскоп мы его не брали. Во-первых, на раскопе было жарко неимоверно, и потом, по режиму для своего возраста, днём он должен обязательно поспать после обеда. Так что находился он на попечительстве нашей Родионовны, которая днём была при лагере, следила за сохранностью всего, что в нём находилось, детьми, оставленными на "стойбище" и готовила кормёжку к ужину.
Так было и в тот день.
- В двенадцать я его покормила. Помылись мы перед сном, и пошли в палатку укладываться. Он не капризничал. Всё было хорошо. Я его спать уложила поверх спальника. Простынёй накрыла. А когда он уснул, то половину полога входного к верху подвязала - в палатке душно уже было. Сама пошла картошку чистить. Почистила, руки помыла, в палатку заглянула. Он спал ещё. Я только простынку на нём поправила. Потом пошла супешник готовить. Когда кастрюлю заполнила, всем что приготовлено было, то снова проведать его пошла. А его уже не было. Я звать его стала. Искать везде. В каждую палатку заглянула, в хозяйственную, в погреб - нет Серёженьки. Я и на речку сбегала, и по прибрежной полосе под каждый кустик заглянула... А тут и вы подошли.
Так рассказывала нам Родионовна, когда мы, после самых тщательных поисков, расселись за обеденным столом, так и не притронувшись к ужину.
Утром, только паром причалил, Эльвира и Рева в Шагонар поехали, в милицию заявление на розыск ребёнка подавать. Вернулись только к полудню. Мы же за это время облазали все прибрежные заросли тополя и ивняка, прочесали степь цепью с интервалом видимости друг друга. Пропал Серёга. Только Ершов обратил наше внимание на свежую кучу конского навоза вблизи лагеря. И натоптано там было и копытами лошадиными, и сапогами без каблуков. Значит, тувинец топтался. Но к нам в лагерь в последние дни никто не приходил. И что этот тувинец делал около нашего стойбища - осталось загадкой.
Загадкой, если не предположить самое худшее. Если Серёгу нашего украли и увезли в горы с целью сделать из него пастуха зажиточному тувинцу, то искать его бесполезно. Тува хоть и маленькая на карте, но найти в ней человека невозможно. Если тувинцы сами не захотят его выдать. Здесь в Туве хоть и мало людей проживает, а друг про друга все всё знают. Так уж у них с испокон веков ведётся. Но если тувинец затихориться хочет, то его и с собаками не отыщешь. Такой здесь народ проживает. С Тувы выдачи нет!
Ночью как-то, уже часа два было, не спалось мне. Решил я на берег пройтись. Папироску выкурить и сам с собой про жизнь подумать: 'Отпуск мой к концу подходит. Скоро в Питер возвращаться. А там... Чёрт бы попрал этот город со всеми его прибамбасами. Нищета повальная. Зарплата мизерная. Жена даже ребёнка ещё одного отказалась рожать: - Нечего, - говорит - нищету разводить.
А что делать? Как жить? Не уж-то с инженерной деятельностью расставаться придётся? И это после двух институтов, массы курсов повышения квалификации и такой высокой должности, к которой я стремился всю свою жизнь...'
- Серёженька, сыночек... Где же ты, голубочек мой ненаглядный... Зачем ты от мамочки своей спрятался... Где искать тебя, кровинушка ты моя... Скажи хоть словечко, сыночка моя дорогая... Откликнись, миленький... Подай голосочек... Я приду к тебе обязательно, только скажи, родной, в какую сторонку к тебе идти надо...
Я замер, на месте боясь пошевелиться. Осторожно, только бы не потревожить причитающую Реву, раздвинул ветки кустарника... На берегу убегающей в ночь реки сидела Людмила и тихо, тихо с собой разговаривала. Подходить я не стал. Ей не до меня сейчас. Но и оставлять её одну было тревожно - вдруг втемяшется ей и бухнется она в омут... Надо Эльвиру разбудить. Они, как ни как, подруги закaдычные...
Когда Эльвира вышла из ревиной палатки, я тихонько её окликнул и мы, сев за так и не прибранный обеденный стол, закурили.
- Как же её из транса вывести? - как бы саму себя спросила Эльвира.
- А она кто по вере - православная?
- Нет - католичка. Но, при чём здесь это?
- Надо крест поминальный сделать. Большой, высокий. Чтобы его отовсюду видно было. И установить на самой вершине утёса. Тогда у Людмилы место поминальное будет. Будет куда приходить с сыном поговорить.
- А ведь ты прав, Николаич. Сможешь такой сделать, чтобы по фирме всё было?
- Смогу. Только надо в горы съездить. Приглядеть там кедрача подходящего.
- Вот утром и поедешь. Съёмку мы теперь и сами сделать сможем, научились у тебя. А ты давай-ка принимайся за работу. Если всё сделаешь как надо - от всех нас нижайший поклон тебе будет.
По утру, Эльвира долго с Ревой из палатки не выходили. О чём они там разговоры вели, я уж не знаю. Только вышла Людмила на свет божий повязанная чёрной шалью и подойдя ко мне, не поднимая глаз, сказала: - Я с тобой поеду.
На следующий год. По приезду на Элиг-Хем. Рева подошла ко мне вся в чёрном, с котомочкой из платка женского и промолвила дрожащими губами: -Пойдём Серёженьку помянем.
Долго мы с ней взбирались на самую верхотуру Серёгиной горы. Крест стоял всё там же, где мы его установили прошлым летом. Только почернел он на солнце, на морозе тувинском, обдуваемый всеми ветрами.
Людмила встала против креста, как бы отгораживая его от обрыва и опустившись на колени зашептала слова только сыну предназначенные. Долго она так стояла. А затем поднялась, развернула узелочек, разложила у подножья шоколадку, печешки, конфетки разные...
Потом мы выпили за здоровье отрока украденного и пожелали ему долгих, счастливых лет жизни.
Больше тридцати лет прошло, с тех пор, как случилось всё это. Но Сергей так и не объявился. А Рева, после подписания Беловежского соглашения, в Беларусь уехала. К матери своей. И как её жизнь дальше сложилась никому из нас неведомо.