Он всё прекрасно помнил. Каждый миг из прожитой жизни.
И те дни когда жил в сторожке Ботанического сада где мать работала сторожихой. Дяденьку, которого впервые в жизни назвал папой. Школу, которая пострадала от взрыва бомбы, что обнаружили копая котлован под вновь строящийся дом. И белые ночи над Невой когда гулял со своей первой девчонкой. Помнил до мелочей хотя, глядя на него со стороны, напрашивался вывод, что такого не может быть.
Спитое лицо давно не знавшее лезвия бритвы, всклокоченные, давно не мытые, седые волосы, отрешённый взгляд, одежда явно не первой свежести - всё говорило о том, что человек опустился на низшую ступень существования. А ведь совсем недавно он таким не был.
Редко, но встречались мы с ним во дворе нашего дома.
- Здорово, сосед, - приветствовал он меня всякий раз, завидев ещё издалека.
Я отвечал ему наигранным дружелюбием, махая рукой в ответ. Не интересно мне было с ним. От него исходило "тяжкой дремучестью", безмасштабным кругозором, который в разговорах не давал определить приоритет в мышлении этого человека. При этом он сильно заикался. Общаться с ним было тяжко. И всё-таки, иногда, мы стояли рядом и курили каждый своё: он - "Беломорканал", я - More Lights.
Разговора не получалось. Не о чем было разговаривать. Поэтому, докурив сигарету, я прощался делая вид, что спешу домой. Он вздыхал тяжело и говорил слова понятные лишь мне одному:
Проживал он в квартире напротив. Супружница его, явно провинциального пошиба, служила в паспортном столе районного отделения милиции. Но поскольку форму она не носила и не имела, то у меня сложилось убеждение, что к милиции эта женщина имела явно касательное отношение. Одевалась паспортистка вычурно, с запросом на интеллигентность, но скрыть своего не городского происхождения ей не удавалось: походка, причёска, макияж, разговорная речь - всё выдавало в ней провинциальное происхождение.
Была она необщительной. И хоть готова была поддержать беседу, когда к ней обращались, но на разговоры не напрашивалась.
В квартире, где они поселились с двумя сыновьями, раньше проживали дворники - две семьи в двух изолированных комнатках. Потом появилась соседка. Потом, вроде бы как, её муж. А ещё некоторое время спустя - двое сыновей уже школьного возраста.
Дом наш небольшой, всего шестьдесят квартир, но, так уж сложилось, что друг о друге мы мало что знали. И о новых поселенцах знали только то, что это были замкнутые в себе люди. Дети учились в школе напротив, мать пропадала на работе, муж работал шофёром на овощной базе.
Частенько, куря в форточку, я видел, как против подъезда останавливался грузовик, из кабины выходил водитель с авоськами полными картошкой, капустой и прочими сельскохозяйственными продуктами.
Так длилось долго. Сколько - не знаю. Я из инженерОв, переквалифицировался в водителя автобуса и работа не позволяла мне следить за этой семьёй. Работа у водителя автобуса сами знаете какая - из дома за "баранку", из автобуса в постель. И так двадцать восемь лет подряд. Только выйдя на пенсию, мы повстречались с соседом вновь.
Оказывается звать его Серёгой. И работает он уже не за рулём на овощебазе, а кондуктором трамвая. К этой профессии я отношусь с уважением. Работа на автобусе приучила. Вокруг кондуктора, если кто не знает, много "стервятников" кружится: и ревизоры, и диспетчера на выпуске подвижного состава, и начальники разных мастей. Каждому надо "отстегнуть" от выручки с пассажиров. А ведь надо и план выручки сдать, и себе для семьи что-то оставить. Зарплата у кондуктора мизерная поэтому приходится крутиться.
На пенсии я писательством занялся, полагая, что прожитое позволяет мне это делать. И частенько, перекуривая у открытого окна на кухне, видел Серёгу в кругу мужиков и женщин в явном подпитии. Они не шумели, а мирно, ведя разговоры между собой, располагались на развалинах детской площадки, опустошали бутылки с пивом, бормотухой, закусывая, как правило, затягиваясь пущенной по кругу папиросой. Вот тогда я впервые подумал, что хорошим это для соседа не кончится.
В тот поздний вечер я возвращался из pasta-bar"а "Magnum", где проходила очередная встреча свободных от предрассудков писателей нашего города. Настроение было как у "птицы в полёте": хотелось радоваться жизни, быть добрым со всеми чувствуя себя нужным для людей. Подходя к дому разглядел в темноте огонёк папиросы, который то разгорался, когда человек затягивается ароматным дымком, то чуть тлеет, когда дымок этот, с наслаждением, выдыхают. Поднявшись по щербатым ступеням, увидел соседа:
- Здорово, Серёга! Сумерничаешь или домой не пускают? - спросил я опрометчиво.
- Что и ты уже знаешь? - ответил тот сильно заикаясь.
- О чём?
- Что из дома меня выгнали...
Я опешил. При всех своих недостатках, Серёга был, как телок, безобидный.
- Что, с женой поругались?
- Да какая она мне жена? Примаком я всю жизнь при ней. Не захотела она видеть во мне мужа все сорок лет, что вместе прожили.
- Постой, а как же дети?
- Старший у неё от первого, который утоп, когда она в Псковской, на берегу реки Великой жила. А младший... Младший и не знаю от кого. Может мой, а может... Уж больно неласково он ко мне относится. За отца совсем признавать не хочет.
- Слушай, а где они сейчас? Я их уже который год не вижу.
- Старший, отсидев срок, там и остался, женившись на зечке. А младший ещё срок "мотает". Вот-вот должен освободиться. А куда ему ехать, как не к мамке. Так, что мне предложено свою жизнь на стороне устраивать.
И тут же, как будто разговор шёл не его жизни, спросил:
- У тебя деньги есть? Душа болит, выпить хочется.
- Ведь не торгуют водкой по ночам. Тебе ли не знать.
- Мне отпустят. Так дашь денег без отдачи?
- Пошли, раз такое дело. Составлю тебе компанию.
Мы сидели на обустроенной узбеками детской площадке за кустами отцветшей сирени. В окнах близ стоявших домов редко где светился огонёк. Сонная хмарь опустилась на двор, и казалось, что всё вокруг вымерло. Только булькающий звук из горла путинской бутылки чуть слышно нарушал кромешную тишину.
- Слушай, Серёга, а вы расписаны с Татьяной?
- Были расписаны. До вчерашнего дня. У неё ведь это просто делается. Взяла в комоде мой паспорт, штемпель шлёпнула... В ЗАГСе она свой человек. Так что свободный я нынче. Свободен, как птица в полёте.
И, чуть помолчав, добавил:
- И что же меня мать не придушила во младенчестве, как хотела?
- Ты о чём это? - с недоумением спросил я.
- То давнишняя история. Когда набедокурю где-нибудь так мать, в сердцах, причитала: - Лучше бы я тебя подушкой удушила, когда ты младенцем был. Вот и думаю, вспоминая, а правда - лучше бы было.
- Ну, это ты зря, Сергей, так думаешь. Не уж-то за всю жизнь у тебя радостных минут не было?
- Почему не было? Была и у меня счастливая жизнь. Это когда у нас дядя Вася поселился. Он меня и усыновил, и отчество своё дал. А то в моём "Свидетельстве о рождении" прочерк стоял. Я за ним, как кутёнок, следом ходил. С работы дождаться не мог. Мечтал, что когда вырасту, то вместе с ним на завод ходить буду. Только папа Вася не хотел этого. Всё говорил, что учиться мне надо. Вот я, после восьмого класса, в техникум и поступил. В электромеханический. Отец у меня на "Электроаппарате" работал. От этого завода я и направление получал. И подписку давал, что после окончания на этом заводе работать буду. Только не сложилось у меня.
- А что помешало?
- Погоди с разговорами. Ты вот приложись-ка к "Путинке", а то я всё выхлебаю. Ругаться будешь потом.
- Ну, давай.
Сделав пару смачных глотков я крякнул для приличия и произнёс то, что говорят в таких случаях:
- Эх, хорошо пошла!
Потом мы снова закурили и долго молчали каждый о своём. Я же, попыхивая сигаретой, думал о том, что интересная, всё-таки, штука эта жизнь. Вроде бы у каждая своя, а как похожи друг на дружку. Только я, после седьмого класса, уехал от матери с отчимом и нисколько об этом не жалею. Может потому, что люди мне в жизни попадались, в основном, хорошие.
- Ну, так почему ты на завод не попал, Сергей?
- Так в армию меня призвали после техникума. Выучили на шофёра, и вся моя служба прошла в хлеборобных местах. Исколесил от Костаная и до Москвы пахотные земли. Как в Казахстане хлеб уберёшь, глядишь, он и в Подмосковье вызреет. Так и возил зерновые до тех пор, пока снег не выпадет. А в марте, в Казахстане, уже посевная начинается. Нас опять туда отправляли.
Демобилизоваться я по весне должен был, а замполит уговорил меня послужить до осени. Я согласился. И настолько к "баранке" прикипел, что, когда в Ленинград вернулся, про диплом и не вспоминал. Так шофёром и работал, пока человека не задавил по случайности.
Отсидел своё. Домой приехал и в милицию пошёл прописку восстанавливать. Там с Танькой и познакомился. К ней жить перебрался. Не захотел с матерью жить. Она, к тому времени с отцом-то разошлась. Он к себе на Псковщину уехал. Я в тех краях всегда отпуск проводил, с отцом вместе. И что, дурак, не согласился с ним жить?
Семь лет назад ездил хоронить его. После этого, как Рок на меня свалился, непруха в моей жизни поселилась. Поселилась и до сего времени покидать не хочет.
А с началом перестройки, будь она неладна, совсем жить невмоготу стало. Платить на автобазе перестали, потому как встало всё: и заводы, и фабрики, и в сельском хозяйстве паралич наступил. Овощебазы работали, но их свои люди к рукам прибрали. Своих и нанимали, чтобы овощи по магазинам развозить. Помыкался, помыкался, и пришлось в кондуктора подаваться. Не сидеть же у Таньки на шее. А кроме как грузовик водить я и не умею ничего.
У кондукторов, сам знаешь, жизнь шальная. Денег полные карманы. А когда ты при деньгах, то друзей у тебя много. И все в верности клялись, пока меня за пьянку с работы не попёрли.
Хорошо, что пенсионный срок в самый раз подоспел. А то бы с голоду помер.
Танька моими десятью тысячами не удовольствовалась. Велела на работу устраиваться. Только не брал меня никто. Я как говорить начну, то мне сразу на дверь показывали. Сам знаешь, что заикаюсь. Со мной никто разговаривать не хочет.
- А как же ты в армии служил?
- Так в армии я не заикался. Это после того, как человека задавил заикаться начал. До этого нормальным был.
Мы ещё закурили, после того как водку допили, и замолчали. Да-а-а, жизнь - она злодейка. Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.
- Сергей, а ты какого гола?
- Пятидесятого. Старый уже. И, что обидно, никому ненужный.
- Нужен, или не нужен, а определяться надо. Это хорошо пока лето, а зима придёт - как жить будешь.
- Так до зимы я не доживу. Будет у тебя возможность в этом убедиться.
- Сейчас-то что собираешься делать? - не обращая внимания на его нытьё спросил. - Надо где-то на ночлег устраиваться?
- А что "устраиваться"? Вот расстанемся с тобой, я тут на скамеечке и притулюсь. Только... - Сергей замолчал в нерешительности и по его дыханию я понял, что он смотрит в мою сторону.
- Что "только"? Говори яснее.
- Николаич, у тебя на пиво не осталось? Мне подумать крепко надобно, как дальше жить, а под пивко славно думается.
Помня, что пиво теперь в цене, я достал из кармана последнюю купюру в пятьдесят рублей и вложил в заскорузлую ладонь бывшего соседа.
- Прощевай, Сергей Васильевич. Дай Бог, чтобы удача улыбнулась тебе.
- Прощевай, Николаич. Удача, она чаще к деньгам приходит. Вот получу пенсию, тогда она и на меня внимание обратит.
Спасибо тебе за всё. Домой поспешай. А то, я смотрю, у тебя до сих пор свет в окошке горит. Не иначе, как твоя женщина тебя дожидается. Счастливый ты.
Распрощались мы без рукопожатий. Сергей поднялся и захрустел по гравийной дорожке в направлении магазина "7Я", работающего круглосуточно. Я же, понуро, отправился домой. Ох и достанется сейчас мне от "моей женщины".
С.Пб.июнь.2014.
Post Scriptum
И остаток лета, и осень, зиму, слякотную весну
Сергей жил в теплоцентре расположенного в цокольной этаже дома
где, когда-то, была и его квартира.
Теперь его нет. Он ушёл из жизни пятнадцатого июня 2015 года.
![[]](/img/d/dworkin_e_n/635-178/img_0140.jpg)
Хорошо, что пенсионный срок в самый раз подоспел. А то бы с голоду помер.