Аннотация: О том, что не даёт душе успокоиться. Это повествования из памяти. Подвигло меня на воспоминания приезд сына со своей семьёй. Я вглядываюсь в него и вижу, что многое изменилось в наших отношениях. А когда-то мы были закадычными друзьями.
Предисловие
Уже давно мне не даёт покоя мысль о том, что я совершенно ничего не знаю о жизни своего отца. Он ушёл из жизни в 1979 году. Ушёл, а мы так и не поговорили с ним о том, чтобы мне хотелось узнать именно от него - о его молодости, военных годах, послевоенных - когда вся страна поднималась на ноги после лихолетья, как он оказался в органах МВД, что подвигло его пойти служить именно туда, доволен ли он прожитыми годами жизни.
Теперь я сожалею, что не спохватился вовремя. И мне бы очень не хотелось, чтобы мой сын испытывал подобные сожаления. Правда, ему недосуг поинтересоваться жизнью своих родителей. Время сегодня такое, что не позволяет отвлекаться на прошлое. Вот и решил, предвосхищая события, написать то, что, как мне кажется, будет ему интересно почитать когда вспомнит обо мне, о матери.
Начало начал
"Как бы не была горька правда,
но только она остаётся истиной"
(где-то, когда-то услышал)
Не буду утверждать, что появление этого человека в нашей жизни было долгожданным, всеобъемлющим, радостным. Супруга отнеслась к этому факт с некоторым неудовольствием - она ещё не до конца насладилась необременённым общением с окружающим миром. Я же воспринял как факт и только одно тревожило меня - что будет с моим обучением в институте. Хватит ли у меня сил совмещать работу, вечерние посещения ЛИИЖТа, в котором я учился на втором курсе, и те семейные хлопоты, которые свалятся на меня, ориентировочно, в июле месяце. Не скажу, что не было других тревог - были. И самой настораживающей из них была та, что я, по настоянию своей жены, работал в проектном институте. "Только проектный институт научит тебя быть настоящим инженером" - говорила она мне, всячески противясь моей работе слесарем по ремонту автобусов в рядом находившемся пассажирском предприятии. Я вынужден был с ней согласиться, но... как же мало платили за труд техника-конструктора.
Второй курс я закончил с одним "хвостом". И не потому, что был бездарь - мне просто не хватило времени. Начальник отдела Генпланов и транспорта сразу после рождения сына командировал меня на сельхоз работы в подшефный совхоз. Экзамен по физике пришлось отложить на осень.
В совхозе меня, как единственного человека, не понаслышке знакомого с деревней, определили на животноводческие фермы. В моём распоряжении была молодая кобылка Лыска, с которой я ежедневно встречался в четыре часа утра. Она уже настолько привыкла ко мне, что тихим ржанием приветствовала моё появление на конюшне. Я скармливал ей остатки хлеба с вечернего стола инженеров института, выводил из стойла, и мы, не торопясь, спускались к озеру. Пока Лыска утоляла жажду, время от времени прерываясь, вглядываясь вдаль и настороженно прядя ушами, я сидел на берегу, наслаждаясь деревенской тишиной нарушаемой трелями начинавших просыпаться птиц, тихим шелестом ивняка в изобилии растущего вдоль озера и всплеском волн, ласково омывающих редкие валуны на песчаном пляже.
Потом мы возвращались к конюшне. Здесь я впрягал Лыску в телегу-платформу на автомобильных колёсах, и мы, так же не торопясь, брели к животноводческим фермам. Там уже "чпокал" компрессор автодойки. Это доярки "выдавали на гора" утреннюю дойку. Странное дело, но моё появление не вызывало у них никаких эмоций, которые можно было бы ожидать при появлении мужика в женском коллективе. Это в кинофильмах о деревенском житье-бытье видишь смех и гомон среди колхозниц, трудящихся на полях страны, а жизнь, оказывается, намного суровее. Дородные женщины с отрешёнными лицами с молчаливой суровостью сновали между рядами коров делая своё дело не вступая в разговоры друг с другом и не обращая внимание ни на что, даже на хорошую погоду, на солнце, чуть пробивавшееся в сумерек помещения фермы через грязные стёкла маленьких оконцев под шиферной крышей.
Погрузив на платформу бидоны с молоком, мы с Лыской отвозили их на молочно-приёмный пункт, где разгружали у пока ещё закрытых транспортных ворот и возвращались обратно. И так до тех пор, пока не вывозили все затаренные бидоны. К восьми часам с этой частью производственной деятельности мы заканчивали и подъезжали к кормовому складу. Некоторое время Лыска была свободна. Я распрягал её, треножил, и отпускал пастись на поле вплотную приблизившееся к хозяйственным постройкам совхоза. Сам же заваливался на кучу какого-то тряпья, зачем-то сваленного у стены склада, и кемарил до прихода кладовщика.
К девяти часам подходил дядя Коля - инвалид войны. Как-то, управляясь одной рукой, отворял ворота и я, поздоровавшись, начинал затаривать джутовые мешки комбикормом. Мешки взвешивались на товарных весах и расставлялись по кучкам в соответствии с тем количеством комбикорма, которое определялось зоотехником каждой из доярок. После чего кучки грузились на платформу и, упаси Бог чтобы не перепутать, кому какая, отвозились на фермы.
Последнее что оставалось, это подвезти туда же сено, упакованное вязальной проволокой в "кирпичики". После всех этих дел наш рабочий день заканчивался, и я, предварительно стреножив, отпускал Лыску на "вольные хлеба". Дальнейшая наша встреча состоится, когда доярки закончат вечернюю дойку. Вот после этого, напоив труженицу, накосив любимице свежей травы на ночь, я заводил её в стойло, и мы прощались до утра.
В свободное время я почитывал учебники по физике, дабы не растерять знания, полученные в институте, и скучал по молодой жене с тревогой думая: - "Как-то она управляется с первенцем?"
Время нашей встречи было неопределённо, как и вся дальнейшая жизнь. Прошли навсегда времена беззаботности. Впереди ожидала неизвестность, с которой никогда не приходилось сталкиваться даже в мыслях. До сего времени мы не задумывались о детях. И хоть знали, что дети есть плод любви, казалось, что хватит нам времени "встать на ноги", благоустроиться, создать базис для полноценной семейной жизни. Однако любовь опередила нас, поселив в душе некоторую тревогу. И причины этой тревоги были не в лености нашей, а от незнания, как жить дальше. От недопонимания - почему, в самом рассвете молодых сил, дерзаний, готовности к самопожертвованию, приходилось жить, практически, в нищете.
Пока я находился на сельхозработах, где меня кормили, поили и не только чаем, а ещё и платили около рубля в сутки, супруга, даже не работая, могла жить, не нуждаясь в средствах. Соседка по дому - Нина, которая работала в том же институте, что и я, приносила, что мне начислялось по основному месту работы. Но какой это был мизер - девяносто три рубля. Этих денег ещё хватало на то, чтобы жить одной, пускай и с грудным ребёнком. Но моё присутствие в семье было финансово не подъёмным. Поэтому, как бы мне этого не хотелось, но домой, на выходные, я не стремился, хотя бы из-за экономии расходов на дорогу. Да и подменить меня на ферме было некому. Коровки, они каждый день кушать хотят. И платили тогда за выходные и праздничные дни вдвойне. А это вселяло надежду, что, вернувшись домой, я привезу хоть немного денежек.
За деревенскими хлопотами лето промчалось, как один день. В конце двадцатых чисел августа, накануне начала занятий в институте, я возвратился домой. Мне было радостно и тревожно. Радостно от предстоящей встречи и тревожно оттого, что я совершенно не представлял себе, как сложится дальнейшая жизнь. Наши чувства с женой, проверенные двумя годами совместной жизни, вселяли надежду, что всё будет хорошо. Но хватит ли у нас мужества преодолеть социалистическую нищету? - на это ответа у меня не было. Одно вселяло надежду на благополучный исход - все вокруг меня находились в таком же полунищенском состоянии. Значит и мы должны выдюжить. Главное не роптать на судьбу, потому, как за этим могут последовать обвинения.
Бегом, взбежав на второй этаж, осторожненько, почти бесшумно, открыл входную дверь и оказался в прихожей. В квартире стояла тишина и пахло чем-то незнакомым - то ли прокисшим, то ли... Этот запах никогда не посещал наш дом. Оставив в прихожей чемодан и разувшись, прошёл в большую комнату. На диване, как в старые, добрые времена, свернувшись, по детски, калачиком, спала супруга. То же лицо, та же миниатюрность, всё тот же "калачик" во сне, но что-то новое появилось в её обличии. Ещё непонятная мне утомлённость отпечаталась на ней. Встав перед диваном на колени, я вглядывался в родное лицо и тревога во мне всё больше и больше усиливалась. Прошли немногим больше двух месяцев, как мы пришли из роддома, а изменения в жизни жены уже отразились на её внешности не в лучшую сторону. Но ничего, теперь рядом буду я, и ей станет легче.
Неслышно поднявшись прошёл в спальню. Там в кроватке на колёсиках, за деревянной решёткой, лежал спеленатый кулёчек с чепчиком на головке. Чуть заметное дыхание, почмокивание губёнок, шевеление бровками... Чистое, с чуть припухшими щёчками личико и, сквозь сон, хмурый лобик - это мой сын. Человечек, с которым нам предстоит жить, создавать себе радости, расти, взрослеть, учиться друг у друга жизни. А пока спи, хороший. Спи. Говорят, что во сне человек растёт. Так, что расти поскорей, становись на ножки. Впереди у нас большая-пребольшая жизнь. И, надеюсь, мы будем в ней друзьями. И нашу дружбу ничто и никто в этой жизни не разрушит.
Небольшое пояснение:
Это прикидка написания небольшенького повествования о моих отношениях с сыном,
которому сегодня перевалило за сорок лет. Когда-то мы были с ним друзьями. Сегодня,
методом анализа воспоминаний, хочу понять, что-же послужило прекращению нашей
дружбы? Только ли то, что он стал взрослым и совершенно самостоятельным человеком?