Аннотация: "Бог проклял человека, дав ему память" Э.М.Ремарк.
Племяннице своей.
Последней из Ивановых посвящается.
Наедине с тобою, брат, Хотел бы я побыть:
На свете мало, говорят, Мне остается жить!
Неожиданная встреча
Боже мой! Когда же это было?! В каком году, в каком столетии?
Память возвращает меня в ту весну, которая больше ни разу не встречалась на жизненном пути. Она как мираж вспыхнула в воспоминаниях после встречи с той, которая, пропав на многие годы, произнесла: - Это я - Маша Иванова...
Услышав молодой, слегка приглушённый динамиком домофона женский голос, сознание, поначалу, отказалось воспринять услышанное. С некоторой задержкой, после напряжения памяти, в мыслях возродился образ милой девчушки, небольшого росточка, со слегка опущенной головкой и взглядом, как будто, исподлобья. Взглядом настороженного, недоверчивого человечка, готового в любой момент сделать шаг назад, исчезнуть и не объявляться ещё незнамо сколько времени.
Второпях нажав кнопку, с некоторым запозданием произнёс: - Заходи, Маша Иванова, и вышел на лестничную площадку с чувством непонятной тревоги в душе. Навстречу мне поднималась женщина молодо перебирая ногами ступени лестничного пролёта, держащая за руку девочку лет десяти. Увидев меня, она нисколько не изменилась в лице: ни смущения встречи, ни дежурной улыбки радости, ни тревоги, а тем более страха в глазах. Это было лицо вполне зрелого человека, знающего, зачем она здесь. Если только девочка чуть замедлила шаг, увидев перед собой незнакомого человека.
- Здравствуйте, мы ненадолго. Только убедиться в том, что это вы, что проживаете по этому адресу, что живы и здоровы. Столько лет прошло со дня последней нашей встречи. А тут ко мне пришла мысль, что и сама в возрасте. Что надо разыскать вас. Что у меня совсем не осталось родственников со стороны папы.
- Так ты не пройдёшь в дом?
- Нет. Нас ждут на улице. Если у вас будет желание встретиться, то вот мой телефон.
И Маша Иванова протянула глянцевую визитку с указаниями фирмы, должности и мобильного телефона.
- Ну, хотя бы пару слов, Маша... Где живёшь?... Как папа?...
Уже ступив на нисходящие ступени, она полуобернулась и произнесла:
- Живём мы всё там же - на Гаванской улице. А папу похоронили год назад. Извините, я действительно спешу. Давайте встретимся и тогда обо всём поговорим. Звоните.
Тихо щёлкнула доводчиком входная дверь подъезда. Я стоял на пустой лестничной площадке и не мог понят: - "Что сейчас произошло? Да, и произошло ли?"
Но в руке была визитка, оставленная мне женщиной, которая была, есть и остаётся дочерью моего брата. Брата, которого уже не было в живых.
Она разыскала меня. Встретилась со мною, неся в себе надежду возобновления родственных уз. Тех самых уз, которыми во все времена были сильны семьи. Встретилась, когда люди, в большинстве своём, стараются отдалиться друг от друга, не задумываясь о родстве, будущности.
Но будущего не бывает без прошлого. А прошлое, зачастую, так не хочется ворошить. И эта встреча с дочерью брата всколыхнула всё то, о чём хотелось забыть навсегда. Подняла такой пласт воспоминаний, который навалился на душу, не давая возможности вздохнуть полной грудью.
Когда-то один мудрый человек обронил в разговоре:
- Если душа не выносит переживаний, то поделись ими с ближним своим. Если нет таковых, то возьми чистый лист бумаги и доверь их строчкам. Только не носи переживания в себе, если не хочешь оказаться в психушке.
Что ж, воспользуемся этим ещё раз. И не судите меня строго те, кто, невзначай, прочитает то, что душа не в силах нести. От прошлого надо избавляться, если не хочешь, чтобы оно тебя раздавило.
Первая весна
Да, это была первая весна, которую Женька встречал в Ленинграде после некоторой разлуки с этим городом.
В январе, приехав навестить мать и отчима, он, неожиданно для себя, остался в семье, о которой, даже напрягшись, не мог сказать ничего хорошего. Как так получилось - он знал. Теперь знал.
Прожив полтора года с отцом, в семье для него фактически чужой, он научился думать, анализировать. Он увидал, что есть любовь родительская к детям, и детей к родителям. Благодаря отцу, мачехе, сёстрам он сумел взглянуть на себя со стороны и увидеть в себе всю мерзость восприятия окружающего мира. Он, как бы, переродился за те полтора года. Стал внимательным к себе и окружающим. Научился сопереживать, чувствовать чужую боль, быть добрым, отзывчивым. В нём ничего не осталось от того цинизма, злости, хамства, которым он был нафарширован до отъезда в далёкие саратовские степи. Степи, которые в купе с проживающими там людьми, возродили в нём человека.
Но как он стал таким, что семья, в которой он прожил четырнадцать лет из четырнадцати, вынуждена была отказаться от него на полтора года, он ещё не до конца разобрался. Ему ещё предстояло познать, что, не вернувшись к отцу, он вновь вступил в болото лжи, лицемерия, эгоизма с которыми расстался. Однако то, что было вложено в него отцом, оказалось настолько крепким, что Женька сумел выкарабкаться из жижи обречённости. Сумел, хотя для этого пришлось порвать отношения и с матерью, и отчимом, и братом.
Поначалу Женька и в мыслях не держал оставаться в Ленинграде. Он был уверен, что закончатся зимние каникулы и поезд вернёт его в места, ставшие ему родными. Вернёт к отцу, который стал улыбаться при встречах, придя со службы. К сестрёнкам, которые без стеснения повисали у него на шее всякий раз, когда он рассказывал им забавные истории. Эти истории он придумывал, но рассказывал так, как будто всё происходило с ним самим. И так захватывающе, что девчонки, не замечая того, открывали рты очарованные сюжетами.
Встретится с мачехой, которая сделала для него столько добра, сколько не сделала и родная мать.
Но в тот вечер, когда он сообщил о своём отъезде, с матерью случилась истерика. Не желая, чтобы её видели, она ушла на кухню и лишившись сил голосила как раненая волчица. Отчим, тогда, не выдержал и бросил Женьке: - Иди, успокой мать.
И Женька, со страхом непоправимого, которое навалилось на душу, вышел на кухню, прислонился лбом к мёрзлому оконному стеклу, произнёс: - Хорошо. Я остаюсь.
Первое, на чём он настоял, был вопрос с трудоустройством на заводе, котором работал отчим. Женька помнил времена, когда в семье только и говорили о нехватке денег. Об этом вспоминали всякий раз, когда возникала необходимость что-то купить по дому. Но никогда не говорили, если дело касалось покупки материалов для дачи. Дача была святыней для отчима. Всё свободное время он посвящал ей и только ей. Выходные, праздничные дни, отпуска он проводил на даче. И всегда гордился творением рук своих: когда удавалось что-то построить, посадить, вырастить. Порой казалось, что если бы не дача, то отчим перестал существовать. Как личность, как человек, у которого отняли цель в жизни.
С малолетства Женька, чем мог, помогал отчиму: полол грядки, окапывал кусты смородины, крыжовника, поливал навозной жижей фруктовые деревья, ухаживал за цветами на клумбах и вдоль дорожек. Но со временем ему это надоело. Дача отнимала всё свободное время. Даже тогда, когда к нему приходили соседские мальчишки и девчонки, звали его поиграть или искупаться на озере, Женька с сожалением отказывался, помня, что ещё многое не сделал из того, что отчим поручал ему, уезжая в воскресенье вечером в город, где его ждал завод.
И вот, когда Женька взбунтовался, ему стало известно, что он "щенок", "ни к чему не пригоден". Часто ему было отказано в еде, за невыполненную работу на участке. Но Женька стоял на своём и всё больше и больше озлоблялся на всех за несправедливость по отношению к себе. Ведь его никогда не хвалили, когда он был послушным, исполнительным, покладистым. Оказывается, что он всегда был нехорошим ребёнком, с которым "не было сладу" и что он кроме ремня ничего не заслуживает.
Странное дело, но на брата Лёху требования "трудовой повинности" не распространялось. Тот всегда где-то носился со своими приятелями и Женька, на претензии со своей сторон, слышал всегда один и тот же ответ: - Он ещё маленький.
А Женьке и не надо, чтобы тот работал. Ему было достаточно того, чтобы братик был рядом, когда он дёргал неподдающуюся траву вокруг морковки, или обрезал "усики" у кустов клубники. Тогда бы Женька мог рассказывать Лёше разные истории из прочитанных ранее книг. А ещё из того, что придумывал сам.
Но какая-то грань пролегла между братьями ещё в те далёкие времена, когда они, по сути своей, были ещё детьми. И проложили эту грань родители. Зачем? Об этом Женька узнает, когда родители станут настолько старые, что жизнь, за ненадобностью, отторгнет их.
А сейчас была весна. Ранняя весна, за которой должно придти лето и принести с собой много хорошего. От этого хорошего возрадуется душа и станет также славно, как когда-то в посёлке Возрождение.
Зима в Ленинграде неимоверно унылая пора. Весь город погружается в какую-то серую унылость, в сумерки жизни. И эти сумерки угнетали Женьку. Угнетало и то, что родители по выходным просыпались поздно и с непонятной для него леностью проводили весь воскресный день. Он, проведя одну только зиму в саратовских степях, знал, что она может приносить много радостей, веселья, забав.
Можно встать на лыжи и уехать на Волгу. А там, задержав дыхание, мчаться с береговой кручи до самой реки сокрытой льдом и мягким слоем снега.
Можно капать пещеры в снежных заносах оврага. Обустроить их как жильё и чувствовать себя владельцем снежных замков...
Всего этого в Ленинграде не было. Женька маялся бездельем, с тоской глядя в окно застеклённого балкона, и никак не мог ответить себе на вопрос: - Что же делать?
Как-то, в один из воскресных дней, отчим предложил съездить на дачу - проведать хозяйство. Женька с радостью согласился: наконец-то он выберется из домашнего заточения.
От железнодорожной станции "Осельки" шли пешком по протоптанной, незнамо кем, тропинке. Летний дом встретил их лютой стужей. Отчим затопил "буржуйку" и стало теплей. Но тепло это было куцым, только рядом с печуркой. В шаге от неё холод чувствовался ещё сильней. Но Женьку это не огорчало. Он сидел напротив приоткрытой дверки, подставляя лицо обжигающему жару огня и, прихлёбывая, пил из стылой эмалированной кружки обжигающе горячий, крепко заваренный чай. И ему было хорошо. Так хорошо, как ни разу не было за все дни проживания в Ленинграде. Всё, что окружало, так напоминало Возрождение, что он, уже в который раз, задался вопросом:
- Правильно ли сделал, что остался с родителями?
Возвращались в Ленинград, когда всё, что окружало, погрузилось в сумерки. До станции добрались в темноте. Но чистый, белый снег с протоптанной тропинкой, не давали сбиться с пути. В вагоне электрички было удивительно пусто, и Женька подумал:
- "Не уж то со всего Ленинграда никто не пожелал провести воскресенье за городом?"
Но тут состав подъехал к платформе "Кавголово" и он увидал за окном толпу молодых людей. Двери вагона, открываясь, ещё не прекратили шипеть воздухом, а в вагон уже вломились те, кто ещё секунду назад находились на платформе.
Это были молодые ребята и девчата с разгорячёнными лицами, смеющимися, розовощёкими. И Женька ощутил в них тех, с кем бы можно быть таким же весёлым, жизнерадостным. Он и не знал до этого, что вся молодёжь, по воскресеньям кучкуется и едет в Кавголово. Туда, где можно отлично провести время среди таких же, как и он парней и девчат. Кататься на лыжах с гор богатых трамплинами, на санках нестись с круч, устраивая в конце спуска "кучу-малу", или на самодельных "джеках" лавировать среди стволов деревьев растущих по склонам гор и пригорков. И кричать от восхищения, радоваться окружающему демонстрируя отчаянность. А вечером, возвращаясь в город, петь смешные песни, стараясь перекричать тех, кто сидит рядом, а уж тем более звуки гитары, под аккомпанемент которой происходило это веселье:
По рюмочке, по маленькой налей, налей, налей,
По рюмочке, по маленькой, чем поят лошадей!
- А я не пью! - Врешь - пьешь!
- Eй-богу, нет! - А бога нет!
Так наливай студент студентке!
Студентки тоже пьют вино,
Непьющие студентки редки -
Они все вымерли давно .
В конце недели Женька подошёл к отчиму:
- Позволь мне на дачу съездить после работы. Хочу лыжи забрать и в воскресенье в Кавголово смотаться. Надоело мне в выходной день дома сидеть и от безделья маяться.
- Ехай, - сказал отчим. - Только в Кавголово горки крутые. Как бы ты лыжи не сломал.
- Ну, а если сломаю, то новые купим. Что я не зарабатываю, что ли?
Отчим хмыкнул "про себя" и достал из бумажника ключ от сарая где лыжи стояли.
- А от дома ключ? - с недоумением произнёс Женька. - Мне ведь и отдохнуть надо будет хоть полчаса. Путь то не ближний.
- Ненадобен тебе ключ от дома. Возьмёшь лыжи и сразу возвращайся. Нечего в доме делать.
Ничего на это не сказав, Женьке, в очередной раз, пришла мысль:
- Зря он остался в Ленинграде. Надо было возвращаться в Возрождение.
В субботу Женька, весь в предчувствии, что завтра поедет в Кавголово, прибежал домой и первым делом достал лыжи, чтобы отрегулировать крепления "по ноге". За этим занятием его и застал Лёха:
- Ты куда это "лыжи навострил"?
- Поеду завтра кататься. Айда со мной!
Но тут в их разговор встрял отчим:
- Ещё чего? Не хватало, чтобы он там голову себе свернул...
Женька вздохнул тяжко, связал лыжи по концам, вставил между полозьями распорку и вынес в прихожую. Там, между входной и внутренней дверью, они никому не мешали.
Утром, ни свет-ни заря, он проснулся, оделся потеплей и прошёл на кухню чего ни будь куснуть "на дорожку". Взять с собой пару бутербродов. Но от ужина ничего не осталось. А колбаса и хлеб, на что он очень рассчитывал, Лешка съел за вечерним чаем.
- Не беда, - подумал Женька. - Поем на станции, в буфете. Там и позавтракаю, и пообедаю.
Возвращался переполненный впечатлениями. Такого радостного времяпровождения он давно не испытывал. С тех самых времён, когда проводил зиму в Возрождении. Не усталый, а чуть утомлённый он поднимался на третий этаж дома, в котором теперь жил. Но утомлённость эта, никак не вязалась с той радостью, которую он испытывал. Огорчало только одно:
- Как получилось, что он не знал про это Кавголово раньше?
- Всё! Решено! В следующий выходной обязательно поеду. Хоть один из дней в неделю, но будет мой.
Но мечте его не суждено было сбыться.
Только он вошёл в квартиру, в коридоре его встретил отчим:
- В следующее воскресенье поедем на дачу. Я удобрений подкупил для лета - нужно будет отвезти. А чтобы тебе не скучно было, возьмём с собой Алексея. Надо и ему побывать за городом.
- Так он же не пройдёт те пять километров, что от станции тянутся. Мал ещё для таких переходов по снегу.
- Я его на санках повезу.
- А удобрение на чём повезём? Санки у нас одни.
- Удобрение ты в рюкзаке понесёшь. Думаю, что осилишь двадцать килограмм. Ты парень здоровый.
Так всё и произошло.
Но добравшись до дачи Женьке очень захотелось в лес. Послушать тишину, шуршание голых веток, клёкот тетеревов в лесной чаще. Он уставал от города. Уставал от его серых домов, которые громоздились друг на дружку, от слякоти на тротуарах и проезжей части улиц, от непонятной суеты прохожих... Женька чувствовал себя в городе инородным телом и всё больше и больше тосковал по посёлку, в который не вернулся.
Разгрузившись, передохнув с дороги, выпив горячего чая, который отчим заваривал не скупясь, Женька заявил о своём решении.
- Леша, пойдёшь со мной? - спросил он у брата.
Женьке очень хотелось, чтобы этот несмышлёныш впитал в себя то, что одухотворяет на природе.
- Мы недалеко. До Топкого озера и обратно. Там, кстати, горка хорошая есть. Можно, с ветерком, скатиться прямо на озеро. Знаешь как здорово!
Не дав братику ответить, отчим встрял в разговор:
- Прогуляться можете. Но на озеро, ни ногой. Сам можешь хоть "к чёрту на рога" скатиться. А Лёшу не понукай. Ещё провалится невзначай.
Женька подивился такому опасению:
- "На улице февраль к концу подходит. Лёд на озёрах "заматерел" давно. Какие могут быть опасения?"
Но промолчал и, подхватив лыжи, подождав братика дожевывавшего что-то на ходу, направился к шоссе. Там, "за шоссейкой", как говорили все в округе, начинался мир, без которого Женька не мог жить. Его всё время тянуло в места, где можно было побыть самим собой и самим с собой. В городе он такого места не находил.
Перед ними раскинулся пологий склон, спускавшийся к Топкому озеру. Если разогнаться посильней, то можно "с ветерком" выскочить на заснеженный лёд озера и там лихо развернуться, поднимая снежную пыль.
- Лёша, айда за мной! Быстро! Ничего не бойся! Верь мне и всё будет хорошо.
Чуть прищурив глаза от встречного ветра, Женька сделал то, что хотел. И каково же было его удивление, когда, оглянувшись, он увидел брата стоявшего на вершине, облокотившегося на лыжные палки и не помышлявшего съехать вместе с ним, со старшим братом, которому, как казалось Женьке, Лёха должен был верить безоговорочно. Но этого не произошло. И не произойдёт никогда.
Зима кончилась. Наступила весна. Но снег ещё лежал на теневых склонах горок в пригороде Ленинграда. Небо, как и зимой, было извазюкано серым цветом. И это были не облака, нет! Это само небо было такое. И всё вокруг было либо чёрное: деревья, кустарники, либо серое от пожухшей с осени травы.
Женька сидел на пенёчке, прислонившись к замшелому стволу ольхи, и ни о чём не думал. Его вполне устраивало, что он один, в тишине не пробудившегося леса. Что птицы ещё не прилетели и не нарушают душевного покоя.
Здесь, на пригорке, вглядываясь вдаль поверх деревьев, Женька вспоминал друзей с Волги и ту, с которой было хорошо - Людку Токареву. Воспоминания эти успокаивали душу, вносили равновесие в его нервическое состояние. Благодаря ним, он убеждал себя, что нет ничего плохого в том, что он остался в этом нелюбимом городе. И соглашаясь с этими мыслями, Женьке слышались слова песни, что ни так давно передавали по радио:
До свиданья, белый город, С огоньками на весу!
Через степи, через горы Мне на речку Бирюсу.
Только лоси славят в трубы Там сибирскую весну,
Только валят лесорубы Там ангарскую сосну...
Пусть красивы городские - У неё глаза синей.
Городские не такие, Коли сердце тянет к ней...
Перед этим синим взором Я, как парус на волне.
То ль её везти мне в город, То ль в тайге остаться мне?
Мысленно перебирая мотив и слова этой песни, Женька видел себя зрелым дяхоном в фуфайке и кирзовых сапогах, стоящим на верху таёжной сопки. А в низу, среди сосен, возвышавшийся город, который он строил собственными руками. Строил вместе с такими же, как и он, парнями и девчатами. У города этого и названия ещё не было, но он был. В нём селились люди, которые рассчитывали жить счастливо. И город этот ни в какое сравнение не шёл с Гаврилкиной дачей, в которую тот вкладывал семейные средства.
Сегодня, перебирая в памяти воспоминания навеянные приходом Маши Ивановой, он гордился тем, что ему удалось построить такой город. Находился тот в сорока минутах езды на электричке от Куйбышева. И назывался Соцгород. Но это уже другая история.
Первое лето
Летом Ленинград просыпался.
С улиц и дворов исчезали занудливость, серость, ползучая скукота, которые, казалось бы, не должны быть свойственные величественному городу. Но Женька тогда ещё не знал, что Ленинград для беспричинного веселья, равно как и безделья не предназначен. В городе масса училищ, техникумов, институтов. Есть и университет. Но информация эта прошла мимо него. Нет, что-то такое он слышал, но с собой никогда не связывал. Отчим настолько внушил ему мысль о том, что "рабочий превыше всего", что получение специального образования было за пределами его мышления. Никто, ни родители, ни родственники, ни разу не обмолвились о том, что можно было выучиться, получить специальность и стать грамотным специалистом.
Женька учился в ШРМ (школа рабочей молодёжи).
Работал на заводе, выполняя и перевыполняя нормативы для своей квалификации. И считал, что именно это его удел на всю жизнь. Именно в этом видел он своё предназначение.
А ещё ему нравилось, когда о нём говорили как о трудяге, работяге, ударнике труда. Портрет его иногда красовался на листах заводской многотиражки и два раза появлялся на доске почёта. Ещё немного и он станет заслуженным рабочим.
По вечерам, в дни аванса и получки они с отчимом, возвращаясь домой, заходили в гастроном и покупали 'маленькую' водки, бутылку пива и, обязательно, вкусно пахнущую копчёную селёдку слабой соли. Дома их ждала мать, которая накрывала стол, в центре которого стояла кастрюля с отваренной картошечкой. В такие минуты Женька чувствовал себя в родной семье. Чувство нежности наполняло его, и он готов был вывернуться наизнанку, только бы родителям было хорошо.
Его радовало просветлённое лицо матери, которая, время от времени, подкладывала на тарелку то кусок хлеба, то очередную рассыпчатую картофелину.
Он старался взглянуть в лицо отчима, который смотрел, как обычно, под стол и был молчалив. Отчим был лишён эмоций к чему бы это не относилось. И Женька казалось, что-то назревало в семье, но не искал причин. Считал, что виной всему являлся Лёха, которого ничто, кроме улицы, не интересовало.
Учился он плохо. Авторитетом в школе не пользовался и находил себя только на задворках и улицах, среди таких же, как и он сам, беспутных пацанов.
Несколько раз Женька пробовал разговорить отчима на тему:
- Что-то надо с Лёшей делать.
Но тот отмалчивался, обронив однажды:
- Не пороть же его.
У Женьки всё было хорошо. Он успешно заканчивал девятый класс, и с работой всё ладилось. Только, как и зимой, он чувствовал себя одиноким. Не было у него ни друзей, ни подружек.
С друзьями надо быть постоянно вместе, а с подружками... Не мог он забыть Людку Токареву с которой учился в Возрождении. Для него она была и оставалась единственной. Поэтому он не очень огорчился, когда в квартире прозвучал телефонный звонок и девичий голос спроси Женю Грошева.
На что мать, снявшая трубку, сказала:
- Да он ещё без порток ходит.
Больше Женьке не звонили.
Как-то, во время одной из таких посиделок, отдав матери причитавшиеся ему в зарплату деньги, Женька, неожиданно для себя, услышал:
- Чем собираешься летом заниматься. Учёба в школе закончится в скорости, надобно занятие какое-никакое подыскивать.
- Мне, вроде бы как, отпуск полагается. Как несовершеннолетнему, - слегка удивлённый таким вопросом ответил он отчиму. - Хочу в Возрождение съездить. Ребят навестить, учителей и, если честно, по Волге соскучился.
Всё так же глядя под стол отчим, выдержав длительную паузу, произнёс давно вынашиваемую мысль:
- Нодобно зимний дом строить. Небольшой, в одну комнатку. Чтобы диван, стол и пару стульев. При входе на участок. Печку в нём сложить и отдыхать по выходным. Негоже летний дом гноить. А зимой, сам знаешь, в городе делать нечего. Вот и будем ездить, на лыжах кататься. Ты, ведь, это любишь.
- Правильно говоришь. Такой дом можно за лето построить, если будет из чего. И Лёшку к этому делу приобщить. Пора его к труду приучать. А то вырастит шалопаем. Тебе же на заводе стыдно будет.
- Ну, материал приобрести я уже знаю где. Правда опять придётся в долги залезать. А Алексея, думаю, в пионерский лагерь отправить надобно. Чтобы не болтался без дела и под ногами не путался. Так лучше будет.
- Тебе виднее, - промолвил Женька. - Это твой сын. Только как бы не пожалеть о том, каким он станет после такого воспитания. Знаю, что только труд делает человека человеком. А он у тебя до сих пор к нему не приучен.
Вспомни меня в малолетнюю бытность. Я в школу не ходил, а уже тогда старался с тобой рядом быть, когда дачу начинали строить.
- То другие времена были. Ты потому рядом со мною был, что Лёша тогда 'грудничком' считался. И матери, 'на ноги' потребно было его поставить. Вот я и забирал тебя с собой всякий раз, когда на дачу ездил.
- А почему в пионерский лагерь меня не отправляли? Или с садиком на дачу, в Заполье?
- Говорю же тебе, что другие времена были. Не было у нас денег, чтобы отправить тебя отдыхать.
- Если ты Алексея в лагерь не отправишь, то лишнюю охапку досок купить сможешь. И он при деле окажется. Тебе "спасибо" потом скажет. Или я не прав?
- Прав! Как моё правое яйцо, - грубо повысив голос произнёс отчим. - В следующую субботу, чтобы сразу после работы на дачу ехал. Начинай котлован копать под фундамент зимнего дома.
На Волгу, в Возрождение, для встречи с друзьями, Женька поедет через год.
Но это была уже другая история.
Детство
Продолжая воспоминания о брате не могу избавиться от мысли, что не следовало бы ворошить прошлое. Но, как говорится, из жизни 'слов' не выкинешь. Что было, то было.
Но, ни в коем случае не думайте, что всё, что просится на бумагу, пишется с укоризной. Нет! Не судья я брату своему. Пусть другие дадут оценку прожитой им жизни. Те, кому он был и остаётся близким человеком.
Мы с ним расстались давно и навсегда.
Расстались потому, что дальнейшие наши отношения начинали носить некоторую двойственность. А мне от него ничего было не надо. Ни от него, ни от его родителей. К тому времени чувствовал себя вполне самодостаточным и знал наверняка, что построение будущности будет делом рук моих и только моих. А помогут мне в том близкие. Те, кто и сегодня со мной - жена и дети. Дети, которые хоть и разъехались по Земному шарику, хоть и живут самостоятельной жизнью, но остаются плоть от плоти мною воспитанными.
Не помню, чтобы родители вели с братом задушевные разговоры.
Не помню, чтобы его наказывали за непослушание, за деяния рук своих, проступки.
Однажды такое случилось. Но не по инициативе родителей, а судебных органов.
И было это накануне его совершеннолетия. А до этого...
В год, когда Жене исполнилось шесть лет, папулечка сказал:
-Ты уже большой и я тебе верю. Побудь, не долго, дома один, а я за мамой съезжу. Если будешь себя хорошо вести, то мы привезём тебе братика. Договорились?
У Жени аж дыхание перехватило. О таком подарке он и мечтать не мог.
- Это надо же - у него будет братик! Его собственный, родной...
Женя зашёлся в благодарной улыбке и, глянув на папулечку, закивал головой.
- Да! Конечно же! Он будет вести себя очень, очень хорошо! Он уже давно мечтает о братике...
Папулечка ушёл, а Женя залез под стол и стал перебирать игрушки.
-Вот приедет братик, а у него все игрушки в полном порядке. И броневичок, и машинка, и крейсер "Аврора"...
Правда вот у мотоцикла колёсико болтается, но он скажет братику, чтобы тот просто поаккуратней его катал и тогда мотоциклом ещё можно будет поиграть.
Покончив с игрушками Женя взобрался на стул и в раздумьях облокотился на стол.
-А где же братик будет спать?
Комната, в которой они жили, была совсем маленькой. Даже Женя это понимал.
Понимал потому, что возле большой кровати стоял стол и два стула поставленные почти вплотную. В комнате оставался свободным только один угол, в котором на полу расстилали постель для него.
-Ну, ничего. Женя ляжет с краю, а братика положит к стенке.
Тогда братик и не скатиться на пол, как это часто происходило с ним самим. Потому, что во сне он всегда куда-то бежал, бежал или летал высоко, высоко.
В коридоре послышались шаги.
Так шагал только папулечка. Женя всегда узнавал его шаги потому, что шаги эти сопровождались скрипом блестящих сапог, которых в их квартире никто из соседей уже не носил.
Не успел он спрыгнуть со стула, как дверь отворилась, и в комнату вошли и мама, и папа. В руках у папулечки был какой-то свёрток.
Женя протиснулся между ног родителей и выглянул в коридор. В коридоре никого больше не было.
-А где же братик? - с обидой подумал он. - Нету! Неужто я плохо себя вёл?
Женя с обидой посмотрел на папулечку. Но и он, и мама, склонившись над кроватью, разворачивали непонятный свёрток, принесённый ими с улицы. Он прислонился к дверному косяку и готов был заплакать от обиды. И тут...
Сперва Женя ничего не понял: - Откуда этот ребячоночий плач?
Но плач раздавался из комнаты. С кровати вокруг которой стояли родители.
Женя опешил: - Это что? Это новая игрушка, что ли, такая?
Но тут мама чуть отодвинулась и, глянув на сына, пропустила его вперёд.
-Вот, Женечка, твой братик. Папа сказал, что ты хорошо себя вёл, пока меня не было, и мы купили тебе братика. Ведь ты же хотел иметь братика, правда?
Женя посмотрел на розовенького человечка, задравшего ножки и кричащего широко открывая рот.
-Какой же он маленький. Как же я с ним играть то буду? У него даже глазки не открываются.
-Он вырастет. Вырастет и вот тогда вы будете вместе играть. Это он пока маленький.
-А когда это произойдёт? К завтрашнему дню, да?
-Нет. К завтрашнему дню ещё нет. Вот пройдёт годик, или два - тогда и вырaстет.
Так у Жени появился братик.
Но появился как будто понарошку. Играть с ним было нельзя, и Женя продолжал играть сам с собой, забравшись под стол, где у него хранились игрушки. Когда мама разворачивала братика, он вылезал из-под стола чтобы посмотреть - вырос ли братик и на сколько. Братик же рос очень медленно, совсем не заметно. И Женя, тяжело вздохнув, залезал под стол и снова играл в одиночестве.
В тяжких ожиданиях тянулось время. И вот однажды он увидел, что братик, заливаясь смехом, прыгает у мамы на коленках поддерживаемый руками с обоих сторон.
А братик под эти тру-та-тушки прыгал и смеялся так заразительно, что Жене тоже стало весело.
-Ну, что - он уже вырос? - спросил он у мамы. - С ним уже можно играть?
Женя достал из-под стола любимый крейсер "Аврора" и стал показывать его братику. Рассказывая, где у крейсера трубы, пушки, мачты. Но братик только бестолково протягивал ручки, стараясь засунуть игрушку в рот, и пускал пузыри.
-Нет, не вырос ещё братик, - догадался он и продолжал мучительно ждать дальше.
И вот, как-то вернувшись со двора, где Женя вдоволь наигрался в пятнашки, он увидел братишку идущего по полу, судорожно уцепившись за мамины пальцы.
- Мама, мама - братик уже вырос. Он уже ножками идёт. Можно я его с собой под стол возьму?
- Хорошо, возьми. Только смотри, чтобы он ничего в рот не тащил. А то братик заболеть может.
Мама отпустила братика, и он тут же шлёпнулся на попку, с любопытством уставившись на Женю. Тот лёг на пол рядом с братиком и потихоньку потянул его за ножки в своё подстольное царство. Скатерть, свисавшая со стола, затеняла Женину игровую, от чего под столом было и уютно, и таинственно. Он очень любил проводить время в этой таинственности. А теперь, когда их стало двое, Женя чувствовал себя еще счастливее.
Потом, спустя жизнь, после встречи с Машей Ивановой, Женя напрягал память и не мог вспомнить: - Покупали ли Лёше игрушки?
Спросить было не у кого, а память категорически отказывалась привести хоть один пример из того, чтобы у брата был свой уголок с машинками, совочками, плюшевыми мишками. И книжек Алексею не покупали. Почему? - Женя ответить не мог.
Жене книжки покупали. Некоторые из них и сегодня хранятся на семейных книжных полках. Эта привычка сохранилась в нём с тех пор, когда застал братца сидящим на полу, рисующим карандашом 'каляки-маляки' на страницах повести Аркадия Гайдара 'Школа'.
Ещё Лёша любил грызть обложки книг.
Как-то Костя Филатов дал почитать Жене 'Таинственный остров' Жуля Верна. И вот, придя из школы, он увидел растрёпанную, с обгрызенными углами книжку, валяющуюся на полу.
- Мама! Мама, смотри, что Лёша наделал! - со слезами на глазах кинулся Женя на кухню.
Та, взяла книгу в руки, повертела её так и сяк, и вернула сыну со словами:
- Сам виноват. Не надо было оставлять книгу на столе.
Лёша, в это время, сидел у мамы на свободной руке и счастливо улыбался.
Может быть, тогда в Жене зародилось негодование к брату?..
В народе говорят, что если Льву постоянно говорить о том, что он Козёл, то, в конце концов, Лев заблеет по козлиному.
А вы никогда не задумывались над тем, если в жизни всё будет происходить наоборот:
- Если Козлу внушать, что он Лев, что получится?
Да, друзья мои, - Козёл возомнит, что он действительно Лев. И будет уверен в этом всю жизнь. И никакие напутствия не исправят в Козле мышления. И это потому, что рядом с Козлом всегда будут находиться его родители. Родители, которые с 'младых ногтей', с 'молоком матери' внушили Козлу его значимость.
Значимость, которой и в помине не было.
В бытность, когда Женя жил на проспекте Сталина, его мама работала в больнице Коняшина. Это было не далеко от дома, где Женя жил вместе с родителями.
Всё было хорошо. Одна проблема повисла над семьёй: - Куда девать Женю? Папа и мама целыми днями пропадали на работе, а Женя...
Мама быстро нашла выход из создавшегося положения. Договорившись в больнице, она пристроила сына в отделении, где сама и работала. Пристроила под видом больного.
Но больница была для взрослых дяденек и тётенек, и Женю положили в 'сестринскую'.
Положили на большую, для взрослых, кровать и отгородили от помещения ширмой из двух простыней.