|
|
||
Цветочное поле было залито солнцем. Порхали бабочки. С цветка на цветок перелетали золотистые пчелки, собирая никтар. В синем небе пели птицы. По полю бежали влюбленные. Молодой человек, брал девушку на руки, кружился, и они со смехом падали в высокую траву.
Он попытался её поцеловать, она уклонилась, вскочила и побежала. Влюблённый пустился вслед за ней, и почти догнал, как, вдруг, она перепрыгнула через ручей. Дальше не побежала. Повернулась, и стала вопросительно смотреть в глаза преследователю. Ручей был узкий, но молодой человек остался на своем берегу.
Среди полей, цветов, и высокого неба, раздался обычный квартирный звонок. У влюблённого кольнуло в сердце.
Афанасий Гаврилович проснулся и увидел, что его правая рука массирует левую сторону груди, в которой, по всем ощущениям, засела большая заноза. В дверь непрерывно звонили. Не обращая внимания на настойчивость звонящего, он не стал торопиться открывать дверь. Кряхтя и охая, сел в кровати и стал рассматривать фотографии, висящие на стене.
На самой маленькой, затёртой, он был вдвоем с покойной женой. Такой же молодой и счастливый, как в только что виденном сне. На второй, размерами чуть больше первой, он был с женой и сыновьями. Одному из которых одиннадцать, а другому семь лет.
На третьей фотографии, к возмужавшим сыновьям прибавились их жены и дети. И вот последняя, четвертая. Он заметно постаревший, запечатлен с седыми сыновьями. Сидит на стуле, а они стоят за его спиной. Старший положил на его левое плечо правую руку, а младший на правое левую.
Глядя на эту композицию, складывалось впечатление, что они поддерживали его, убитого горем, потерявшего жену, с которой прожил пятьдесят лет, чтобы он, в момент съёмки, не упал со стула.
Вдруг Афанасий Гаврилович вспомнил, что у него сегодня день рождения и что вчера звонили сыновья, предупреждали, что приедут рано, завезут продукты для вечернего застолья. Он встал и пошел открывать дверь.
Сыновья ввалились, привнося с собой суету, торопливость, беспокойство. У каждого в руках было по две тяжелых сумки. Не замечая отца, они пробежали на кухню и, выгружая принесенное, торопливо заговорили.
- Ни к чему не притрагивайся. Вечером всё приготовим, - говорил младший сын Василий.
- Главное - не суетись. Устроим всё на высшем уровне. - Вторил ему старший, Яков. - Эти курицы пусть размораживаются, а эту положи в холодок.
Видя, что отец после сна, всё еще не в себе, Яков сам открыл холодильник и попытался воткнуть курицу в обледеневшую со всех сторон морозилку.
- Гаврилыч, у тебя здесь льда больше, чем в Арктике и Антарктике. Ты, наверное, с моего рождения не размораживал.
- Резинка ссохлась на дверке. С уголка обсыпалась, - стал оправдываться Афанасий Гаврилович, - тёплый воздух проходит. Тряпочку приспособил, но она плохо помогает. Вместо того, чтобы сорочки дарить, которые я никогда не надену, вы бы в холодильнике порядок навели. На уголок бы новую резинку надели, помогли бы с разморозкой.
- Поставим, Гаврилыч, и разморозим. Что-нибудь придумаем. Ты только не переживай, - сворачивая пустые сумки, сказал Яков.
- Чего ты так долго не открывал? - Вдруг вспомнил Василий.
- Да. - Озаботился и старший сын. - Мы подумали, уж не случилось ли чего.
Афанасий Гаврилович замялся, раздумывая, сказать или не сказать про ручей и поляну. Потер рукой левую грудь и, наконец, решился.
- Матушка ваша сегодня снилась, - признался он, - к себе звала. Наверное, скоро умру.
- Ну, вот. Опять, за свое, - рассердился Яков.
- Перестань, пап, об этом думать. Все будет хорошо. - Стал успокаивать Василий. - Часам к пяти жди, а может и раньше.
Сыновья заспешили к выходу.
Проводив сыновей, Афанасий Гаврилович сходил в парикмахерскую. Там его побрили, подстригли, освежили одеколоном. Вернувшись домой, он надел белую рубашку, черный галстук и серый шерстяной костюм - все то, что подарили сыновья на день рождения в прошедшем году. Прохаживаясь по квартире в новеньких, скрипучих чёрных туфельках, Афанасий Гаврилович остановился перед зеркалом, висящем на стене, и стал рассматривать своё отражение.
Да, это был совсем не тот юноша, что смотрел на него сегодня во сне из водной глади ручья. Совсем не тот. Тот был молод, красив, счастлив, полон жизни, надежд - всё было у него впереди. Из зеркала на Афанасия Гавриловича смотрел старик с потухшим взором и седою головой. Нет, не нравился он сам себе. И более всего раздражал праздничный наряд, казавшийся фальшивым и совершенно не подходящим к его теперешнему настроению.
"Нарядился, ей богу, хоть прямо в гроб ложись", - мелькнула неприятная мысль. Он снял костюм и облачился в повседневную одежду. Взяв банку с белой краской и кисточку, направился на кухню. "Верхний угол совсем без краски. Вроде и мелочь, - рассуждал Афанасий Гаврилович, - но всю картину портит. Сыновья приедут с жёнами, с детьми. Неудобно".
Только опустил кисточку в банку с краской, как снова раздался дверной звонок. Находясь в недоумении, кто же это мог быть, Афанасий Гаврилович пошел открывать. Это были его сыновья, Яков и Василий. Сопя и приглушённо ругаясь, они втащили в квартиру новенький холодильник.
- Вот, отец. Подарок от нас. Чтобы, не мучился, - сказал, чуть отдышавшись, Яков. - Давай, из старого, всё, что там есть, перекладывай в новый. А поганца, с Арктикой-Антарктикой, сейчас на помойку снесём.
Афанасий Гаврилович так растерялся, что не знал, радоваться или горевать. Но, за старый холодильник вступился, как за родного ребенка.
- Только не выбрасывайте, - просил отец сыновей. - Возьмите себе, он хороший. Тридцать лет верой и правдой служил, не подвел ни разу. Пригодится, послужит.
- Новые, ставить некуда, - отказывался Василий.
- Так это... На дачу.
- И на дачах новые. А этому место на помойке. - Отрезал Яков. - Давай, Василёк, берись.
- Не выбрасывайте! Умоляю вас! Не надо! - Кричал отец. - Пусть так стоит, он дорог мне, как память.
Но, сыновья не слушались, несли старый холодильник к выходу.
- Гаврилыч, не собирай в квартире мусор, - говорил, посмеиваясь, Яков.
- Пап, действительно, у тебя же свалка, - убеждал Василий, улыбаясь.
- Ой, что же я наделал! Пожаловался, старый дурак, на свою голову! - Заорал отец на непослушных сыновей. - Поставьте! Немедленно поставьте мою "Оку", а этот заберите! Не надо мне вашего холодильника. Увезите его туда, откуда привезли.
- Ну, ты что? - Чуть мягче и внимательнее заговорил Яков.
- Я его боюсь. - Не зная, что ответить, сказал Афанасий Гаврилович.
- Пап, не бойся, - стал уговаривать Василий. - Этот проще в обращении, чем твой. Размораживать не надо. Силы тратить на то, чтобы открыть-закрыть, тоже не надо, он без защёлки. Работает без шума, ты к нему привыкнешь, понравится.
- А если сломается, что тогда? - Приводил отец, в отчаянии, всё новые и новые аргументы.
- Не сломается. Нечему ломаться. Если только ты каким-нибудь чудесным образом газ фреон из него не выпустишь. Ну, тогда вызовем мастера, починит.
- Хорошо, пусть стоит. Но "Оку" не трогайте, этот холодильник мне дорог, как память.
Афанасию Гавриловичу, казалось, что он поставил точку в споре, но Яков и Василий не оставляли надежду исправить точку на запятую, так как были со своей стороны совершенно уверены, что вся эта истерика не что иное, как каприз и старческая блажь.
Сыновья переглянулись и отступили от своего плана немедленного выноса, дабы не портить отцу настроение в его праздничный день, а агитацию и пропаганду по утилизации "металлолома" решили доверить жёнам и детям.
За праздничным столом только и говорили, что старому холодильнику в доме не место. Как только не убеждали. Внуки даже плакали, уговаривая деда избавиться от "устаревшего, страшного монстра". И дедушка не выдержал атаки, размяк и сдался. И как же мог он устоять, когда внуки обещали в благодарность за капитуляцию приезжать к нему в гости каждое воскресенье.
Получив, таким образом, согласие отца, Яков с Василием засуетились. Новый холодильник установили на место старого, подключили, а старый, схватив за бока, как врага народа, поволокли на помойку. А точнее, повезли на "форде". Это была машина Якова, он снял заднее сидение, и холодильник без лишних хлопот в неё поместился.
И снохи, и внуки уговаривали Афанасия Гавриловича не ходить к мусорным контейнерам, но он не мог не проводить "члена своей семьи" в последний путь. Он наскоро оделся и неожиданно, прежде всего, для себя самого, выходя, хлопнул дверью.
На улице было темно. Во дворе ни души. В тот момент, когда он подходил к тому месту, где стояли контейнеры с мусором, сыновья выгружали "Оку". Забытая было заноза, снова зашевелилась в груди.
Устанавливая новый холодильник, Яков и Василий обращались с ним осторожно, любовно, а старый ворочали с силой, небрежно, с железным скрежетом.
"Так люди поступают со всем, отжившим свой век и ненужным, - мелькнуло в голове у Афанасия Гавриловича. - Скоро и со мной так же распорядятся. Отволокут, закопают и забудут".
Он подошел к холодильнику, сиротливо стоящему на пронизывающем ветру, погладил его и чуть не расплакался от ужаса перед предстоящей разлукой. Сам не зная, зачем, дёрнул за ручку. Дверца приоткрылась, и внутри зазвенело разбитое стекло. Афанасий Гаврилович, с испугом, дверцу захлопнул. Сыновья его подняли на смех.
- Что, батя, шапку-невидимку в сейфе забыл? Садись, поехали, до подъезда довезу, - командовал Яков.
Но Афанасий Гаврилович не торопился выполнять команду. Сказав, что до подъезда дойдет своим ходом, отвернулся от них и пошёл. Сыновья восприняли демарш с пониманием.
Оставшись наедине с новым холодильником, Афанасий Гаврилович стал рассматривать его с осторожностью и опаской. Холодильник был выше прежнего, сиял несказанной белизной и действительно, работал тихо. Невозможно было представить, что где-то в его недрах трудится мотор. Рабочие звуки скорее напоминали урчание соседского кота Барсика. Афанасий Гаврилович прочитал молитву "На освящение всякой вещи", трижды окропил холодильник святой водой и, поймав себя на мысли, что не лежит к нему душа, горько заплакал.
Всю ночь он ворочался и не мог заснуть, ощущение было такое, что потерял дорогого и близкого друга. После похорон жены ничего подобного не испытывал. Он и сам не представлял, насколько свыкся со старым холодильником. Афанасий Гаврилович думал о нём, как о живом человеке, которого чужие люди, на ночь глядя, вышвырнули из дома. И, сам того не желая, мысленно возвращался к умозаключению, что скоро и с ним точно так же поступят.
Отбиваясь от целого роя гнетущих мыслей, он встал, оделся и, прихватив старенькое пальтишко, пошел на помойку. И лишь набросив изношенную верхнюю одежду на изгнанного "члена семьи", погладив его и попросив прощение за грубость сыновей, успокоился.
- Я тебя заберу. Завтра же утром заберу. - Утешал он живую и, несомненно, для него существующую, душу, которая скрывалась под холодным металлом. - Немного потерпи.
Вернувшись, домой, он стал названивать сыновьям и не просить, а требовать, чтобы они немедленно вернули ему его старый холодильник.
- Пап, у тебя совесть есть? - Говорил Василий. - На моих курантах четыре часа, а мне завтра, точнее, уже сегодня, в пять вставать, бежать на молочную кухню. Затем среднего в школу везти, а потом на работу. Какие, к чёрту, шутки в такой час. Или ты там, на радостях, лишнего?
- На каких радостях? У меня по вашей милости постоянно сердце болит. Если завтра не принесёте холодильник назад, умру.
- Пап, давай, поговорим утром. Мне так хочется спать.
Яков даже не захотел разговаривать с отцом и отключил телефон, чтобы тот его понапрасну не беспокоил.
Под утро Афанасия Гавриловича сморило. Когда проснулся и побежал к мусорным контейнерам, то там вовсю хозяйничали мальчишки, возвращавшиеся после уроков домой.
Они скинули его пальто и, забравшись на холодильник, скакали на нём, наслаждаясь металлическим звуком, который тот издавал. Афанасий Гаврилович прогнал озорников и, подняв пальто с земли, водрузил его на прежнее место, то есть снова накрыл им друга.
Затем, уговорив Гешу Семишина, дворового алкаша, помочь ему, сбегал за санками, и они повезли холодильник к подъезду. Геша, которому за помощь была обещана бутылка, всю дорогу нахваливал Афанасию Гавриловичу его же собственную вещь.
- Правильно сообразил, Афонюшка, - Геша всех, невзирая на возраст и положение, называл исключительно по имени и обязательно в уменьшительно-ласкательном наклонении. - Агрегат хороший. На нём резинку поменять, да подкрасить, тыщу лет прослужит.
С подъёмом на пятый этаж возникли непредвиденные трудности. Холодильник оказался тяжеловат для Афанасия Гавриловича.
- Давай, еще кого-нибудь позовем из твоих друзей, - попросил он Семишина. - Старый я, инфаркт у меня был. Боюсь, не потяну. Сегодня всю ночь сердце болело.
Геша с пониманием отнесся к этой просьбе, но, сообразив, что при таком раскладе и бутылку придется делить на троих, взмолился.
- Афонюшка, миленький, поднатужься. Мы не сразу. Мы постепенно. Отдыхать часто будем, останавливаться по первому твоему слову. Я возьмусь с той стороны, где мотор. В агрегате пустом, что в баране весу. Вся тяжесть в моторе. Миленький, постарайся. Не хочу никого на помощь звать, нет друзей у меня, все волки хищные.
Делать нечего, пришлось нести холодильник вдвоем. Сначала Афанасию Гавриловичу было тяжело, но потом как-то даже во вкус вошёл и с радостью отметил, что не совсем ещё силенки оставили. А когда занесли холодильник в комнату, то даже, на радостях, выпил с Семишиным.
Засыпая, вечером, на душе у Афанасия Гавриловича было спокойно.
В субботу на звонки сыновей никто не открыл. Вызванная милиция разрешила слесарям из жилконторы сломать замок. Старика нашли мёртвым. Он лежал в своей постели и блаженно улыбался. Всё в нём как бы говорило: "Я самый счастливый человек на свете".
Ожидая врача из поликлиники, который должен был засвидетельствовать факт ненасильственной смерти, участковый милиционер неспешно составлял протокол.
Сыновья покойного, чтобы как-то убить время, не сговариваясь, вертелись у старого холодильника. Яков чинил резинку, подкручивал полочки. Василий, стоявший с кисточкой в руке, закрашивал облупившийся уголок на дверце. По их щекам текли слезы.
17.02. 2003 г.