Лентяй

Семён Жиганов проснулся от звонка будильника. На циферблате было шесть часов. Превозмогая головную боль, отправился умываться. Побрившись, почистив зубы, стал одеваться и настраиваться на предстоящий рабочий день. Точнее, на сутки. Так, как работал охранником на мясокомбинате, и работа была суточная.

- Не смогу. Сломаюсь, - обречённо сказал он вслух и лёг в не заправленную ещё, постель.

Спасительная мысль пришла тот час.

"Вызову участкового терапевта Костина, подмажу, и побиллютеню смены две. В себя приду".

Поставив золочёную стрелку будильника напротив цифры десять, он стал погружаться в сон.

" Вызов до двенадцати. Всё успею", - бормотал он перед тем, как заснуть.

В десять часов, на его просьбу вызвать врача на дом, неприятный женский голос сказал, что вызов закончен, и ему придётся прийти самому.

Проклиная Минздрав и грязно ругаясь, Жиганов поплёлся в районную поликлинику.

- Скажите пожалуйста, в каком кабинете принимает Костин? - Спросил Семён в окошке регистрации, сообщив предварительно адрес.

- Костин не принимает, ходит по вызовам. Ваш участковый Шоколадникова. Она сегодня будет работать во второй половине дня. Даже, чуть позже. Не с четырнадцати, а с шестнадцати. Триста двадцать пятый кабинет.

- Это невозможно. До четырёх её ждать я не смогу, - стал умолять Жиганов о помощи. - Направьте к другому терапевту. Я сильно болен, у меня температура.

- Идите к заведующему в триста двадцать четвёртый.

В кабинет к заведующему тоже была очередь. Не большая, состоящая из трёх человек.

Жиганов даже спрашивать не стал кто последний, просто стоял и ждал. Тут случилось непредвиденное. Подошла женщина в белом халате, годов сорока пяти и, обращаясь ко всем, сразу, стала выговаривать:

- Какие же вы подлые, бесстыжие, люди, Ни стыда у вас нет, ни совести. На вид все взрослые, солидные. А ведёте себя хуже некуда.

- В чём дело? - спросил Жиганов, у которого от её нытья зазвенело в голове.

Оказалось, что вчера кто-то нагадил, на запасной лестнице.

- По-моему, это сделал мужчина, - поспешила с вердиктом пожилая пациентка, - женщина в любом случае дошла бы до туалета.

- А вот и нет. Не мужчина. Потому, что там гигиеническая тряпочка лежала. Но вы-то каковы. Нет бы пристыдить, так наоборот. Кто-то ей бумагу через лестницу просунул. Где же ваша совесть? Сказали бы, знаешь, милая, иди-ка в туалет.

Жиганову стало ясно, что для женщины в белом халате все пациенты безлики и представляют собой единое неистребимое зло. Те, что были вчера, будут и сегодня и завтра и послезавтра. И цель у пациентов только одна - мучить врачей. Вчера между вторым и третьим навалили кучу, сегодня, с утра, собрались у кабинета заведующего и что-то ещё нехорошее замышляют.

Семёна это возмутило. В поликлинике полно врачей, медсестёр, уборщиц, а виноваты больные люди, пришедшие в поликлинику на следующий день после случившегося. И ведь начни объяснять, что в этом виновата, прежде всего, она и винить должна только себя - не поймёт.

Еле сдерживаясь, чтобы не накричать на врача, Жиганов направился к выходу и тут - нечаянная радость, сюрприз, награда за терпение. По лестнице поднимался Костин.

- Пал Андреич, здравствуйте, - засуетился Семён, рабски кланяясь. - Тут такое дело, заболел. Дочка с женой гриппуют, лезут целоваться. Не оттолкнёшь, вот и заразили. Хотел вас на дом вызвать, да опоздал.

- Пойдёмте, - устало пригласил врач.

Они вошли в триста двадцать пятый кабинет. Костин достал из своей сумочки кипу синих больничных листов и выписал Жиганову "отпуск". Вместо положенных трёх дней, целую неделю. Благодарный Жиганов сунул Павлу Андреевичу десять рублей, тот посмотрел на них равнодушно и убрал в карман.

- Лекарства выписать? - Спросил доктор.

- Нет. Спасибо, - заторопился Жиганов, - я народными средствами. Молоком, мёдом.

Одно дело было сделано. Оставалось главное, где-то найти, отданные Костину, и опохмелиться.

"Сказал, что жена и дочка болеют, он же знает, что это не так, - казнил себя Семён, по дороге домой. - Соврал, что лезут целоваться. Зачем? Привычка. Самозащита. Пал Андреич простит. Враньё, без корысти - это не враньё. Это артистизм, желание обогатить событиями нашу скудную жизнь. И всегда-то с похмелья меня на философию тянет. А жена с дочкой в доме отдыха. Звонили весёлые, счастливые. Из-за этого, может быть, я и взял вчера лишнего. Думаю, закрутила там с кем-нибудь стерва ненасытная".

Не успел Жиганов прийти домой, позвонил начальник. Решил узнать что случилось, почему он не вышел. И Жиганов ему про грипп, про то, что жена с дочкой, целуя, заразили.

Говорит, а про себя думает: "И откуда такое враньё на ум приходит? Ни жена, ни дочка никогда не целовали. Сам лезешь и то отворачиваются".

После начальника неожиданно позвонила любовница.

- Ты то, чего всполошилась? Я же на работе сегодня должен быть.

- Проверяю. Значит, совсем, на работу забил?

- Дура. Я заболел.

- Серьёзно?

- Понарошку.

- И не звонишь.

- Вот только, что хотел. Поговорил с начальником, а тут и ты.

- Приедешь?

- Не сегодня. Я для чего больничный взял? Сейчас поеду к брату, он работу предлагает. Может, буду, как он, театральным барышником. По несколько сотен в день обещает.

- Ты же в другую охрану собирался переходить, где больше платят? Если в барышники пойдёшь, зачем тогда лицензию делал, такие деньги платил?

- Не тараторь, Тараторкина. Я найду охрану, сутки трое, а в свободные дни буду билеты продавать.

- Только обещаешь. "От жены уйду, на другую работу устроюсь". Не от кого ты не уйдёшь, и никуда не устроишься.

- Ну, это ты не права.

- И знаешь, почему?

- Почему?

- Потому, что ты - лентяй!

Любовница бросила трубку. Последние слова были сказаны срывающимся голосом. Это были даже не слова, а отчаянный крик женщины, разочаровавшейся в избраннике.

Слово "лентяй", сказанное ей в запале, задело Семёна за живое. Дело в том, что точно так же, "лентяем", жена называла соседа по коммунальной квартире, учёного Андрюшу. Тут, даже мысли про опохмелку, и те отошли на второй план. Воображение рисовало одну картину безобразнее другой, возбуждая бешенную ревность.

"А, что если они сейчас вместе в доме отдыха? Гуляют. И дочка с ними. Всё знает и скрывает".

Он заорал во всё горло "Убью!", выскочил в коридор и с силой толкнул соседскую дверь. Дверь легко поддалась и раскрылась настежь.

- Что с вами? - спросил Андрюша, недоумённо глядя на Жиганова поверх очков.

Сосед мирно сидел за круглым столом и пил чай.

- Да, так. Дай, думаю, зайду, - переводя дыхание, стал объяснять Жиганов. - Скучно стало одному.

- Чаю хотите?

- Чаю? А может, покрепче что есть?

- Только чай. Сам спиртное не переношу и других травить, не намерен, - с чувством и убеждением сказал Андрюша.

Так сказал, что Семёну стало стыдно за свою просьбу.

- Чай, так чай, - согласился он, - только, если можно, одной заварки.

Сосед взял дорогую фарфоровую чашку, вся внутренняя часть которой была позолочена, и налил в неё то, что просил Жиганов.

- А ты что же, зашит, закодирован?

- Не понял?

- Ну, говоришь, "дрянь", "травить никого не намерен". Значит, знаешь, о чём говоришь?

- Знаю. Столько горя от этой водки. Столько вдов, сирот, погубленных жизней.

- Сам-то пробовал?

- Не пробовал и, надеюсь, не придётся.

- Может, и не куришь?

- Не курю.

- Почему?

- Не сделал привычки. Привычка дурная, пользы от неё никакой. Вред один и курильщику и окружающим.

- Ага! Ясно. То есть, я хотел сказать другое. Ты, Андрюша, хоть и учёный, но не самый умный. Не обижайся. Я так говорю не потому, что хочу обидеть. Просто были и есть люди поучёнее тебя. Они пьют, курят, понимая, как ты говоришь, что это вред сплошной. Почему это так?

- Это надо спрашивать у них. У тех, кто пьёт и курит. А действительно, Семён, скажите, почему вы пьёте и курите?

- Почему? Хе-хе-хе. Да, от жизни собачьей. Тут ты прав. Как прижмёт, клянусь, что больше ни-ни, ни одной капли. А, как отпустит, так опять за своё. Про курево и не говорю. Как-то бросил, целый год не курил. Не поверишь, каждую ночь сон снился, что прячусь, кого-то боюсь, и втихоря, в кулачёк, покуриваю. Это пытка страшнее Освенцима. Вот почему я пью, курю и матом ругаюсь. Всё потому, что нет любви хорошей у меня. Это шутка. Слова из песни. Не обращай внимания. А тебе ещё можно вопрос задать?

- Пожалуйста. Какие угодно.

- Тебе, Андрюша, тридцать лет, чего не женишься? Не моё это, конечно, дело, но ты и баб к себе не водишь. Вот, что подозрительно. Вроде нормальный мужик. Умный, образованный, не извращенец. А, живёшь, прости за сравнение, - Жиганов посмотрел на старинные иконы, стоявшие в углу под потолком, и с отвращением сказал, - как монах какой-то.

- До монаха мне далеко, - стал спокойно отвечать Андрюша, - а случайные связи, я считаю, не меньший вред душе и телу приносят, нежели табак и спиртное. Я в данный момент себя полностью посвятил науке. Понимаете, если будешь распыляться, то на результат можешь не рассчитывать. Серьёзные учёные, как правило, женятся уже, чего-то добившись. Но, зарекаться не стану, если встречу ту, единственную, что для меня предназначена, сразу же сделаю предложение. Создам семью, родятся дети, буду воспитывать. Так я понимаю правильную жизнь.

- А-а, понятно. Правильно жить хочешь?

- А кто же не хочет? Вот, вы сами говорили, что и курить бросали, и выпивать сколько раз зарекались. Значит тоже, правильно жить хотели. Хотели, но.

- Не сумели? Так, что ли? Я не сумел, а ты сумел. Выходит я плохой, а ты хороший?

- Какой уж я хороший? Не мне судить людей. Сам, в грехах, как в шелках.

Услышав это, Жиганова прорвало.

- Какие у тебя грехи, Андрей? Противно слушать! Ты, здоровый мужик, не пьёшь, не куришь, с женщинами не спишь. А тебе между прочим тридцать лет. Зачем ты заживо себе могилу вырыл? Я бы, на твоём месте, поставил посреди комнаты койку, с ржавыми скрипучими пружинами, и таскал бы с улицы каждую встречную. У меня бы пружины и женщины визжали так, что вся Москва и область слюнями поисходили. Ты в Бога, вижу, веришь. В церковь, наверное, ходишь. Тогда объясни мне такую вещь. Ты, взрослый мужик, пусть и не знавший женщин, неужели ты можешь допустить и всерьёз верить в то, что может быть непорочное зачатие?

- Отчего именно это вас так занимает?

- Да, оттого, что чушь какая-то. Дева Мария, непорочное зачатие. Я в это всё не верю.

- Это не чушь. Даже в современной медицине довольно часто встречается непорочное зачатие. Я, к сожалению, не могу привести статистику, но поверьте мне, это так. Даже термин такой существует "Случай Богородицы". Но всё это к истинной вере, к Деве Марии родившей Христа, никакого отношения не имеет. Для меня, как для человека верующего, нет сомнения в том, что Дева Мария зачала от Духа Святого.

- Значит, от голубя. - произнёс Жиганов в задумчивости, и с чрезмерным откровением, заговорил. - Сколько у меня их было, этих женщин. И, все говорили одно и то же. Начинают с того, что у них была "задержка" и при этом смотрят на твою реакцию. А потом спрашивают: "Что будем делать?". А у меня ответ один: "Что хочешь, то и делай".

В поликлинику сегодня ходил мимо школы. Вспомнил молодые годы, деньки весенние перед каникулами. Во дворе жгли старые, рваные учебники, исписанные тетради. Повсюду летал пепел похожий на чёрный снег. Остатки, чьих-то радостей и горестей. За школой стояли поставленные друг на друге в четыре яруса, пошкрябанные дверными ключами, исчерченные ручками, старые парты. А впереди было целое лето. Три месяца беззаботного отдыха. И ботинки не жали и ни что не беспокоило. Разве мог я предполагать, что буду работать охранником на мясокомбинате. Будь проклята навеки моя дурная жизнь.

Эх, Андрюша, чего я там только не видел. Телёнка трёхмесячного гнали забойщики, из трёхмесячных телят делают особо вкусную колбасу. Убежал он от них, быть может, через загородку перескочил, скорее в щель какую-нибудь вынырнул. Эти телячьи глаза надо было видеть! Он же понимает, что его на бойню гонят, сопротивляется, как может, а они его окружили с палками.

Захотелось подобрать арматуру да отходить их всех до полусмерти. Все думают, что мясокомбинат это деликатесы, колбаса, деньги. Думают, не работа, а курорт. Завидуют. А, того и не знают, что там на самом деле. А там самый смрад, там неумолкаемый вопль везомых на казнь животных, загоны с десятками тысяч обречённых глаз смотрящих на тебя с надеждой. Там вокруг цехов горы переломанных кровавых костей. Горы кровавых коровьих шкур. Миллионы крыс, бегающих то туда, то сюда, стучащих коготками лапок своих по гранитным ступеням забойных цехов. Мимо ходят эти нелюди, забойщики. У них в руках окровавленные полуметровые ножи. На ногах сапоги резиновые, чтобы ноги в крови не замочить.

Забивают, конечно, не ножами, электрическим током. Но, случается, что током не убьёт, тогда в ход идут ножи. А ты спрашиваешь, почему Семён курит и пьёт и ни с кем в койке успокоения не находит. Там смрад! Удушающий запах гниения, падали и мочи. Везде по периметру бешеные сторожевые псы. Коллеги - охранники, все сплошь хронические алкаши. Но хуже всего то, что работа бессмысленная и беспощадная. Вот, что убивает.

Ты прости меня, Андрюша, за лирику и за то, что я на тебя накричал. Чай у тебя превосходный, но мне пора в аптеку бежать. Я ж заболел, сосед. Врач целый ворох лекарств выписал. Боюсь, денег не хватит. Не одолжишь мне до завтра тридцать рублей? Если сомневаешься, вот, посмотри больничный. Всем на три дня дают, а мне на целую неделю выписали.

Андрюша отсчитал ему тридцать рублей.

Жиганов купил на эти деньги четвертинку водки и полулитровую бутылку пива. Водку выпил одним махом, прямо у ларька. А пиво стал пить медленно, растягивая сладостные минуты. При этом удивлялся и негодовал:

- Вот, уж лентяй, всем лентяям лентяй. Не курит, не пьёт, с бабами не трётся. Живут же на свете такие. Сейчас поеду к Тараторкиной. Расскажу, всё, как есть, что бы не ругала меня почём зря.

12.01.2000 г.