Зима. Городская больница. Санитар Герман Гибонов зашёл с мороза в комнату отдыха охраны и крикнул:
- Иван Дмитриевич, отзовитесь. Вы здесь?
В ответ ему была тишина. Гибонов включил свет и убедился, что охранника в комнате не было.
На обшарпанном столе стояла пластиковая бутылка с прозрачной жидкостью. Герман отвинтил крышку, понюхал. Так и есть, - разведённый спирт.
Санитар налил себе полстакана и, сев на массивную кушетку, обитую кожзаменителем, выпил. Закусил надкусанным и уже заветренным яблоком, лежащим на столе. "Ну и жарища, - подумал Герман, - Митрич, старый мухомор, пригласил в гости, а сам пропал".
Гибонова душила злоба, не исчезнувшая даже после того, как он принял сто грамм. Настроение испортила возрастная пациентка, родственница главного врача, занявшая третьего дня отдельную палату рядом с процедурным кабинетом. Когда он туда транспортировал старуху, состоялся неприятный разговор.
Акулина Ивановна, так звали пациентку, узнав, как его зовут, поинтересовалась, не немец ли он. А затем принялась рассказывать, что в юные годы у неё было колоратурное сопрано, и она пела арию Лизы из оперы "Пиковая дама". И неприятным старческим голосом затянула: "Уж полночь близится, а Германа всё нет". Посмеялась воспоминаниям и снова запела: "Ах истомилась, исстрадалась я". Акулина Ивановна смеялась над тем, что он прожигает свою молодую жизнь, работая санитаром. Наговорила гадостей, пользуясь тем, что он не мог ей ответить. Сумела задеть за живое, царапнуть грубым словом его ранимое сердце. Но пуще всего злили санитара её деньги. Акулина Ивановна носила с собой пачку тысячных купюр в банковской упаковке, подбрасывала её вверх, прижимала к груди. Сюсюкала с ней, как с маленьким ребёнком. Когда ложилась спать, клала эту пачку на подушку, себе под голову. А у него зарплата двадцать тысяч и штрафы за опоздания, введённые её родственничком. Как тут не опаздывать на работу, когда ты студент и приходится разрываться между службой и учёбой. Вот и выходило, что "пашешь" сутками, выбиваешься из сил, а в конце месяца получаешь копейки. Злился Герман и на главного врача, в своей же клинике лечившегося от алкоголизма, неделями лежавшего под капельницами. "Ему значит, как с гуся вода. Можно всё, а нам простым смертным нельзя ничего, - думал он, - Держат забулдыгу только из-за того, что отец у него академик. Отец и поставил его на это место. А до этого, по словам Митрича, сынуля в подвале частный медицинский кабинет держал. Привокзальным женщинам с пониженной социальной ответственностью возвращал девственность с помощью швейной машинки".
Гибонов налил себе ещё полстакана и выпил. Вспомнил, как охранник научил его при помощи стержня от шариковой ручки, не нарушая банковской упаковки, доставать из пачки купюру. "Хороший он всё же мужик, Митрич, но хитрый. Всё хочет делать чужими руками. Давно бы ушёл я из этой больницы, если б не Полина Примочкина. Да, что об этом...".
Санитар налил себе целый стакан, выпил и улёгся на кушетку. Веки его смежились.
"Да, что ж я делаю?", - вскинулся вдруг он, - "сейчас в процедурный Полина придёт, а меня там нет". Герман вспомнил, что на выкраденные у старухи две тысячи он накупил шампанского, шоколадных конфет, фруктов и пригласил Примочкину, как только освободится, зайти.
Гибонов встал и побежал к месту встречи. Не успел он выставить яства на стол, дверь приоткрылась, и в процедурную заглянула аккуратная девичья головка.
- Заходите, медсестра, не стесняйтесь, - пригласил он Полину, - сейчас запируем.
Примочкина вошла и села на край кушетки.
- Расскажи о себе, - беря из рук Германа яблоко, сказала она, - я о тебе ничего не знаю.
- Кушай, слушай и мотай на ус, - с неожиданной для себя бравадой, стал вещать Гибонов, - Когда-то я был известен и даже знаменит. Работал главврачом в городской больнице, похожей на нашу. Но, как известно, язык мой - враг мой. Принялся обличать в некомпетентности руководителей здравоохранения и меня выгнали с насиженного места.
- А что было после этого?
- После этого, милая девушка, я дёргал за усы спящих тигров.
- В переносном смысле слова?
- В прямом. Работал уборщиком в зоопарке.
- А тигры не кусались, когда вы их за усы дёргали?
- Я же за ними убирался. Таких звери не кусают. Тигры меня облизывали. Кто-то насплетничал, что я намереваюсь открыть двери в клетках. Меня обозвали "зоозащитником" и, обвинив в потенциальном терроризме, рассчитали. Пустили слух, что работая в больнице, я выпустил из клеток на волю лабораторных крыс и мышей. Дескать, за это меня и турнули с высокого поста.
- Это правда?
- Да чепуха. Я же в городской больнице работал. Не было там у меня ни крыс, ни мышей. Если и бегали, то не белые лабораторные, а серые, обычные. Да и то, подозреваю, это были только галлюцинации белогорячечников.
- Кому же понадобилось вас оклеветать?
- Известно кому, моему напарнику. Ведь мы же не только убирались за тиграми, мы их ещё и кормили. А напарник у тигров мясо воровал. Ну и сам, в конце концов, за жадность поплатился.
- В смысле?
- Голодные тигры его на кусочки разорвали и съели. С чужих слов говорю, сам я в зоопарке к тому времени не работал. Теперь сижу тут у вас в санитарах, влачу нищенское существование. Эх, время-время-времечко. А ведь когда-то я умел делать деньги из воздуха.
- Это как?
- Был я тогда студентом, взял в руки газету объявлений и прочитал: "Куплю кошачью мочу. Много. Дорого. Велизарий Васильевич Букашкин". Долго не думая, я набрал указанный в газете номер телефона и предложил свои услуги по снабжению этим дефицитным товаром. Велизарий Васильевич платил щедро и регулярно. Покупал он действительно много. После очередной сделки я не выдержал и поинтересовался:
- Зачем вам кошачья моча?
- Послушай, дружок, - нервным голосом начал покупатель, - У меня есть молодая жена, а у той две страсти, обожаемый кот и молодой учитель музыки. По выходным дням она с учителем запирается в своей комнате и музицирует. Кошачью мочу я наливаю в "оксфорды" этого хлюста и всё жду, когда терпенье лопнет либо у него, либо у жены. Но пока результат нулевой.
- Да-а, - только и выдавил я из себя, - десять литровых банок вам продал. Видимо у них серьёзный замес, раз музыкант всё ходит и ходит.
- Если не секрет, - сменил тему Букашкин, которому неприятны были мои слова, - каким образом вам удаётся собирать кошачью мочу в таком количестве? У нас стоит лоток с наполнителем... Как говорится, лишней капли негде взять.
- Да очень просто, - охотно стал делиться я своим секретом, - Купил поддоны с решёткой. Помыл их, высушил. Беру домой всех кошек, что живут при нашем подъезде на два дня. Хорошенько кормлю их, пою, даю мочегонное. Кошки - животные чистоплотные, они в очередь встают к лоткам, чтобы отлить. А дальше просто. Сливаю содержимое лотков в чистую банку и продаю вам. Можете сами попробовать, столько денег мне платите.
- Жена заподозрит неладное. Лучше по-прежнему буду у вас покупать. Вы лучше скажите, почему у вас денег нет?
- Да разве только у меня? Вон, сосед мой по коммунальной квартире повесился от безденежья.
- Что вы говорите, - развеселился Велизарий Васильевич, - а верёвка осталась?
- Он на проволоке.
- Никому об этом не говорите. Мы с вами продадим верёвку удавленника, а деньги поделим.
- Какую верёвку?
- Толстую. Я подберу подходящую, чуть тоньше корабельного каната. Мы распустим её на пряди и, продав, заработаем кучу денег.
- А кто купит её?
- Колдуны для своих обрядов, мистики всех сортов, сумасшедшие, верящие в то, что верёвка удавленника приносит счастье. Ни о чём не хлопочите. Я сам дам объявление, сам буду торговать. Разрешите только сослаться на вашего покойного соседа. Ему ведь теперь всё равно.
- Ну, да.
- Диктуйте адрес, имя и фамилию несчастного. И никому о том, что он повесился на проволоке.
- А если дознаются?
- Не страшно. Отоврёмся. Скажем, что это мы нарочно фальсифицировали, чтобы верёвку, как вещественное доказательство, у нас не отобрали.
И Букашкин не обманул, на продаже верёвки отдельными прядями мы нажили кругленькую сумму.
При очередной купле-продаже кошачьей мочи я снова поинтересовался, как дела у моего старшего товарища.
- Плохо, - отвечал тот, - Вчера я закрепил на кухонном столе верстак и ножовкой по металлу распилил его "оксфорды" пополам, а затем выбросил образовавшиеся куски ботинок в форточку. Комизм ситуации в том, что когда я пилил ботинки, на кухню заглянула счастливая жена. Сделала бутерброды с ветчиной и убежала музицировать. А я ещё и деньги плачу этому учителю музыки. Так вот, я отвлёкся. Я ей намеренно показал, чем я занят, готов был на открытый скандал, так мне всё это надоело. Она не поняла. Посмотрела на туфлю, зажатую в верстаке, наполовину распиленную и ничего предосудительного в таком моём занятии не увидела. Её взгляд был обращён внутрь себя, в свои грёзы. Сказала: "Работай, дорогой, не стану мешать". И упорхнула. Дело в том, что женился я поздно, мне было уже пятьдесят лет, а до неё у меня не было женщин. Будете смеяться, но я даже, простите за прямоту, онанизмом не занимался. Идёшь, бывало в ванную, мама строго говорит: "Велик, пообещай, что пипку трогать не будешь". Что тут остаётся, пообещаешь маме. А я ведь привык своё слово держать. Ну и мучаешься потом, на стенку лезешь.
- А как музыкант без своих "оксфордов" домой пошёл? - чтобы не углубляться в скользкую тему, поинтересовался я.
- Галоши ему нашла, от отца моего покойного остались.
- Значит, снова придёт музицировать?
- Скорее всего. Подскажите, как мне его отвадить.
Я не только подсказал, но и помог. Купили мы надувные шары. Налили внутрь всё той же кошачьей мочи, чернил двадцать два пузырька, содержимое тухлых яиц, ещё какой-то гадости туда сунули. А жил Букашкин на пятом этаже. Расстояние подходящее, чтобы во-первых, не промахнуться, а во вторых, для того, чтобы наши наполненные гадостью воздушные шары от удара об асфальт взорвались и окатили хлюста нечистотами. И вот настал час "икс". Появился учитель музыки в белом костюме с букетом цветов в руках. Идёт, улыбается, ничего не подозревая. И тут мы принялись нежеланного гостя с балкона бомбить. У Велизария два шара в руках и у меня два шара. Музыкант под огнём наших батарей метался из стороны в сторону. Пытался уклониться, закрыться букетом, спастись. Но это его не спасло, с ног до головы оказался облит нечистотами. Только после такого гостинца, так сказать холодного, отрезвляющего душа он и оставил жену Букашкина. А может, и не оставил, стали встречаться тайно на стороне. Но Велизарию Васильевичу и это было большое утешение.
Примочкина хохотала во весь голос и придвинулась к Гибонову почти вплотную.
- Митрич говорил, что ты учишься и работаешь, но с подработками тебе не везёт. Выгоняют отовсюду. Это правда? - поинтересовалась Полина.
- Ну что поделаешь, люблю я шутить, - заговорил Герман счастливым, томным, голосом. - Подрабатывал в аптеке уборщиком. Бабка-покупательница не глядя, что халат у меня не белый а синий, рабочий, спросила маску. "Есть маски, милочёк?". Смотрю, новогодняя маска волка лежит в мусорном ведре, я ей её показываю и говорю: "У меня, мать, только такие". Пожаловалась, - выгнали. В магазине "Одежда" подрабатывал. Шапка облезлая, кроличья, без дела валялась. А тут манекены голые стоят. Нарезал я из шапки треугольников и заклеил ими известные места у истуканов женского рода. Такой крик поднялся! А что в этом криминального? Их же одевают, всё равно ничего не видно. Из магазина тоже выгнали. Анализируя эти два случая, сделал вывод, что юмора у нас не понимают, не любят.
Гибонов с Примочкиной выпили шампанского на брудершафт. Он удачно шутил, она смеялась, и дело дошло до поцелуев. И тут, совсем не кстати, в стену принялась стучать старуха Акулина Ивановна и надтреснутым голосом петь: "Вот полночь близится, а Германа всё нет". Полина отстранилась. Снова раздался противный голос Акулины Ивановны: "Ах истомилась, исстрадалась я". Примочкина вскрикнула и убежала.
- Да, что ж это такое, - закричал Гибонов.
Он рассвирепел, всё внутри у него клокотало. Держать в руках предмет воздыхания и потерять его из-за воплей взбалмошной, а может и сумасшедшей, старухи. "Ну, теперь держись у меня", - думал он. На глаза попался одноразовый шприц наполненный жидкостью с надписью "сульфозин". Он схватил его и бросился в палату к старухе. "Сейчас за всё заплатишь", - мысленно накручивал он себя, - "за унижения, за родственника главного врача, алкоголика и сквалыгу, за Полину".
Ворвавшись в палату, он нашёл старуху в компании двух молодых людей неприветливой наружности. Эти "бандиты" уложили его на койку и зафиксировали бинтами. Не говоря ни слова, они принялись бить его изо всех сил кулаками. "Что вы делаете! - кричал санитар, - Кто вы такие? Акулина Ивановна, это же я Герман. Скажите им, чтобы меня не трогали". Но ехидная старуха только смеялась в ответ. Она взяла в руки шприц и спросила: "Это ты мне хотел сделать укол? Попробуешь сам". С этими словами она вогнала содержимое шприца в ногу Гибонова.
Герман кричал, что есть мочи и звал на помощь. Чувствовал, как всё тело огнём горит, а мышцы сводит судорога.
Всё разъяснилось, когда он проснулся. Оказалось, что он не в отдельной палате Акулины Ивановны, а всё в той же комнате отдыха охраны. Опьянев, он свалился и застрял между кушеткой и горячей батареей, обжигавшей его своим жаром.
Иван Дмитриевич делал безуспешные попытки достать Гибонова. При этом охранник бил санитара, приговаривая: "Что же ты, сволочь, весь спирт жеранул".