Аврору я звал "кораблик мой" и всегда поздравлял с Днем революции. Она для своего удовольствия заставляла меня есть лепестки цветов, но это не самое страшное. Она никогда не смотрела в глаза. Вся комната у нее была в зеркалах. Зеркальный потолок, зеркальные стены, и она ходила по комнате и говорила со мной, глядя на меня только через зеркало. Вела себя со мной, как с Медузой Горгоной. Боялась, что пробью ее энергетическое поле. Я относился к этому спокойно. Медуза - так Медуза. Она и в постели, будучи повернутой ко мне лицом, или закрывала глаза, или смотрела на меня через отражение в зеркале.

Разденется в углу, аккуратно сложит одежду, и идёт ко мне опустив глаза. Правой рукой прикрывая подбородок, (ей казалось, что он был великоват, стеснялась), словно капли воды вытирая, а левой прикрывая низ живота. Нагие женщины, как правило прикрывают бюст. Но, Аврора делала хитрее. Она раздевалась не полностью, оставляла на себе бюстгальтер. Такая была у неё странность.

Одевалась старомодно, но мне нравилось. Носила шляпки, бусы из фальшивого жемчуга, для шарма курила папиросы - всё это ей шло. И, конечно, длинные закрытые платья, до самых пят.

Когда находилась в одежде, обнимать себя не разрешала. Говорила: "Не дети". Возможно, боялась платье помять. Они были дорогие. А может безудержной страсти.

С другими, при встрече, я обнимался жарко и страстно. Какое-то время стоял с ними так, тесно прижавшись. А эта не подпускала. Всегда выставляла перед собой обе руки, и если я преодолевал эту преграду, то упиралась в грудь головой. Оставляя между собой и мной расстояние. Это так же казалось мне странным.

Знаю, был у нее в столице Австрии, один гусь, любитель пива. Видел его фотографию. Дед, за шестьдесят, в местной зелёной шляпе с кружечкой в руке. Я её к нему не ревновал.

Два слова о тараканах в голове. К деду венскому я был равнодушен, а вот к поэту Маяковскому, я Аврору ревновал. Даже требовал, что бы портреты со стен сняла. Теперь и самому всё это смешно, но было, что тут говорить.

Дед, родной её, дошёл до Берлина и расписался на Рейхстаге. У неё была фотография, сам момент запечатлён. Молодой солдатик, встав на цыпочки, что-то выводит. И не так много подписей вокруг, как на снимках знакомых всем. Она этой фотографией гордилась, и правильно делала. Показывала ли австрияку? Должно быть показывала. Может, с помощью фотографии и сошлись.

Случалось, кидало Аврору в ретро-стиль очень сильно. Наряжалась, как огородное пугало. До того через чур и излишне, что даже мне, человеку привычному, становилось неловко с ней рядом идти.

А, ещё стояли у неё в комнате те самые весы, на которых нас в пионерском лагере взвешивали. Она любила такие вещи. Взвешивала меня, себя по несколько раз на дню. Ей доставлял удовольствие сам процесс передвижения гирьки, нравилось "ловить граммы".

Боялась Бога, но своеобразно. Греха боялась, а грешила. Много говорила об этом. Слишком много. Не в ладах была с собственной совестью.

А ещё дурачилась. Был у неё череп, пособие медицинское. Возьмёт его и разговаривает с ним. Если мне хочет, что-то важное или неприятное сказать, то только таким манером. При посредничестве "черепушечки", как она ласково его называла. Я от этого в бешенство приходил. Тоже мне Гамлет, принц Датский, "Бедный Йорик".

Были у неё, такие же странные, как и она, две подруги. Все играли на музыкальных инструментах. Аврора на скрипке, белокурая Альбина на валторне, изогнутой трубе. Астра, которую подруги называли "горожанкой", на трубе с выдвижной штуковиной. Видок был у троицы потешный, но играли они хорошо. Всё, что угодно могли сыграть.

Подруги были одинокие, из тех которым никто не нужен. Так мне казалось. Они и на меня смотрели, как на декорацию. Отношение у них ко мне было нейтральное. "Ну, есть такой, и ладно. Не было бы - не заметили", - примерно это читалось в их глазах.

У Авроры была фотография, на которой они нагие, со своими инструментами. Эта фотография не вызвала у меня никакой эротической реакции. Её подруги, что одетые, что голые, были для меня - никакими. И, что Аврору с ними связывало? То, что вместе учились в музыкальной школе?

От отца у Авроры осталось только отчество и открытка. Отчество - Алимпиевна. Аврора Алимпиевна Ачкасова. Фамилию ей мамка свою дала. И открытка замечательная. Портрет в кружочке, сверху самолёт рисованный, снизу паровоз с вагонами, с клубами дыма. С боку надпись: "Жди меня, и я вернусь". Но, обманул - не вернулся.

Аврора звала меня к бабке в деревню. Там у неё козы жили. Молочком козьим соблазняла. А я его пробовал, как-то, мне оно не глянулось. Похоже на коровье в котором шерсть овечью постирали. Такое же, но с душком, с запахом. Не стал я его приверженцем, хоть и говорят, что полезнее коровьего.

Аврора, не смотря на революционный флёр своего имени, чем-то напоминала жену царя Александра Третьего, матушку Николая Второго. Только высокая. Выше принцессы датской Дагмары, на три головы.

Меня она считала похожим на Маяковского, а себя на Лилю Брик.

Как-то стояли в самом углу ее зеркальной комнаты, и она что-то спросила. Я стал отвечать по привычке, глядя на отражение, да смотрю, отвечаю не тому, она с другой стены на меня смотрела.

Нет, думаю, поживешь с ней и сам отражением станешь. Надо сматывать удочки.

И смотал. Даже не сказав: "Жди".

2000 г.