В переходе под Можайским шоссе я встретил своего старого знакомого, Вениамина Ксендзова. Он всё так же, как и пять лет назад, пел под гитару, зарабатывая себе этим на жизнь.
Мы с Вениамином разговорилась. Уличный певец, он же бывший врач-психиатр, предложил мне вместе с ним сочинить сценарий для фильма. Ксендзов клялся, что раскроет все тайны психиатрии, а так как эта тема никем не освоена, то мы сможем на этом "зашибить хорошую деньгу". Он был уверен, что фильм, снятый по нашему сценарию, непременно получит "Оскар". Не столько из-за денег, сколько из интереса я согласился попробовать и в свободное от работы время пригласил Ксендзова в гости.
Устроившись на кухне, мы стали пить чай и беседовать.
- Надо написать что-то вроде Карлсона, - предложил Вениамин, - это вечная фигура. Там есть интересный момент. Ни с первого, ни со второго, но с третьего раза я обратил на него внимание. Карлсона спрашивают: "Кто ваш отец?". Помнишь?
- Разве там есть такое?
- Да. Оказывается, что отцом Карлсона был лётчик.
- Может это в книге?
- Да.
- Постой. Так ты книгу читал?
- Я её перечитываю постоянно, как евангелие. Точно с такой же частотой. И, честно сказать, - нахожу много похожего в общем подходе к миру. Ведь одна из строк евангелия: "Веселитесь и будете угодны Богу". Карлсон угоден Богу. В нём есть что-то...
- Божественное? - не удержался я от шутки.
- Ну, как минимум в нём нет ни капли озлобления, ни капли зависти, ни капли ревности. Он самодостаточен. Карлсон хулиганит, но никому не желает зла. Похоже, что низменные чувства ему совсем не знакомы.
- В сказках - да. В сказках злой герой не нужен. Фрекен Бок, как она?
- Она тоже... Как сказать? Злая ли она?
- Глазами взрослого совсем не злая. А, будучи пятнадцатилетним юношей, когда я смотрел мультфильм, то думал: "Зачем родители к своему чаду такую ведьму пригласили?".
- Тебе пора книгу перечитать. Неужели ты не помнишь фразу...
- Я книгу ни разу не читал. Я по мультфильму только сужу.
- О-о, с тобой и говорить не о чем. Я, например, Карлсона читал минимум сто раз. Как только на меня нападает тоска, я беру с полки Карлсона. Книга не толстая, в ней максимум страниц восемьдесят. То есть она очень скупая, чем напоминает собой евангелие. Там нет никаких долгих описаний Карлсона. Повествование сразу идёт так, как будто мы давно его знаем. Автор не пытается читателя знакомить с ним. Он тут же прилетает и оказывается. Это магия. Он живёт на чердаке, не знает, что такое электричество. Но он делает окружающих его людей счастливыми. Ту же самую Фрекен Бок, которая выходит замуж. Мультфильм же не охватывает третью часть, самую интересную. Там Фрекен Бок выходит замуж, не смейся, это же самое интересное. Карлсон делает из неё прекрасную женщину. Прелестницу, которую полюбил богач, миллионер, и он же подарил ей счастье. То есть самая великая - это третья часть. Просто не стали снимать, потому что это всё одно, что попытаться евангелие снять в кино. Есть вещи, которые не снимаются.
- Ладно. Давай делом займёмся. Придумаем первую сцену.
- Первая сцена. Большая ординаторская, девять утра. Там собираются все врачи. Это система. Это каждый день. Я помню это прекрасно. Первое сентября, моя первая пятиминутка. Я только что закончил ординатуру. Самая удобная сцена для начала фильма. Здесь все врачи. И опытные, пожилые и менее известные, менее опытные. Ординаторы, фактически студенты...
- Это больница?
- Да. Это будет первая сцена, где перед лицом зрителя сразу предстанут все герои. То есть здесь и юные девочки, только что закончившие институт, которым по двадцать три года, они только пришли в больницу, совершенно наивные. И вплоть до профессора, который является харизматической фигурой. То есть, когда он появляется, все встают. И вот герой, новенький врач, идёт его представление. После чего профессор вызывает героя к себе и даёт ему "кромешников".
- А как ты пришёл?
- Пришёл сразу на пятиминутку. Я был устроен в эту клинику, сидел в ординаторской, слушал разговоры врачей. Один рассказывал, как он за границу ездил, другие ещё о чём-то говорили. Сразу стало ясно, кто нищий, кто богатый. Между женщинами шли свои разговоры. Затем, без пяти девять, появился профессор. Он вошёл, представил меня: "Знакомьтесь, наш новый работник". Сразу все взгляды устремились на меня.
- А что это за больница?
- Одна из наших Больших Больниц. В чём тут преимущество, - много отделений, целый город. Это очень хорошо, потому что там много всего. Там и тяжёлые и лёгкие, и просто истерики и судебные. И платные и бесплатные.
- Больница психиатрическая?
- Да. Но там и неврозы.
- Я имею в виду: ни терапии, ни хирургии нет?
- Нет. Этого нет. Этих отправляли...
- А сколько в Москве психиатрических больниц? Я знаю тринадцатую, четырнадцатую.
- Сейчас больше, порядка пятнадцати. Это общие, не считая отдельных наркологических. И я не следил, но знаю, что построено три новых наркологических больницы. Моя была больница старая. А есть ещё отдельные клиники неврозов.
- А профессор - это главврач?
- Нет. Он профессор в данном отделении. Каждое отделение ведёт свой профессор. Плюс есть ещё главный врач больницы. Иногда я в наших пенатах мог лицезреть и начальника Минздрава.
- Это министр?
- Это зам. министра по психиатрии. Это наш начальник психиатрический. Министра я не видел ни разу. Но вернёмся к сюжету. Это было Отделение острой психопатологии.То есть это шизофрения, эпилепсия тяжёлой формы и алкоголизм. Там алкоголики с белой горячкой, все тяжёлые формы. Это бред, преследования, психозы и так далее.
- А как ты попал туда? Ты в институте выбрал себе специализацию психиатрия и поэтому тебя туда определили?
- Первый год в ординатуре были лекции, занятия. А потом уже каждый выбирал себе отделение. Я попросился именно в это. Почему? Потому, что меня интересовало именно это отделение. Хотя оно не самое престижное. Гораздо престижнее наркология или неврозы. А я попросился туда по следующей причине. Тот самый профессор, который читал мне лекции, в своё время поставил мне, девятилетнему ребёнку, диагноз шизофрения. Этот диагноз меня приговорил.
- Да-а. Но от армии, наверное, освободил.
- Там получилось интересней. У меня с психиатрией были удивительные взаимоотношения. Действительно, я в детстве был странноватый. Другое дело, понятно, почему всё это было. Это была моя реакция на сложнейшую домашнюю атмосферу.
- Не оправдывайся.
- Да, она, вообще... Я могу смело сказать, что вся наша психиатрия создавалась не очень умными людьми. И эта баба, профессор, она ничего не видела. Но дело в том, что у неё муж был академиком и тут всё понятно. У нас в психиатрии есть несколько кланов. Папы, мамы, дети, внуки, - все работают в психиатрии. Им всем дают зелёный свет, синекуру. То есть, по сравнению с ними, все мафии отдыхают. Потому что они захватили несравнимое ни с чем количество денег, наркотиков, власти и так далее. То есть все наши новоиспечённые бандиты - это дети, над которыми они смеются. И эта баба, профессор, уже покойная, умом не отличалась, но её муж был академик. Между прочим, сам шизофреник. Все большие психиатры...
- В той или иной мере...
- Да. Другого пути туда нет. Это совершенно очевидно. Ну, не будет заниматься трезвенник - алкоголизмом, нормальный человек - психами. Кому это надо? И потом, как можно найти общий язык с шизофреником, если сам не пережил те же самые вещи. Они просто это отрицают. Только если видишь себе подобного, возникает контакт, взаимопонимание. И тогда ты проходишь вместе с ним эти пути. Если бы в жизни моей не было психозов, я бы не смог найти подхода ни к одному больному. Если ты не понимаешь природы психического заболевания, то они это почувствуют и перед тобой не раскроются. Я никогда не боялся психов. Почему? Потому что я их знал. Знал природу этого явления. У меня никогда не было страха. А они чувствуют страх, как животные. И тогда тотчас происходит агрессия. Я никогда не боялся психов, алкоголиков, никого. Это сразу же заметно и небезопасно. Агрессия этих людей - это всегда ответ на страх. Они изначально не агрессивны. Наоборот. Нет людей более безопасных, безобидных, чем психи. Если к ним нормально относиться. И для того, чтобы довести психа до агрессии, надо очень хорошо, в кавычках, постараться. Самые опасные - это так называемые нормальные люди. Псих, на самом деле, - он понятен и ясен. Его реакция предсказуема и понятна, она на уровне рефлекса. Ты сделал ему больно, - он тебе ответил. А так называемый нормальный человек, - он не предсказуем абсолютно.
- А не является ли это главным заблуждением психиатров шизофреников?
- Нет. Самое страшное, что "нормальный" сам себе не может предсказать, то, что он в ту или иную минуту сделает. Если ты видишь у психа злость, то ты можешь ретироваться, а нормальный не предсказуем. Он будет улыбаться, а через минуту пальцы тебе переломает. Ответь, что такое психованность? Эти люди, - они видны. Их по лицу можно определять и поэтому в жизни они проигрывают.
- Люди без маски?
- Да. Люди без маски. А "нормальные", - это люди, умеющие надевать маски. Но самое страшное, что маски прирастают. Как это было у Нерона, который улыбался, сжигая Рим. Который всё делал с одинаковым выражением лица. Маска!
- Да. Но нам, чтобы не растекаться по древу...
- Так вот. Сразу же, как пришёл в больницу, я стал эти вещи считывать. Вначале бессознательно.
- Ты о себе ещё хотел рассказать, - напомнил я.
- Что о себе? Я знал, что у меня в медицинской карточке стоит диагноз, и в конце школы у меня начались проблемы, - стал вспоминать Ксендзов. - Я ни в какой институт не мог подать документы. Я лёг в больницу на проверку, с меня сняли диагноз "шизофрения", заменив другим: "возбудимая психопатия". Я-то думал, что это я такой хитрый. Я тогда от армии косил. Потом-то я понял, когда сам уже ставил диагнозы, что никаким я хитрым не был, просто психиатр был добрый. За что меня выгнали из больницы? Да за то, что я тысячу человек от армии освободил. У меня был принцип, - я ставил такой диагноз, который у меня просили. Ну, сам понимаешь. Если бы я кому-нибудь поставил диагноз, а точнее, снял диагноз, и он отправился бы в армию, то я пошёл бы и повесился, зная нашу армию.
- Но ты же её не знаешь.
- Поэтому я всем снимал диагноз, а точнее ставил диагноз. МДП тебе надо? Пожалуйста.
- А что это такое?
- Маниакально депрессивный психоз. Шизоидный? Без проблем. То есть я сначала выяснял, нужно ему поступать в институт или нет? А потом ставил соответствующий диагноз. Пока всё это выяснили и прогнали меня из больницы, я триста человек от армии освободил. Я вспоминал себя, в своё время игравшего роль перед врачом. Врач всё, конечно, понимал, он мог одним движением руки выяснить правду, отправив меня в военную психиатрию. Там через день вывели бы меня на чистую воду, обрили бы наголо, поставили в строй и отправили на смерть. Но врач сделал иначе. Благодаря ему, я армии избежал. Но мне повезло, я смог изменить диагноз. Потому что шизофрения - это диагноз на всю жизнь. И тот врач, который диагноз снял, написал: "Профессор Вруно - идиотка". Потом-то мне прямо говорили эту фразу все те, кто её знал. Потом-то узнал я, кто они такие наши профессора, как к ним относятся. Их просто презирают. Там, в психиатрии, такая мясорубка идёт. Ты даже не представляешь, какие на самом деле там крутятся деньги. Так вот, шизофрения - болезнь врождённая, а психопатия - приобретённая. Кто-то обидел, я возмутился. Диагноз "психопатия", он через три месяца снимается. Я пришёл в диспансер, врач спросил: "Как себя чувствуете?", я сказал: "Хорошо". После чего я поступил в институт. Когда я пришёл в военкомат и сообщил об этом, то у врача там волосы дыбом встали. Они, оказывается, знали, что с меня сняли диагноз "шизофрения" и готовились упечь меня в стройбат. К ним поступила бумага, что я здоров, а то, что я успел проскочить в институт, они не знали. Там с беднягой военкомом творилось что-то неладное. Потому что не любил он меня, угробить хотел. В стройбат, там кирпичом по голове, - и все дела. То есть с психиатрией я вступил в контакт с самого детства. А потом поступил в медвуз и весь первый год обучения Вруно читала мне лекции. Полный идиотизм. Старая бабка, за восемьдесят. С маразмом, но читала. Вот такие люди читают лекции и попробуй, тронь, она же в законе. Ей плевать, что на её лекциях спят. Она, знай своё, несёт ахинею. И с больными так же. А потом мне один больной говорит: "А что? У вас тут половина врачей психи". И он прав.
- А тебе не хотелось институт возглавить? Чтобы твоей фамилией назывался.
- Они, эти мысли, стали появляться. Почему? Потому, что там у меня вообще-то неплохо шли дела. Конечно, чудесных исцелений никаких не бывало, но я находил контакт с самыми тяжёлыми больными. Там были больные, к которым заходили разговаривать только с кастетом в кармане. Агрессивные. А меня к ним посылали и всё было нормально.
- То есть ты умел к ним в душу влезть?
- Ну, не влезть. Ну, как? Например, мне больной говорит: "Я хочу отсюда выйти". И я ему объяснял, что для этого надо вести себя так и так. И видя вдруг нормальное, человеческое отношение к себе, больной тотчас менялся на глазах. А потом, чтобы погасить агрессию, я предлагал: "давай в шахматы сыграем". И они чувствуют мгновенно доброе к себе отношение, почти любовное. Не даром Фрейд считал, что хорошим врачом может быть только бывший невротик. Я пережил всё это, и белую горячку, и бреды, и всё, что в учебнике написано. Всё у меня было. Люди, например, не понимают, что такое "бред преследования". Думают, что просто человек боится, что ему морду набьют. А на самом деле это такой страх, что боишься из дома выйти, сжимаешься в комок, начинаешь задыхаться. Вот это страх. Вот это ужас. Страх смерти тебя не оставляет ни на мгновенье. Он тебя преследует и доводит до того, что смерть, как исход, тебе кажется чем-то прекрасным. Кажется единственным выходом, избавлением. То есть ты просишь, ты ищешь её как лекарства, как подарка. Мне это понятно. То, что люди называют болью, мученьем, - это ничто. Они не знают, что такое настоящая боль и настоящие мучения. Для большинства психиатров больной - это враг, чужак, другой, непонятный. И по большому счёту, его надо изолировать. Как для Ганушкина был чужим Есенин. Ведь Ганушкин уничтожил Есенина. Я сам видел копии истории болезни и Есенина и Высоцкого. Я знаю всю историю с самого начала, как это было. Есенину предложили лечиться, он не хотел. Ему предложили профессора Ганушкина. Он и сейчас известен, а тогда, когда отменили Бога, был чуть ли не единственным солнцем. Другое дело, что Ганушкин был совершенно больной человек, и плюс к тому - страшный человек. То есть, это немецкая школа психиатрии. Та, которая потом породила фашизм. Собственно, Гитлер мало что сам придумал. Все способы уничтожения людей были придуманы психиатрами. Адольф Алоизович просто прочитал учебники по психиатрии Крепелина. Эмиль Крепелин - это своеобразный психиатрический бог и он писал про уничтожение. То есть, что необходимо уничтожать шизофреников и алкоголиков. Эти учебники до сих пор переиздаются. Там всё то же самое написано. Термин "Врождённая дегенерация" - это его термин. И это всё переходит из учебника в учебник до сих пор. Алкаши и шизофреники - это врождённые дегенераты. И самое лучшее, по мнению Крепелина, - их уничтожать. Потому что для общества это что? Груз. Их надо кормить, строить для них больницы. Изготавливать для них таблетки. Хотя можно всё очень просто решить и сделать. А Ганушкин, он учился в Германии. Все психиатры до революции учились в Германии. Были две современные школы - французская и немецкая. Но немецкая была более сильная. И этот Ганушкин занялся лечением Есенина. Подробности, конечно, не известны, но то, что через неделю после этого лечения Есенин повесился, известно всем. Ну, что за лечение такое? Хорошее ли это лечение? Ответь мне на этот вопрос. Да, пить он бросил. Он был закодирован, он не мог пить. Если бы он выпил, у него бы начался бред преследования. Почему он убежал в Ленинград? Ведь он же просто понёсся туда. Он в Москве не мог находиться. Он, скрываясь, дошёл до вокзала ленинградского, чтобы никто не знал. Спрятался в Англетере, но и там не мог найти себе места. Ходил из угла в угол. Ему бы выпить стакан, и у него бы прошло всё это. При том, что он был не трус, но он стал бояться. Тут дело не в том, трус ты или не трус. Когда "это" находит, здесь уже непонятно. Это не боязнь людей, это боязнь мира, боязнь вообще всего. Нам есть на самом деле чего бояться, - и смерти, и болезни. Чего говорить, столько всего страшного в мире. И представь, всё это разом нахлынуло. А тем более, нерв у тебя обнажённый и нет защиты, нет наркоза в виде спиртного. А он был закодирован, - это психологический запрет пить.
- Я мало верю в это.
- Что ты. Ганушкин владел гипнозом, даже я владел, когда работал. Это несложно. Закодировать может любой. Тем более, когда психически больной подавлен, склонен к подчинению. Из него можно вить верёвки. Он слабее тебя морально, к тому же ты в белом халате, сидишь за столом, за твоей спиной на стене всякие дипломы с печатями. А он подавлен, плюс лекарства определённые. И что для Ганушкина Серёжка Есенин? Он же считал, что его стихи - дерьмо. Так он сам и заявлял. Он относился к Есенину даже не как к поэту. Ганушкин любил Мандельштама, а Есенина нет. Он как поэта, его не уважал. Как и Высоцкого не уважал его лечащий врач. Тоже считал, что так себе поэт, пишет что-то такое низменное. Высоцкого же подсадили на морфий психиатры. Я даже знаю кто. Но морфий - наркотик, и Высоцкий дошёл до пятнадцати ампул в день. А умер-то он почему? Умер от ломки. Он же целый год не пил. Поэтому ничего и не писал. А потом сверху дали сигнал и ему перестали давать морфий. Звонки молчали, достать ему было негде. Два дня и - всё. Страшные мучения. Он пережил ад. А кто? Психиатры. И Ганушкин именно так сделал, что Есенин не мог выпить, а ему это тогда было необходимо. И от страха...
- А говорят, всё это, в смысле пьянства, - ерунда. Говорят, его убили.
- "Убийство". Да, окстись. Когда такой ужас, то человеку наплевать: петля, не петля. Хоть куда-нибудь от всего этого уйти. Такое ужасное состояние... Да, его убили, но сделали это хитрее. Не к чему впрямую убивать, вешать. Ведь можно же закодировать на определённые действия. Если я владею гипнозом, то я могу тебя закодировать так, что ты придёшь домой и бросишься в окно. Причём до минуты твои действия будут проконтролированы. Можно запрограммировать так, что всё это ты сделаешь, через день или через месяц. Чтобы не было подозрительно. Академик Павлов в своё время занимался этим, фашисты спёрли его открытие и ставили эксперименты на людях, передали японцам. Что такое камикадзе? У нормального, не закодированного человека, есть стремление жить и оно первично по сравнению со всеми другими стремлениями. И когда он оказывается один на один с самолётом, будь он не закодирован, стремление жить сработало бы. Желание жить первично, а иначе мы бы не победили энтропию, стремление к саморазрушению. Почему во вселенной, кроме Земли, жизни нигде нет? Потому, что жизнь - аномальное явление для вселенной. Для неё характерно состояние газа.
- По-твоему, для вселенной было бы лучше, если бы на Земле не было людей?
- Да вселенная и не замечает этого странного и случайного стечения обстоятельств. С точки зрения физики, жизнь - это аномальное явление. Это не мои слова, это слова Эйнштейна.
- О физике и Эйнштейне мне есть с кем поговорить, - смеясь, сказал я, имея в виду Боева. - Давай к фильму.
- Давай. Так вот профессор меня вызвал и говорит: "Я дам тебе на пробу четырёх человек вести, а там посмотрим".
- Они были приходящие, или в палате лежали?
- В палате. Приходящие уже потом были. Приходящие - это деньги. Там ведь как было? Пациенты делились на две категории. Первая. Это те, которые платили деньги. Вторая. Те, которые просто лежали. У них никаких денег не было и быть не могло. То есть настоящие психи. Там ни о каких деньгах речи, естественно, не шло. Я, как молодой специалист, сразу получил четырёх "кромешных". Одним из них оказался доктор математических наук, он свихнулся на проблеме "пространство - время".
- Но ты помнишь, что они говорили?
- А я слушал, буквально входил в их мир и всё это видел.
- На корочку записалось?
- Конечно. Это вещи... А иначе нельзя. Либо я вместе с ними участвую в их сне наяву, либо они просто перестают говорить. Большинство шизофреников, - они вообще не разговаривают. Они отвечают так: да, нет. То есть их спрашивают: "Вам было плохо?" - "Плохо". Если же ты входишь в его поток, то возникают сцены из жизни. Он начинает с детства или юности вспоминать свою жизнь. Чаще всего слом происходит в юности. Если говорят, что человек заболел шизофренией в сорок лет, то это, скорее, не шизофрения. Яркая шизофрения проявляется в подростковом периоде. Это всегда история, связанная с неудачным сексом, с несчастной любовью. То есть это момент, который ломает. Чего говорить, эти отношения в жизни каждого человека принципиальны. А если ему всего шестнадцать лет, он ещё учится. И тут возникает момент, происходят вещи, которые могут сломать ему психику на всю оставшуюся жизнь. Тогда шизофрения и выплёскивается. И всегда, когда я вникал, всплывали, как правило, две фигуры. Это доминантная мама, эдакая всё подавляющая, которая может обзывать своего сына подонком, говорить: "Положите его в сумасшедший дом, он мне надоел. Он ничего не может, ни на что не годен". Будет обвинять его во всех своих грехах, то есть, обратная сторона самообвинения. Естественно, эта мать понимает, что это они так воспитали сына. Скажу для ясности. Я не верю в то, что есть врождённые психические заболевания, все - исключительно результат воспитания. Нет никаких враждённых! Ген шизофрении ищут, ищут, - и никак найти не могут. И будут искать бесконечно, потому что ищут то, чего найти нельзя, чего не существует. Нет чёрной кошки в этой тёмной комнате. Всё всегда из-за воспитания. Сколько у меня было пациентов, а было их не меньше сотни, всегда всплывали родители, которые буквально об колено ломали своих детей. Ведь в чём смысл воспитания? Ведь мы же всё прекрасно понимаем. Живёт ребёнок в квартире, но ему надо выходить в социум. А это джунгли, это борьба за существование. В том числе борьба за питание, за самок. То есть, это нормальная природа. Если мы выпускаем неподготовленное существо, то его там ломают, съедают. Причём способы съедания очень разнообразные и более чудовищные, чем в животном мире. Это не обязательно физическое уничтожение. У нас есть такие способные, в кавычках, люди, что уничтожат и психологически. Одним словом можно убить. Кстати, я только в психиатрии оценил власть слова. Особенно женщины-психиатры хорошо владеют силой слова, так как обделены физически, не хватает больших кулаков, и это оружие пострашнее кулаков. И всегда срыв связан с тем, что неподготовленное существо выходит в мир. Его буквально выбрасывают. Вот представь, я сейчас возьму и свою домашнюю кошку на улицу выброшу. Иди и живи. Да? А там собаки, злые люди, живодёры и так далее. Долго она там проживёт? Нет. Но ведь это, собственно говоря, то же самое, - выкидывать неподготовленное существо. А ещё, не дай бог, армия или что-то подобное. Но хорошо, даже если не армия, всё равно, есть необходимость как-то себя ставить. Необходимость ориентироваться среди этих агрессивных к нам людей. Это факт. К сожалению, мир агрессивен. Закон Дарвина. Он этот закон вывел, потому что людей на планете Земля больше, чем нужно. Дарвин правильно сказал: "Борьба за существование - это закон жизни". Потому, что гораздо больше желающих, чем имеющих. Это правда. И поэтому в обществе большинство людей к нам агрессивны. Чем больше человек успешен, тем больше агрессии к нему со стороны окружающих. И наоборот, если тебе все улыбаются и тебя все любят, - то значит, есть причина для того, чтобы задуматься. Потому, что это значит, что ты совсем плох. Самое страшное чувство - это жалость. Это значит, что тебе уже вынесли приговор. У Чехова это гениально описано в рассказе "Палата N6". Вещь на все времена. Кстати, с тех пор, совершенно ничего не изменилось. Если тебя начинают жалеть, - то всё. А ведь его стали жалеть. Помнишь?
- Да.
- И всё в воспитании. Именно там корень этого вопроса. Никакого врождённого психического заболевания. Причём даже двух процентов, которые Крепелин поставил, - нет. Только неправильное воспитание.
- А что за два процента?
- Крепелин сказал, что два процента на Земле - это врождённые шизофреники. Сколько-то миллионов людей - изначально дегенераты. Добавь к этому шесть десятых процента алкоголиков и получится два и шесть процентов людей на Земле - лишние. Не мало? Да?
- Не мало.
- Но это, ещё не считая эпилептиков, и так далее, и так далее. А если всех посчитать, то получится около двадцати процентов психически обречённых. То есть, по Крепелину, больше миллиарда. И Гитлер, который никакого образования не имел, взял эту теорию за образец и стал действовать.
- А Крепелин был старше Гитлера?
- Он, во-первых, имел высшее образование. Он был не ефрейтор. И образование-то было какое? Дай боже! Причём, он же закончил Лейпцигский университет. Когда он написал последнюю свою работу, у него за спиной было сорок лет психиатрического стажа. Он был главным психиатром германской империи. Это была величина! Его, как бога, слушали. А что он им говорил? Вот что: "Алкоголиков надо уничтожать, потому что они не способны жить. Для них же будет лучше. Потому что у них жизнь наполнена страхами, а отнять у них алкоголь им ещё хуже будет". Это я не придумываю, это фраза из его учебника. Дело в том, что "Майн кампф" читает толпа, а учебники читают только студенты. А там пострашнее вещи, чем у Гитлера. У Гитлера, собственно говоря, что? Он же не обязан был изучать медицину. Ему говорят: "Так сказал всеми признанный психиатр, которого весь мир считает великим". Значит, что? Для империи что нужно? Империи дегенераты не нужны. А ситуация какая? Если так рассуждать, то и Есенин, и Высоцкий, - тоже дегенераты. И Достоевский, он же был эпилептиком, - значит, тоже дегенерат. Вообще девяносто девять процентов людей, которые в этой жизни что-то создали, по этой теории, - дегенераты. Эта теория породила фашизм. Это очень хорошо надо понимать. Фашизм - детище немецкой психиатрии.
- С Ганушкиным-то что? Чем закончил?
- Он сошёл с ума. Есть воспоминания о двух его срывах на конференциях. То есть его тихо увезли и, как я понимаю, усыпили.
- Как собаку?
- Да. И похоронили с почестями, как всех убиенных в то время.
- Ты говорил о кланах в советской психиатрии. Сколько их было? Два?
- Вообще-то четыре. Но это основные, московские. Есть ещё ленинградский клан, киевский. Только не записывай. Они до сих пор всесильны, и мы с тобой можем в один миг исчезнуть. Пойми, это всё не шуточные вещи. Учитывая, какие деньги сейчас там бродят. Люди торгуют наркотиками, они связаны с наркомафией. Причём напрямую. Вот. Эти секреты мне были открыты тогда, когда пытались меня завербовать. Ну, скажем так, ко мне испытывали интерес. Почему? Потому что у меня получалось.
- Давай по порядку. Дали тебе четырёх "кромешников".
- Да, "кромешников", которые пообщавшись со мной, перестали быть "кромешниками". У меня с ними получилось найти общий язык. Они пришли в себя. И родственники стали удивляться. У меня удачное было начало. А после "кромешников" профессор сказал: "молодец". И мне уже дали платного пациента. То есть это были люди, которые приходят. Были там специальные палаты, одиночные. Это была любовница одного партийного босса. То есть палата с телевизором, с санузлом, - всё отдельно. Ну и я с неё имел хорошие деньги. И ещё он мне дал двоих. Это был знак доверия. Ну, как же. Через два месяца работы я купил себе "Жигули". Да, и у меня появился отдельный кабинет. До этого-то у меня была только ординаторская, а там нас сидело человек семь. Очень интересно время проводили, два романа у меня было. А потом уже кабинет отдельный. Большой кабинет. И конечно, это не для всех. Он, профессор, меня полюбил. Потому что пациентка эта была очень богата. А у него простой расчёт. Если она на меня "подсела", - как они говорят, то им деньги идут. Я-то всего треть получал, две трети они себе забирали. А они же видят, что на меня "подсаживаются". И получалось что? Я стал стабильно приносить деньги этому отделению. До сих пор те, кто там работают, скучают. Говорят: "Был бы Ксендзов, при нём хоть пациенты были". И действительно, если уж ко мне приходили, то не уходили. Почему? Потому что вдруг встречали настоящего врача. Обычно пациенты проходят все круги ада. Пытаются спасение найти и в больницах, и в диспансерах. А их обирают, футболят. Они попадают в замкнутый круг, из которого вырваться не могут. И никому уже не верят, не доверяют. И вдруг попадается врач, к которому они проникаются симпатией, которому начинают верить. Другое дело, что болезни, которые годами копятся, они же не излечиваются за один день. А пациенты начинают верить в меня очень сильно и это тяжёлая ноша, большая ответственность. И те мои быстрые успехи... Я их стал бояться. Потому что, повторюсь, то, что годами копится, не решается за один день, даже за месяц.
- Успехов стал бояться или людей?
- Успехов. Потому что люди думают, что так будет и дальше. А эти быстрые успехи проходят и начинается медленная работа. А вот к этому многие не готовы. Понимаешь ли, на этом вот контрасте я чуть ли не чудесные иной раз давал исцеления. Но это не исцеление, - это были всего лишь моменты. И я всегда пытался разъяснить, что то, что годами копится, из того и выходить надо годами. А от меня ждали чуда. И мне коллеги намекали: "Дай чудо". Профессор прямым текстом говорил: "Помнишь фразу: "Если людям нужно чудо, то дай им его"". То есть толкал меня туда, в ту область, где работают сейчас Чумак и Кашпировский. Это же одна шайка-лейка. Профессор так и говорил: "Делай карьеру, у тебя всё для этого есть. Ты можешь импровизировать, можешь к себе расположить".
- Но по большому счёту все, кто работает в той или иной области, мечтают сделать карьеру.
- Девяносто девять процентов - да. Может быть, я один - исключение. Дело в том, что ко всему этому у меня было особое отношение. В раннем детстве была ситуация, травмировавшая мою психику. У меня отец - тяжелейший алкоголик, а мать - действительно психически больной человек. Можно сказать, что всё детство своё я провёл среди душевно больных. Так получилось. И к тому же один. А там ещё и бабушки, и так далее. И я один отдувался перед богом за всех. А там накопились такие проблемы... В-общем, - было. В институте я на втором курсе женился, родился ребёнок. Ведь все обо мне как думали: "Ксендзов идёт в психиатрию, сейчас он будет там деньги лопатой грести". Я мог бы стать миллионером. Мог бы вполне. В клан бы меня, конечно, не взяли. Хотя, кстати сказать, мог бы жениться. Учитывая, что я развёлся со своей женой, мог бы жениться на одной из клана. И это, если смотреть их глазами, для меня был бы очень правильный ход. И я бы мог это сделать легко. Я был довольно симпатичным. Не было бы проблем. Тем более, что все мы в одной структуре. Это не был бы какой-нибудь мезальянс. Тем более, что параллельно я мог бы иметь сколько угодно любовниц, - всё это разрешалось. Нормально. Если бы я женился, это не обязывало бы меня быть верным.
- Почему ты так думаешь?
- Потому что у них нет высоких моральных требований. Они живут в средневековье. Вся больница знала, что профессор спал с молодыми врачихами, с медсёстрами. Но никто ничего страшного в этом не видел. И то, что медсестру увольняли, если она отказывалась переспать с профессором, - это было всем известно. Там каждый имел гарем. Это для них нормально. Но жена у него - это другой разговор. Но для моей карьеры нужно было жениться на ком-нибудь из их клана. Поэтому когда я развёлся, всеми это воспринималось, как правильный шаг. Дескать, наконец-то за ум взялся. У меня жена была простая, из деревни. Я, вообще, по залёту женился. А тут кабинет, машина. У меня гордыня появилась. И потом, у меня действительно получалось, - я чувствовал себя в своей профессии королём. А получалось не только потому, что у меня харизма. Я много читал, много учился, психиатрия меня интересовала. У меня было то, чего у девяносто девяти процентов врачей - нет. Я прочитал всего Фрейда, Юнга, Крепелина. Я каждый вечер ездил в медицинскую библиотеку. Я любил психиатрию.
- А что ты скажешь на такое заявление. Психиатрия - это такая область, из которой уйти нельзя. Если раз попал туда, тем более врачом, тем более получалось, почувствовал успех, вкус жизни. То это уже на всю жизнь, это уже не отпустит.
- Да. Рестораны каждый день.
- Не столько рестораны, сколько власть над людьми.
- Власть! Кстати Адлер считал, что стремление к власти в человеке - это главное. А я Адлера ставлю выше всех. Выше Фрейда. Да. Власть! Ощущение власти. Власть - она опьяняет. Это банальное выражение, но оно действительно так.
- Слаще женщин и вина?
- Все эти вещи связаны. Мужчина, имеющий власть... Тут тебе, конечно, и женщины и всё это. Да-да, момент этот был. Тут надо вспомнить, когда случился перелом. Меня уже перевели на Смоленскую. Смоленская - это платная клиника. Исключительно платная. Это два особняка, на которых нет никаких вывесок. Это исключительно для элитных больных, и там они занимаются героиновой зависимостью. Долго рассказывать, как я туда попал, - в-общем, предложили мне там место. На прежнем месте работы с профессором произошло столкновение. Я от него увёл одну пациентку, она ко мне перешла. Он стал ревновать, и... И вот клиника, которая занималась исключительно героиновыми наркоманами. Только денежные пациенты, престижное место. Мне там сразу же дали кабинет. Я даже с доктором наук там совместно написал одну работу. Пошла у меня карьера, и что же там произошло? Во-первых. Так называемое кодирование, то есть зашивание. Однажды я обнаружил, что они пациентам просто вводят натрий-хлор. То есть физраствор. Меня это удивило. Ну, в-общем, я понял, что это обман. Это был первый момент. Второй момент, я понял, что прямо у лечебных корпусов идёт открытая торговля наркотиками и об этой торговле всем известно. Я понял, что попал в систему, которая работает так: сначала подсаживает на наркотики, а потом уничтожает. В-общем, до меня дошло, в каком "прекрасном мире" я оказался. Эти люди: врачи и продавцы наркотиков, - как оказалось, одна группа. Было много знаковых ситуаций, которые мне дали понять, что ещё один шаг в эту сторону и уже не выйти. Потому, что я совершу преступление. В принципе, я был на грани, потому что я обнаружил, но сам не направлял. Насчёт ложного кодирования я пытался задавать вопросы, меня просто по-хамски обрывали. Кодирование, чтоб ты знал, - это дорога к шизофренизации. Большинство кодированных впоследствии становятся шизофрениками. То есть шизофреники и алкоголики между собой связаны. Это две ветви одного дерева. Это люди одного склада, но разного пути. Шизофреники пить не могут. По большому счёту алкоголь - это спасение от шизофрении. Да. Это однозначно так. Если этого спасения нет, то тогда идёт процесс раздвоения личности. Алкоголики - они видны, они на улицах, в магазинах. А шизофреники не видны, они спрятаны в больницах, но их тоже миллионы. Их даже больше. Это огромная армия, но они не заметны. Они лежат себе месяцами, гниют в палатах по двадцать пять человек. В этих загородных больницах. По большому счёту убивают их там.
- А если лечить шизофреника алкоголем?
- Об этом речь и идёт. Не лечить, а выводить из состояния. Конечно же! Господь дал нам это средство. Как сказал в своё время Платон: "Господь дал людям вино, как лекарство от угрюмой старости и страха". Я один из тех, кто эту тему глубоко изучил. Тут много всего. И много сложного. Но то, что вино необходимо мужчине в эти кризисные периоды, - спору нет. Особенно в подростково-пубертатном возрасте, и в страшные тридцать и сорок лет. Потому что кризиса не может не быть. Кем бы ты ни был, хоть Наполеоном, хоть Цезарем. Он обязан быть. Потому что, где-то, что-то... Даже если у тебя всё хорошо, выигрываешь все битвы, значит ты обманул кого-то. А это возраст, когда к тебе возвращаются воспоминания. Живёшь-живёшь, грешишь-грешишь, и к сорока годам к тебе всё возвращается. Приходят те же самые убитые тобой люди. Вон, Годунов, если верить Пушкину, не мог от этого избавиться. Это пример параноика, пил бы, - такого наваждения не было бы. А разум не работал, не успокаивало то, что Дмитрий был сыном Грозного и просто должен был умереть. Годунову надо было взять себя в руки, но он этого сделать не мог. Когда уже начинает захлёстывать тебя эта петля, она всё туже и туже делается. Здесь надо расслабиться. А Годунов, он же трезвенником был. Кстати, он один из первых авторов антиалкогольного закона на Руси.
- Не знал.
- Историк Соловьёв считал, что его свергли за то, что он ввёл государственную монополию на производство и продажу водки. Впервые в России, - это факт. А знаешь, кто второй борец с алкоголизмом? Николай Второй. Тоже кончил, видишь как. Третий - Горбачёв. Все они вводили антиалкогольный закон. При Годунове за частную торговлю казнили. Ну, и что в итоге? Народ от него отвернулся. Ну, нельзя дожить до сорока лет без грехов. Невозможно. Так жизнь устроена. Но разум, он на то и дан, чтобы оправдывать, помогать человеку выбираться из любого положения. Годунов должен был сказать себе: "Да, я убийца, но я спасу народ от польского нашествия". Но ведь он же ушёл в себя и к чему это привело страну? К смутному времени. Погибло три миллиона из-за того, что он всё бросил и опустил руки. Ушёл в свой бред. Один этот "мальчик кровавый в глазах" ему мерещился. А что же народ, за который он был в ответе? У него смещение понятий пошло, он уже упустил ситуацию. В таких случаях что-то необходимо принять. Женщины фенозепам пьют. Это хуже вина, потому что фенозепам даёт сон. Это придумал не я. Этим занимался ещё Маслоу. Есть не только немецкая, но и французская и американская школы психиатрии. И они этими вещами занимались. Мало того, они из психоза выводили маленькими дозами опия, позднее использовали экстази. На самом деле, это всё медицинские препараты. Ведь героин назвали так от слова герой. Почему? Потому что он очень дешёвый и он выводил из психоза. Потом уже его захватили "торговцы смертью", а вначале это было лекарство. И нобелевскую премию дали его создателям. Кто знает об этом? Проблема в чём? Раковая опухоль, - боль снимается морфием и промедолом, а героин - он дешевле в тысячу раз. Для больных это спасение. Медицина получила дешёвое обезболивающее. Морфий делается из алколоидов опия, а героин - искусственное средство, в тысячу раз дешевле, чем из растения. А потом дельцы почувствовали вкус к наживе и стали цены поднимать. Как это делается всегда и везде. И экстази тоже пришло из медицины. Там что? Галлюцинации страха переходят в светлые ощущения. Замещаются светлыми образами. Например, у меня в метро, из-за злобных косых взглядов, иногда случаются приступы паники и тогда я вспоминаю сцены из мультфильмов, из того же Винни-пуха. Как он падает, ударяясь о сучья дерева. Или какие-нибудь светлые фразы из того же Ильфа и Петрова, или Чехова. И это меня окружает и защищает. Что-то исключительно светлое, весёлое. Только так. Потому что от злых сверлящих взглядов уйти нельзя. Нас разглядывают и то, что есть порча, и есть ведьмы, это тоже факт. Это я на своей работе понял сто процентов. Среди моих пациентов были пострадавшие. Главное, что мой профессор, по пьяни, признался, что тоже в это верит. Потому что приходят такие пациенты, которые не лечатся никакими лекарствами. И то, что на них навели порчу, не вызывает сомнения ни у кого. Колдуны - это наши конкуренты. С ними тоже очень интересные взаимоотношения.
- Сталкивался?
- Да. Было. Но они за деньги могут дать обратный ход. Даже наши профессора великолепные к ним посылают пациентов и сами обращаются, чтобы за деньги сняли порчу. Потому что есть такие... Только они знают, как эту порчу снять. Они код накладывают. И наоборот, сами колдуны иногда обращаются к психиатрам. Ну, там бывают всякие тёмные вещи. Вот. В том, что порча есть, - все убеждены. Это только студенты сомневаются, которые проработали меньше полгода. Они просто молоды, жизни не знают. Это как все, работающие в реанимации, начинают верить в бога уже через год.
- Цинизм спасает? Работает, как защита?
- Вопросом на вопрос отвечу. Как думаешь, какая профессия занимает первое место по количеству самоубийств?
- Ну, если ты спросил, то наверное, психиатры.
- И это так во всём мире - и в Америке, и в Европе. Причём, отрыв неимоверный от всех остальных. Первое место стабильно и по количеству самоубийств, и по количеству разводов, и по количеству психологических всякого рода срывов. Цинизм? Да, он спасает на какое-то время, но потом тебе становится ещё хуже. Я благодарю бога, что из этого мира выскочил.
- Ты ни разу не пожалел, что выскочил?
- Через год, через два я встречался со своими бывшими коллегами и если сначала у меня были кое-какие сомнения, то после встреч с ними окончательно прошли. Я видел этих людей, их глаза, их поведение. Я понял, что я уже не принадлежу к их миру.
- А что ты такого в них увидел?
- Во-первых страх, согнутость, бегающий взгляд. Не могут смотреть в глаза, боятся. Я увидел, под каким они грузом и понял, чего я избежал. А со мной было бы хуже. Потому что они-то "маленькие", а меня бы сломало в районе хребта, переломило бы пополам. Я бы если сломался, то по- настоящему. Мне надо было бы полностью поменять свою мораль. Я держался, работал до той поры, пока приносил людям пользу и пока пытался доказать, что можно относиться к пациентам и профессии хорошо. И действительно, получалось. До сих пор мне звонят.
- Но ты разочаровался?
- Нет. То, что я делал, - было хорошо.
- Психиатрия необходима человечеству, если смотреть глобально?
- Да. Психиатрия необходима, но она должна быть совершенно другой. Врач должен заниматься человеком целиком, и душой его и телом. Как это было во времена Гиппократа, Парацельса. Сейчас ведь очень большое разделение. Один врач - специалист по зубам, другой, извиняюсь, по задницам. Третий - по желудкам. Как будто всё это в человеке функционирует отдельно, автономно друг от друга. Хотя, что от нервов болит живот, знает каждая бабушка у подъезда. Вот пример: у человека болит зуб, он приходит к психиатру в плохом настроении, а тот, не спрашивая о причинах плохого настроения, ставит диагноз - депрессия. И выписывает от депрессии лекарства. Или к примеру, болит живот, а он ему диагноз - маниакально депрессивный психоз. Так сначала надо живот вылечить, кишечник его больной. Он, бедолага, боится войти в метро, потому что там нет туалета, а врач ему страхи приписывает. А живот болит, потому что дома злая жена. Допустим, из-за того, что нет нормальных отношений супружеских, постоянные стрессы на работе. Конечно, можно такому человеку поставить диагноз - "врождённая депрессия". Но если хорошо подумать, то при такой жизни у любого будет депрессия. Когда с утра до вечера сплошной негатив. Тебя и на работе, и на улице, и со страниц газет, и с экрана телевизора угнетают отрицательными эмоциями, приходишь домой, а там ещё хуже. И тут куда деваться? Идёшь пить. Конечно, можно поставить диагноз - алкоголизм. Но если человеку просто некуда пойти? Пускай его хоть где-то кто-то выслушает. Он за это поставит бутылку. За бутылку его хотя бы молча будут слушать, в надежде на то, что поставит ещё одну. Прекрасная возможность высказаться. Я всё к тому клоню, что если уж ты берёшься за человека, то должен смотреть на него в общем, а не на один его гнилой зуб. Надо узнать, почему гниёт зуб? Потому что не чистит зубы. А почему не чистит? Потому что элементарно забывает, в семье беда. И какой смысл постоянно выписывать лекарства от депрессии, если у него дома постоянный источник негатива. Нет того, этого. Ну, накормишь ты его таблетками...
- Говорят, вся Америка сидит на антидепрессантах.
- Да. Они сидят. В Америке очень страшная ситуация, но и у нас не лучше. Страшная недорождаемость, но главное - психиатрия, как таковая, не выполняет свои функции. К нам в больницу приезжал президент, большие деньги дал. И что? Институт гулял, эти деньги ахнулись, - и всё! Абсолютно ничего не изменилось. Я помню, просто несколько недель не просыхали. Я дежурил, всё это происходило на моих глазах. В-общем, ситуация сейчас очень нервная, государство находится на переломе. Стоит вопрос, - быть ему или не быть. Если принципиально не изменить две системы, эти два кита, здравоохранение и образование - всё, конец. Империя будет догнивать, причём начинаются уже признаки агонии. Здесь, как у реаниматоров: есть ещё возможность вернуть человека к жизни, а есть точка невозврата, когда уже все примочки, все электрошоки бессмысленны. И остаётся только наблюдать за агонией. Народ стал понимать, что его обманывают, президент главному московскому психиатру во встрече отказал. А народ смотрит на это и делает выводы, потому что это касается каждого. У кого-то муж алкоголик, его закодировали, деньги взяли, а он запил в тот же день. У кого-то сын. У него в институте сессия неудачная, попал к психиатрам, а его там залечили так, что он совсем учиться перестал. Да? Недаром сейчас изо всех щелей полезли колдуны. Потому что все всё понимают. Звонил мне психиатр со Смоленской, с прежнего места работы и говорил: "Пусто. Не ходят. Два-три человека в день могут прийти и всё". Два особняка огромных, а люди не ходят. И ты поговори с людьми. У людей психиатр вызывает неприязнь, то есть нет уважения. Кардиолог, стоматолог - это хорошие врачи. Это - да! А психиатры - плохие. Я говорю иногда: "У меня друг - психиатр" - "Нет. Ты лучше в гости приходи один". Есть в обществе негативное отношение к психиатрам. Заведомо считают психиатра шизофреником и плохим человеком, у которого только одно на уме, - обмануть и обобрать. Но ведь так быть не должно. Это же самая важная специальность в медицине. Прости меня, но ты наверное плохо себе представляешь, какое оружие в руках у психиатра. Ведь никакие ракеты не сравнимы с этими лекарствами. Ведь я же могу лёгким движением руки дать тебе лишнюю ампулу, и ты не проснёшься. И никто ничего не докажет. В их руках такая власть. При всём уважении к стоматологии. Без зубов можно жить. Но жить с больной душой! Это самая важная специализация, и она дана на откуп подлецам. Я помню, когда я понял, что вокруг меня одни подлецы, - мне стало не на шутку страшно. Мы сидели в одном большом ресторанном зале, чего-то отмечали, и вот они разговаривают, а я слушаю и думаю: "Куда я попал? Одно жульё!". И после этого, когда я зарабатываю свои копейки пением в переходе, - я чувствую себя человеком. Те деньги я стеснялся даже тратить, и у меня весь верхний ящик стола был забит деньгами. И я в какой-то момент понял, что мне оттуда неудобно брать. Человек придёт ко мне на пять минут, я ему скажу что-то и он уже суёт мне бумажку, а то и две. Я говорю: "Приём стоит в пять раз дешевле" - "Нет-нет. Вы же работали" - "Я не работал. Мало того, я не могу вам помочь".
- И что же нужно сделать, чтобы такие совестливые люди как ты, заменили тех жуликов и подлецов?
- Тут надо вспомнить Толстого, окончание романа "Война и мир". Как он там пишет: "Как хорошо умеют злодеи объединяться, надо чтобы и добрые люди умели так". На самом деле совестливые есть, я не один такой. Система вышибает. Почему я так долго продержался? Профессор мой не сразу понял, что я из себя представляю. Он думал, что я просто дурачок. Он и подумать не мог, что я - аномальное тело. В принципе, система убирает. В медицине есть свои ссылки, это скорая помощь и поликлиника. И там пускай себе ищет правду, занимается терапией и ездит по вызовам. А не дай бог оставить тебя, "не такого", в центральном аппарате.
- А как ты попал в эти привилегированные клиники? Кто-то, наверное, за тебя тоже слово замолвил.
- Мы выпивали, я был весёлым парнем. Любил хорошо поесть и хорошо отдохнуть. То есть я был в доску свой, - поэтому и взяли. Нормальным был, в общем-то. А то, что потом стали у меня появляться припадки совестливости... Ну, сначала думали: "Что-то такое с ним неладное. Но пройдёт, он же наш". И выпить, и закусить, и отдохнуть. Плюс, я стал приносить им деньги. Ко мне пациенты попёрли. У меня харизма есть и ко мне в кабинет была огромная очередь. Три кабинета вокруг, - к ним пусто, никого, ни одного. А ко мне человек десять сидит и ждут приёма. И я каждого принимал минимум по полчаса. Я иногда заканчивал в десять, в одиннадцать. Я на самом деле трудился, как вол на пашне.
- У тебя же есть диплом. Нельзя открыть свой, частный, кабинет и там лечить по совести? Такой вариант возможен?
- Нет. Невозможен. К сожалению. У Высоцкого есть песня "повсюду красный свет". Когда меня с треском... Нет-нет, я написал бумагу и уволился по собственному желанию. Но всё не так просто. Перед уходом из клиники я разбил "мерседес" своего профессора, набил морду одному врачу, за другим гонялся. Он от меня скрылся и спрятался. А перед этим меня пытались подставить, хотели посадить. Это не шутка. Вся система в клинике такая, что способствует тому, чтобы брать деньги. А у меня была любовница, секретарша одного из заговорщиков, она позвонила мне и предупредила. А мог бы получить семь лет. То есть ко мне подослали человека с помеченной стодолларовой купюрой, и там уже сидели, ждали. Я вышел из кабинета, зашёл в соседний, к инициатору всего этого, - и дал ему в морду.
- Девчонка не пострадала?
- Нет. Вряд ли. Кажется, нет. Подумали, что я интуитивно догадался. Да. Вышел я на улицу, там был лёд. Поднял ледышку и ею в переднее стекло "мерседеса". День-деньской, Смоленская, а я у всех на глазах курочил профессорскую машину. Затем не спеша, спокойно, пошёл пешком к метро. Ни милиция не задержала, ничего. Профессор потом позвонил и спокойным тоном сообщил: "с тебя двести долларов". Я говорю: "Нет" - "Ну тогда я в суд на тебя подам" - "Хорошо, подавай. А я там скажу про все твои делишки". На этом вся история закончилась. По собственному желанию меня уволили. Я красиво ушёл. Выставлялся. Меня провожали пышно. Я думал, всё будет хорошо. На самом деле получилось не очень. Ткнулся в одну больницу. В начале: "О! Привет! Тра-та-та!". Второй день: "Да нет, нам психиатр не нужен".
- Они смотрели, откуда ты ушёл?
- Они сразу звонили. Короче говоря, одна больница, вторая, третья. А потом, я же знаю точно, что психиатры всем нужны. К тому же я мужчина, потом у меня прекрасный список документов. У меня ординатура одна, другая. Мне везде включили красный свет. Всё! Психиатрия для меня закрыта. Это был для меня неожиданный и, не скрою, неприятный момент. Ведь в переход я пришёл не сразу. Я понял, что меня никуда не возьмут. Когда меня уже не взяли в Ганушкина, где я знаю точно - острая нехватка, необходимы врачи. Когда я туда пришёл, закричали: "Вот! Наконец-то! Какой счастливый день!". А на следующее утро опять: "У нас тут тра-та-та". Мне стало ясно - всё. Я насчёт частного кабинета стал узнавать и выяснил, что для того, чтобы иметь частную психиатрическую практику, необходимо иметь бумагу от главного психиатра Москвы. Обязательно. Бумагу, подтверждающую твою квалификацию. А это и есть система. Система замкнутого круга.
- А ты не под вывеской психиатра принимай, а как это делают "потомственные целители". "Кабинет профилактики нервных болезней".
- Да, но тут один минус. Я не буду иметь доступа к лекарствам. А они нужны. Что такое лекарства? Ведь они же тоже придуманы не дураками. Другое дело, что они дураками применяются. Что такое врач? Кроме медицинских знаний, это человек, который может выписывать рецепты. В том числе он может выписывать определённые препараты. Например, я тебя принимаю. У меня подозрение, что у тебя тяжёлая депрессия. Конечно, я могу тобой заняться, но кто знает, может, ты выйдешь от меня, пойдёшь и с моста прыгнешь. Надо тебе дать таблетку или ещё лучше сделать укол, перед твоим уходом. Чтобы я был спокоен. Если я беру тебя на свои бумаги. Но если я работаю под вывеской "потомственный колдун", я не имею возможности покупать себе лекарства. Это самое главное в профессии психиатра - доступ к наркотикам. Вот ты наркоман, у тебя ломка. Пока я тебе ломку не сниму, то все мои душеспасительные беседы для тебя пустое место. Они вызовут только одно желание меня придушить. Мне надо сделать тебе хорошую капельницу.
- Всё это решаемо. Конечно, тебе сто раз надо подумать, прежде чем возвращаться к своей профессии.
- А я не могу не вернуться. Меня всё равно зовут. Я обязан. Это уже моя судьба. Я как бы временно отдыхаю. Я должен вернуться, потому что я сам жертва этого неправильного воспитания, неправильного лечения. Это уже моя судьба! Как бы вектор моей судьбы, который был заложен уже тогда, когда мне в девять лет был поставлен диагноз шизофрения.
- Слушаю тебя и до конца не верю, что это возможно.
- Возможно. Этот диагноз был бальзамом для души моей матери. Она получила для себя оправдание. Не она, мать, плохая, а сын у неё - больной. И всё моё детство меня ломали, лечили от несуществующего недуга.
- У тебя родители "большие люди"?
- Довольно таки да. Мой дед лечил Черненко в своё время. Был одним из лечащих врачей. Я учился в девяносто первой школе на Поварской улице, в двух шагах от Кремля. Да. И мне поставили диагноз, таким образом оправдав себя. Всё это я знаю. И мне сейчас просто необходима эта теперешняя "переходная" жизнь моя. Но мне всё равно надо будет вернуться, потому что я уже спас многих и некоторые из них до сих пор мне звонят. Я умею. То есть существуют люди, которым я по-настоящему помог. И я не даром сейчас поступил в педагогический институт. Самый-то корень проблем там - в воспитании. Имея эти два образования - медицинское и педагогическое, - я смогу заняться самым главным, добраться до самого корня проблемы.
- Детской психиатрией займёшься?
- Да. Конечно. Со взрослыми уже поздно. Именно там, в детском воспитании происходят ошибки, которые потом мы только фиксируем. Ну, можно, конечно, и взрослому помочь. Но именно помочь, никаких волшебных исцелений там быть не может. А на уровне воспитания всё возможно. Там два моих образования сходятся в одно и плюс это мой долг, потому что Господь меня спас. Я был вообще никакой. Срывы в детстве, в юности, потом наркотики, затем алкоголь. Я жил, как дитё малое. Что лезло в рот, то и тащил. Господь меня спасал для чего-то. И это даже хорошо, эдакий взгляд назад. Именно сейчас во мне больше появилось уверенности, что я был прав и мне надо было уйти. Остаться мне было нельзя, я бы стал подонком в кубе. Понимаешь? Я бы стал страшнее, чем они все вместе взятые.
- А родители твои живы?
- Отец сгорел, в прямом смысле слова.
- Огнём сгорел?
- Непотушенная сигарета и - всё.
- А-а, вот как. А мама жива? С ней общаешься?
- Формально.
- Не простил её?
- Ну как? Не то, чтоб не простил. Конечно, о любви речи не идёт. Она меня не любила, - это я знаю точно. Её любви я не знал, любви не было. И она меня воспитывала, словно из-под палки. Никогда не обнимала, не целовала. Она ненавидела моего отца. Она мне прямо так и сказала: "Я ненавижу твоего отца, а ты на него похож". А когда я стал выяснять, вырвалось и это: "Ненавижу и тебя".
- Она моложе его была намного?
- Да нет, одногодки. Но там одно но. Мама из мажорной московской семьи, а отец из крестьян. Отец алкоголиком стал с шестнадцати лет, но такая была в нём жизненная сила... Он поехал работать на БАМ, и там приготовился к экзаменам в Плехановский институт. Приехал в Москву, сдал экзамен и поступил. Самородок. А мама по блату поступила, комсомольский деятель и так далее. Это всё тогда выравнивало. А он первый курс закончил на одни пятёрки, второй... Ну, Москва, тут и Высоцкий, с которым он подружился. Ну, понятно. И, в-общем, вплоть до отчисления. А мама - комсомольский вожак, и она его берёт на поруки и вытаскивает. И он делает ей предложение. А мои московские бабки-дедки, когда она им об этом сказала, говорят: "Чего?". Для них это была дикость. Но мать полюбила отца, женились они в студенческом стройотрядовском лагере. То есть никакого свадебного платья, ничего. Все фотографии в этих стройотрядовских костюмах цвета хаки. То есть свадьба прямо там, в лагере. Понятно, что не от хорошей жизни.
- Так мама пошла против родителей?
- Понятное дело. Для дочки таких уважаемых родителей и жениться где-то там. Должна была быть свадьба, дай боже, какая. Дед был заведующим отделения неврологии первой поликлиники Минздрава. Там у него пациентами были: Андрей Миронов, Анатолий Папанов, все знаменитые артисты. А потом стал лечащим врачом Черненко. Ну, понимаешь. Мне-то от всего этого одни минусы были.
- Только ли минусы? Или всё же это тебе помогло потом при распределении в блатную клинику?
- Понимаешь, как. Если и помогло, то без моего участия. Может быть и помогло, но я не пользовался этим. Я с дедом из-за отца не контачил последние годы. Поэтому, если что-то и было, то я не знал. Жил я отдельно, потому что мой брак был тоже запрещён семьёй. Был такого же плана, как между моими родителями и точно так же был принят в штыки.
- В штыки?
- Да. Да, ещё какие! И если у нас получится фильм, то я бы себя как пациента вывел. В фильме врач не должен делать столько ошибок, сколько сделал я. Я скажу, каким он должен быть. Сейчас закончу насчёт папы и мамы и скажу. После стройотряда привезла мать домой мужа. Дальше была у них богатая на сюжеты история, но факт такой, что стала мама разрываться. С одной стороны - огромная семья: отец, мать, бабка, тёти, а с другой стороны - муж. И образовалось два очень сильных центра влияния, а сама она, как истинный шизоид амбивалентна. Моя мать - это человек, который никогда не имел собственного мнения. К примеру, поговорит со мной, - у неё одно мнение. Поговорит с дедом, - прямо противоположное. То есть могла на одни и те же вещи высказывать совершенно противоположные суждения. Она всегда выбирала более значимую фигуру и следовала в её русле. И всё время искала того, как говорил Достоевский, перед кем преклониться. Отец снова запил в такой обстановке нетерпимости, перестал быть для неё авторитетом, харизматичной личностью. Хотя он удачно работал и за границу ездил. Его устроили на тёплое местечко, он в Совете Экономической Взаимопомощи работал. А потом в запои ударился. С Высоцким выпивал, кстати. Так-то вот. И в итоге сгорел. То ли сгорел, то ли сожгли, - честно говоря, до сих пор неизвестно. Есть подозрение, что помогли. И более чем серьёзное подозрение. Долги были огромные. Когда у отца начались проблемы, я отдал ему все свои деньги. В тот момент у меня были грСши. Я разменял квартиру, матери соврал, что хочу купить себе другую. А на самом деле, все эти деньги, сорок тысяч баксов, отдал отцу. И мне после этого такое выдали дома, что я подлец, гад, и так далее. А я спросил: "Как я мог поступить иначе, если мой отец в беде?". И тут мои родственники раскрылись: "Да он подонок! Он гад! Без него бы мы жили, горя не зная". Я спросил: "А если б не было меня, тоже горя не знали?". Ещё громче кричать стали, ругались и оскорбляли. Да после того, как отец сгорел, я не мог с ними дальше общаться. Всё! Есть какие-то вещи... А они... А моя бабушка, мать, - за месяц до смерти обзывали отца подонком. Ну, как после этого? Конечно, все мы - интеллигентные люди, разговариваем по телефону. "Как здоровье?" - "Нормально". Но не более того.
- То есть эмоциональная, духовная связь прервалась?
- Её не может быть, потому что они раскрыли передо мной всю свою душевную пустоту. На самом деле, веди они себя иначе, то и отец бы жил иначе. Отец попал в эту психиатрическую, докторскую мясорубку. Его бесконечно кодировали. Потом я интересовался, что за лечение такое было. Его же тоже сажали на наркотики. Если бы моего отца нормально лечили, если бы мой отец попался ко мне... Другая судьба бы была у него. Но когда мне показали его лечащего врача, прости меня, полную дуру. Она была ординатором в то время. Ему пятьдесят лет, а она - девочка несмышлёная. И она, ребёнок, обсуждала с ним вред алкоголя. Нормально? Так вот лечили. И параллельно морфием кололи. Перед сном - вот тебе морфий. Так это та же самая клиника, где и Высоцкого подсадили на этот наркотик. В одной клинике лежали. Видимо, в этой клинике такая система. У нас больницы тоже разные бывают. А в той больнице, где любят морфий... Помню, я приехал к отцу, будучи студентом третьего курса мединститута. Отец выходит. Что такое? Не понимаю. Я видел его пьяным, но таким не видел ни разу в жизни. Он превратился в законченного инвалида. Шаркающие ноги, паркинсонизм. Я теперь понимаю, как его лечили. Что с ним там делали. И передо мной такие отцы проходили. Я твёрдо сказал: "Я не стану давать им циклодола". Профессор: "Что случилось?" - "Не буду, потому что это убийство" - "Ксендзов, ты что? Ты пьяный что ли?" - "Нет. Можете сначала проверить меня, а потом придётся всё же выслушать". Честно говоря, резал уже правду-матку. Говорил: "Ответьте мне, что это за лошадиные дозы? Может, сначала полистаете учебник, который вы ни разу в глаза не видели?". Всё это я говорил начальнику, объясняя, что такая доза является полусмертельной, что её нельзя давать. А профессор-то чувствовал правду. Да и не читали они учебники, не нужны они им. Эта доза хороша для того, чтобы пациент ходил, еле-еле шаркая ногами, и у врачей голова не болела. Он оплатил два месяца, деньги хорошие. В чём проблема? Морфий на ночь, днём циклодол. Вот он по палате еле ходит, - можно идти, заниматься своими делами.
- А циклодол что такое?
- Ну, это когда дают галоперидол, то это обратное. То есть препарат, снимающий излишнюю активность и излишнюю подвижность. То есть - всё! Ты ходишь в полусне. Дошёл до столовой, съел пару ложек и назад в койку. Ты не лежал в больнице?
- Нет.
- А что ты улыбаешься? От сумы и от тюрьмы не зарекайся. Так что очень просто. Поест, ложится и лежит целый день. Тишина и покой. Все спокойные абсолютно. А то, что в это время уничтожаются нервные клетки, просто гибнут миллиардами каждый час, - это никого не волнует. Главное, с больным проблем никаких нет, как хорошо, удобно. Все спокойны.
- Лекарство снимает агрессию?
- И агрессию, и желание вообще о чём-то думать, возмущаться. Лень о чём-то даже спросить. Например: "Что я здесь делаю".
- А депрессивному?
- Депрессивному дают литий. Литий, он уравнивает. Другое дело, что он потенцию ставит на ноль, на ближайшие года два. Это сюрприз очень большой. Пациентам об этом не говорят. Но литий выравнивает. Делает безразличным. Тебе становится всё равно, - в морду ли сейчас дадут или погладят по головке. Примерно одно и то же. Во всяком случае, в этом состоянии человек не способен защищаться, не способен ни к чему. Причём, это доходит до таких доз. Когда я раскрыл одну историю болезни, я даже не поверил глазам своим. Ведь я же фармакологию в своё время сдал на пять. Причём, нас было всего трое на всём курсе, тех, кто получил пятёрку за фармакологию. Я учил её очень хорошо. Я знал, что можно, что нельзя. Вдруг читаю, вижу перед собой картину. Думаю: "наверно, Веня в голове у тебя что-то началось". Потому что назначения абсолютно не совпадали с правилами фармакологии. Прописывались лекарства взаимоисключающие, которые нельзя было давать вместе. Они убивают. "Ну-у, а мало ли!", - такой принцип. Понимаешь, профессор - он маленький царёк, фараон египетский. Он сказал, и все безропотно делают. И не дай бог... Когда вдруг я спросил: "А зачем?". Что тут началось! Хотя в каждой больнице свои правила. По большому счёту профессор из соседнего отделения мог сказать, что всё это х..ня. Но здесь сказать, усомниться, - невозможно. Здесь все прекрасно понимают, что так надо. "Ведь так сказал Александр Александрович". Это звучало так, как будто это сказал Гиппократ или Парацельс. И говорят это молодые люди с серьгами в ушах, то есть с внешними признаками свободы, бунтарства, раскрепощённости. И они же мгновенно подчиняются самому жесточайшему диктату координатора. И без всяких вопросов выписывают всю эту фигню. На цыпочках прыгают. И то же самое я сейчас в педагогическом наблюдаю. Глянешь со стороны, так подумаешь, что это рассадник свободомыслия, сходка строителей баррикад. А на деле таких рабов я и в советское время не видел. И это для всех удобно - показное свободомыслие, ирокезы, татуировки. Но там, где возникает принципиальный вопрос - всё сразу заканчивается. Я задал профессору простой вопрос: "Почему циклодол?". И тут нависает надо мной этот профессор. Это потом я понял, что они читали меньше, чем я. Я понял, что на самом деле это дутые фигуры, мыльные пузыри. Потом выяснилось, что на стене в кабинете у профессора почти все дипломы поддельные. Вместо того, чтобы интересоваться: "Зачем?", надо было сказать: "Я назначу сегодня же циклодол". Господи, я сразу же получил бы золотую медаль, премию. А я спросил: "А надо ли?". В этот момент - всё! Я оказался по другую сторону баррикад. Я осмелился спросить! Не дай бог, усомниться. За любые ошибки простили бы. Ошибиться можно. Как, вы вместо двух кубиков вкололи двадцать? Он ещё жив? Нет? Это простительно. Даже если пациент помер, ничего страшного. Ведь всё было сделано от излишнего старания. Два или двадцать? Ну, случайно двадцать. Ну, поправьте потом в истории болезни, чтобы не ковырялись. Но усомниться в этой принятой схеме... Вот после этого, скажем так, я увидел у профессора совершенно другой взгляд, да и весь коллектив поменял ко мне своё отношение моментально. Я даже холод почувствовал на своей шкуре. Нюансы удивительные, - хотя всего лишь маленький вопрос. Объясните. Не надо ничего объяснять. Всё уже ясно. Определённая схема.
- Враг, маскировавшийся, показал себя?
- Немножко не так. Я не был тогда революционером. Я в принципе рад бы был договориться. Я не стремился к конфронтации. Наоборот. Честно говоря, я просто не мог перейти какую-то черту. Но я пытался и так, и сяк сгладить углы. Не был я Джордано Бруно, на костёр не хотел. И меня устраивало всё. Я не предполагал для себя другой судьбы. В моей жизни на годы вперёд всё было ясно и понятно и предопределено. Я пытался найти с ними общий язык, частенько шёл наперекор своей собственной песне. Мог и смолчать, когда следовало говорить и всё такое. Иначе не прожил бы там так долго. И неделю бы не прожил. Конечно, я убеждал себя: "Молчи, молчи, молчи". И не лез на рожон, прекрасно понимая, что это система. Закостеневшее и мёртвое. Даже не то. Это учение Фрейда выродилось в закостенелость, а там я наталкивался на пустоту. Там не с чем было даже спорить. Это гораздо страшнее. Фрейд ошибался, то есть он перегнул одну какую-то линию. Почему? Потому, что особое личное развитие. И потом он последние пятнадцать лет болел раком. Сделали двадцать операций по пересадке кожи. Мало кто знает, но все последние годы он жил, испытывая постоянную боль. Трудно в таком состоянии равновесие держать, здраво мыслить. Но в своей больнице я наталкивался на другое, на пустоту. Наткнуться на ошибку принципиальную, когда можно поспорить, - я не против. Например, я скажу тебе, что главное - сексуальность, а ты мне возразишь, скажешь - принцип власти. А сиди с нами Юнг третьим, он бы сказал: архетипы. И мы бы с удовольствием поспорили. Да мы бы ещё и выпили и расцеловались. А там - нет. Когда я с ними выпивал, то казалось - интеллигенты. Но им такие споры были не интересны. Не было у нас столкновений позиций. И я вдруг понял, что нет у них никакой позиции. Да и спорить они не собирались. Самое главное, что они готовы были со мной согласиться в любом споре, только бы им было выгодно. Если демократом быть выгодно, будут демократами. Если Фрейд, фрейдизм. Ура Фрейду! Если выгодно и скажут: "всем алкоголикам вколоть смертельную дозу", - то тотчас вколят. И не усомнятся, не задумаются. Вот это ощущение пустоты, оно более страшное, нежели ощущение врага. Потому что сидит напротив тебя на вид умный, интеллигентный, давший клятву Гиппократа, врач. А в общем-то... Да плевать ему на всё! Ну хорошо, он может отказаться и от галопередола. Ну, будет заниматься какими-нибудь пасами. Ему деньги нужны! Какой у него смысл жизни? Что ему нужно? Ему нужно баб в неограниченном количестве, раз в неделю ходить в баню с друзьями и раз в год ездить отдыхать за границу. Понимаешь, те, кто занимаются медициной, они должны быть другими. Потому что никакими деньгами, никакими угрозами не купишь милосердия. Либо оно есть, либо его нет.
- Ты и в детской психиатрии работал?
- Четыре месяца я пробыл там, когда был в ординатуре. Я хотел там остаться работать, у меня была такая мечта. Для меня тогда это был естественный путь. На Ленинском проспекте большая больница. Детская психиатрия. Большая богатая больница. Естественно, богатая, потому что если шизофренику сорок лет, кто за него платит? А там платят дедки-бабки, тётки-дядьки, наконец, родители. Это принципиальная разница. И по обеспечению, и по всему. И туда меня направили, опять же, как перспективного. Сейчас, наверное, думают: "Подох, должно быть, где нибудь". Забавно. Интересные у меня отношения со всей этой психиатрией, - и любовь, и ненависть. Там была одна короткая история. Я пришёл на "Ленинский" и хотел там остаться, к этому были все основания. То есть, опять же, тоже полностью всё у меня было бы. Другое дело, что потом всё равно пришлось бы обращаться к образованию. В наших школах в детские головы закладывается столько всякого мусора, что потом и не знаешь, с какой стороны к ребёнку подойти. Современная педагогика, она, как фабрика зла, - порождает, создаёт десятки тысяч больных детей. Но есть, опять же, светлые моменты. Потому что, повторюсь, есть люди, которым не всё безразлично. Есть такие, есть. Так вот попал я на "Ленинский" и там всякие дети, а в числе прочих те, что страдают аутизмом. То есть, вообще не разговаривают. Взял я одну историю болезни. Смотрю, что там такое? Отец ребёнка в тюрьме, мать любовника завела. Любовник ребёнка ударил, малыш из дома убежал. В-общем, судьба такая. Потом попал ребёнок куда-то ещё, затем нашла его милиция. Так что даже не приходится фантазировать о том, что было с ним за всё это время. Понятно, что натерпелся всего и как мог, выживал. И так получилось, что в этом мире он не Джоконд созерцал и не музыкой Баха наслаждался, а испытывал совсем противоположные вещи. И поэтому стал таким. Ни с кем не разговаривал, ничего не воспринимал. Ну, со мной он заговорил, хотя аутизм был уже двухлетний. По науке - такой уже нельзя прорвать. Опять же, произошло психиатрическое чудо. А потом прихожу утром, у него синяк под глазом. И он со мной замкнулся. Короче, ночью его избил санитар. Я иду к главврачу, а тот говорит: "Найди мне нормального человека на такую нищенскую зарплату". Тут я понял, что моя карьера закончилась в этой больнице. Я схватил санитара за грудки, спрашиваю: "За что, гадина?" - "А он не хотел ложиться". Я посмотрел этому вражине в глаза, думаю: "Сказать ему, что он подонок? Он сам это знает. А самое главное, он гордится этим". Бить санитара тоже бессмысленно, он к этому готов, к такому обращению. Готов и морально, и физически. И воспринял бы побои спокойно, даже с благодарностью. Я прочитал всё это в его глазах.
- А потом пошёл бы на кухню и сказал с усмешкой сожительнице: "Врач-то наш молодец, отходил меня так, что аж все бока болят. Налей-ка борщу".
- Возможно. А может, подумал: "Подождём, не только мальчишка, но и ты сам мне под руку попадёшься". Кто их знает. Ночью-то в больнице остаются только санитары, да медсёстры. Они пьют там спирт, а врачи не обращают на это внимания. Я спросил у главного врача: "Что у вас тут происходит?". А он мне: "Тебе сколько ординатуры осталось? Месяц? Так вот, месяц работай и всё". То есть ночью там творился беспредел, а потом мы приходили, интеллигенты. С утра и до пяти вечера. А ребёнок что думает? Сейчас я пожалуюсь, а ночью меня вообще убьют. Там царили тюремные порядки. Санитары копейки получали. Ну, нормальный человек пойдёт за копейки работать? А там дети! А у нас ведь как? У нас позиция такая, если ничего не замечать, то вроде как ничего и не происходит. А когда ты уже сам попал, за одно место взяли, ты конечно закудахчешь, как резаная курица. Как будто где-то там лагеря, - всё это тебя не касается. Делай всё правильно и не коснётся. Да нет, другие законы. И сам не заметишь, как окажешься там, где не надо. И всё. Неужели не очевидно? Тридцатые годы показали это. Когда просто гребли всех. То есть система проголодалась. И просто не разбирались. Потому, что надо было наесться. Когда надо наесться, удочку в сторону и - даже не сетью, а динамитом. А там уже всё всплывает. Так на что же вы, милые мои, надеялись? Ходить и ничего не замечать? На ваших глазах бьют кого-то, а вы стороночкой, чтобы меня не тронули?
- Думаю, в какой-то степени, это свойственно каждому человеку.
- Я согласен абсолютно. И тут надо сказать точно. Трусость - свойственна каждому. И мало того, человек, который не боится, он никогда в жизни не сталкивался со страхом. Страх - это естественное свойство, потому что мы проецируем то, что было на то, что может быть. Но единственный способ победить чувство страха - это рассудок. Потому что чаще всего, страх - он глуп. Ну, допустим, подходят ко мне в переходе с намерением подраться. Ситуация довольно-таки опасная, могут морду набить. Ну хорошо, тут же сравни ситуацию с камерой пыток. Ну, что они максимум сделают мне? Ну, синяк под глаз поставят. Ну, хорошо, я с этим синяком приду домой, отлежусь неделю. Да, отнимут у меня эти жалкие двести-триста рублей. А кто-то, допустим, ученик Вавилова, занимался наукой и его на пятнадцать лет законопатили без права переписки. И всё! И где его дом на Арбате?.. И так далее. Да. У меня была очень хорошая школа. Господь, видимо, меня любит. Лет с шестнадцати я ощутил свою силу. Я хулиганил. Тому дам по зубам, этому, - как хорошо всё получается. Я удовольствие от этого испытывал. Дрался каждый день без разбора, и в одной драке меня пырнули ножом. Дошло до того, что и сам я ударил милиционера и попал на пятнадцать суток. А причём, посадили с урками. Пятнадцать суток время небольшое, но они мне так мозги вправили. Был бы год - меня это сломало бы. Мне и пятнадцать суток показались вечностью. За это время ты не успеваешь попасть в какие-то совсем уж дурные ситуации, но понять, что такое "несвобода", успеваешь. Честно говоря, эти пятнадцать суток меня настолько изменили. Нельзя сказать, что я исправился, но я перестал заниматься хулиганством. Тюрьма, на самом деле, для нормального человека, - это ужас. Деревянные нары, скученность, все бьют. Одного чуть было не убили у меня на глазах. За то, что он врал. Заврался. Делать этого там нельзя. Что угодно говори, любую самую поганую правду, но только не лги. С тех пор, честно говоря, я врать перестал. Потерял вкус к вранью. Потому что врать нельзя. А там зеки сидели, развлекались. Глаза завяжут и тумаки дают. Издевались. Но меня не трогали. У меня, во-первых, рана была, а во-вторых, видимо, была какая-то защита сверху. Хотя, конечно, первые две ночи я спал у параши. Потом меня сразу на верхние нары перевели. Почему? Потому что я стал работать в столовой раздатчиком. Может, поэтому и не трогали. Там же, через меня, шла передача чая.
- А где это всё было?
- Это было за Солнцево. Пересылочный пункт. То есть зеки ехали по этапу, и нас держали вместе с ними. Представляешь себе? Были такие, которые получили лет по пять. То есть нам дали понюхать тюремной жизни. Что делать, под большим страхом таскал я им с воли сигареты и чай, за что спал на верхних нарах. А всё потому, что жизнь заставила. Подъём у меня был в пять утра, потому что в семь завтрак. То есть надо в пять встать, принять продукты. А ты представляешь, какая там ночь? И была бодрость. Господи, дай мне такую бодрость перед каждым рабочим днём, когда я сплю по восемь-десять часов. Вскакивал, как миленький, бежал, всё принимал, всё взвешивал. Почему? Потому что могли подсунуть пустые бидоны. Меня за это один раз отп..ли. Подсунули пустые бидоны, без каши. Хватился, да поздно, - жрать нечего. А менты смеются, говорят: "А ты куда смотрел?".
- Мамка видимо заплатила, чтобы тебе мозги вправили.
- У матери ума бы не хватило. А дед, - тот мог бы. Там у меня роман был, кстати.
- Видишь, за пятнадцать суток огромную жизнь прожил.
- Что ты. Там же как? Была камера мужская и камера женская. Ну естественно, мужская завтракала в одно время, женская в другое. Женщин было человек пять, а мужчин сорок. И никогда не забуду, была там одна интеллигентная, любительница демонстраций. Ей тоже пятнадцать суток дали, отучали там её, беднягу, от этих детских привычек.
Сидели мы с Ксендзовым долго. Говорил Вениамин много, но всё как-то не по существу. Никаких секретов, разумеется, он не открыл. Рассказал много занятного, но сценарий из этих его жизненных отрывков написать было нельзя. Про Андрея Ксендзов не спрашивал, и я ему ничего не говорил. Таньшину мы также не вспоминали.
Слушая Ксендзова, я сам ощущал себя психиатром, осуществляющим приём пациента. Прощаясь, мы договорились снова встретиться и продолжить работу над сценарием, но я Вениамину больше не звонил.