Я заглянул к Звукову, намереваясь задать Геннадию Валерьяновичу несколько вопросов о театре. Но соседу было не до меня. За большим овальным столом сидел хозяин с тремя гостями, - они играли в преферанс.
Гости были с выразительными наружностями.
- Знакомьтесь, Сергей Сидорович. Эти двое - мои земляки, Крежемилик и Вахмурка питерского разлива. А это, - примкнувший к ним москвич, человек формальный, бессодержательный, некрасивый и необязательный. Крежемилик, тот, что сидит за столом в красном демисезонном пальто и нахмурил брови, приняв образ Врубелевского демона, Глеб Нездоров. Вахмурку, в салатовых штанцах, величают Сергеем Шнырёвым. Можно попросту Шнырь. Он не обижается. Многие узнают в этом молодом человеке с лицом беззубого старика, карикатуру на слесаря-сантехника из журнала "Крокодил". Да, рожей наш Вахмурка не вышел, но не ошибитесь. Это не неудачник и не пораженец. На самом деле, это новая заря музыкального Олимпа, наша вокально-инструментальная надежда. Два в одном. Исполнитель сквернохульных песен и демонстратор - эксбицианист.
- Кто? - не разобрал я.
- Песни поёт и одновременно демонстрирует публике свою пупыску, - терпеливо разъяснил Геннадий Валерьянович.
- Ещё не оторвали? - донёсся из коридора раздражённый голос Корнеевой.
- Ой! Может и оторвали. А если и не оторвали, то её практически не видно, - подмигнув Шнырёву, смеясь и смущаясь, ответствовал Звуков, - Заходите, Елена Петровна, я вам своих знаменитых гостей представлю.
- Зачем демонстрировать то, чего у тебя фактически нет? - просовывая голову в приоткрытую дверь, спросила учительница.
- Из чувства протеста. Новый тренд. Такая сейчас у нас молодёжь. К нам не прислушивается. А мы как жили в "колыбели революции"? Взять, к примеру, моего товарища, играющего со мной в паре, Глеба Сизифовича Нездорова, воспитанного мамкой и бабкой. Знаете, кем у него был дед по материнской линии? Ни больше, ни меньше - генерал МГБ. Брал маленького Глебушку с собой на конспиративную квартиру, показать ему, как оборотни в рясах стучат на своих прихожан. Жаль, нет сейчас с нами Ермакова, он бы тотчас вставил шпильку. Сказал бы: "Чего бы МГБшнику и на расстрелы священников внука не повозить?". Смеюсь. Короче, Глеб, как и я в своё время, пел в церковном хоре, был послушником в монастыре из соображений юношеского протестного максимализма, никакой веры в Бога под собой не имеющей. Так его вам и рекомендую: "Протестный максималист". То есть в протестах доходит до максимума, а сам протест является смыслом его жизни. Вот сейчас, за преферансом, Сизифович ругает всех тех, кто рвётся во власть, смеётся над ними, а сам в декабре девяносто третьего, из чувства протеста пошёл и засел в Государственную Думу. Да так засел, что теперь его оттуда не вытащишь. Помяните моё слово, срока четыре будет там числиться. Я эту породу знаю, сам такой.
Все играющие, включая и Глеба Сизифовича, самодовольно засмеялись.
- А это, знакомьтесь, москвич. Публицист, журналист, литературный критик. Радио и телеведущий, преподаватель литературы, биограф всех на свете великих людей, включая себя самого. Ненавистник России и всего русского. К тому же он пишет толстые книги, которые издаются, несмотря на то, что их никто не читает. Лев Дмитриевич Быкуев, по прозвищу Пердуха.
- Зови тогда уж Пир Духа! - поправил хозяина гость, но из-за плохой дикции Быкуева, различия в словах никто не заметил.
- Вот сразу видно москвича. Ну, что ты сразу набычился? - доброжелательно осведомился Геннадий Валерьянович. - Ведь здесь все свои.
- Я не люблю, когда меня так склоняют. Как бы невзначай сравнивая с быком, - капризно процедил Лев Дмитриевич.
- Но это же лучше, чем сравнивать тебя с бараном. На которого, между нами, ты больше похож.
- У твоей молодой жены, в девичестве, была фамилия Дрянина. Не благозвучная, прямо сказать. Я же не называю её похожим словом. Не трублю на каждом углу, что ты свою трёхкомнатную квартиру в центре Москвы и должность главного режиссёра Московского Академического Замечательно Устроенного Театра в карты проиграл бригадиру массовки с Мосфильма. А точнее, даже не бригадиру, а одесскому шулеру, любовнику его жены.
- Да называй, как хочешь. И рассказывай, что хочешь, - низким голосом произнёс Звуков, при этом густо покраснев.
Мы с Еленой Петровной почувствовали, что напряжение в компании нарастает и, оставив игроков заканчивать преферанс, разошлись по своим делам.
Проводив гостей, Звуков вышел на кухню хмурый и злой.
- Поругались с Львом Дмитриевичем? - поинтересовался я.
- Да, ну его. Сопляк, шизофреник, мурло мещанина. Знаешь, какая у него настоящая фамилия? В переводе на русский: "Потружусь ради тридцати серебряников". Преподаёт в появившихся сейчас коммерческих школах, в отличие от тебя ни чем не гнушается.
- Что он там преподаёт?
- Литературу, мой друг. И историю литературы. Я сказал, что он похож на барана и этого у него не отнять. Но ещё больше он похож на переодетую женщину. Истеричную, не последовательную, которую бросил муж. Понимаешь, Серёжа, для тебя и таких, как ты, Россия нужна, как воздух, важна. А для Быкуева, Шнырёва и Нездорова - она - проклятье и погибель. Они искренно хотят, чтобы России не существовало. Им не нужна Россия ни в каком качестве.
- Зачем с такими общаетесь?
- По той причине, что как это не прискорбно и сам такой.
- По театральной тематике можно вопросы задать?
- Обязательно. Для тебя всё, что угодно.
- Я буду задавать намеренно глупые, в чём-то наивные, где-то провокационные вопросы, но это мне нужно для работы.
- Пожалуйста-пожалуйста.
- Бывает такое: актёр с актрисой ненавидят друг друга, а им надо играть влюбленных? Как им в такой ситуации играть?
- Замечательно играют. Как правило, играют замечательно. И целуются, и полный вперёд. Так играют... Это вещи, Серёжка, совершенно фантастические, которые переплетаются так, что чем больше ненавидят друг друга, тем лучше играют. Просто играть, - какая разница, с кем. Но в этом случае, понимаешь, "я сыграю лучше тебя" присутствует постоянно. Здесь нет момента рутины, момента автоматического произнесения текста, здесь всё живьём, всё горит. А какая разница, что произносить и что лицом показывать? Чувства-то есть! Чувства играют! А там, любовь-ненависть, - всё это не важно. Это всё внешнее. Вот, Серёга, страшная штука - театр. Очень часто бывает, репетируется что-то гениальное, все ходят озарённые, осеменённые, режиссёра на руках носят. А в результате - мыльный пузырь, наполненный дерьмом. А бывает, ненавидят пьесу, ненавидят режиссёра, с трудом ходят на репетиции, которые сопровождаются скандалами, отказами от ролей. Ждут провала на премьере и получают вдруг спектакль. И спектакль обалденный! И такие ситуации очень часто в театре бывают. Гораздо чаще, чем ситуации просчитываемые. Когда: "Вот я беру эту пьесу, приглашаю этого режиссёра, в результате будет то-то". В театре это сложно себе представить.
- Вот ещё о чём хотел спросить. Ну, репетиция. Ну, спектакль. Актеры сыграли свои роли на сцене, и всё это в конечном счёте пропадает, уходит в никуда, ничего не остаётся. Ну, посмотрели спектакль сегодня сто человек, завтра ещё сто. Ради чего кровь проливать?
- Ну, ради того, чтобы посмотрели эти сто-двести человек. Это особый сорт искусства. В этом магия и заключается. Когда человек идёт в театр, он не понимает: "Неужели это для меня? Вся эта машинерия. Вот я пришёл, заплатил свои "три копейки", в два раза дешевле, чем в кино сходить... Неужели всё это для меня? Живые актёры потеют, брызгают слюной, кричат друг на друга, ногами топают. Машинерия вертится, свет горит. Для меня?". Вот в этом магия. В этом прелесть и кайф. И конечно, страшная трагедия, безусловно, ты прав. Всё, как дым. Величайшее из искусств, стоящее на тумане. Действительно, вот спектакль есть, а сыграли его и - спектакля нет, пустая сцена. Актёры быстро разгримировываются и ничего нету. А потом опять они собираются, и возникает что-то живое. Организм. Вот, Серёга, - да. Такая странная штука. Зрители приходят каждый раз разные, рассказывается эта маленькая история и нужно их убедить, нужно их очаровать. Делается на разном уровне, но делается. Странное искусство. Действительно, не оставляющее после себя никакого материального следа. Причём, выдающиеся спектакли, они на пленку не снимаются. Если хочешь заснять на плёнку, нужно придумывать фильм на основе спектакля. Это всё равно другая работа. А если просто поставить камеру в зал, то получается очень невыразительно, глупо. Магии и театрального ощущения нет. Абсолютно ты прав - дым. И так жизнь промелькнёт. Магическое, конечно, искусство.
- Раньше число театров как-то регламентировалось в Москве?
- Новый театр открыть было практически невозможно. За всё время моего пребывания в Москве открылся единственный новый театр. Он так и назывался: "Новый". Его непонятно, каким образом курс МХАТа открыл. Но его сразу куда-то за пределы Садового кольца чуть ли не в Лобню. И там он тихо загнулся.
- Загнулся? А сейчас их штук триста в одной Москве. В каждом подвале. Марк Захаров предложил все их закрыть, отказать им в любом мало-мальском финансировании. А все государственные средства бросить на основные сцены, чтобы в академических театрах актеры могли спокойно играть и развиваться.
- Со своей стороны он прав. Но в Париже шестьсот театров и ничего, как-то выживают.
- Захаров, возможно, таким образом хотел получить дополнительное финансирование?
- Он рассуждает не как главный режиссер, а уже как театральный деятель.
- Сказал: "событий там никаких не может происходить, в этих маленьких театрах".
- Знаешь, может, он и прав. Но ведь они же есть. Кто-то туда ходит. Стало быть, живое. Если он так сказал: "закрыть", это ужасно. Значит, он в глубине души всё же коммунист. Закрыть живой организм! То есть, грубо говоря, это топором по шее. Если театрик как-то существует, плевать, на какие деньги... Что значит "закрыть"? Если звёзды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно! Это абсолютно про театр сказано. Мне тоже все эти маленькие театрики с бездарными режиссёрами - наполеончиками и неталантливыми артистами...Они меня тоже убивают. Но я считаю, пусть сами отомрут. Да и отомрут ли? Вот вопрос.
- Мой брат, Андрей, - актёр. Он жаловался, что после спектакля все сразу убегают, а ему хотелось бы услышать про сыгранную роль какое-то мнение от партнёров по сцене. Узнать, как играл. Но ни с кем поговорить невозможно.
- Театр - рутина, всё это понятно.
- Когда я был у него в театре за кулисами, видел такую картину. Одна молодая актриса мне сказала: "Хочу тебя пригласить на спектакль. Приходи. А сейчас, извини, тороплюсь. Надо бежать". Сказала, какой спектакль, когда приходить. Смотрю, а сама никуда не торопится. Никуда не бежит. Это что такое? Желание показать, что занята? Что у неё дела?
- Да, синдром занятости. Понимаешь, все актёры, за исключением великих, они в себе не очень уверены. Правомочно ли всё то, чем они занимаются? Профессия ли это?
- То есть и играет, и живёт этим долгие годы, всё равно под сомнение ставит?
- Ага. До конца жизни. Конечно. Если не стал звездой, когда люди ходят на тебя. Это другая ситуация. А вот когда ты просто рабочая лошадка... Как правило, это те, на ком держится театр. Это всегда такой момент. Профессия ли это - "актёр", думают люди. Как это так, можно выходить, кривляться, что-то делать? Бросить невозможно, поскольку очень нравится, очень хочется. Всегда какая-то надежда. Надежда призрачная. Вот актёр стареет, а главных ролей всё нет и нет.
- Надежда у него на главные роли?
- Ну да, на главные роли. На то, что... Да просто на хорошую роль. Главная - это не важно, нужно, чтобы была хорошая. Чтобы полетать, оторваться, поговорить с Богом. А этого всё нет и нет. Года идут. Нагрузка в театре у таких средних актёров колоссальная. Человек не понимает, что делает. Деньги маленькие, а он мужик здоровый, накачанный. Ну как бы... "Ну чем я занимаюсь?". Всегда, конечно, такая штука есть. У "звёзд" всё по-другому, сам понимаешь. Здесь ситуация ясна. Ходят на тебя, продаёшься, стало быть, ты состоялся. Как личность, как кормилец, как кто угодно. А у таких вот "рабочих лошадок" трагедия. Хотя зачастую, эти "лошадки", они с точки зрения актёрского мастерства, лучше, чем "звёзды".
Я хотел задать ещё вопросы, но услышал звон валдайского колокольчика. Это означало, что меня зовёт матушка.