Старая мать все уши прожужжала: "Тридцать лет, а ты все холостой, сидишь дома сиднем, как Илья Муромец. Хочу внуков нянчить, давай, женись". На работе от сослуживцев прохода нет. Майор Долгов, не скрывая зла, говорит: "Жаль, что сейчас не прежние времена. Тебя бы, Бобылев, за то, что ты холостой, обязательно б из органов поперли. Кто тебя знает, может ты извращенной ориентации".
Да, помню я те времена. Капитан Коровин развестись не мог, жена его пугала, что пожалуется замполиту, и его выгонят из партии. Само собой, на карьере крест пришлось бы ставить. Сама при этом гуляла направо и налево. Дошло до того, что он из табельного оружия сначала ее застрели, а потом и себя.
"Врёшь Долгов, - говорю ему я. - Моя ориентация, хорошо тебе известна. А злишься ты потому, что я здоров и с женщинами хоть раз в год, но встречаюсь. Ты же, к жене своей, уж лет десять почитай не прикасаешься. А точнее сказать, только и прикасаешься, так как на большее не способен.". Я на его оскорбления еще и не так, мог бы ответить. Но зачем? Не в моих это правилах огорчать товарищей по службе.
Признаюсь, жениться мне советовали не только мать с Долговым, но и все Управление. Однако советы эти были беспредметны и носили, так сказать, рекомендательный характер. Исключением стала беседа с Афанасьевым. Он у нас считался пенсионером, год назад схоронил жену и вдруг, неожиданно для всех, женился на молоденькой. В Управлении его так теперь и величали: "молодожен". Он не обижался.
Услышав, как Долгов надо мной подтрунивает, он отвел меня в сторону и тихо сказал:
- Ты, Александр, действительно женись, многие проблемы сразу же решатся. Одним выстрелом, считай, двух преступников застрелишь.
- Да, кто же против, - замямлил я, - мне и мама... Где ее взять?
- Об этом я и хотел поговорить, - спокойно и ласково сказал Афанасьев. - Знакомься, Саша, по объявлениям. Самый верный способ. Ты не морщи нос, не брезгуй, не думай, что там отпетые. В газетных объявлениях теперь весь цвет. Все самые лучшие. Подумай сам, куда сейчас пойдёт скромная женщина? Некуда им идти. Все по домам сидят. Подбирай подходящую, звони, знакомься и женись. Объявлений теперь много, всего-то и трудов снять трубку, да набрать номер.
Сознаюсь, не сразу я послушался старшего товарища, сначала отнесся к его совету с предубеждением. Вспомнил об этом разговоре лишь тогда, когда, покупая в киоске "Союзпечать" "Футбольное обозрение" мне попалась на глаза фотография женщины, с пухлыми капризными губками и челкой, закрывавшей смеющиеся глаза.
Это была газета объявлений. А женщина, так понравившаяся мне, оказалась соискательницей порядочного мужа. Купив эту газету я помчался домой. На бегу посмотрел адрес. Город Красногорск. Ну, думаю, или из военного городка, или из госпиталя. Самым же приятным штрихом в ее образе была подпись под фотографией: "Звонить только тем, кто на самом деле хочет создать здоровую семью".
"Ну, - думаю, - ты-то мне и нужна, других претенденток рассматривать не буду". Позвонил, занято. "Ну, - думаю, - еще бы. К такой теперь не дозвонишься, наверное, у подъезда очередь их женихов стоит, надо было прямо с улицы от киоска звонить. Пропало теперь счастье мое". Набрал номер еще раз и слышу длинные гудки, сердце так и забарабанило марш Мендельсона.
Поднимает трубку Она, я ее по голосу сразу узнал. Так и представлял, что у нее такой голосок должен быть. Говорю: "Я по объявлению, мне необходимо с вами срочно переспать". Так и сказал. А она, вместо того, чтобы трубку бросить, засмеялась и сказала: "Я же в объявлении указала, чтобы интим не предлагали".
К тому времени я уже отошел от шока, собрался с мыслями, стал извиняться, говорить, что совсем не это имел в виду, а как раз обратное, то есть сначала свадьба-женитьба, и только потом все остальное. Сказал, что сотрудник милиции, что зовут меня Сашей, что фамилия Бобылев. Меня внимательно слушая, она ни на мгновение не переставала смеяться и закончила разговор тем, что пригасила в гости. Спрашиваю:
- В Красногорск?
- Нет, приезжайте в Кузьминки. Я тут у брата. - И продиктовала адрес.
Долго не думая, я приоделся и поехал к ней.
Приезжаю, - дом-хрущевка, стол накрыт, и она сидит за столом наряженная и причепуренная. Стол, как я успел заметить, сервирован по последней западной моде. Крохотные бутербродики все на тоненьких шпилечках, чтобы, закусывая, руки не марать. Я тоже не с пустыми руками явился, привез водку, шампанское, торт и цветы. Афанасьев научил, я хотел с одними цветами ехать.
Сели за стол, все честь по чести. Пьет, смотрю, немного, ну и я не жадничаю. Выпью рюмочку, и сижу, о себе рассказываю, а она облизывает своими пухленькими губками ту самую шпилечку, что от микробутерброда осталась и внимательно меня слушает.
А я, как заведенный, все, что было со мной, ей выкладываю. Как в детстве на пчелу босой ногой наступил, как бежал в одних трусах по тропинке и в крапиву упал, как стреляли в меня бандиты, как мама прожужжала все уши "женись".
Она сидит, молчит и слушает, а за окном темнеет, водка нагревается, закуска киснет. Я уже стал волноваться, и вдруг она спрашивает:
- Вот Вы по телефону сказали, что Вам со мной необходимо срочно переспать. Почему такая срочность и такая необходимость?
- Да, нет, - снова стал я оправдываться. - Я имел в виду другое.
А она, знай, свое:
- Вижу, Вы человек серьезный, не ветреный, скажу откровенно, вы мне симпатичны, и я готова на все ваши условия даже до регистрации.
Тут у меня опять сердце заколотилось. Только на этот раз не марш Мендельсона зазвучал, а забарабанила дробь, как перед казнью. Не ожидал, что все быстро так сладится. А с другой стороны, она меня устраивает, и я ей приглянулся, чего время терять.
Я не успел еще привыкнуть к мысли, что без пяти минут женатый человек, пришлось привыкать к новому обращению. Она, обращаясь ко мне, называла меня не иначе, как "милый". Возможно, надеялась, что и я ей отвечу тем же, но я по-другому воспитан и, надо сознаться, не такой скорый. А далее началось.
Говорит:
- Милый, ты разве не примешь ванну вместе со мной?
Говорю:
- Иди. Я за тобой, следом.
Смеется:
- Нет. Мы вместе поместимся. Пойдем, не бойся.
Берёт меня за руку и в ванную комнату тащит. Смотрю, а на ней уже кроме нижнего белья, практически ничего и не осталось. Я же, как был в костюме, так при полном параде в ванну и поперся. Хорошо, хоть пиджак с документами снял, на крюк повесил, а то бы страшно и представить, что было.
Она меня в одежде, к себе под душ, и все в миг намокло. Обнимает, целует. Страсть в ней проснулась. Удовольствие, скажу прямо, ниже среднего. Я не о поцелуях с объятиями, а про душ, который пришлось принимать в одежде. Тогда я еще ни о чем плохом и не помышлял. Но, неприятности не заставили себя долго ждать.
Смотрю, из окошка в стене, соединяющей ванную с туалетом, за нами наблюдает чья-то рожа. Я сказал об этом невесте, а она успокаивает, говорит, что это её больной брат и его не следует стесняться. Я потряс в направлении рожи кулаком, брат спрятался, а она принялась меня ругать: "Как тебе не стыдно. Он такой восприимчивый, такой беззащитный. Одним словом, человек без кожи.". Попросила, чтобы я был к нему снисходителен. Смотрю, больного братца в окошке не видать, может, думаю, и впрямь спрятался. Дал ей слово не обижать родственника.
Только легли, только дошло до самого главного, входит ее братец голый и к нам. А если еще точнее, то ко мне стал лезть. Целует, чего-то сюсюкает о моей мужественности. У меня в голове тогда чудовищная мысль промелькнула. Я решил, что вся эта безобразная сцена записывается на видеопленку спрятавшимся в шкафу Долговым. Все для того, чтобы из органов меня поперли.
Не долго мне братец ее в любви объяснялся, шарахнул я ему кулаком по зубам, да так, что тот упал, ударившись затылком об пол. Хорошо, ковер был постелен, а то, неровен час, убился бы насмерть. Но он ничего, даже не заплакал, поднялся и ушел.
Ну, думаю, все, любовь не состоится. Но она его на этот раз не сильно защищала. Может, меня мало зная, боялась сама по зубам получить? Сказала только, что он очень влюбчивый, во всех с первого взгляда влюбляется и очень часто от этого страдает. Сказала, что и сама на него похожа, уж сколько раз обжигалась, а все не перестает доверять людям.
Только мы с ней помирились, только дело дошло до главного, свет зажигается, и в комнату заходят пожилые люди. Три старичка и древняя старушка. И давай мне про тридцать седьмой, про сорок восьмой год рассказывать, про то, как их мучили при Сталине в концентрационных лагерях. Суть их претензий сводилась к следующему: "Твои предшественники в лагерях нас гноили, а вы теперь нам пенсию не платите".
Оказывается, больной её братец, увидел на моем плече татуировку Дзержинского (Я срочную служил в войсках Госбезопасности, перед дембелем все мы кололи на плече Железного Феликса), и после того как я подправил ему резцы, побежал и сказал об этом бывшим узникам, засидевшимся в соседней квартире. Представил дело так, будто бы сестра его спуталась с лубянским надзирателем.
Пойманный в момент совокупления, возлежащий с прекрасной женщиной, что я мог им на это сказать? Только одно: "Примите извинения за причиненные моими предшественниками страдания. В качестве посильной компенсации, не побрезгуйте принять сто рублей. Возьмите их из внутреннего кармана моего пиджака, висящего на крючке в ванной комнате.". Сказано, конечно, всё было короче и с нецензурной бранью. Но, ответных нареканий не последовало. Завладев сторублёвкой, все оказались удовлетворены и ретировались с многочисленными извинениями.
Не унимался только её больной братец. Через четвертьчаса он привел её мужа, который предусмотрительно явился не один, а в сопровождении двух сотрудников милиции.
Муж немногословно заявил:
- За своей пришёл.
При этом красноречиво показал штамп в раскрытом паспорте.
Моя невеста, не утруждая себя объяснениями, стала одеваться. Хорошо, что удостоверение было с собой и не пришлось унижаться.