День города последние пять лет отмечали шумно, а тут - круглая дата, Москве восемьсот пятьдесят лет. В парках и в людных местах установили сценические площадки. С этих сцен пели приглашённые артисты, веселили и развлекали публику конферансье. Установили дощатую сцену и во дворе дома номер тринадцать, где жили наши герои. Развесили гирлянды из белых, синих и красных лампочек.
Как и обещала Нола, к Юре Грешнову на праздник прилетела дочь из Америки в сопровождении матери.
Алла Дубровина с мужем Костей и своим гениальным отпрыском Аникушей прохаживалась среди гостей. Лев Львович сдержал слово, - отпустил её повидаться с ребёнком, с тем уговором, что она вернётся к его близнецам.
Василий был навеселе. Находясь в бутафорской форме полковника милиции, он трижды забирался на сцену, отбирал у конферансье микрофон и вводил отдыхающих в заблуждение.
Когда микрофон оказался у него в руках в первый раз, Грешнов объявил, что Мэр столицы, Юрий Михайлович Лужков, пообещал с минуты на минуту подъехать.
Через некоторое время Василий опять оказался на сцене. На этот раз он сообщил следующее:
- По уточнённым данным, Мэр едет к нам с Президентом. Так что просьба - не расслабляться.
Когда в третий раз Василий выбежал к микрофону, то слушавшие его люди и предположить не могли, чего ещё от него ждать, какие слова он скажет. Но слова у Грешнова нашлись.
- Только что сообщили, - Василий пальцем указал на небо, - что у больших людей большие планы. Звонил "Сам", просил передать, что всех помнит и любит, но на данный момент просто не может к нам вырваться. Да здравствует наш любимый город Москва! Да здравствует Президент Борис Николаевич Ельцин! Да здравствует наш Мэр Юрий Михайлович Лужков!
Все громко и согласно кричали "Ура!" и хлопали так дружно, как будто и в самом деле верили Василию.
После столь бурных приветствий ряженый полковник сделал знак музыкантам, и во дворике зазвучала всем знакомая мелодия. Василий запел:
- Я по свету немало хаживал,
Жил в землянке, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске...
Гимн Москвы все подхватили единодушно и пели с удовольствием.
На праздник в свой двор заглянул и Лев Львович. Его сопровождали начальник районной милиции подполковник Евгений Николаевич Позняков и депутат Тит Молотилов, председатель комиссии по культуре в Московской городской Думе.
- Кто это? - спросил депутат, глядя на эксцентричного полковника милиции, хозяйничавшего на подмостках.
- Это товарищ из Главка, - нашёлся Позняков и, перемигнувшись с Ласкиным, проводил Молотилова в машину.
Насмотревшись на счастливую смеющуюся Аллу, целующуюся у всех на глазах с неудачником-мужем, на танцующего в милицейской форме Василия, у Ласкина сдали нервы. Он стал кричать на Познякова, мирно попивающего коньяк из металлической карманной фляжки.
- Наведи порядок, Женя! У тебя на улицах полно деклассированного элемента. Невольничий рынок открыли, путанами по ночам торгуют. Я же тебя лично просил, чтобы никакой грязи не было. Почему этот клоун безнаказанно разгуливает в форме полковника милиции? И он ведь не один, у него в банде и цыгане, и дезертиры. Теперь ещё и старший брат его вернулся, профессиональный убийца. Твоя обязанность - защищать мирных граждан, даже таких, никому не симпатичных, как я. Поддерживать порядок на вверенной тебе территории и осуществлять профилактику преступлений. Да-да! А не коньячок из фляжечки..!
- Так я пойду? - пряча фляжку и воспринимая слова Ласкина, как приказ, уточнил Позняков.
- Пойди. И наведи порядок, - подтвердил приказание Лев Львович.
Подполковник сел в служебную машину и водитель, слышавший, как "распекали" шефа, без вопросов повёз его в райотдел милиции.
Всем, приходившим во двор, наливали. Стояли покрытые пластиком квадратные столики из древесностружечной плиты на кривых металлических ножках, оставшиеся в наследство от времен Советского Союза. На них и пировали. Нашлись щедрые спонсоры всего этого пиршества. Оставалось только выделенные средства освоить, то есть пропить, проесть, прогулять. В приготовлении угощений принимали действенное участие повара ресторанов "Корабль" и "Каблучок".
Василий впоследствии не без гордости заявлял, что на празднике было выпито десять трехсотлитровых бочек спирта, разбавленного ключевой водой.
Когда Мартышкин в беседе за столиком стал всех уверять, что Ельцину пришил собственное сердце, Василий поведал о том, как служил капитаном речного буксира, чистящего по весне Москву-реку от мусора, и его радист поймал сигнал "SOS" от терпящего бедствие в водах Атлантики американского танкера "Блэк Джек". По закону флотской солидарности на своём буксире через каналы, проливы и моря он вышел в бушующий океан, поборолся там с девятым валом, победил гигантского осьминога, вспорол брюхо акуле-людоеду, утопил свой буксир, но чудом спасся, и домой был доставлен говорящим дельфином. После списания на берег устроился машинистом прогулочного паровоза на ВДНХ. А дельфина, перенесшего операцию по разделению хвоста и превращению оного в человеческие ноги, взял к себе кондуктором. И на этом паровозике из ВДНХ проехал всю Байкало-Амурскую магистраль с остановками в Тынде и так далее.
А так как Василия в форме полковника милиции слушали, не останавливая, даже наоборот, поощряя своим смехом, то он совершенно освободился от уз совести и здравомыслия.
Грешнов застегнул на кителе все пуговицы и сообщил слушателям, что указом Президента РФ за особые заслуги перед Родиной ему присвоено звание генерал-майора внутренних дел и внешних сношений. Попросил всех за это выпить.
Был на празднике и Павел Терентьевич. Распробовав принесенную Василием самогонку, он всё бегал за ряженым полковником, кричал ему в ухо, чтобы тот её не разбазаривал.
- У меня её много, -успокаивал его Грешнов. - В трехлитровые банки закатана.
- Пойдём, дашь мне одну банку, - потребовал Огоньков. - И я от тебя отстану.
Вошли в подъезд, стали подниматься на четвёртый этаж в квартиру Василия. Грешнов, не торопясь, шёл впереди, говорил себе под нос:
- Не жилось, как прежде. Был я природным человеком, с весны уходил на Москву-реку, и до самой зимы меня не видели. Любил я речку, лес, жизнь любил. А в этот год всё лето в подвале просидел. Понимаешь, дед, есть люди, которые любят жизнь до гробовой доски, что бы с ними ни делали. А есть такие, которые только родились, а уже жизнь ненавидят. И она, разумеется, платит им той же монетой. Люблю я беззлобных, безобидных. Подвига не совершат, но и подлости не сделают.
- Живее ступай, - прикрикнул Павел Терентьевич. - Молодой парень, а плетёшься, словно ведут на расстрел.
- А куда мне торопиться? - смеясь, спросил Василий. - Вся жизнь впереди.
- У тебя - впереди. Ну, а мне-то спешить надо, - так же, полусерьезно, полушутя, заметил Огоньков.
- НА ключи. Беги. Авось, угонишься. Двадцать пятая квартира. Как войдёшь, - первая дверь направо, прямо на полу стоят. Собаку не бойся, не тронет.
Когда Павел Терентьевич, звеня ключами, убежал вперёд, Василий тихо, себе под нос, буркнул:
- А жизнь-то, поди, зря прожил.
И неожиданно для себя услышал долетевший через два пролета крик старика:
- Я ничего не упустил, и жизнь не прожил зря!
Василий покраснел.
2
Пришёл взглянуть на шумное веселье и Борис Борисович Бурундуков, принёс с собой и поставил на праздничный стол литровую баночку мёда.
Обнимая его, Василий говорил:
- Борисыч, не помни зла. Бес попутал, давай мириться.
Помирившись, Василий затеял с ним диспут на религиозную тему.
- Борисыч, я просто уверен в том, что окончательное прощение Бога узрю, - с ходу ошарашил Грешнов.
- С чего вдруг в тебе появилась такая уверенность? - рассеянно спросил Бурундуков. - Из-за того, что фальшивый мундир на себя надел?
- Бог есть любовь. Согласен? А любовь, по определению, не может губить. В конце концов, боженька не сможет не простить такого разгильдяя, как я. С высоты вечности всё простится и забудется.
- Да, нам-то готовы всё простить, - волнуясь, заговорил Борис Борисович, не любивший разговоров праздных, к тому же на религиозную тему.
- Давай, посмотрим на это иначе, - влез в разговор подошедший к их столику Лев Львович. - Поговорим не о божьей любви к тебе, а о твоей к Богу. С этой точки зрения возможно ли прощение?
- И что же мы увидим? - начиная волноваться, поинтересовался Василий.
- Увидим, что никак не возможно. Моё сознание, например, не может допустить, что есть спасение или, как ты говоришь, "окончательное прощение" без твоих усилий, то есть без ответной любви к Богу.
- Маловер вы, Лев Львович. Не обижайтесь. Ну, неужели вы и в самом деле думаете, что у Бога не хватит сил для того, чтобы заставить меня Его полюбить?
- Не могу допустить мысли, что Бог принудит кого-то к любви. Отсюда делай вывод.
- Какой?
- Может статься, что Божья безмерная любовь останется без ответной любви созданной им твари.
- Какой твари?
- Без твоей любви, Вася. А это значит, не спасёшься. Из-за духовной лени своей не узришь "окончательного прощения".
- Ты объясни без зауми. Почему это так?
- Ты создан свободным и волен сам выбирать, какой дорогой тебе идти. Чтобы, как ты говоришь, "силой принудить", Бог должен был бы отнять у тебя свободу, то есть перестать быть любящим. Бог даёт то, что человек сам для себя избирает и не оправдывает неправду.
- Что ты говоришь? А где твоя любовь к ближнему? Правда - неправда. Где любовь в твоей правде? Где он, Бог, в твоих словах, если после разговора с тобой я делаюсь злой, - рявкнул Василий и отвернулся от Льва Львовича.
- Пойду я, Борисыч, - обращаясь к Бурундукову, процедил сквозь зубы Грешнов, - а то опять поругаемся.
Не успел "полковник" отойти от столика, как на него налетел Сергей Гаврилов по прозвищу Самоделкин.
- Ну вот, тут как тут и слуга дьявола.
- Ты это, Вась, чего?
- А что ты обижаешься? Известно же всем, что коммунисты Бога ненавидят. Раньше они этого не скрывали, гордились этим.
- Это было давно. Коммунист сейчас другой. Мы в данный момент против поднимающего голову неонацизма и за социальную справедливость. А дьявол у нас с тобой общий, - дядя Сэм.
- Дядя Сэм всегда им был и останется. Вы за это его и ненавидели, что суть у вас с ним общая.
- Ты, Василий, что-то не в духе.
- Да Ласкин "завёл". Из-за него вот, и с тобой лаюсь. Надо срочно залить, затушить мировой пожар. Будешь мировую?
- Ты же знаешь, что я не пью. Мать говорит, что я и без водки дурак. Я могу выпить с тобой, но только один раз.
- Это как? Объяснись.
- По стакану разом выпьем, - и всё. Повторять уже не будем. Согласен?
- Постой, - добрея на глазах, произнёс Грешнов. - Так ты, значит, ставишь мне условие? Бросаешь вызов? Ну, что же, мы принимаем этот вызов.
Сергей и Василий засмеялись.
Они взяли бутылку водки, стаканы, - разлили и выпили.
Закусив помидором, Грешнов поцеловал собутыльника и молча пошёл в сторону музыкантов, стоявших у сцены.
- Вот, выпил, и непонятно, зачем. Не пьянею, - рассуждал сам с собой Сергей, после того, как Василий его оставил. - И зачем люди пьют?
Гаврилов остановил спешившего к Ласкину Ивана Даниловича и стал рассказывать ему о том, как переоформлял он квартиру с тётки на себя. Каких трудов ему это стоило.
- Смысл в чём? - говорил Сергей. - Надсмехаются над народом. Это коснётся и тебя. Всё, как сто лет назад. Убогие, больные полиомиелитом, ходят в прислужниках у смеющихся нотариусов. Я им: "Хочу оформить договор о дарении. Что нужно для этого?". В глаза хохочут. Всё полностью захвачено. Не знаешь, с чего начать. А они и диктуют условия жизни, заставляют приносить такие документы, которые тебе не нужны. Это для того, чтобы ты побегал. Например: "Согласие попечительского совета", "Справку о том, что нет на квартиру ареста", "Оценочную стоимость", то есть выписку о том, сколько стоит твоя квартира. А потом оказывается, что ничего этого не надо. И за всё вымогают деньги. Все конторы располагают в узких помещениях, где нельзя свободно дышать. То есть специально измываются. Люди приезжают к четырём утра, записываются, чтобы попасть к десяти. Справок много, но если ты богатый, то платишь нотариусу, даёшь доверенность, и он всё делает. Но приходят же старики с инсультами, инвалиды, - там же многие и умирают. Один инвалид говорит: "Ну, как же? Все эти бумаги мне выдали государственные органы". Смеются: "Видите, государственные органы совершили преступление". Я не выдержал и вступился, сказал им: "Что же вы к инвалиду претензии предъявляете? Разбирайтесь с государственными органами".
Гаврилов осекся и потупил взор.
- Ну, и что дальше было? - спросил Ваня.
- Ужас! Мужик обиделся не на них, а на меня. Говорит: "На каком основании... Кто дал вам право обзывать меня инвалидом?". В общем, ужас!
Артисты с дощатой сцены запели популярную песню "Бессаме мучо".
Гаврилов, на ровном месте вдруг потерял равновесие, схватился за берёзу, росшую во дворе, судорожно обнял её и сказал Ивану Даниловичу:
- Поклонись за меня Василию. Руку ему за меня поцелуй. Наконец, цапануло. Хорошо-то как! В психушке всё сульфазином кололи.
- Тебе плохо? - спросил Грешнов.
- Мне хорошо, как никогда, - ответил Гаврилов. - Отойди, я хочу поплакать.
И не дожидаясь, пока Иван Данилович от него отойдёт, он стал безутешно рыдать.
- Я не слуга дьявола! Не сатана! - кричал Сергей. - Я за социальную справедливость!
Ваня подошёл к Ласкину и попросил у него денег на билет до Симферополя.
- За помидорами поеду, - сказал Иван Данилович.
- Один? - уточнил Лев Львович, доставая деньги из кармана брюк.
- Один. Всё, что про меня говорят, - это неправда.
- Я знаю, - успокоил его Ласкин. - Сегодня же и езжай. Хороший человек должен заниматься добрыми делами. О билете я похлопочу. Возьму два, на всякий случай.
Василий, тем временем, натолкнулся на компанию, состоящую из его жены Натальи, брата Юрия и двоюродного брата Кости Дубровина.
Выпитый с Гавриловым стакан и ему вышел боком.
"Полковник" тотчас, без предисловий, накинулся на Костю.
- У тебя много недостатков, - сказал он двоюродному брату.
- Ведя беседу, ты неспособен в разговоре поставить точку там, где следует. Не можешь встать и уйти, где это необходимо. Всегда чего-то ждёшь, тянешь. Смотреть со стороны - выглядишь неглупым, а впечатление о себе оставляешь превратное. И машина твоя вся завешана бубенчиками, как цыганская кибитка. А в бардачке вместо карты дорог, - Карла Маркса небритая. Это же автомобиль, в конце концов, а не школа марксизма-ленинизма. Шесть мешков еле увезла, думали, сдохнет.
- Ты путаешь меня с Гавриловым, - сдержанно улыбаясь, поправил брата Костя.
Василий, как близорукий, приблизил своё лицо к Костиному, внимательно его рассмотрел, как бы спрашивая взглядом: "А разве ты - не Гаврилов?", но тотчас сориентировался и продолжал:
- И смотришь на всех пристально. То есть, я хотел сказать, высокомерно. А ведь так вести себя нельзя. Это я говорю потому, что ты брат мне. Другой смолчит, а за спиной посмеётся. Да-да, Костя, не улыбайся. У тебя такой взгляд, что даже пролетающие мимо птицы падают на землю от разрыва селезёнки.
- С чего бы у них селезёнки лопались? - вмешалась Наталья. - Птицы сивуху не пьют.
- Вот. Не пьют, а от его взгляда прямо в воздухе лопаются. Одни перья у них остаются, и как снег среди лета, прохожим на головы падают. И ещё. Когда в ванной по утрам принимаешь душ, ты, Костя, поёшь.
- Это-то ты откуда знаешь? - захохотала Наталья, совершенно себя не сдерживая. - Ты где напиться успел? Я таким тебя никогда не видела.
- Да-да, моешься и поёшь. Что это за привычка такая? Так, Костя, воспитанные люди себя не ведут.
- Откуда ты всё это взял? - поинтересовался Дубровин.
- Соседи на тебя жалуются.
- Тебе?
- И мне в том числе. А как ты хотел? Времена такие, - все на всех жалуются.
Василий замолчал, насупился. Наталья стала продолжать свой рассказ о том, как поступала она в "первый мед".
- С пятнадцати лет об этом мечтала. Поступила после школы с первого раза. Было три экзамена, - химия, сочинение и биология. По химии "тройку" получила, за сочинение - "четвёрку", а по биологии - "пятёрку". С репетитором занималась, и ему же сдавала экзамен. Набрала двенадцать баллов, и двенадцать - оказался проходным. Было пять человек на место, считаю - просто чудом поступила.
Василий очнулся и глянув на Наталью, влез в разговор с покаянной речью.
- И все-то мы в неоплатном долгу перед своими жёнами. Не удовлетворяем их. Виноваты мы перед вами.
- Ты что-то не то говоришь, - попробовал Юра сменить тему.
Но тут Наталья, до этого казавшаяся совершенно трезвой и рассудительной, в данном вопросе пришла к мужу на помощь.
- А ты, Юра, спроси любую замужнюю женщину. Спроси. Ни одной не найдёшь, которая бы в постели с мужем не притворялась. Свою бывшую жену Катерину спроси, а Костя пусть Аллу спросит. Вон они, смеются, улыбаются. Если бы в постели с вами им было хорошо, они бы вас, родимые мои, не бросили.
- Я с первой женой своей думал, что всё у нас хорошо, - развил тему слегка протрезвевший Василий. - В постели и плакала, и смеялась от счастья. Даже визжала от восторга, чего уж там. Уверяла, что нет меня лучше на всём белом свете. А однажды пришёл домой раньше обычного и столкнулся с ней в дверях. Была одета и с вещами. Говорю: "Объясни. Скажи причины, которых я не знаю. Может, у тебя на шее двенадцать заколдованных братьев, которым ты поклялась помогать? Зачем крадёшь?". Ведь всё нажитое в баул увязала и хотела уйти. В ответ - тишина. Бросила вещи и - наутёк. Их не поймёшь. Я так думаю, она была больна копрофилией или как там её... Когда всё крадут и матерно ругаются? Я эти две болезни путаю. Она постоянно ругалась и воровала, в общем, была всесторонне больна.
- Если уйду, что обо мне рассказывать станешь? - спросила Наталья, знавшая, как и все остальные терпеливые слушатели, что никакой "первой" жены у Василия не было.
- А ты не уходи. Правильно я говорю? Костя? Георгий? И где же эти лаутары? Кто нам чардаш Монти сыграет?