Вечером следующего после заточения дня на кухне у Начинкиной стоял крик. Все разговоры проходили на повышенных тонах.
- О! Уже съели! - кричал Василий. - Не успел пожарить рыбу, она уже полсковороды съела!
- Сам ты всё съел! - кричала в ответ счастливая Нина. - Тебя бы этой сковородкой!
- Нет, тебя! - кричал и смеялся Грешнов.
Доминик в это время смотрел в своей комнате на ночное небо, блаженно улыбался и ласково говорил:
- Здравствуй, месяц-месяцович! Сейчас я тебе расскажу о том, как я прожил этот день.
На кухне от разговоров о еде перешли к разговорам о болезнях.
- О-о, поджелудочная болит, - застонал Василий.
- Меньше пить будешь.
- И печень болит.
- У тебя там скоро цирроз будет, как у Валерки Бахусова. Пойди, проверься.
- Сплюнь, дура! Ты же меня глазишь! И так сглазила, всё из рук валится.
Доминик у себя в комнате продолжал говорить:
- Месяц-месяцович, у нас всё хорошо.
В это время Василий кричал на кухне:
- Почему я не богат? Есть же богатые люди. Вот бы разбогатеть. Мог бы тогда есть, как человек, пить, как люди, нигде не работать. Лечился бы в своё удовольствие у хороших врачей, а не у шарлатана Мартышкина.
- Да что мне с неё? - по инерции выкрикнул Грешнов.
- Познякова показывают, сделай погромче.
Василий сделал звук громче, Нина встала со стула и подошла к телевизору.
Подполковник Позняков, сияя, как начищенный рубль, глядя прямо в телекамеру, рапортовал.
- Сегодня выстрелом в спину был убит генеральный директор коммерческого банка "Мадера-Фикус" Лев Львович Ласкин. Убийца схвачен с орудием убийства на месте преступления и уже дал признательные показания. Им оказался гражданин Польши Пшенек Улановский. Лев Львович Ласкин умер, как настоящий христианин. Последними его словами были: "Достойное по делам нашим принимаю".
- Мать честная! - всплеснув руками, горько вскрикнула Начинкина. - Жить-то теперь как будем?
- Жить придётся самостоятельно, - послышался из коридора голос новопреставленного.
Ласкин прошёл на кухню и поставил на пол огромный пластиковый чемодан.
Побледневшим Нине и Васе Лев Львович пальцем указал на телевизор. На экран, где был Позняков, беседовавший почему-то не с польским, а с американским послом.
- Откуда мы знать могли о его суицидальных наклонностях? - смеясь, говорил подполковник. - Он был весел, говорил, что поляки - гордый народ. Возможно, от распиравшей его гордости и в петлю залез. Судмедэксперты скоро прояснят нам картину происшедшего.
Ласкин взял пульт и выключил телевизор.
- А как же? - только и смог вымолвить Василий.
- Вот так. Берилякин, по собственной воле, нарядившийся в мою одежду, подставил свою спину, спасая мне жизнь. Вечная ему память! Придётся теперь, вашему покорному слуге, годик-другой жить по чужому паспорту. Видишь, как в жизни бывает. По просьбе сестры твоему Сморкачёву готовил документ, а теперь он мне самому пригодился. Будем знакомы. Меня зовут теперь Голобоков Олимпий Иванович.
Лев Львович засмеялся.
- Слышал, ты о богатстве мечтал? - приглушенно сказал воскресший. - В чемодане - два миллиона долларов. Я думаю, с вашими запросами, на первое время будет достаточно. Разумеется, один Нине, другой - тебе. Ты, Василий, поделись с Костей и Ваней. А ты, Нина, не забудь Шептункова. Виноват я перед ним, обезьянку за хвост сильно ущипнул. Боль животному причинил.
- Зачем? - полюбопытствовала Нина.
- Не хотел, чтобы на месте стрелявшего в мою спину Пшенека оказалась прекрасная Ванда, - откровенно ответил бывший банкир. - Её, кстати, теперь тоже не существует.
- В каком смысле? - испугалась Начинкина.
- Она теперь Светлана Иванова. За сим прощаюсь, не поминайте лихом. А ты, Шалопут, теперь думай, на что потратить свой миллион, - смеясь, сказал Лёва-Олимпий Василию, надевая тонкие белые кожаные перчатки. - Говорили тебе: "Будь осторожен с желаниями", теперь - держись. Берегите себя. Я вас люблю.
Ласкин ушёл, а Василий с Ниной, как только опомнились, выглянули в окно. На двухместной легковой машине Ласкин-Голобоков повёз куда-то одетую в дорожный наряд "прекрасную Ванду".
- Что же, Нина, теперь с нами будет? - шёпотом спросил Василий, махая рукой отъезжающей машине.
Доминик в своей комнате включил свет, сел за стол и стал рисовать корабль, на котором поплывёт он в Испанию, на родину своих предков. Корабль на бумаге получился огромным, не корабль, а целый город, с улицами, домами. На этом корабле он увозил с собой всё, что было ему дорого, - двор с деревьями и людьми, небо, то, что над двором, с Месяцем-месяцовичем. Ведь в Испании всего этого нет. Там своё небо, свой Месяц-месяцович.
2
Истуканову снился сон. Он едет в красной карете, запряжённой четверкой резвых белых лошадей. И везёт его карета куда-то в хорошее приятное место, о чём свидетельствовало превосходное его настроение. Карета удобная, рессорная, мягко едет по сельской дороге, которая не пылит. Пётр Виленович проезжает мимо зелёных полей, видит синий лес вдали. Над лесом - высокое голубое небо. Карета вброд переезжает неглубокую речку. И вот беда, - застревает. Откуда ни возьмись, появляются обнаженные женщины-купальщицы. Они обступают его карету и начинают раскачивать. Через каких-то два-три толчка его экипаж выбирается на берег и продолжает путь. Карета подвезла его к белым каменным ступеням, ведущим к воротам прекрасного сада, находящегося на возвышенности. Сад окружала высокая ограда из кованого чугуна, поросшая диким виноградом. У входа в сад Истуканова встретил человек в белом дурашливом наряде Пьеро с воротником "жабо" с нарисованной слезой на щеке. Играя на гитаре сладчайший романс и кланяясь, он приглашал Петра Виленовича войти. Закатное солнце садилось, когда Истуканов входил в сад, но вместо ночи в саду вдруг наступил солнечный, светлый, жизнерадостный день.
Пётр Виленович оказался в залитом солнечными лучами яблоневом саду, где обнажённые гармонично развитые мужчины и женщины собирали зрелые плоды с деревьев. Моросил летний дождик. Повсюду, куда ни взгляни, была радуга. Слышался смех и весёлые возгласы здоровых, довольных жизнью молодых людей. Процесс сбора зрелых яблок всем доставлял наслаждение. Мужчины с лёгкостью подсаживали женщин на скользкие, лоснящиеся от дождя стволы, позволяли им становиться себе на плечи. Истуканова никто не замечал. Пётр Виленович ходил мимо сборщиков и сборщиц невидимым, с жадностью разглядывал красивые лица молодых людей и анатомию их прекрасных тел. Заглядывал в самые секретные места, не опасаясь быть за это наказанным. Он упивался этой свободой. Солнечные лучи, мелкие капли дождя, запахи зрелых яблок и влажной земли, безудержный смех здоровых, красивых людей, - всё это будоражило, делало его причастным к какому-то великому общему делу.
Пётр Виленович проснулся, но крепкие тела сборщиц яблок всё ещё стояли перед глазами, и капли пота на лбу он принял за капли дождя из волшебного сна. Сидя в постели, Истуканов подивился, какими живыми и красочными могут быть сны. Ему захотелось в этот сад навсегда, к тем сборщицам плодов, которых только что он имел счастье созерцать во всей их бесстыжей наготе.
Пётр Виленович и сам готов был раздеться в том самом саду и подсаживать красавиц к яблокам. Он вскочил с кровати, сбросил с себя нижнее белье и, включив в комнате свет, подбежал к трюмо.
В зеркале он увидел отражение своего тщедушного жёлтого тела, кривлявшееся на фоне скудного интерьера его холостяцкой берлоги. Тотчас вернулось ощущение безысходности в котором всё последнее время он прибывал и чтобы не сделать с собой непоправимое, внезапно не наложить на себя руки, он со скривившимся в гримасе отвращения лицом с неистовством запел:
- Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит мой разум возмущенный,
Я в смертный бой идти готов!
В стену застучали кулаком, пригрозив вызвать милицию.
3
Иван Данилович ехал в поезде Москва-Симферополь в плацкартном вагоне. Ехал не один, а с мирно спящей на соседней полке Людмилой Цветковой.
К нему "на одну минутку" присела старушка, представившаяся Надеждой Алексеевной ста двух лет. На вид ей было не более шестидесяти пяти и только красные воспалённые веки заставляли поверить в искренность её слов о столь преклонном возрасте.
В вагоне все давно спали, а Ваня с бабушкой, казалось, позабыли про сон. Старушка настолько любила людей, таким ощутимым потоком эта благодатная сила от неё исходила, что Грешнов отдыхал и одновременно очищался внутренне, общаясь с ней.
Негромкую речь Надежды Алексеевны украшали перезвоны чайных ложечек в тонких пустых стаканах из-под чая, стоявших на столике. Грешнов был ею очарован.
- Время, Ванечка, - говорила бабушка, - поглаживая манжету на рубашке Ивана Даниловича, - это материя, из которой не сшить рубашки. Были в моей жизни годы непролазные, как леса дремучие. Шла сквозь них, казалось, конца и края им не будет, думала, никогда не кончатся. Были такие годки, которые летели, как птицы, не успевала считать. Были, как топь-болото, в которых вязла и думала, что сгину с экрана бытия. Были всякие: тусклые, темные, хитрые, смешные. Человек, он за свой век проживает миллионы жизней. Календарных лет ему отпущено двадцать, пятьдесят, сто. А уж сколько он проживёт, только от него зависит. Захочет, - не ограничится и миллионом, а захочет, - только те, что в календаре. Ты же встречал таких людей, которые говорили: "Случайно пришёл я в этот мир. Зачем живу, зачем мне надо жить, - не знаю". И живут бездумно, от случая к случаю, путают белое с чёрным, добро со злом. Вот и придёт, глядя на такого горемыку, лукавая мысль в голову: "Может, тебе и в самом деле, не следовало родиться?". Но это ведь только на наш, неверный, поверхностный взгляд. Не нам распоряжаться другими людьми. Сами живём чьими-то стараниями. И за это надо неустанно благодарить. И надо жить! Жить вдумчиво, осмысленно, с любовью в сердце и миром в душе. Надо быть жадным до жизни. А её много, она - везде. Надо только не лениться, не уставать. Пойдёшь к жизни навстречу, и она откроет тебе свои объятия. А как же иначе? Так-то. Первое правило - надо любить! Это свойство, с рождения данное каждому младенцу. Это тот золотой ключик, который отомкнёт все двери, все умы, все сердца. Ему поддадутся даже те заржавевшие замки, которые прячутся в глубоких подвалах подсознания. И те не устоят. Любовь откроет тебе все секреты мироздания. А за календарь не цепляйся. Поверь мне, сто лет туда, сто лет сюда, - это не срок. Смело качайся на качелях вечности. Твоё от тебя не уйдёт и зрелый плод упадёт только в твои подставленные руки. Помни об этом.
Посмеялись. Надежда Алексеевна поцеловала Ваню в темя и пошла на своё место. Грешнов разделся, залез под одеяло, ему сильно захотелось спать.
Засыпая, сквозь дребезжание ложечек в стаканах, к нему приходили блаженные мысли: "Современная бабуля. "Подсознание", "с экрана бытия", "качели вечности" - надо бы всё это запомнить".
Проснулся Грешнов рано, все ещё спали, но пустых стаканов на столике уже не было. Он взял полотенце и пошёл умываться.
Посмотрев на своё отражение в зеркале, Ваня увидел, что глаза его светились, как у влюбленного, и он выглядел дурашливо счастливым. Ему сделалось смешно. Он в смущении отвернулся от зеркала.
Жизнь шла навстречу, надо было только открыть перед ней объятия и пустить её в себя. Он был к этому готов.