Аннотация: Это история осажденной крепости, где два мага совершили чудовищный ритуал - принесли в жертву священника. Первым двигало желание спасти людей, второй мечтал спастись сам. Но отчего святой отец сказал нoc age, благословляя обоих?
Душа праведника
Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком - канат над пропастью.
Ф. Ницше
Примечание: по всему текстуТьори поет голосом Татьяны Головкиной (Леголас) http://elinor.fbit.ru/arxiv/lasik.htm
Часть I: Метаморф
Глава 1
По вечерам, когда только-только загущалась мгла, и под куполом небесного свода зажигались робкие первые звезды, на стене крепости появлялся силуэт. То укрываясь за заостренными зубцами, то выходя вновь, ночной гость двигался в причудливом танце, балансируя получше иного канатоходца: ломалось под немыслимыми углами тело, руки и ноги мелькали, словно спицы в раскрутившемся колесе. Воздух над танцором нагревался и дрожал, придавая зыбкость его очертаниям. Суеверные крестились - тень, едва различимая в гаснущем сиянии дня, запросто могла служить обличьем крылатому демону, и точно в подтвержденье тому вражеские стрелы облетали ее стороной.
- Кого принесла нелегкая? - шептались часовые.
- Да колдун это!
- Разве колдуны не спят по ночам как все люди?
- Придумаешь тоже - колдуны как люди!
Спать маг уходил за полночь, вставал до зари и опять плясал, плясал на гребне стены, и пар валил от разгоряченного тела. Следовало отдать ему должное, колдун был силен. Он легко мог изменить траекторию стрелы или раскрошить камень из катапульты прямо в полете, огненные шары метал на зависть - только успевай уворачиваться. Через начертанные его рукой руны не пробивались морок и лихие заклятья: не поднимались мертвецы, умолкали ночные шептуны и тени благопристойно оседали наземь, где было самое для них место. Вблизи башни Крылатого Льва, в которой обосновался ночной танцор, воины давно перестали бояться вражеской магии.
Странно лишь, что за всей своей премудростью колдун позабыл о главном - о том, что на войне должно воевать, а не танцевать. Не случилось до сих пор такого, чтобы выпущенная им шаровая молния лишила противника жизни, не бывало и так, чтобы остановленные словом его враги полегли замертво. Колдун не убивал. Оттого и косились воины на диковинного мага-чистоплюя - ну разве доверишь такому прикрывать спину в бою?!
Со своей стороны Вивиан отнюдь не стремился к сближению. Он был слишком аристократом, чтобы смеяться над солеными солдатскими шутками; баронов он презирал, с боевыми магами общался лишь по необходимости. Бдительные да пронырливые могли бы заметить Вивиана подле целителя, однако проныр поблизости не оказалось, внимание же бдительных подчинено было одной лишь цели - остаться в живых. Когда в затылок тебе пыхтит Костлявая не поозираешься! Да и на что глядеть-то? Стоят себе двое, беседу ведут, падают на ветер слова, летят прочь:
- Что тебя здесь держит? Ужели открыл в себе призвание защищать вдов и сирот? Или, подобно нашему менестрелю, мечтаешь сложить голову за короля? Маг жизни на войне чужой - кругом кровь и смерть, а ты озабочен как бы рук не замарать.
- Едва я примусь убивать, как магу мне станет крош цена.
Вивиан и сам чувствовал свою неуместность. Его волшебство, выпестованное и отточенное годами, идеально служило там, где нуждались в защите, но абсолютно не годилось для нападения. В противовес боевой магии, идущей рука об руку со смертью, классическую школу телесной магии частенько именовали магией жизни. Интересно, что среди всех течений эти два были наиболее схожи между собой - инструментом магам жизни и смерти служило собственное тело. Однако ключом к могуществу боевых магов являлись сражения, чтобы иметь возможность колдовать, им непременно нужно было атаковать, поражать, проливать кровь. Ходили нехорошие слухи, будто в заклятия свои боевые колдуны вплетали души убитых врагов. Врали болтуны или правду говорили, поди разбери, но суть эта байка отражала верно: боевые маги колдовали чужой жизнью, телесные - своей.
Приверженцы классической школы телесной магии черпали силу из самоограничений, путем победы над собой. Они не ели мяса убитых зверей, не пили вина и не дурманили себя травами, они отличались откровенностью в речах, и - упаси Создатель! - не вольны были прерывать жизнь. За верность своим заповедям телесные маги и получили среди колдовской братии насмешливое прозвище - праведники. Хотя, насмешка была обоюдной. Вон, магов любви, черпающих силу из жара плоти, иначе как суккубами не звали, а магов подобия - тех, что для колдовства извлекали силу из предметов и символов, честили заемщиками. Да и магов души, творчеством своим за душу берущих, вниманием не обделили. Только ленивый дразнилку не распевал: ты нам спой и попляши, рассмеши нас, маг души! Не любили колдуны своего брата, ох, не любили.
Только ведь магию, как и родителей, не выбирают. Родился боевым колдуном - уж не обессудь, отныне повязан с клинком. Певцом родился - ищи свою силу в сплетении дорог, бей ноги в пыли, режь пальцы о струны, а иначе не творить тебе чудес. Однако во все времена находились строптивцы, норовящие потягаться с судьбой. Любой мальчишка расскажет вам сказку про сына кузнеца, мечтавшего сделаться рыцарем, любая девчонка вздохнет над историей белошвейки, повенчавшейся с герцогом. Мало ль их было, желающих нарядиться в платье с чужого плеча? Так и Вивиан, с малолетства отличавшийся редкостным упрямством и гордыней, наотрез отказался принять выпавший на его долю жребий.
Поначалу юный маг подвизался телохранителем, после ходил в охране при торговых караванах. Жалованье охранника не исчислялось количеством голов, а значит, и рубить их не было нужды. Маг брал страхом, а где не хватало, подпускал пыли в глаза блеском стали. При виде колдуна с мечом тати в ужасе пускались наутек, ибо о различиях между магическими школами никто кроме самих колдунов слыхом ни слыхивал.
Вивиан скоро привык к походной жизни, перенял у вояк их любимые хитрости, клинок стал пускать в дело смелее, не боясь зарубить ненароком. Говорят, от смелости до безрассудства - один шаг, а от молодости к глупости - и вовсе рукой дотянуться.
Обоз, в который маг подрядился охранником, приближался к месту назначения - купеческому городу с соловьиным названием Кайлиан. В переводе с щебечущего наречия местных племен Къель Лиан толковалось как торговая крепость. Племена те давно канули в пучину веков, а вот название - поди ка! - прижилось. До Кайлиана оставалось пара суток пути, когда к располагавшемуся на ночлег обозу прибился парнишка.
- Позвольте до города с вами дойти, люди добрые! Вместе, известно, веселее. А что до платы, я - Тьори-менестрель, и расплачусь не звоном монет, но звонким голосом своим!
Голубые глаза звонкоголосого певца глядели ясно, алели маковым цветом губы, из-под плотной шапочки выбивались неровно остриженные золотые кудряшки, какими загордилась бы любая девушка. Да что кудряшки, во всем облике менестреля сквозила наивная нетронутая нежность. Одет он был в коротенькую щегольскую курточку с перламутровыми пуговицами в два ряда, станом тонок да гибок, плечи еще не раздались по младости лет. Такому в одиночку бродить - удачу дразнить, ходячая приманка для любого бандита!
Но охранники не торопились доверяться незнакомому человеку. Вот так пожалеешь мальчишку, пустишь на ночлег, а поутру его дружки горло тебе перережут и карманы выпотрошат. Кто знает, откуда взялся красавчик на пользующемся дурной славой разбойничьем тракте?
- Певец, говоришь, - задумчиво пробормотал седой рубака по кличке Торг, оглядывая пришлеца. Он внимательного взора не ускользнула висевшая на поясе мальчишки сабля в обтянутых бархатом ножнах. - А ну, спой, соловушка!
Парень не заставил себя упрашивать: вспорхнул на облучок повозки, уселся удобно, пристроил на колени лютню. Повременил, распаляя любопытство слушателей, и коснулся струн. Сладкозвучный перебор поплыл над остывающим днем. Истосковавшиеся по развлечениям охранники сгрудились вокруг повозки, которую певец избрал своими подмостками; тянули шеи возницы, дул щеки купец в сопровождении круглолицего розовощекого племяша.
Тьори исполнял песню о музыканте, что ведет разговор со сверчком.
Мне, конечно, случалось поспать во дворе,
Но такие сараи -- особое место.
Боже! -- скрипка... И, если судить по игре --
Это мастер... Прошу, не стесняйтесь, маэстро!
Вы даете концерты -- в такой-то мороз?!
А как выглядит музыка, если замерзла?
Разрешите сказать Вам, что Вы -- виртуоз!
Между прочим, у нас очень схожи ремесла.
Пел менестрель в охотку, глядел на слушателей, каждого дарил улыбкой. Крылатые пальцы его порхали по струнами, каблучки сапог выстукивали ритм. И без того светлое лицо мальчишки наполнилось внутренним сиянием: зарделись румянцем щеки, залучились глаза, словно из-под век вдруг брызнуло солнце. Верно, для этих певцов внимание зрителей слаще меда, а коли певец владеет магией души, то даже простое спасибо отольется ему благодатной маной, что помимо легенд о чудесном насыщении является единицей измерения магической силы. Правду сказать, только маги подобия ею и пользовались, очень уж неудобно было пересчитывать чудеса на цифры.
Торг отвел Вивиана за повозку, что стояла подальше прочих, хмуро кивнул на мальчишку:
- Что за птица залетная?
- Ты нам спой и попляши, рассмеши нас, маг души! - ответил Вивиан дразнилкой. Он не желал марать язык ложью ради сохранения тайны случайного прохожего.
- Колдун? - забеспокоился начальник охраны.
- Говорю же: маг души.
- Меч ему зачем? - продолжал выпытывать Торг.
- Прикажешь лютней от разбойников отбиваться? Ты тоже далек от магии, однако с клинком не расстаешься. Вот и певцу меч не для колдовства нужен, колдует наш певец, сочиняя песенки.
- Как это?
Магия души эфемерна, ее место на кромке между сомнением и верой. Долгое время среди колдунов не стихали споры, а магия ли то вообще - столь естественно творения магов души меняли реальность. И чем одареннее был маг, тем сложнее оказывалось вычленить, где кончается его колдовство, и возвращаются к действию законы мироздания. Говорят, сам Творец был магом души. Врут, наверное. Или так сами маги души выдумали.
Объяснять все это Торгу Вивиан не стал, ограничился кратким:
- Сегодня менестрель сочинит сказочку про сундук с золотом, схороненный в лесной чаще, завтра споет ее при честном народе. Простой люд охоч до чудес, кто-нибудь да поверит. И тогда певцу останется взять лопату и выкопать свои сокровища.
- Ух ты! - Торг аж присвистнул от изумления. - Так-таки и выкапывать?
В фолианте по магии подобия на этот счет имелось правило. Чтобы вычислить степень вероятности волшбы мага души, положим, того же певца, необходимо произвести расчет согласно формуле: x=y-a+?+d+l+b, где искомое х складывается из исходного запаса маны колдуна у, помноженного на квадратный кореньот суммы внимания слушателейa, их количествa ?, силы и звучности голоса певца dиl, а также его манеры игры b. Следует помнить, что полученный результат будет весьма приблизительным. Если же вы желаете вычислить точнее, то ...
Вдаваться в подробности Вивиану было ни к чему. Магия подобия уместна заемщикам, которые шагу ступить не могут, не просчитав его по своим формулам. Хороший маг жизни и без квадратного корня может оценить влияние на мир собрата-колдуна.
- Ты ему веришь? - спросил Вивиан своего собеседника.
Торг был далеко неглуп, быстро свел воедино слова песенки и полученные объяснения.
- Ишь ты, под самым носом охмуряет! Заливается-то, заливается! Пойду-ка растолкую этому щеглу...
Начальник охраны направился было к певцу - зашуршал листовой опад, хрустнула под пяткой сухая ветка, - но колдун удержал его.
- Оставь. Нет в парне грязи. Да и смеркается уже, куда ему идти на ночь глядя?
Несмотря на принадлежность к колдовской братии, Вивиан нравился Торгу. Не первый день следовал с караваном колдун, и старый рубака успел составить о нем свое представление. Колдун не болтал попусту, ученостью не кичился, особого отношения к себе не требовал, происхождением не кичился, хотя по всем признакам был не босяцкого сословия. Касаемо новых знакомцев у Торга имелась теория: коли человек содержит свое оружие в порядке, не забывает отчистить от крови, смазать салом, сохраняя от ржавчины, следит за остротой заточки, то он достоин всяческого расположения. Иное дело, если клинок затупился или потускнел - к таким нерадивым хозяевам Торг не подошел бы на расстояние двадцати шагов. Меч колдуна свидетельствовал в пользу владельца.
Успокоенный, Торг скинул куртку наземь, сел на теплое и прикрыл глаза. Обветренное лицо его скоро обмякло, поникло усами. От песен мальчишки заворочалась в груди седого рубаки глухая тоска. Ему мечталось о крыше над головой и о набитым свежим сеном матрасе, о горячей бараньей похлебке с плавающими островками золотистого жира, о приправленном пряностями вине. Подступавший к самой дороге лес казался враждебным и неприютным. В темной чаще сухо трещали козодои, в предвкушении ночной охоты ухали совы, волки выли голодно и жутко. Даже самому Торгу, немало повидавшему в жизни, захотелось очутиться ближе к человеческому жилью, что уж там говорить о сопливом мальчишке. И впрямь, не звери они, чтобы отказать певцу в ночлеге.
- Эй, колдун, - лениво окликнул глава охраны. - А сам-то как поступишь, коли злата-серебра пожелаешь?
- Наполню бочку водой в юго-восточном углу дома, поставлю напротив зеркальное стекло и притворюсь золотой рыбкой. Золотая рыбка - она к деньгам.
Торг громогласно расхохотался. И зачем спрашивал? Вестимо, ни один уважающий себя мастер не доверит тайны ремесла первому встречному. Рыбка к деньгам, ну распотешил!
Глава 2
В банде у Гнуса царила железная дисциплина. Главаря уважали за редкостное везение - казалось, завидя его, рыжая сука-удача падает на пузо, чтобы подставить загривок хозяйской ласке, и делается игривой, словно щенок. Пуще того главаря боялись. Ох, и крут был Гнус на расправу, с предателями разговаривал лишь держа против себя их голову, нанизанную на пику, не терпел хамства, а равно - подхалимства. Главарем гордились. По-своему, конечно, гордились, не забывая метить на его место и плести интриги за спиной.
Минувшей зимой на исходе месяца солнцекрада, когда ночи были длинные и непроглядные, а стужа лютая, к банде прибился человечишка - именно так, иначе не скажешь. Плюгавенький, чахоточного сложения, с длинными ручками-ножками и большой головой на тощей шейке, он напоминал нескладную куклу. Даже лицо его было точно механическое сочленение частей, взятых от разных людей: высокий благородный лоб соседствовал на нем с расплющенным перебитым носом, твердая линия скул нисходила к влажному похотливому рту и далее превращалась в безвольно скошенный подбородок. Эти детали никак не желали вязаться в единый облик, и любая попытка объединить их порождала лишь головную боль.
Вопреки всякому разумению, человечишка носил древнее и благородное имя Гарм. Черноту гармовой души по достоинству оценило даже последнее отребье, когда тот бахвалился, как в голодный год засолил в дубовой кадке и съел собственную мать. Но даже и без досужей болтовни поганый то был человечишка, невзрачность тела своего с лихвой окупавший великой душевной подлостью. Подельники с радостью прирезали бы его во сне, кабы не одно весомое обстоятельство - Гарм был треклятым колдуном.
"Порешу! - рдели уголья гармовых глазок. - Порешу, а после выну с того света и еще разок чиркну ножичком для верности".
Убивал Гарм со знанием. И ладно бы, только убивал, так он же, поганый стервятник, с мертвяками творил противоестественные колдовские ритуалы, аж жуть накатывала. Гнусовы приспешники, и сами не святые, зрелища не выдерживали, сбегали, а шибко чувствительные блевали в ближайших кустах. Человечишка же, будто насыщаясь от чужой смерти, после каждого грабежа возвращался из себя весь гладенький да довольный.
При пособничестве Гарма Гнус скоро подмял под себя окрестные банды - счастливые утекли сами, неудачников пожрал цепной колдун главаря. К слову сказать, кто у кого на цепи сидел, хорошо бы еще разобраться. Ныне Гнус полноправно царил на сытом купеческом тракте. В каждом селе у него сидело по осведомителю, которые за долю в добыче приглядывались к следующим по тракту путникам, выспрашивали их, а при оказии направляли в подготовленную бандой ловушку.
Пренебречь удачной возможностью выпотрошить торгашей было для Гнуса откровенным святотатством. Говорите, колдун в охране? Чихали мы на их колдуна, у нас вон свой имеется - клыкастый-зубастый, любому шею свернет, точно курёнку. Пятеро вояк под началом седого усача и подавно не представлялись головорезам помехой - не умением, так числом задавят, а коли зарубят кого, невелика потеря. Один Гарм не унимался, все про собрата по ремеслу выспрашивал: чем ел-пил, как говорил, что под подушку прятал - чуял, чуял клыкастый, откуда ждать неприятностей.
Дорога петляла через лес. По обе стороны, точно струны гигантской арфы, раскачивались могучие буки; их пышные кроны смыкались в вышине, образуя купол, проходя которым солнечные лучи приобретали таинственный зеленоватый оттенок. Подхватывая заданный буками мотив, шелестели листвой клены и грабы, позвякивали хвоей редкие ели. В негустом подлеске, среди боярышника и черной бузины щебетали испуганные шумом птахи. Стрекотали юркие белки. Оглушительно трещали цикады.
Обоз растянулся в ленту. Мерно скрипели повозки, ломались сухие ветви, шуршала прошлогодняя прель да зычно ругались возницы, когда колесо налетало на торчащий из земли корень. Тьори-менестрель, устроившись на облучке одной из повозок, перебирал струны лютни. Играл мальчишка складно, ни разу не сфальшивил и не взял неверной ноты, да и голосом Творец его не обделил.
Вивиан следил за мелодией, получая немалое удовольствие. Сам он был далек от музыки, однако мог воздать должное чужому таланту - в магических школах практиковали разностороннее образование. Благодаря этому среди аристократии считалось хорошим тоном определять своих отпрысков на обучение к колдунам, что в немалой степени способствовало процветанию последних. Рассуждали аристократы примерно так: положим, не вырастет наследник в боевого мага, но отстоять родовой замок при помощи колдовской науки он сумеет, в турнире рыцарском не осрамится, постигнет тонкости счетоводства, а в довесок - нотную грамоту и стихосложение, куртуазные речи в фаворе при дворе. Если не дурак, то обзаведется хорошими знакомствами и полезными связями, которые пригодятся ему для дальнейшего устройства собственной судьбы.
Маги охотно брали в обучение баронских да графских сынков, потому что за ними давали большие деньги, однако не жаловали за глупость и спесь. Те платили колдунам взаимностью, обучались из-под палки, больше кутили да интриговали. На Совете Наставников маги нередко выступали с предложением отказаться от аристократии в пользу сельских самородков, богатых талантами, но бедных на золото.
"Мы растрачиваемся впустую! - горячился его мажество наставник Опцимус. - Имея возможность воспитать блестящего боевого мага на пользу отечеству, мы вместо этого плодим легионы виршеплетов, для которых пределом станут хвалебные оды Киру V, на большее у них никогда не достанет маны. Из школы магии мы превращаемся в школу изящной словесности. Не пора ли сменить вывеску, господа?"
"Уважаемый коллега! - урезонивал разошедшегося Опцимуса его мажество наставник Либерус. - Протяните руку и возьмите с кафедры кубок. Вы видите, видите?"
"Что я должен увидеть? Кубок как кубок, погнутый краями, но для вина весьма пригоден, в чем главное его достоинство."
"Это же Argentos, чистая Луна, вот его главное достоинство! А не далее как вчера, уважаемый друг, Саверел-младший закончил писать портрет Вашей супруги, коим вы изволили украсить бальную залу вашего загородного поместья. Откажись школа от золотых мальчиков, не видать Вам ни Луны, ни Саверела-младшего, ни бальной залы, ни юной леди Опцимус. Но будем же серьезны! Уважаемый наставник Либерус, готовы ли Вы подать нам пример достойный подражания и первым обратить кошелек на пользу отечеству, то бишь оплатить обучение тех самых самородков, о благополучии коих Вы изволите печься?"
"Поразмыслив, я прихожу к выводу, что в изящной словесности нет ничего дурного", - соглашался старый смутьян, и за комфорт светил магической науки продолжали платить графы да бароны, а в их числе и Вивианов родитель. Между тем, неблагодарный наследник, столь же талантливый, сколь и строптивый, по окончании школы решил, что знаний у него непростительно мало для истинной магии, однако с избытком для роли сторожевого пса. Напрасно граф ждал сына домой, наследник предпочел замковым стенам свободу больших дорог.
Солнце давно перевалило за полдень, когда Вивиан, позволивший себе уплыть рекой воспоминаний, уловил участившийся ритм сердца. В прошлом решительно не было опасностей, поэтому искать источник тревоги следовало в настоящем. А здесь по-прежнему скрипели повозки, и все так же скакали солнечные зайчики в листве, и возницы неустанно бранились под аккомпанемент лютни. Только лютня, поначалу игриво выводившая сельские напевы, отчего-то забеспокоилась. Мелодия поменяла тональность, стала отрывистой, нервной, то нарастала оглушительным крещендо, то обрывалась в никуда, рождая безотчетный страх.
- Тьори! - окликнул Вивиан менестреля, - Поведай-ка, друг любезный, давно ли ты школу окончил?
Мальчишка был непозволительно юн для мага. Следуя негласной политике, наставники не выпускали из-под крыла alma mater юнцов, дожидаясь, пока перебродит вино молодых страстей. А до той поры находили молодняку занятия: истязали теорией и историей магии, не гнушались смежными немагическими науками - тактика со стратегией для боевых колдунов, история искусств певцам и художникам, арифметика - магам подобия. Ох, и горазды были старики на выдумки! Один налог на колдовство недипломированного чародея в корне менял его представление о самостоятельности.
Тьори вполне ожидаемо насупился. Нижняя челюсть мальчишки выдвинулась вперед, сошлись на переносице брови, он запыхтел, засопел, вот-вот кусаться полезет.
- Какая разница? Я отличный маг!
- Повтори, ты только играл вот так: там тамтам-тамтам... трам!..
Грозовое предупреждение, услышанное Вивианом в мелодии, при повторном исполнении зазвучало яснее: вступление было плавным, едва слышным, оно шелестело листвой, тенькало птичьими пересвистами. Но вот по струнам прокатились раскаты далекого грома, послышались крадущиеся шаги, струны взвизгнули спущенной тетивой, зазвенели, загудели.
- Ой! - по-девчоночьи воскликнул Тьори, испугавшись собственного творения. - Оно само как-то из-под пальцев выскользнуло ...
- А ты бы держал покрепче, тогда и скользить не будет!
По каким приметам он это определил - неведомо, но на то и был Вивиан колдуном, чтобы знать неведомое и видеть незримое.
- Вот ведь маг их забери! - ругнулся глава охраны, нимало не смущаясь присутствием рядом упомянутой нечисти.
- Возможно, и заберет. При них боевой маг, и это очень скверно.
Торг плюнул в сердцах на дорогу, выругался еще раз и принялся отдавать команды. Вовремя! Разбойники посыпались из леса, точно горох из дырявого мешка - эх, лакомая добыча торговый караван, слаще нее лишь купеческое золото!
Взметнулись на дыбы испуганные лошади, она из повозок опрокинулась, и оттуда яркими бабочками выпорхнули шелка. Пронзительно заорал племяш купца. Хлопнуло кнутовище возницы, ожалив бирюка в мехах, что потянулся к хозяйскому добру. Мальчик-менестрель, напевая, выхватил саблю из ножен. Дальше глядеть по сторонам стало некогда. Работай, маг! Вивиан соскочил с коня - ему нужна была земля под ногами и простор для движения. Сверкнула сталь, и блеск ее не сулил нападавшим ничего хорошего. Маг сражался с легкостью, достойной прирожденного танцора: тенью он ускользал от вил, проскакивал под острыми лезвиями косами, в то время как клинок его перерубал древко, на которое те были надеты. Верткий, точно рыба в родной стихии, колдун обозначал удары - оскорбительные, несерьезные, однако лишающие возможности участвовать в драке.
С пригорка за схваткой наблюдал разбойничий колдун. Гарм не торопился на помощь подельникам. Вместо этого он смотрел, как бандиты гуртом навалились на караванщиков, как повозки скрылись за обтянутыми дублеными шкурами спинами. Клубилась пыль, мелькали вилы и рогатины, кричали люди, неистово ржали кони. Разбойники валились рядом с добычей, расплескивая пурпур по золоту и лазури шелков. Точно изысканное лакомство, Гарм вбирал в себя запах окропленного кровью металла, ловил предсмертные хрипы, втягивал угасающее дыхание. Рот колдуна наполнился вязкой слюной, верхняя губа его приподнялась, обнажая совсем не подобающие клыки. Эта игра всегда казалась захватывающей - балансировать на краю сознания, будучи еще человеком, но уже читая окружающий мир на звериный манер. Когда восприятие окончательно сместилось к запахам и вкусам, Гарм упал на четвереньки, вздыбил черную шесть, которую не рубил ни один клинок, и направился убивать.
Вивиан ухватил лишь финальный этап превращения: с пригорка, где только что стоял низкорослый боевой маг, по-разбойничьи укутанный в меха, летела мохнатая же черная псина с доброго зубра размером. Тьори сыграл бы здесь сразу четыре форте сфорцато, а Торг разразился отборной бранью.
Несколько наспех выпущенных молний-заклятий соскользнули со шкуры адского пса и ударили в землю, оставив выжженные дымящиеся круги - пробить боевого мага в обличье оборотня не легче, чем победить дракона. Пес между тем играючи смел вставшего на его пути охранника, наступил лапой ему на грудь и рванул, нимало не считаясь с кольчугой. Чтобы погрузить морду и сожрать еще трепещущее горячее сердце, Гарму потребовалась доля мгновения.
Эх, не зря остерегали мудрые наставники: не желай! не касайся реальности своими мыслями! Помнишь, маг-праведник, когда-то ты мечтал посадить демона на цепь и обучить его пляскам под шарманку?
Расстояние до пса Вивиан преодолел в прыжке. Метаморфоза мягко подхватила тело: скатила лоб к затылку, расширила скулы, высекла на морде оскал. Послушные воле мага, развернулись плечи и раздвинулись лапы-пальцы, треснула по швам одежда, и из-под нее вместо кожи проросла густая шерсть. С глухим урчанием серебряный барс прянул на спину извечному врагу всего кошачьего рода. Это только сталь не вредит шкуре оборотня, а поди-ка зачаруйся от алмазных когтей! Барс рвал черную шерсть в клочья, пес рычал и мотал головой. Наконец и он сумел дотянулся, вгрызться в блестящий мех. Переплетясь клубком, черное с серебром покатились по земле - горе тому, кто рискнет вмешаться в драку между зверьем!
Пес трепал барса, расцвечивая белое алым, барс в ответ лупил врага лапой по морде, метя в глаза. Гарм полностью отдался на волю зверя, Вивиан же, напротив, сдерживал инстинкты. "Пусти! Пусти! Помочь!" - рычал зверь, но человек упрямо натягивал сворку, и оттого барс совсем чуть-чуть, незаметно человеческому глазу, незаметно чутью звериному уступал псу в скорости, проигрывал в реакции.
Когда разбойники увидели, что на Гарма нашлась управа, их боевой задор заметно иссяк. Охрана легко оттеснила нападавших обратно в лес, они бежали, побросав свое оружие. Тьори отшвырнул, наконец, саблю и торопливо взялся за лютню. Ох, каким же сложным оказалось примерить скользкие от крови пальцы к паутине струн! Не остывши еще от схватки, весь нерастраченный пыл мальчишка переливал в слова.
Свободен! Легко и неслышно, как тень,
Бегу неприметной росистой тропой.
Теперь не родня и не ровня я тем,
Кто стаей вершит свой трусливый разбой!
Рывок на свободу! О нем до сих пор Сильней, чем о власти, мечтает другой, Я бредил... Нет, я испытал не позор, А злобную радость, услышав: "Изгой!"
А вот и шарманка подоспела, подумалось Вивиану. Пляши давай, чертова псина!
Эта мысль стала последней. Вырвавшийся на волю зверь спрятал поглубже глупого уязвимого человека, извернулся и смертельным капканом защелкнул челюсти на горле пса.
И лязгнули зубы над горлом моим,
Но случай мгновенье мне дал для прыжка...
Роса розовеет от крови... Но им
Сегодня пришлось выбирать вожака...
К вящему огорчению Торга, менестрель не изволил сыграть отходную задранному оборотнем охраннику. Равно не помогли угрозы и посулы, Тьори отказывался наотрез, тряс головой, мотал светлыми кудрями.
- Как вы не поймете, не могу я говорить с его душой - Адский пес пожрал ее!
В тишине выкопали яму, где и похоронили товарища, вместо последней почести обернув его испятнанным кровью шелком - редкий покойник мог похвалиться подобным саваном. В тишине собрали обоз. Менестрель не вызвался пособить. Упрямый мальчишка сидел подле зверей - подыхавшего, но так и не разомкнувшего челюстей барса и громадного черного пса.
Будь Вивиан в своем истинном обличии, не поздоровилось бы менестрелю за подобную фамильярность!
Всем известно, что любые увечья на оборотне затягиваются в момент превращения. Когда кто-то быстро оправляется от хвори, про него говорят: заживает, как оборотне. К сожалению, Тьори не много внимания уделял повадкам магических зверей и химер, а оттого не мог понять, почему недавний знакомец продолжает валяться раненым, вместо того чтобы вернуться в человеческую ипостась и вновь сделаться живым и невредимым.
Менестрель гладил зверя и тихонько уговаривал:
- Отпусти его, оставь, ну оставь же!..
Когда тело умершего охранника было предано земле, а опрокинутая повозка поставлена на колеса, караванщики заторопились покинуть злополучное место.
- Трогаем, маг вас разбери! - подгонял глава охраны. В свете недавних событий любимое ругательство приобретало пророческий смысл. - А ну, курррвова мать, двинули!
Менестрель и перекинувшийся в барса маг в спешке были позабыты.
- А Вивиан? - насупил брови Тьори. - Он ради вас, за скарб ваш!.. А вы бросить его решили?!
- Чай все едино, подохнет, - подал голос Кнут, тот самый возница, который лихо орудовал супротив разбойников своим тезкой.
- Сейчас ты подохнешь! - вспылил менестрель, хватаясь за клинок.
Мальчишку удержали. Барсу высвободили угол в одной из повозок, где лежали тюки с пряностями. Охранников не удалось заставить подойти к зачарованному зверю, Тьори сам разжимал ему зубы кинжалом, сам устраивал среди тюков, добавляя острый мускус в благоухание шафрана и кардамона.
Никогда, даже в босоногом детстве, Обрубок не был хорош собой. Мальчишкой он не обладал ни очаровательной щербатой улыбкой, ни веснушками, кудряшками либо голубыми глазками - ничем из того, что обычно так умиляет мамаш. Заматерев, Обрубок изменился лишь к худшему. Широкая физиономия его обтекла жиром, пополнилась тряскими подбородками и покраснела, сквозь сальные и редкие волосенки просвечивала нечистая кожа головы, ноги обернулись двумя колодами, не отстали от них и руки - коротенькие, как у большинства невысоких людей, но удивительно пухлые, топорощились они по обе обрубковы стороны, словно пришитые нерадивым портным.
Бывает, люди, обделенные внешне, отличаются столь приятным нравом, что он заставляет заново посмотреть на них, перелицовывая их недостатки. К Обрубку сие допущение никакого отношения не имело - он был глуп, ленив, труслив и чрезвычайно жаден.
- Эй, балбес, хорош по земле лазать! Вали сюда!
На окрик Обрубок приподнял багровое лицо, с которого ручьями стекал пот.
- Тут телега торгашеская вверх тормашками стала. Может, вытряхнулась какая деньга, а торгаши недоглядели.
- Торгаши и деньгу недоглядели? Не пори чепухи! Давай, подымайся! - и Ветошь подкрепил довод увесистым пинком по заду приятеля.
От пинка Обрубок завалился в колючий кустарник. Вскочил страшный, кинулся на обидчика с кулаками: саданул Ветошь в челюсть, тот боднул его в живот, не удержался сам, и оба разбойника покатились по траве, обнявшись будто любовники.
Привлеченный звуками свары, на ель уселся ворон и с любопытством уставился на дерущихся. Черное оперение птицы отливало зеленью, в круглых, ровно блюдца, глазах его нашлось место и небу, и солнцу, и деревьям, и Ветоши с Обрубком, которые продолжали мутузить друг друга уже лежа.
- Кра! - ворон разинул клюв, и, подумав, добавил для пущей убедительности. - Кра, кра! - так букмекеры подбадривают драчунов и призывают зрителей делать ставки.
Первым запросил пощады Ветошь. Тощий, с гладкой лысой головой, он разменял шестой десяток уже тогда, когда достался в наследство Гнусу от прежнего главаря. Любимые байки Ветоши обычно начинались словами: вот, помню, малой я был, и это означало, что история происходила очень и очень давно. Куда там старику тягаться с молодым, полным здоровой дури Обрубком!
- А ну, кыш отсюда! Накаркал! - злой от поражения, Ветошь швырнул в ворона палкой, птица захлопала крыльями, поднялась и перелетела ближе к макушке ели. - Гнус велел трупы с дороги убрать.
- Так и сказал: убрать с дороги?
- Ты за дурака меня держишь? Так и сказал.
- Но не сказал закопать? - упрямо гнул свое Обрубок.
- Не сказал.
С главарем шутки были плохи. Разбойники - один под мышки, другой за ноги оттаскивали тела бывших подельников в чащу, когда приключилась оказия. Пока пыхтящий Обрубок своими короткими ручонками поудобнее перехватывал очередного мертвяка, а Ветошь тем временем стаскивал с ног его сапоги, рыжебородый громила по прозванию Малыш возьми да и воскресни.
- А ну, обувку оставь, вор! - бодро рявкнул покойник.
Ветошь подскочил, как ужаленный. Обрубок отбежал к дереву и надежно укрывшись за стволом, заорал:
- А че я? Кабы не сапоги... - виновато пробасил Малыш.
Очнулся он весьма кстати. Втроем разбойники споро свалили трупы в яму под корнями вывороченного грозой бука и забросали камнями да ветками, чтобы не добралось лесное зверье.
- А с этим как поступим? - кивнул Малыш на дохлого оборотня.
Ни один из разбойников не желал первым признаваться в диком ужасе, который внушал один только вид поверженного колдуна.
- А как Гнус приказал? - решил уточнить Обрубок.
- А этот... он точно того? - боязливо поежился Ветошь.
- Я не пойду смотреть. У меня рука тяжелая - у меня мертвяки оживают, - отказался Обрубок и угрюмо покосился на Малыша.
- Я тоже не пойду, - заупрямился Ветошь.
Малыш поскреб грудь под меховым жилетом. Сделал осторожный шаг в сторону пса.
- Кра! - предупредил его с ели ворон.
Ветошь вздрогнул и точас вызверился на птицу:
- У курвово отродье, чтоб тебя!
Малыш приблизился еще на один шаг.
- Вроде, дохлый.
- А ты его палкой, палкой потычь! - предложил Обрубок.
- Ты себе палкой потычь! А попросишь - так и я тку, - огрызнулся Малыш, делая еще шажок к псу.
- Пошли отсюда... - заканючил Ветошь.
- А пес?
- Да пес с ним, с псом! Ты магов когда-нить хоронил? То-то и оно, что нет. Я тоже не хоронил, но видал это дело. Тут чуть что не так пойдет, ну, к примеру, черенок от лопаты поломается, и пиши пропало. Разроется колдун обратно и станет шататься по миру, искать, кто его закопал. Помню, малой я был, так у нас в деревне колдун преставился. Справили, значится, по ём похороны - народу собралось не меньше, чем на иную свадьбу, одних колдунов трое понабёгло. Первый, значится, с рогатиной ореховой бродил да место правильное выверял, приятель евоный над гробом бормотал, а рядом с ним священник читал молитвы. Да где это видано, чтобы священники колдунам подпевали! А самый главный колдун, значится, три дня и три ночи покойника бдил, чтобы ежели тот шататься начнет, обратно его упокоить. Во как. Не стану я колдуна хоронить, хоть режьте!
После рассказанной Ветошью истории похолодало, солнце скрылось за облака и приумолкли певчие птахи, зато ворон, напротив, раскаркался особо зловеще. Не сговариваясь, разбойники двинулись прочь.
- Слышь, Ветошь, - донеслось уже издалека, - А у тебя такое бывало, ну когда ты малой был, будто кто-то в спину тебе смотрит, аж промеж лопатками свербит, а поворачиваешься - и нету никого?
- По-всякому бывало. Вот, помню, когда жива жинка только-только преставилась, сели мы с кумом хмелевухой ее помянуть, так и казалось будто баба моя, точно живая, стояла рядом да каждую кружку считала. А повернешься - вроде, и нету ей...
Едва утихли голоса и перестали качаться ветви деревьев, ворон, плеснув крыльями, слетел на дорогу. Осторожничая, небольшими шажками подкрался он к туше огромного пса, вспрыгнул на лоб. Дальнейшее действо произошло мгновенно. Доселе такой недвижный и нестрашный пес сграбастал птицу и отправил ее в пасть, не побрезговав клювом и перьями. Напитавшись чужой жизнью, оборотень приподнялся на лапах, вскинул морду и завыл протяжно и жутко. Эхо подхватило вой и понесло его далеко-далеко. Затрепетала листва, поникли цветы и травы, ветер отпрянул от безумного зверя. О чем говорил адский пес с миром - не понять. Каким демонам взывал он, какие тени будил - не изведать. Излив бессильную злобу, пес склонился к тропе и, зарываясь носом в землю, потрусил к Кайлиану.
Глава 3
Целители не способны читать мысли и отличать правду от лжи, они не слагают стихов и не видят снов о грядущем, они не вольны обращаться в зверей или птиц. Но разве оттого их способность врачевать становится менее чудесной?
Чему же учить целителя? Что для целителя главное?
Знание трав, умение сохранить их силу в настоях и отварах. Верный глаз, от которого не укроется ни единая хворь. Безграничное терпение, талант выслушать и вывести собеседника на откровенность, ведь далеко не всякий больной жаждет поведать о мучающем его геморрое. Господа рыцари почитают болезни признаком слабости, достославные бароны о впопыхах перебинтованном порезе вспоминают лишь когда он распухает так, что остается резать руку целиком, а после честят медиков живодерами. Встречаются и иные пациенты, которые любую простуду возведут в ранг фатальной и часами плачут о нестерпимых муках - тут лекарь сумей отличить серьезное заболевание от тоски и меланхолии. Целителю следует обладать цепкой памятью, дабы выучить многообразие симптомов тысячи разных болезней. Истинному целителю просто необходима...
Так-то оно так, но редко кто из воинов вспоминал о внимательности Асклепия или, скажем, об исключительном его даровании травника. Иные при случайной встрече не узнали бы доктора в лицо. Зато все как один запомнили руки - широкие крестьянские ладони, могучие предплечья и плечи, покрытые татуировкой змей, прорисованных до мельчайшей чешуйки. Действительно, попробуй забудь, когда едва придя в сознание, сталкиваешься мордой к морде с гадом, и пока там разберешь, что гад нарисованный!
Этими-то змеями и любовался Тьори, мысленно рифмуя строки героической баллады: змей - сумей, змей - не смей, змей - пей смелей. Асклепий в свою очередь разглядывал гостя: обтянутые бархатом ножны у пояса, щегольскую курточку с перлами в два ряда, золотые кудри, выбившиеся из-под расшитой бисером шапочки. Мальчишка был явно взволнован. Заварить ему чая с melissa officinalis?
- Я удостоился чести свести знакомство с величайшим магом средь ныне живущих, но дружба наша, полнившаяся взаимным доверием и симпатией, к несчастью вышла недолгой, - выспренно начал Тьори. - В битве c Адским псом, в битве кровавой и жестокой, мой товарищ утратил свою истинную суть.
- Он ранен? - не понял целитель.
- О, да! Страшны его раны, и душа его вот-вот воспарит к небесным сферам, ибо много страшнее ран проклятье, что наложил на моего друга Адский пес.
- Хм... приятель, а мог бы ты изъясняться claris verbis? Ну так, чтобы понять можно было?
Говорить по-человечески мальчишка не умел. Дорогой к трактиру Тьори раз десять пересказал свою историю, изукрашивая ее все новыми подробностями, и в итоге конечный вариант столь разнился с первоначальным, что Асклепий попросил менестреля помолчать, боясь запутаться.
- Здесь я его оставил. Хозяин не рад соседству с оборотнем, отказать пытался... У-у-у, дурной человек, стаю бесов ему под седалище!
Костерил трактирщика мальчишка недаром. В каморке под покатой крышей трудно было разместиться и одному человеку, а тут нате вам - и виршеплет, и зверюга. Свет проникал в каморку через оконце, что подслеповато щурилось сверху. Воздух за день нагрелся от крыши, был душен и сух. В нос пахнуло резким ароматом. По лекарской привычке Асклепий принялся раскладывать его на составляющие:
- Мы купца охраняли. После героической победы в неравной схватке Вивиан не мог идти, и купец любезно предложил устроить его в повозке с пряностями.
- Охо-хо! Первый раз вижу метаморфа, который сам в суп просится... Апчхи!.. Метаморф тушеный с медом и имбирем, метаморф жареный в щафрановой корочке ... апчхи!..
Не переставая чихать, целитель осмотрел зверя. Барс отнесся к осмотру равнодушно, лишь глянул лениво левым глазом (правый распух и не открывался) и опять впал в дрему. Зверь был ужасающе грязен. Некогда светлая шерсть его пропиталась кровью и пылью, сбилась колтунами, слиплась от гноя. Дышал барс часто, натужно, но причиной тому была жара в каморке, помноженная на густую шерсть, а вовсе не ранения. Запах пряностей начисто отшибал звериный дух.
- Да твой друг нас с тобой переживет! - успокоил менестреля Асклепий. - Обернется разок - и как новенький.
Тьори не разделил оптимизма целителя:
- В том-то и соль! Вивиан поныне пребывает в обличье барса, хотя с момента битвы луна трижды сменила солнце.
Асклепий знался большей частью с боевыми оборотнями. За неполные тридцать лет он успел повидать великое множество зверюг и химер, но в его практике не встречалось еще колдуна, затягивающего пребывание в звериной шкуре сверх необходимого. После сражения боевые маги скорее стремились стать людьми, ибо шкура поглощала существенный запас сил и истощала нервную систему. Надо полагать, прочие колдуны не сильно от них отличались.
На всякий случай Асклепий решил уточнить:
- Ты сказал, что твой друг с оборотнем схватился?
- Ах, как он дрался! Как дрался! Об этом не стыдно сложить поэму: солнце сияло на его белоснежной шкуре, и шкура сияла подобна доспеху. Алмазные когти разили острее заточенной стали, хвост яростно бил, аки плетка о семи хвостах...
- Он с оборотнем сражался? - прервал целитель словоизлияния певца.
Принужденный вернуться от красочных метафор в тусклый обыденный мир, тот ответил без интереса:
- С оборотнем, с кем же еще.
- А оборотни колдовать не могут, - закончил свою мысль Асклепий.
Тьори было призадумался, но буйная фантазия тотчас подсказала ему решение:
- Вдруг тот оборотень ядовитым был? Взял и зачаровал свою кровь - глотнешь и отравишься вернее любого яда.
- Такое я только в книгах читал. В своих "Повадках химер магических и немагических" Альфрус Брэмус делится соображениями: "Случается, что боевой маг получает способность к неограниченным превращениям, то есть метаморфозам. Это делает его чрезвычайно опасным противником, поскольку среди прочего дает способность внутри себя производить яд наистрашнейший, коему нет противоядья". Только наш случай, по моему разумению, иного порядка. Ты другого целителя не спрашивал?
- Да много ли целителей в этом паршивом городишке? Двое местных, едва заслышав про оборотня, захлопнули двери: к фельдшеру, к фельдшеру ступай, оборотни по их части!
Менестрель заблеял и замахал руками, передразнивая кайлианских медиков. Артистизма мальчишке было не занимать.
- Так то оборотни, а у нас налицо метаморф. Говоришь, в чем разница? А вот гляди: оборотнем принято именовать боевого мага, который всегда примет облик одного и того же животного. Так, Турс - колдун с юга королевства оборачивается туром, а столичный маг Мартин - лисом-кицунэ, командир же наш Кассиан... а, впрочем, не жалует он это дело, коли повезет так увидишь сам, а не повезет, оно и к лучшему. В отличие от боевых колдунов, приверженцы классической школы телесной магии, к которой принадлежит твой друг, в выборе животного воплощения не ограничены - с утра маг может принять обличье мыши, к вечеру станет кошкой. Чтобы не возникало путаницы, их звериную ипостась называют иначе - метаморф. Об этом еще Альфрус Брэмус писал в своем "Разнотварье". Есть еще маги любви, те могут обернуться зверем частично, но впрочем, тебе о них думать рановато. Обернувшись, маг утрачивает способность колдовать. Ну, словно оставляет ее в залог за звериную шкуру. Вот еще беда какая: завтра мы уходим из Кайлиана, ума не приложу, когда успею с барсом твоим разобраться.
Тьори, было задремавший под россказни о магических тварях, встрепенулся:
- Вы идете бить врага? И новобранцев вербуете?
Целитель поспешил вернуть мальчишку с небес на землю:
- Слышишь, как со зверюгой поступим?
Чтобы отвлечь юного певца от мечты о ратных подвигах требовалось нечто большее, нежели раненый зверь.
- Возьмем с собой! Оборотень все-таки боевая единица.
- Оборотень-то оно, конечно, единица боевая, а вот метаморф - явление прямо противоположное. Совсем ты меня не слушал! Метаморфами маги жизни становятся, а их магия запрещает им убивать. Поклясться готов, не обрадуется твой друг войне.
- Не могу я его бросить! Как потом в зеркало смотреться? Упрекнет отражение Тьори: забыл друга в беде в чужом краю! Раненого, бессловесного покинул смерти на забаву! Чем оправдаюсь тогда? Уж лучше разделю с ним его горькую участь!
И менестрель вполне правдоподобно захлюпал носом. Спектакль произвел должное впечатление.
- Ладно, герой, пошли за хозяйской телегой, - смилостивился целитель.
Тьори засомневался:
- Этот разве даст!
- Зря я его жену давеча он мигрени пользовал? Сам говорил, никчемные в Кайлиане медики.
Мальчишке предстояло узнать о людях много нового, ибо трактирщик, по его разумению, тип злобный и прижимистый, завидев Асклепия разительно переменился. Он воссиял фальшивой улыбкой, расцвел, залебезил:
- Господину целителю угодно доехать до казарм? И зверя угодно забрать? Конечно-конечно, ни к чему бить ноги! Да и животинку мучить не годится, мы ж не живодеры какие! Вон, израненный, мается, бедолага! Конечно-конечно, покорный слуга господина целителя...
При помощи двух здоровенных трактирных вышибал барс весьма споро был погружен в телегу и для пущего уюта обложен сеном. Под морду зверю подсунули засаленную подушечка с кистями, давным-давно позабытую в трактире некой знатной дамой. Тьори и Асклепий заняли место на козлах. Телега загрохотала по мостовым. Вот она нырнула в узкий Стремянный проулок, протиснулась под смыкавшимися крышами домов на Шорную улицу и, минуя Кожевную площадь, покатила в сторону городских казарм. Правил телегой Асклепий. Тьори сидел подле него и поминутно оглядывался назад.
- Прекрати ты вертеться! Не сбежит твой друг, доставлю в сохранности...
Менестрель послушно отвернулся. Попытался было занять внимание домами, мимо которых они проезжали. Не найдя в тех ничего примечательного, глянул на проплывающие по небу облака, после - на мельтешение брусчатки под колесами телеги и вновь обратил взор к метаморфу. Барс спокойно лежал, устроив на подушке морду.
На подъезде к казармам Асклепий резко натянул вожжи, останавливая кобылу:
- Вот ведь незадача! Сам идет.
- Да кто же?
- Командир, кому еще?
Навстречу им двигалась легенда во плоти. С боевого мага Кассиана Кайлианского придворные живописцы любили писать героев батальных сцен. В серии исторических полотен Саварела-младшего, коя удостоилась чести пополнить картинную галерею его величества, чеканными чертами Кайлианца щеголял сам великий колдун Рас-Альхаг. Лицо Кассиана было мужественным и благородным: глубоко утопленная носогубная складка, высокие дуги бровей, резкие скулы, нос, будто вырубленный из гранита. Плечи командира плащом укутывала длинная грива черных волос. Кассиан зачаровал собственные волосы, обратив их в подобие неуязвимого шлема, и с тех пор удары по голове ему были не страшны.
Не тут-то было - воплощенная легенда легко преградила дорогу. Телом командир напоминал могучий дуб - высокий, крепкий, вывернуть с места который неподвластно даже смерчу.
- Тпру! - крикнул Асклепий, осаживая лошадь.
- Кто с тобой? - спросил целителя Кассиан.
- Виршеплета по случаю повстречал. Клянется изводить нас гимнами, маршами, песнями патриотическими - боевой дух отряда поднимать.