- Вызывали, Николай Иванович!?- в кабинет главы Управы одного из московских муниципальных районов вошел среднего роста, кряжистый, с зачатками тучности человек лет пятидесяти пяти.
- Да, заходи Игорь Константинович, садись,- глава района, пятидесятилетний, худощавый, лысоватый, указал на стул для посетителей.
Игорь Константинович Рожков, совсем недавно назначенный одним из заместителей главы Управы, бывший военный, полковник в отставке... После увольнения из армии он некоторое время перебивался на малозначительных должностях в префектуре округа и вот, наконец, его назначили на серьезную должность, хоть и в нижестоящую инстанцию, но на настоящее "живое" дело. Но надежды отставного полковника пока что не оправдывались, ибо он уже третий месяц ходил по коридорам районной Управы, а его будто и не замечали местные старожилы. Да и сам Николай Иванович приглядывался, но пока что даже примерно не очертил круг обязанностей одного из своих многочисленных замов. И вот, судя по всему, шеф, наконец, решил-таки поручить ему что-то. Так, во всяком случае думал Игорь Константинович.
- Ну что, обжился немного у нас?- шеф ко всем своим подчиненным обращался на "ты", но при этом взаимного панибратства не терпел.
Рожков к этому был готов, и хоть не без усилия принял такую манеру общения, когда ему эдак небрежно "тыкали", а он в ответ вынужден уважительно говорить "вы".
- Да вроде, привыкаю,- бодро ответил на вопрос Рожков.
- Я тебя вот зачем пригласил,- длинное лицо шефа из покровительственно-вальяжного сразу сделалось озабоченным, едва он, пожав руку Рожкова, вновь опустился в свое кресло.- Тут у нас возникла, в некотором роде, нештатная ситуация, в связи с тем, что мне необходимо срочно убыть в загранкомандировку. За меня останется Симонов, а тут как специально накопилась прорва первоочередных дел, и ему одному никак не разгрести, вот потому я заранее и озадачиваю всех замов. Потому, Игорь Константинович, решил я и тебя задействовать, поручить одно довольно щекотливое дело. Видишь ли, нам постоянно приходит много писем со всевозможными жалобами, и среди них немало анонимных. Как сам понимаешь, на анонимки мы не отвечаем, но их читаем. Среди них попадаются такие, что заслуживают самого пристального внимания. Я тут просматривал бегло те, что поступили ко мне из секретариата, и некоторые из них отложил для более детального рассмотрения. А вот три из них... ну как мне кажется, учитывая твой жизненный опыт, ты же бывший военный и бывший спортсмен и даже литературой баловался. Так вот я думаю, с этими тремя, изо всего нашего персонала, сподручнее будет тебе разобраться, и сделать выводы, что там правда, а что наговоры. Сейчас я тебя в курс введу.
Николай Иванович наклонился к одной из тумб своего большого письменного стола, выдвинул один из ящиков и достал папку, в которой, по всей видимости, и лежали анонимные послания.
- Первая, это жалоба на высокопоставленную сотрудницу нашей управы, небезызвестную Золотницкую Нину Николаевну, моего зама по потребительскому рынку,- шеф не смог сдержать прежнего выражения непристрастного равнодушия на своем лице, при упоминании этого имени. Явно против воли его кратковременно исказила гримаса неприязни, выдало его истинное отношение к ней.- Конечно с ней, как со своим непосредственной подчиненной должен бы я сам разбираться. Но мне очень бы хотелось, чтобы по такому непростому делу сначала поговорил бы ты, человек у нас новый, и потому беспристрастный. К тому же ты бывший офицер, полковник, а она жена полковника. Не стану скрывать у меня с ней натянутые отношения и лучше мне с ней пока не говорить по этому поводу, она все воспримет как необъективность, продиктованную личной неприязнью. Почитай это письмо, поговори с ней, и как она тебе покажется. Ну, а выводы потом мне доложишь. Вот держи письмо, тут про нее такое, что даже я, с трудом переваривающий эту Нину, не могу поверить. Бабенка она конечно склизкая, но чтобы взятки брать прямо в кабинете... В общем разрешаю действовать от моего имени, вызови ее, поговори, разберись... Держи,- шеф достал из папки и передал лист бумаги и прикрепленный к нему скрепкой конверт... - Вторая анонимка на некого азербайджанца Курбанова. Тут пишет не то старуха, не то целая группа пенсионеров из того дома, где этот Курбанов организовал вроде бы спортивную секцию по тяжелой атлетике, да видимо, занимается там не только спортом. Ты же, я слышал, в молодости штангу таскал, верно?... Ну, так и здесь тебе карты в руки. Вызови к себе этого добровольного тренера и выясни, что он из себя представляет, действительно тренер, или все это для отвода глаз, а на самом деле он там типа притона для своих земляков устроил, как в этом письме говорится. Но я тебя попрошу, в разговоре с ним не высказать даже негативного намека на его национальную принадлежность. А то, знаешь, у нас сейчас кого угодно можно оскорбить без всяких последствий, немцев, американцев... русских запросто, а вот кавказцев нельзя, обидчивые очень. Ну, что я тебе объясняю, сам не маленький, понимать должен,- шеф вздохнул и взялся за третье письмо. Чувствовалось, что самое "щекотливое" дело он оставил напоследок, о том говорило и то, как он болезненно поморщился, и то с какой неестественной осторожностью держал письмо в руках: "... берет как ежа, как бритву обоюдоострую".- Это Константиныч дело самое деликатное, и опять по твоей части. Помнишь, на последнем банкете в честь ветеранов, перед девятым мая, ты хвастал, что серьезно увлекался литературой, писал стихи и даже печатался?
- Так точно, было дело,- привычно, по военному отреагировал Рожков.- Мои вирши, действительно печатали в нашей окружной газете и даже пару раз в журнале "Советский воин".
- Ну вот, тебе сподручнее будет разобраться и с этой анонимкой. В ней жалуются на одного секретаря Союза писателей. Несколько лет назад он от Союза писателей получил квартиру в нашем районе и организовал при одной из библиотек литературную студию. В письме его обвиняют в рвачестве и карьеризме, ну и мимоходом, что он и поэт плохой, и прозаик никудышный. Суть в том, что он использовал эту студию как вроде бы мероприятие "оптичил", доложился в Союзе писателей, и его за это на штатную должность поставили, секретарем, после чего он эту студию сразу бросил. Тут так и пишут: поматросил и бросил. Почему я хочу, чтобы ты и эту анонимку рассмотрел? Этот писатель не последний человек в Союзе писателей и нам лучше бы быть в курсе, нежели в неведении, мало ли что... В общем, Константиныч, отнесись к этому поручению серьезно, все три анонимки очень непростые и безо внимания их никак нельзя оставлять, это не какие-то там бытовые дрязги между соседями по коммуналке. Первая касается нашего далеко не рядового сотрудника, со всеми вытекающими, вторая затрагивает межнациональные отношения, третья связана с достаточно высокопоставленным функционером Союза писателей. Эти анонимки никак нельзя положить в стол. Не дай Бог, пожалуются выше нас и бабахнет там наверху, тогда уж нам точно не поздоровиться, за то, что не отреагировали на "сигнал" снизу. Тогда уж не станут разбираться, что "сигнал" был анонимным. Лучше загодя выяснить, что там наговор, а что имеет основания...
Уже в тиши своего маленького кабинетика Рожков внимательно прочитал все три довольно пространственных анонимных письма. Он понял, что шеф поручил ему весьма рискованное дело, которым, видимо не захотели заниматься ни он сам, ни другие заместители. Ну а он, как человек "свежий", ни с одной из неофициальных "управных группировок" не связанный... Если сделает что-то не так, на него и "собак повесить" можно и избавиться без лишней нервотрепки. Действительно, разбираться с Золотницкой, которая уже шесть лет "сидит" на потребительском рынке, это было чревато нажить себе очень опасного и влиятельного врага внутри самой администрации. Сделать негативные выводы из беседы с тем же Курбановым, значит рисковать вызвать недоброжелательную реакцию со стороны дружной азербайджанской диаспоры, болезненно воспринимающей "притеснения" своих земляков. Ну, уж и совсем не хотелось ввязываться в конфликт с одним из функционеров руководства Союза писателей. Потом так распишут в подконтрольных Союзу СМИ. Потому Игорь Константинович к беседам готовился серьезно: от имени шефа взял в отделе кадров трудовую книжку Золотницкой и проследил ее весьма извилистый "трудовой путь". Про тренера-азербайджанца узнать фактически не удалось ничего. Но Рожков, сам в прошлом штангист-перворазрядник, не раз участвовавший в соревнованиях по тяжелой атлетике, очень удивился тому факту, что тренером по тяжелой атлетике в Москве стал азербайджанец. Азербайджанцы вообще изо всех кавказских народов были едва ли не наименее спортивными. Если грузины, армяне, осетины, дагестанцы, чеченцы и прочие кавказские нации еще с советских времен выдвигали немало выдающихся мастеров именно в силовых видах спорта, то азербайджанцы особо не блистали. И если бы тренером по штанге стал любой другой кавказец, кроме азербайджанца, в том не было бы ничего удивительного, таковых в Москве было немало особенно по борьбе... но только не азербайджанец. Тут Игорь Константинович сразу почувствовал что-то не так.
Для разбора анонимки на поэта и прозаика Москаленко Николая Петровича, Рожков прежде всего сходил в ту самую библиотеку, где им пять лет назад была организована литературная студия, фигурировавшая в письме. Летом студия не функционировала, но в коридоре висел красочный стенд с фотографиями, отражавшими работу и достижения районных писателей. На месте случилась заведующая библиотекой. Она охарактеризовала Москаленко в самых восторженных тонах и эпитетах, что косвенно подтверждало одно из пунктов обвинения обнародованных в анонимке: Москаленко за помощь в организации студии именно на базе данной библиотеки, используя свои связи и служебное положение "пропихнул" в Литинститут ее дочь. Этого Рожков, конечно вслух не высказал, а всего лишь попросил дать ему произведения этого "выдающегося современного писателя". В библиотеки они были представлены достаточно широко, и стихи, и проза. Он взял с собой несколько книг и дома на досуге прочитал...
2
Начинать Рожков решил в "порядке поступления" писем, то есть с Золотницкой. К тому же ее было проще всего вызвать, ведь они работали рядом, в одном здании. Игорь Константинович зашел в кабинет главного куратора районной потребительской торговли и, как можно приветливее улыбаясь, проговорил:
- Нина Николаевна, когда у вас выпадут свободные полчаса-час, зайдите пожалуйста ко мне. Нам надо обсудить некоторые вопросы...
Золотницкая появилась в кабинете Рожкова довольно быстро, не прошло и часа. Рожкову было известно, что ей сорок девять лет, что у нее муж полковник в отставке и двое взрослых детей. Несмотря на возраст, внешне она, что называется, смотрелась: рослая, представительная, с тем типом дородности, которая не портит женщину в возрасте. Ко всему она великолепно одевалась. Вот и сейчас на ней был дорогой, прекрасно пошитый бордовый костюм, подчеркивающий достоинства ее фигуры, и, скорее всего, сглаживающий недостатки. Со вкусом были подобраны и украшения: большие серьги с изумрудами, такие же изумруды зеленели и в кулоне на золотой цепочке, и на массивном перстне... Лицо, шея... конечно, в какой-то степени кожа выдавала возраст, но чувствовалось, что их обладательница часто прибегает к услугам косметологов, тщательно следит за состоянием того, что не прикрыто одеждой. Так руки у нее тоже выглядели не по годам: холеные, с прекрасно наманикюренными ногтями. Весь комплекс этих мер не мог не дать результата: Нине Николаевне даже при ближайшем рассмотрении можно было дать на пять-шесть лет меньше, чем ей было на самом деле, ну а на расстоянии она смотрелась еще моложе.
- О, вы уже?- искренне удивился Рожков.
- Думаю, не стоит тянуть с этим вашим делом,- с проникновенной улыбкой проговорила Золотницкая, усаживаясь в кресло напротив хозяина кабинета.- Я ведь в курсе, зачем вы меня пригласили. Только не спрашивайте откуда у меня информация, я все равно не скажу,- улыбка Золотницкой имела хитровато-кокетливой "оттенок".- На меня пришла очередная кляуза, и шеф поручил вам в ней копаться. Не так ли?- теперь она смотрела уже с такой обезоруживающей уверенностью, что Рожков не сразу нашелся, что сказать.
- Да... вы правы, Нина Николаевна,- несколько отведя глаза, словно не выдержав ее взгляда, признался Рожков.- Вас верно информировали, на вас действительно пришла анонимка и Николай Иванович поручил мне...
- О, Господи, и не надоело ему!? Сколько раз уже на меня писали и всякий раз без подписи и обратного адреса. Неужто трудно уяснить, что все это бездоказательный поклеп. Нет, ему все хочется что-то раскопать,- уже зло заговорила Золотницкая, и ее лицо как-то сразу потускнело и состарилось.- Ну и что там на этот раз, на сколько миллионов я получила взяток, и на сколько меня советуют посадить?
- Нина Николаевна, поймите меня правильно, я всего лишь выполняю распоряжение Николая Ивановича и не имею целью уличить вас в чем-то. Понимаете, мы должны совместно с вами выработать общую линию поведения, если, не дай Бог, этот анонимщик, или анонимщики обратятся официально, например в суд, или напишут в газету, или в более высшую инстанцию. Ведь в письме обнародуются некоторые факты, которые могут заинтересовать тех же борзых журналистов из "желтых" изданий. Надеюсь, вы не откажитесь их пояснить... Поймите, я не враг вам, и не хочу им быть.
Последние слова Рожкова имели целью вызвать Золотницкую на большую откровенность, но чтобы и с ней не поссориться и хоть как-то выполнить поручение шефа, который, судя по всему, вознамерился "достать" несимпатичную ему Золотницкую его руками.
- Ну, хорошо, давайте ближе к делу, а то ведь у меня и своих хватает,- подхватила мирный тон Рожкова Нина Ивановна.- Вы правы, будет лучше, если мы все обсудим и забудем. Шеф ведь, по-хорошему со мной так ни разу и не поговорил, только эти свои непонятные намеки делал. Знаете, я даже рада, что он это дело вам поручил. Вы ведь человек в нашем серпентарии новый, и ни к какой шайке не принадлежащий. Так что, спрашивайте Игорь Константинович, я готов ответить на все интересующие вас вопросы,- Золотницкая говорила доверительно и смотрела дружелюбно.
Насколько она искренна... Рожков, несмотря на весь свой жизненный опыт определить не мог, ибо собеседница была чересчур "тертым калачом".
- В этом письме вам в вину прежде всего вменяют то, что вы небескорыстно содействуете открытию магазинов, всевозможных палаток и прочих торговых точек, даете разрешение торговать на продовольственных рынках... Ну, в общем содействуете в основном кавказским торговцам, как одиночкам, так и целым семейным кланам. Как вы это прокомментируете. Впрочем, если вы не хотите отвечать, я не настаиваю,- Рожков смотрел выжидательно.
- Ну что вы. Если я вот так сразу откажусь отвечать, вы же будете иметь все основания поверить тому, что там написано. А я не хочу, чтобы у вас сложилось такое мнение,- на этот раз невесело усмехнулась Нина Николаевна. Чуть подумав, она спросила:- А значит конкретно, сколько и у кого я взяла взяток, и что за них позволила открыть... про это ничего не пишется?
- Примеров с конкретными фамилиями нет, но приведены, если так можно выразиться, общие тенденции. Указано, что на территории расположенного рядом с Управой Пассажа, чуть не все торговые места вами отданы армянам, на торговом рынке возле станции метро восемьдесят процентов тех же мест отданы азербайджанцам, почти все мелкие и средние продовольственные, промтоварные и хозяйственные магазины тоже принадлежат либо азербайджанцам, либо армянам. Так же пишется, что вы препятствуете торговле на том же рынке русским, москвичам-пенсионерам желающим торговать продуктами, собранными со своих дачных участков, жителям Подмосковья и ближайших сопредельных областей, привозящих свою сельхозпродукцию... Нина Николаевна, что вы на все это скажете?- Рожков приложил определенное усилие, чтобы его голос звучал как можно более нейтрально, хотя его так и подмывало перейти на "прокурорский" тон.
- Игорь Константинович, вы курите?- совершенно неожиданно прозвучал вопрос Золотницкой.
- Да... а что?- несколько "сбился с ритма" Рожков.
- Дайте пожалуйста закурить,- как-то жалобно-просяще прозвучала просьба не в унисон ко внешности этой властной и успешной женщины.
Рожков достал пачку сигарет, протянул собеседнице и тут же предупредительно щелкнул зажигалкой.
- Спасибо,- поблагодарила Золотницкая прикурив.- Я вообще-то курю крайне редко, когда волнуюсь сильно, чтобы успокоиться,- несмотря на признание на ее лице не было никаких следов особого волнения, скорее сосредоточенность и интенсивная работа мысли. Несколько раз затянувшись и выпустив дым она, наконец, заговорила.- Знаете, а я частично признаю то, что там написано. Глупо отрицать то, что есть на самом деле. Действительно в Пассаже торгуют в основном армяне, а на рынке азербайджанцы, и магазины в основном им принадлежат. Но так не только у нас в районе, так по всей Москве. Вы же не будете отрицать этого, что наш район чем-то выделяется?- Золотницкая вновь затянулась.- А это значит, что надо привлекать не одну меня, а всех чиновников, занимающихся потребительской торговлей, вплоть до тех, кто сидит в мэрии.
- Нина Николаевна, давайте не будем говорить о других, тем более вышестоящих, давайте не выходить за рамки нашего района,- сделал предостерегающий жест рукой Рожков.
- Ну что ж, давайте,- согласилась Золотницкая, и затянувшись напоследок затушила сигарету в пододвинутой Рожковым пепельнице.- Если уж говорить про меня да, каюсь, я умею работать, находить общий язык с кавказцами и работаю с ними очень давно. Еще в советское время мы с мужем служили в Красноярском крае. Он был начальником тыла воинской части, а я работала у него делопроизводителем. Вообще-то я Плехановский заканчивала, но в той дыре, где служил муж, мне работы по специальности найти было невозможно, вот и пришлось устраиваться делопроизводителем, фактически машинисткой в воинскую часть. Ну, вы же сами бывший офицер, знаете и понимаете, о чем я говорю,- доверительно понизила голос Золотницкая.
- Да-да, конечно,- поспешил согласиться Рожков.
- Ну, так вот, мы там, с помощью кавказцев организовали почти круглогодичное снабжение нашего полка свежими овощами, фруктами и вообще зеленью. Представляете, восьмидесятые годы, там в Сибири кругом просто нечего жрать, помидоры и огурцы - самые дефицитные продукты, их из-под прилавка втридорога продают, а у нас в полку на столах у солдат каждый день салат из помидоров и огурцов.
- Но это, как я понимаю, делалось не за спасибо, и не совсем законными способами?- осторожно осведомился Рожков.
- Конечно, если бы мы снабжали полк по закону, то кроме концентратного питания наши солдаты ничего бы не видели, гробили бы желудки и все прочие органы пищеварения. В соседних частях, кстати, так и было. А что касается незаконных способов... Да, мы расплачивались за всё это тем что по дешевке продавали тем кавказцам лес. Втихаря конечно, без документов. Наша часть было подшефной тамошнего леспромхоза. Он нам в качестве шефской помощи постоянно привозил лес и довольно много и тоже безо всяких документов. У них было много левого леса. Вот мы с мужем и приспособили эту социалистическую бесхозяйственность на благое дело, меняли этот лес на богатые витаминами продукты. Четыре года мы там служили, и три последних часть была образцовой по тыловому обеспечению, после чего мужа перевели с повышением в Москву.
- Повезло... из Сибири в Москву, да еще с повышением. Вы сама, видимо, москвичка, раз Плехановский кончали?
Игорь Константинович еще хотел сказать, что ему так со службой не повезло, хоть он сам и коренной москвич, но за исключением учебы в академии все остальное время служил по дырам, и никто ему не предлагал служить на родине, ни когда полк вывел в отличные, ни когда в Афгане получил орден "Боевого Красного Знамени" - увы, у него не было "лапы" в Арбатском военном округе. Он хотел это сказать, но не сказал, что-то в поведении собеседницы удержало его... Золотницкая после слов Рожкова о везении почему-то болезненно поморщилась и проговорила с неким усилием, словно преодолевая невидимую преграду:
- Я не москвичка... и мой муж тоже. Мы оба из Белоруссии, из небольшого городка. А в Плехановку я поступила потому что в школе хорошо училась. Знала бы как тут мне достанется, лучше бы там у себя где-нибудь училась. Ну, как же Москва, престижный ВУЗ. А здесь в этой общаге пять лет как проклятая... как выдержала, сама не знаю,- Нина Николаевна резко повернула голову и с такой ненавистью посмотрела на город за окном, что у Рожкова совсем пропало желание озвучивать то, о чем он только что подумал.
Золотницкая, видимо, поняла, что слишком дала волю чувствам и тут же взяла себя в руки:
- Так вот, к чему это я?... К тому, что многие плохо относятся к кавказцам, а я вот с ними всегда работала продуктивно. Отчего в их адрес высказывается так много негатива? Потому что их здесь никто не хочет понять. А в них, как и во всех, имеются как положительные, так и отрицательные черты, причем отрицательные присущие только им. Когда с ними общаешься, надо делать так, чтобы получить выгоду от их положительных качеств и стараться не контачить с ними там, где у них много отрицательного. Если поддерживать с ними чисто деловые отношения на уровне ты - мне, я - тебе, при этом ни в коем случае не быть с ними высокомерным, но и близко с ними не сходится, можно очень много выгадать. Понимаете меня? Главное, с ними надо держать постоянную дистанцию, ни в коем случае не набиваться в друзья, и корректно отвергать их дружбу. Упаси Бог с ними породниться, или что-то в этом роде, брать у них в долг - ни в коем случае. На шею сядут, или еще хуже за горло возьмут, будут пить кровь безо всякой пощады, что верно, то верно, в бытовом плане они скверный народ, все, хоть мусульмане, хоть христиане. Но опять же, если соблюдать дистанцию и не выходить за рамки деловых отношений, с ними можно прекрасно работать. Они очень деловые, работоспособные и обязательные, чем выгодно отличаются от большинства русских.
- Так вы хотите сказать, тот факт, что именно армяне с азербайджанцами, приехавшие с Ближнего Зарубежья, в основном занявшие нишу мелкой и средней торговли, это закономерно и естественно?- не мог сдержать некоторого негодования Рожков.
- Ну а вы думаете, что ситуация сложившаяся в Москве на рынках и сфере розничной торговли это результат сговора кавказской мафии с продажными чиновниками типа меня?... Полноте, вы же умный человек,- Золотницкая смотрела укоризненно.
- И все же... Я конечно не в такой степени в курсе как вы, но я считаю это ненормальным явлением,- обозначил свою позицию Рожков.
- В нашей жизни столько всего ненормального, а мы тем не менее с этим миримся и живем, тот же наш социализм, что мы семьдесят лет строили - тоже ненормальное явление. Но все это состоявшиеся факты и от них никуда не деться, структура нашей торговли - это тоже свершившийся факт, и я вам сейчас докажу, что все закономерно. Так же как большевики в 17-м году пришли всерьез и надолго, так же и кавказцы пришли на наши рынки всерьез и надолго,- безапелляционно заявила Золотницкая.- Вот там в этом пасквиле написано, что я отдала Пассаж армянам. А вам приходилось в том Пассаже бывать и что-нибудь там покупать? Кстати, там есть и русские торговцы. Так вот попробуйте сравнить уровень обслуживания покупателя у русских и у тех же армян. Вот, например, духи я постоянно покупаю у одного торговца-армянина. Это почтенный человек где-то нашего возраста. Так он так вас обслужит. Прежде всего, он спросит для кого вы покупаете, для себя или в подарок. Если в подарок обязательно поинтересуется сколько лет женщине, или мужчине, которым вы делаете этот подарок, потом вежливо, тактично поинтересуется какой суммой денег вы располагаете и предоставит на выбор товар с подробнейшей характеристикой. Понимаете, как он торгует, он с душой, со знанием дела торгует. А русские как торгуют? Точно так же как в советские времена, когда главным было не продать товар, а обвесить или обсчитать покупателя. Правда сейчас в наглую не обсчитывают, но к покупателю относятся так же едва ли не презрительно: вот весь товар на витрине, хотите берите, не хотите не берите. И что же я откажу этому мастеру своего дела, и отдам эту торговую точку какой-то равнодушной дуре, для которой нет разницы между шанелью и шинелью, только потому, что она русская?!- Золотницкая вновь не сдержалась и повысила голос.
Рожков не сразу нашелся, что сказать в ответ и лишь после паузы возразил:
- Но я уверен, что среди тех же армян далеко не все такие мастера. Наверняка там торгуют и случайные люди с криминальным прошлым и откровенные хамы. Однажды на рынке знакомая моей жены стала свидетельницей, как переговаривались два азербайджанца. Один другому говорит, да что ты там выбираешь, клади все подряд, эти русские свиньи все сожрут...
- Уверена, что это байка. Они, конечно, такое вполне могут сказать, но подумайте сами, зачем им все это говорить вслух, а уж если и скажут, то только на своем языке. Так, что подруга вашей супруги просто пересказала чью то сплетню. Я не утверждаю, что все кавказские торговцы вежливы и предупредительны, нет, среди них действительно много хамов, и в основном они малокультурны и нескромны. Но они все умеют торговать, понимаете. Приведу еще один пример. У нас в квартире, извините, стал часто забиваться туалет. Сами понимаете, пренеприятное событие. Мой муж пошел по магазинам срочно покупать сантехнический тросик для прочистки. Побывал в четырех хозяйственных магазинах, в одном этот тросик стоил триста рублей, во втором сто девяносто, в третьем и четвертом, по сто сорок. Муж матерится, где это видано чтобы два метра витой проволоки с ручкой стоил таких денег. Ну, я тогда послала его в тот же Пассаж, что рядом с нашей управой, где армяне торгуют. И что же вы думаете? Там такой же тросик стоит девяносто один рубль. И любой другой товар у них дешевле и качество как минимум не хуже, а выбор богаче... Так что, как это ни прискорбно, но нельзя не признать, они завоевали московскую розничную торговлю не потому что применяли уголовные методы и подкупали чиновников, просто они лучше торгуют, намного лучше. И я не вижу причин, почему я должна препятствовать открывать им свои торговые точки, тем более, что они ничего не нарушают и исправно платят налоги,- Золотницкая откинулась на спинку стула с видом человека которая сказала все что хотела сказать.
- Хм... ну что ж Нина Николаевна, ваша позиция мне понятна. Но раз уж они так хорошо торгуют, то мне кажется, именно вам, как официальному лицу, ответственному за торговлю, надо было как-то поддержать, пусть даже не столь умелого отечественного торговца. Ведь получается, что под напором выходцев с Кавказа, они чувствуют себя совершенно беззащитными. Как вы думаете?- осторожно внес коррективу Рожков.
- А вы думаете, я это не делаю. В этой анонимке верно сказано, что восемьдесят процентов мест на продовольственном рынке принадлежит азербайджанцам. Но двадцать все-таки русским. И поверьте, если бы не я не было бы и этих двадцати, все места бы были у кавказцев. И если говорить начистоту, то это было бы справедливо. Но я иной раз прилагаю просто неимоверные усилия, чтобы например не вытеснили с рынка нижегородских торговцев картошкой. Я вызывала к себе наиболее влиятельных азербайджанцев и предупредила, чтобы они не смели монополизировать торговлю картошкой, и они дали слово не трогать нижегородцев, и не трогают. Но, поверьте, я этого не должна делать. Если те же русские торговцы не умеют хранить товар, нерегулярно платят арендную плату, или просто боятся тех же азербайджанцев... Нет, вы не подумайте, на рынке нет никакой мафии, просто азербайджанцы дружные. И они быстрее приходят друг другу на выручку. Благодаря этому они сумели дать отпор как местным, так и заезжим браткам. Кстати, местная шпана, как огня боится кавказцев, и не трогает их, знают те всегда дадут отпор. Конечно, эту свою взаимовыручки они иногда используют и в борьбе с конкурентами. Но извините, мы при капитализме живем, а он у нас пока еще дикий, от этого никуда не деться. И уж если ты вышел торговать на рынок, надо уметь постоять за себя, а не надеяться на партком или председателя колхоза. Все, уже нет ни парткомов, ни председателей, сами разогнали, теперь живите в стихии свободной конкуренции, а современный русский человек, увы, совершенно к этому не готов. А раз так то надо не рубаху на себе рвать и не кляузы писать,- Золотницкая кивнула на письмо в руках Рожкова,- а учиться жить в условиях рыночной экономики. А это требует не только умения торговать, то есть овладеть искусством маркетинга, но и немалого мужества. Да-да, элементарной смелости. Я ведь не должна защищать этих патологических трусов, которые становятся смелыми только выпив лишку, а так на трезвую голову не могущие постоять ни за себя, ни за свой товар, даже за своих жен. Только и знают жаловаться, причитать, уберите с рынка черных. Да если их убрать, у нас тут вообще всю розничную торговлю сразу под себя подомнет уголовщина, всевозможные братки. Это они кавказцев боятся, а своих-то быстро в бараний рог согнут,- лицо Золотницкой уже вторично за время разговора исказила гримаса ненависти, когда она опять бросила взгляд за окно, словно посылая этот заряд всему городу.- А особенно меня бесят так называемые коренные москвичи. Чем гордятся, тем что здесь родились. Ведь ни на что не способны, только завидуют тем, кто занял высокое положение, стал успешным за счет своего труда и способностей. Сколько раз они уже пытались на меня наезжать, и кляузы свои начинают именно так: я коренная москвичка, или коренной москвич крайне возмущен деятельностью на посту заместителя главы управы по потребительскому рынку... Кстати, эта анонимка не так ли начинается?
- Да нет, она выдержана довольно сухо в официальной манере, что-то вроде заявления,- поспешил опровергнуть догадку Золотницкой Рожков.
- Москва ведь она, Игорь Константинович, очень жестокий город, и всегда такой была, и она для тех, кто может здесь выжить, а не для всяких там ни на что не способных как коренных, так и некоренных. Пусть пишут, раз ни на что больше не годны,- Золотницкая вновь бросила полный ненависти взгляд в окно, в сторону выстроившихся в ряд многоэтажных домов большого "спального" района на противоположной от Управы стороне улицы...
3
Беседа с Золотницкой тяжело далась Рожкову. Хоть внешне они расстались добрыми друзьями, но какой-то неприятный осадок остался. Игорю Константиновичу казалось, что он что-то упустил, очень важное в рассуждениях Золотницкой, чувствовал в ее словах какой-то подтекст, но не мог его расшифровать. Безусловно, она брала взятки от кавказцев, но наверняка делала это так умело и непринужденно, что поймать ее было невозможно. Более того, Рожков осознавал, что на этой должности брать будет любой, даже самый честный и принципиальный. Так что уж лучше пусть будет она, умная, по настоящему знающая свое дело, чем кто-то, кто "не зная броду" начнет хапать так, что и сам сгорит и всю администрацию "грязью заляпает". Потому он решил доложить шефу, что факты изложенные в письме, скорее всего, не соответствуют действительности, ну и конечно довести до него в общих чертах точку зрения Золотницкой на "природу" современного московского потребительского рынка. А там пускай сам решает...
И только через три дня, когда Рожков уже готовился к встрече с очередной "жертвой анонимщиков" он вдруг со всей очевидностью понял, что именно он сразу не осознал, не зафиксировал в пространных рассуждениях Нины Николаевны Золотницкой. Она, говоря о русских ни разу не назвала их нашими... Наши люди, наши торговцы... Она говорила русские, причем произносила это если не с ненавистью, то с явным пренебрежением, и как бы со стороны, дескать меня с этим быдлом не путайте. Москвичи, коренные и не коренные, нижегородцы, русские братки... Только сейчас до него дошло, что живя в Москве, закончив здесь престижный ВУЗ, сделав здесь неплохую карьеру, она всем своим естеством себя даже отчасти не отождествляла с русскими, с Россией. Да, она белоруска, но, казалось, столь мала разница, народы-братья, вместе столько пережившие. Нет, ей даже кавказцы ближе, она в них наряду с плохими много хороших черт видит. У русских она не отметила ни одной положительной черты... неумехи, лентяи, трусы... Только сейчас Игорь Константинович осознал степень неприязни Золотницкой как к Москве, так и ко всей России. Он даже пожалел, что в разговоре с ней не признался, что сам является коренным москвичом. Интересно было бы посмотреть на ее реакцию...
Вызывая Курбанова через чиновника курировавшего в Управе вопросы спорта, Рожков никак не ожидал, что тот явится так скоро, буквально на следующий день. Впрочем, из опыта своей армейской службы он помнил, что именно кавказцы в армии были особенно исполнительны, когда приказ исходил от их непосредственного начальника или политработника. В то же время, они могли с презрением относится к тем младшим офицерам, которым не были непосредственно подчинены, а сослуживцев-солдат некавказских наций, часто и вообще за людей не считали. Поэтому вызов из районной управы, для недавно "зацепившегося" в Москве азербайджанца был чем-то вроде армейского вызова к ротному или в политотдел.
Курбанов оказался типичным азербайджанцем среднего роста, средних лет... жирным. Именно жирным, а не плотным. Так что бывший штангист Рожков, знавший толк в физически крепких людях, назвать его крепким, каковыми являлись подавляющее большинство действующих и бывших штангистов, никак не мог.
- Присаживайтесь пожалуйста Али Магомедович, у меня к вам будет несколько вопросов. Извините что побеспокоил, но дело в том, что на вас к нам пришла жалоба и мне поручено разобраться, если наговор, то найти авторов и привлечь к ответственности.
- Ай, что ви такой говорите, какой жалоба!? Извините, я не знаю, как вас называть, ваш должность... я честно работал, я секция организовал, я...- взволнованно частил Курбанов.
- Еще раз извините, я не представился. Меня зовут Рожков Игорь Константинович, я один из заместителей главы Управы. А вы значит являетесь одновременно руководителем и тренером секции по тяжелой атлетике, расположенной по адресу...?
- Все так...эээ Игорь Константинович, все правильно, вот у меня все бумаги есть, здесь у вас в Управе подписали, самый главный подписал, разрешение есть, печать стоит,- Курбанов дрожащей волосатой рукой подал документ на официальном бланке.
Рожков внимательно его прочитал и отложил в сторону.
- Давайте сначала разберемся с вами. Вы, гражданин России, имеете в Москве прописку?- буднично, будто не спрашивал ничего особенного говорил Рожков, хотя эти вопросы в отношении выходца из ближнего зарубежья, конечно же, наиважнейшие.
- У меня все в порядке... вот, гражданство есть, прописка есть,- Курбанов суетливо полез во внутренний карман и достал новенький российский паспорт, развернув его на странице с пропиской.
- И как вам удалось, все это оформить?- по прежнему вроде бы нейтрально спрашивал Рожков, зная как тяжело обычно получить гражданство даже русским, приехавшим в Россию из ближнего зарубежья. В то же время он знал, что многие кавказцы все эти препоны успешно обходят.
- Я здесь в Москве женился... потом все и оформил,- тут же и признался Курбанов как ему удалось преодолеть все "рогатки".
Этот "путь" получения российского гражданства и московской прописки Рожкову был знаком. "Джигиты" средних лет выискивали одиноких москвичек, у которых не сложилась семейная жизнь или даже женщин значительно старше себя, вплоть до старух. Первых они заваливали подарками, водили в ресторан, клялись в вечной любви... Со вторыми были крайне вежливы, помогали им в покупке продуктов и лекарств, помогали и деньгами... Вся эта любовь и вежливость обычно кончалась, едва заключался брак, или старуха прописывала "джигита" на свою жилплощадь. У тех "джигитов" могло оказаться два паспорта, один российский, второй, например, азербайджанский, где у него числилась вторая семья где-то в Баку или Сумгаите, которую он мог срочно выписать в Москву и у бедной "влюбленной" москвички начиналась не жизнь а сущий ад, ну а старуха при таких делах тем более задерживалась на этом свете не долго.
Впрочем, целью Рожкова не являлось сейчас выяснять, каким образом Курбанов прописался в Москве. Единственно, на что он обратил внимание та это то, что прописался он недавно, чуть более года назад.
- Теперь скажите мне пожалуйста, тренер по тяжелой атлетике, это ваша специальность? У вас есть соответствующий диплом, или вы просто бывший спортсмен?- сменил "угол атаки" Рожков.
- Я... диплом у меня нет,- вновь заволновался Курбанов.- Я спортсмен, в Азербайджане выступал, призер республики был.
- Понятно. Вы мастер спорта?- конкретно, в упор глядя в глаза собеседнику, спросил Рожков.
По телосложению Курбанова, в котором слишком большой процент занимала жировая прослойка, Рожков безошибочно определил, что такому человеку просто не под силу выполнить мастерский норматив по тяжелой атлетике. Ведь с его собственным весом надо поднимать очень тяжелую штангу. Это тебе не футбол, где того же "мастера" можно получить "дуриком" в команде, при этом не обладая особыми физическими качествами. Здесь нет, здесь силушка нужна, а вот ее-то в этом новоявленном россиянине, москвиче и тренере совсем не угадывалось. Видимо поэтому вполне естественный вопрос поверг Курбанова в некое смятение, он явно растерялся:
- Я... мастер?- по всему было видно, что он лихорадочно раздумывал, как ответить на вопрос, соврать, что да, он мастер спорта, но тон, каким был задан вопрос и немигающий взгляд, которым Рожков казалось хотел пригвоздить собеседника к стулу... К тому же не по годам крепкая квадратная фигура зама главы Управы свидетельствовала, что он сам, наверняка, бывший спортсмен и в этих делах сведущ. Все это не позволило Курбанову сказать неправду:
- Нет я.... Я кандидат в мастера, но это почти то же самое, что мастер.
- В каком весе выступили?- продолжал задавать "профессиональные" вопросы Рожков.
- Что...?- все более терялся Курбанов... - Семьдесят пять килограмм.
"Ого,- про себя подумал Рожков,- как тебя разнесло-то после того как кончил выступать. Сейчас в тебе, поди все девяносто, а то и больше",- а вслух сказал следующее:
- Значит, в полусреднем. В какие годы вы выступали?
- С восемьдесят третьего по девяностый... потом тренером в Баку работал.
- Насколько я помню мастерский норматив в советское время для полусредневесов, кажется был сто двадцать в рывке и сто шестьдесят в толчке, ну а кандидата соответственно на десять кило меньше, то есть сто десять и сто пятьдесят. Вы что же поднимали эти веса?- Рожков уже спрашивал словно следователь, желая уличить правонарушителя. Его взгляд говорил достаточно "красноречиво": не бреши жирный боров, сто пятьдесят ты в лучшем случае от помоста смог бы оторвать, то есть сделать "тягу" и все.
Курбанов не стал отвечать на вопрос, а вновь суетливо полез в принесенный с собой дипломат, откуда достал маленькую книжечку наподобие членского билета. Рожков сразу узнал в ней "разрядную книжку", в которую записывалась квалификация спортсмена.
- Вот, у меня есть документ... здесь написано, что я кандидат... в девяностом году сделал...
Разглядывая истертую книжку, выданную каким-то бакинским спортобществом, действительно подтверждающую, что Курбанов выполнил норматив кандидата в мастера спорта, Рожков недоверчиво покачал головой.
- Если не верите, в Баку позвоните, я телефон дам, там скажут, что все правда,- продолжал уверять Курбанов.
"В Баку могут сказать, что ты вообще мировой рекордсмен",- подумал Рожков, а вслух сказал:
- Ладно, сейчас это не столь важно, поверю я или нет в подлинность вашего документа. Меня больше беспокоит то, на каком основании вы здесь, в Москве, стали заниматься тренерской деятельностью. Насколько я понял из ваших слов, диплома института физкультуры у вас нет... даже бакинского. Тогда почему же вы решили, что сможете тренировать штангистов?
Крючковато-мясистый нос Курбанова вдруг начал краснеть автономно от остального лица, его тугой двойной подбородок, бывший бы к лицу дородной женщине, но не мужчине, задрожал.
- Я... я в Баку тренер работал... Разве нельзя в Москве тоже работать?- совсем стушевался Курбанов
- Для того, чтобы работать тренером, тем белее возглавлять спортивную секцию по такому технически сложному и травмоопасному виду спорта как тяжелая атлетика, нужен как минимум соответствующий диплом и обязательная квалификация не ниже мастера спорта. Может быть там у вас в Баку не было достаточно тренерских кадров, а здесь в Москве их сколько угодно. Здесь проживает много не просто мастеров спорта, а мастеров спорта международного класса, и заслуженных мастеров, чемпионов мира, Европы и Олимпийских игр. И знаете, далеко не каждому из них удалось здесь организовать свою секцию, даже имеющим дипломы таких известных ВУЗов, как наш московский инфизкульт, или питерский имени Лесгафта. Потому у меня возникает вполне обоснованный вопрос, как это удалось вам, всего лишь кандидату в мастера, если даже поверить этим документам?- Рожков кивнул на разрядную книжку.- Причем человеку, приехавшему из другого государства и всего год назад получившему гражданство и прописку, ко всему не имеющему институтского диплома?!- Рожков постепенно повышал голос, явно пытаясь морально "давить" на собеседника.
- Не знаю, вот все... смотри документ, мне разрешили... здесь вашей Управе разрешили,- продолжал нервно "отбиваться" Курбанов, уже путая форму обращения...
На "вы" кавказцы обычно обращались только к тем русским, от которых зависели. Всем прочим, независимо от возраста и пола говорили "ты", причем, как правило пренебрежительным тоном. Но сейчас Курбанов, похоже, так перепугался, что стал путаться.
- Ну, с теми, кто вам это разрешил, мы тут разберемся. Вы же ответьте мне на такой вопрос... Сколько человек занимается в вашей секции?
- Точно я не помню... может двадцать людей, может больше,- краснота от носа стала постепенно разливаться по щетинистым бочкообразным щекам Курбанова.
- Список занимающихся есть?
- Есть список... но я его не взял,- Курбанов старался унять дрожь.
- Ну а врач там какой-нибудь при секции есть?
- Врач... зачем врач? Там поликлиника недалеко, да нам еще не разу не нужен был врач...
- Понятно... Ну ладно, не буду вас больше мучить своими вопросами, тем более что мне уже почти все ясно. А это означает, что почти все изложенное в письме косвенно вами же и подтверждено. В вашей секции занимаются не столько спортом, сколько хранением всевозможной продовольственной продукции, которую ваши земляки потом реализуют на рынке. А спортом там тоже занимаются, но вовсе не готовят штангистов-разрядников, а подкачивают мышцы и отдыхают после рабочего дня на том же рынке те же ваши земляки. Потому вы мне и не представили список занимающихся, потому что там окажутся одни азербайджанцы. Вы ведь в том подвале занимаете два помещения. В одном установили тренажеры, а во второе предназначено чисто под склад... Хоть по документам оно проходит как раздевалка. Не так ли?
В кабинете возникла продолжительная пауза. Курбанов шумно дышал и не переставал вытирать пот с лица и короткой шеи. Наконец, он собрался с духом и вкрадчиво заговорил:
- Понимаете, нам здесь так тяжело приходиться работать. Да мы действительно там в одной комнате зимой храним свой товар, чтобы не замерз. Но мы честно платим аренду. Если надо мы еще заплатить можем...
Последние слова Курбанов произнес понизив голос, опасливо оглянувшись на дверь. Рожков никак не отреагировал на это слегка замаскированное предложение дать взятку. Он предвидел, что без этого не обойдется. Знал он и то, что все его также вроде бы замаскированные угрозы не имеют под собой никакой реальной почвы. Хоть он и обещал "разобраться" с теми, кто разрешил Курбанову его так называемую секцию, но реально сделать этого никак не мог. Ведь, наверняка, она была так хорошо "проплачена", что даже если бы он и очень захотел ее закрыть, то все равно у него ничего бы не получилось. Более того, наверняка и глава Управы не станет с этим связываться. Ведь всей той сплоченной цепочке чиновников, которых "подкармливал" Курбанов и его клан... им ничего не стоило не то что Рожкова снять с должности, но и самому Главе серьезно жизнь осложнить. Потому Игорь Константинович, осознавая свое полное бессилие, пытался хотябы попугать Курбанова, по всему представителя довольно мощного семейства, пустившего в Москве уже довольно глубокие корни и перетаскивавшему постепенно из Азербайджана сюда все больше своих родичей. Потому Рожков мог только пугать, то есть "брать на понт".
- Мне все равно, как вам удалось получить это разрешение, но раз вам его выдали, то хоть ведите там себя по человечески. А то ведь на вас коллективно жалуются, как можно догадаться из письма жильцы дома, где вы арендуете помещения, вроде бы под спортивную секцию. Вот они пишут, каждый вечер до-поздна у вас включена на полную мощность ваша национальная музыка, каждый день ночами производится погрузка-выгрузка товара, при это тоже совершенно не соблюдается тишина, вы не даете спать жильцам. На замечания местных жителей ваши люди реагируют грубо, не останавливаются перед оскорблениями даже пожилых женщин. Знаете, что еще здесь пишется? Я прямо процитирую: эти кавказцы ведут себя как оккупанты в завоеванной стране. Неужели вы не понимаете, что рано или поздно чаша терпения переполнится?...
Рожков хотел еще долго говорить и стыдить Курбанова и его земляков, но в своих рассуждениях он допустил ошибку, которую если имеешь дело с людьми такого типа допускать никак нельзя. Он стал призывать к совести, вместо того чтобы обещать применить какие-либо репрессивные меры. Из этого Курбанов сделал безошибочный вывод, что ему совершенно нечего бояться, что этот чиновник ничего ему сделать не может, то есть он не обладает реальной властью, а всего лишь "гонит пургу". Как только Курбанов это осознал, он даже внешне преобразился и повел себя, как и обычно вел себя с людьми, которые для них неопасны, которых не надо бояться - нагло и вызывающе:
- Это чей терпений кончится... у этих старух и алкашей, которые живут там?- теперь уже с лица Курбанова исходила презрительная усмешка, он уже не потел и нос обрел естественный цвет.- Это разве люди... что они могут... только вот бумагу такую написать,- Курбанов небрежно кивнул на письмо, лежащее перед Рожковым.
- Неужели вам совсем плевать на людей, что живут рядом с тем местом, где вы развернули свою бурную деятельность!? Но надо же иметь совесть и соблюдать хоть какие-то правила общежития,- в голосе Рожкова звучали нотки бессилия.- Здесь же жалуются, что вы не только пенсионеров походя оскорбляете, ваши люди смеют приставать к молодым девушкам, делают им недвусмысленные намеки, даже школьницам и все потому, что по видимому подкупили местного участкового и тот на это закрывает глаза.
- Я ни кого не оскорблял, ни к кому не приставал, и никакой участковый не покупал. А если кто-то из тех кто приходит в мой подвал, что-то такой делал... Знаете, как у нас на Кавказе поступают? Отец или брат, или муж должны поговорить с тем, кто обижал, и если надо побить... Я не виноват, уважаемый, что у тех девушек или вообще нет мужей и отцов, или они алкаши, или трусы и братья такие же,- отвечал Курбанов твердо и непоколебимо уверенный в своей правоте.- Вот вы говорите, мы должны иметь совесть. Какой совесть, если с нами не по совести поступали. Сколько денег мы тут платим... за все, за каждый мелочь, по закону и без закона. Этому дай, тому дай, всем дай. За прописку дай, за эти вшивые подвалы кроме аренды тем дай, сем дай, в милиции, в Управе, пожарнику, всем начальникам дай, не начальникам тоже дай и так все время... Только не говори, уважаемый, что ты этого не знаешь. Я вижу, ты честный человек и дэньги с меня давить не будешь, но и на совесть не надо давить. Мы столько здесь перед всеми унижались, что унижаться перед всякими старухами, пьяницами и прочей сволочью не будем. Мы достаточно здесь заплатили и платим, чтобы жить как хотим.
- Так вы что же на беззащитных пенсионерах и сиротах отыгрываетесь за те беззакония, что с вами творят нечистые на руку чиновники?- не смог сдержать негодования Рожков.
Курбанов вновь усмехнулся и цокнув языком как бы с сожалением сказал:
- Слабым быть всегда плохо, а в этом городе особенно - любой обидит, любой задавит. Надо или власть или дэньги иметь, а лучше и то и другое. Или вот как мы делаем много родственников и земляков приезжает, и вместе друг другу помогаем. А эти нищие не имеют, ни власти, ни денег, ни хороших родственников... потому им плохо жить. Такой закон жизни в этом городе, и не мы его выдумали,- Курбанов покосился за окно, где гудел этот так нелестно их охарактеризованный город, и его лицо исказила гримаса дикой, "неевропейской" ненависти.
4
После почти двухчасовой беседы с Курбановым, Игорь Константинович несколько дней, что называется, приходил в себя. Тем не менее, он попытался выяснить, кто и каким образом "лоббировал" выдачу разрешения на организацию спортивной секции человеку не имеющему ни диплома, ни соответствующей квалификации... Он наткнулся на такую "глухую стену", что почти сразу же эти попытки и прекратил, тем более, что для выполнения поручения главы управы ему надо было еще успеть переговорить с писателем. Однако уже своими первыми двумя "беседами" Рожков был, что называется, сыт под завязку, ибо они ему попортили немало нервных клеток.
Перед встречей с Москаленко Рожков прочитал его стихи и один из романов, опубликованный одним довольно известным московским издательством. Он вспомнил как он, будучи еще молодым офицером впервые привез свои стихи в редакцию окружной армейской газеты. Редактор, ответственный за литературную страничку в той газете, снисходительно и достаточно скрупулезно и по делу указывал ему на недостатки стихов: бедность поэтического языка, неудачная рифма, не выдерживается ритм, строка... У Москаленко с техникой стихосложения все было в порядке, сказывался его поэтический опыт, насчитывающий более трех десятков лет и учеба в Литературном институте. Но просто бедный, даже убогий поэтический язык, скорее набор расхожих стихотворных штампов - это сразу бросалось в глаза, "било по ушам". То были стихи грамотного, теоретически подкованного графомана, абсолютного бездаря. Тем не менее Москаленко умудрился выпустить два десятка поэтических и прозаических книг, стать одним из секретарей Союза Писателей. Роман Рожков едва осилил до половины. Москаленко писал на армейскую тему и Игорь Константинович, прослуживший в армии больше тридцати лет просто не мог вынести такого чтива. То была полнейшая чушь, написанная человеком, не имевшим об армейской жизни даже отдаленного понятия.
О встрече договорились по телефону. Москаленко оказался рослым, плечистым, холеным, что называется, породистым, начавшим слегка седеть мужчиной лет около пятидесяти, с красиво подстриженной небольшой бородкой.
- Николай Петрович, как я уже говорил в нашем предварительном телефонном разговоре, нам с вами надо обсудить некоторые не совсем приятные вопросы. Дело в том, что на вас к нам пришла анонимка...- начал Рожков, едва гость после обязательных приветствий уселся на то же место, где до него сидели Золотницкая и Курбанов.
- Да, что вы говорите!?- изумился, тем не менее, продолжая широко улыбаться Москаленко.- И кто же это накатал, не поленился? Хотя... вы же сказали, что это анонимка... Ей Богу, очень интересно, такое со мной впервые, клянусь вам. И в каких же грехах меня изобличают?
- Да, как вам... Ну в общем если можно так выразиться, в вину вам ставят то, что вы, стремясь как бы отработать получение от Союза писателей квартиры в нашем районе, организовали при одной из здешних библиотек литературную студию. И чтобы дело, так сказать, спорилось в некотором роде "подкупили" заведующую той библиотеки тем, что используя свои связи способствовали поступлению ее дочери в литинститут. Ну а потом использовали факт организации данной студии для успешного продвижения по карьерной лестнице в Союзе писателей. В результате вас назначили одним из секретарей Союза. После этого студия вам больше была уже не нужна, и вы ее бросили на произвол судьбы и она теперь влачит жалкое существование, хоть вы и обещали ее не забывать и всячески поддерживать, помогать ее членам печататься в различных изданиях... Ну вот, в общих чертах я вам и пересказал содержание этой довольно пространной анонимки. Хотя выдержана она довольно эмоционально и эпитеты типа эгоист и карьерист в этом письме, пожалуй, самые цензурные,- Рожков внимательно смотрел на гостя, отслеживая его реакцию.
Москаленко внимательно выслушал все и от души, не сдерживаясь, буквально зашелся приятным раскатистым смехом. Смеялся настолько легко и искренне, что если бы Рожков до того досконально не проштудировал его литературные опусы, он бы, пожалуй поверил, что перед ним настоящий крупный российский поэт и прозаик, который великодушно смеется над литературной мелочью, завидующей его таланту.
- Ну, спасибо Игорь Константинович, потешили вы меня,- опять внешне совершенно искренне, вроде бы даже радовался Москаленко.- Да, уж... Ну что ж, насколько я понял, мне надо как-то ответить на эти анекдотичные обвинения?
- Понимаете, Николай Петрович, вы, конечно, не обязаны отвечать на эту анонимку, так же как и мы ее рассматривать. Но вполне возможно, что анонимщик, или анонимщики сочинившие это письмо могут не успокоиться, а написать выше и будет очень неудобно если мы окажемся совершенно не в курсе. Да, я думаю и вам полезно знать, что существует подобное письмо, и если оно или подобное ему поступит, например, в секретариат вашего Союза писателей, для вас это тоже уже не будет неожиданностью,- дипломатично обосновал свою позицию Рожков.
- Ну что ж... пожалуй вы правы,- согласился Москаленко.- Спасибо, что вы поставили меня в известность. А то действительно, живешь и не знаешь, что под тебя подкоп ведут. Ну, кто копает, я примерно знаю. Это отдельные члены той самой литературной студии, которую я основал. Я руководил студией два года, ну а потом меня назначили на ответственную должность в секретариате Союза и я просто не смог разорваться между основной работой и студией. Потому я и передал студию заместителю. А что касается того, что я не помогаю своему детищу, то это ложь. Именно я пробил книгу-сборник, в которой были напечатаны едва ли не все члены студии. Так что упрека не принимаю,- Москаленко по-прежнему спокойно и уверенно улыбался, будто источая добро на весь окружающий мир - хайте меня, а я вас всех люблю и ни за что на вас не в обиде...
- Значит, Николай Петрович, вы говорите, что на студию у вас не стало хватать времени? Но ведь занятия студии, насколько я знаю, проводятся всего один раз в две недели по субботам, то есть во внерабочее время,- счел нужным внести "ремарку" Рожков
- Вы не представляете насколько муторна и неблагодарна работа в секретариате Союза Писателей. Руководящий состав, в основном, люди очень пожилые, и даже я, на рубеже своего пятидесятилетия там являюсь едва ли не самым молодым. Вот и приходится в самые неудобные и длительные командировки ездить, самую рутинную бумажную работу тоже на себя брать. У меня и рабочий день ненормированный и выходные понятие относительное. Так что в сложившихся условиях у меня просто не было выбора. Но...- Москаленко вроде бы замялся и изобразил на лице подобие внутренней борьбы.- Вам я признаюсь, что расстался со студией не только по причине чрезмерной занятости. Видите ли... когда я организовывал это ЛИТО, я надеялся, что в него потянется молодежь, которую я бы учил поправлял и поддерживал. Я ведь дипломированный литературный критик. Но, увы, мои надежды не оправдались. Молодежь в студию так и не пришла, а пришли в основном люди от сорока до семидесяти лет и даже старше. Сами понимаете, начинать серьезные занятия литературой даже в сорокалетнем возрасте, это дело малоперспективное. Вот еще одна немаловажная причина, по которой, каюсь, охладел к своему, так называемому, детищу,- вроде бы с некоторым пафосом, но по-прежнему дружелюбно и этакой простецкой улыбкой "признался" Москаленко.
- И все же, Николай Петрович, видимо, члены студии надеялись, что вы, как человек теперь уже непосредственно входящий в руководство Союза Писателей, будете содействовать продвижению и публикации их произведений. Я сам в молодости писал стихи, и по собственному опыту знаю, что увидеть в напечатанном виде созданное тобою произведение, это мечта не только двадцатилетних и тридцатилетних, но и для людей более пожилых, особенно если они раньше никогда не печатались,- решил вступиться за немолодых членов студии Рожков.
- Если судить по совести, то вы, конечно, совершенно правы. Но в нашем писательском цеху, поверьте, так же как и везде, по совести никто не живет. К тому же наш Союз сейчас совсем не тот Союз Писателей, что был в советское время. У нас уже и "веса" того нет и финансирования, а отсюда вытекает, что Союз организация очень маломощная, еле-еле сводящая концы с концами. Таким образом, получается, что все штатные места уже заняты, и новые пятидесятилетние и шестидесятилетние писатели и поэты уже не нужны, прежних более чем достаточно. Новых, уже состоявшиеся писатели старшего поколения просто не потерпят. Зачем им конкуренты? Другое дело молодые, они ведь мэтрам ни по какому не конкуренты, более того "состоявшиеся" старики очень любят учить и опекать такую вот молодежь. Грешным делом и я хотел, через эту студию, да не получилось. Ну, а кто в зрелом возрасте вдруг очнулся и вздумал писать... Для них фактически в нашей системе нет места. Им остается только пытаться печататься в коммерческих издательствах и изданиях, и если у них есть деньги, то они вполне могут издаваться и найти своего читателя,- развел руками Москаленко.
- Но извините, откуда у среднего человека, тем более у пенсионера, есть деньги на то, чтобы издать книгу своих стихов или прозы?- задал резонный вопрос Рожков.
- Увы, здесь я бессилен что либо сделать. Союз Писателей, как я уже говорил, совсем не та, богатая всесильная организация, что была во времена Советского Союза. Нам денег едва хватает, чтобы печатать книги руководства Союза, ну и конечно их протеже... Так всегда было и будет, протекция была до нас, будет и после нас. Не скрою, к этому руководству принадлежу и я. Потому я и стал мишенью для анонимщиков, которые возомнили почему то, что я просто обязан чуть ли не собственным лбом пробивать их публикации. А я, что я... я в нашем секретариате человек далеко не первый. Я и свои-то публикации не всегда могу пробить и напечатать,- Москаленко со своей обезоруживающе-дружеской улыбкой вновь развел руками.
- Поняяятно,- со вздохом протянул Рожков и опустив глаза вновь вчитался в лежащее перед ним письмо.- Вот вы упомянули, что протекция бессмертна. Прямо как мафия. Значит, основываясь на этом, вы и этой дочке заведующей библиотекой составили протекцию?
- Ну, в общем-то, да, посодействовал девочке поступить в институт,- ничуть не смутился Москаленко.- Ну и что с того? Вы же наверняка знаете, что всегда до трети студентов ВУЗов поступают по всевозможным звонкам, с помощью всевозможных "толкачей". Тем более в самые престижные, типа нашего Литинститута.
- Она, что талантливая девочка?
- Да нет, обыкновенная. Но поверьте, Игорь Константинович, в Литинституте, как в любом другом ВУЗе истинных талантов считанные проценты, остальные студенты обыкновенные, средние люди. И то, что благодаря моему содействию туда поступила еще одна средняя студентка, ровным счетом ничего не меняет,- опять совершенно спокойно и буднично пояснил свой поступок Москаленко.
- И все-таки... знаете... Литинститут мне всегда казался особым ВУЗом,- в голосе Рожкова уже чувствовались определенные зачатки возмущения, на откровенно циничную позицию собеседника. - Я всегда считал, что просто так без определенных задатков... по протекции в такой ВУЗ... это как-то... Потом ведь эти выпускники пойдут работать в редакции газет, журналов, в издательства. Они же будут определять, как будет развиваться наша литература дальше, и если редакторами станут вот такие, как вы сказали, средние... Они же запросто могут "зарубить" талантливого автора и наоборот напечатать бездарь.
Тон и слова Рожкова совершенно не действовали на Москаленко, казалось никто и ничто не могут его вывести из равновесия:
- Игорь Константинович, как вы думаете в МГИМО много студентов поступало и поступает по блату?
Рожков не ожидал такого "красноречивого" вопроса, и в замешательстве молчал, словно остановился, налетев на невидимое препятствие. Москаленко не дождавшись ответа, заговорил вновь:
- И в советское время там подавляющее большинство студентов были "блатные" и "позвоночные", с "лапами", а сейчас к ним добавились те, у кого денег не меряно. И никакие способности или отличные аттестаты не играли и не играют определяющей роли. И что? Это как-то кардинально влияет на нашу внешнюю политику, или состояние нашей экономики? Поверьте, ни на что это не влияет. Ну, а если конкретно говорить о литературе, то бездарные редакторы всегда были есть и будут, и их гораздо больше чем тех, у кого действительно имеется этот самый пресловутый "литературный слух". Но это вовсе не от того, что у нас в Литинституте много случайных студентов. Просто по статистике средних людей во много раз больше чем способных. А если учесть, что способные часто не реализуют свои задатки, в силу самых различных причин, то соотношение в пользу средних еще более увеличивается. И если вы считаете, что это несправедливо, то вы ошибаетесь. Мир держится на середняках, потому что их подавляющее большинство. Вот вы читали мои стихи?- Москаленко явно все более входил "во вкус" собственных рассуждений и, видимо, сейчас с удовольствием озвучивал свою собственную теорию "устройства жизни".
- Да, читал, мне в библиотеке дали ваши произведения, в той, где вы организовали студию.
- Ну и каково ваше впечатление? - все также дружелюбно с "душой на распашку" спросил Москаленко.
Рожков вновь замялся, его воспитанность и тактичность не позволяли сказать то, что он думал о стихах собеседника. Но Москаленко и тут не стал дожидаться ответа:
- Судя по вашей мимике, они вам не понравились. Не смущайтесь, я и сам отлично знаю, что мои стихи многим не нравятся, а проза так едва ли не всем ее читавшим. Более того, признаюсь, мне самому часто не нравится то, что я пишу...
- Зачем же тогда пишите?- не смог сдержать удивленного вопроса Рожков.
- Ну, во-первых, так пишу потому, что лучше не могу. Да, я отлично осознаю, что Бог меня обделил талантом. А почему вообще занимаюсь литературой? Так ведь я осознал, что лишен этого самого таланта сравнительно недавно. Не более десяти лет назад. Но к тому времени моя литературная карьера была уже, так сказать, на мази, и менять жизнь было уже поздно,- вновь откровенно во всем сознался Рожков.- По-молодости ведь многие мнят себя гениями, а с годами, приобретая жизненный опыт, прозревают... но как говорится, поезд ушел.
- И все-таки... знаете... я всегда считал, что литература это не обычная профессия, где можно просто обладать некими навыками и стать неплохим специалистом. Это все же творчество, то есть совсем другая категория,- продолжал недоумевать Рожков.
- Вы, конечно, правы... но как бы это поточнее выразиться, правы лишь теоретически. Но на практике, увы, как говорил Гете устами Фауста: суха теория мой друг, а древо жизни пышно зеленеет. Я бы перефразировал это крылатое изречение применительно к нашей жизни: в теории на земле должны расти только полезные злаки, но в реальной жизни сорняков вырастает куда больше...- Москаленко вдруг как будто запнулся.- Впрочем, я, кажется, несколько отвлекся. Так вот, как и зачем я стал писателем. Вы не можете не помнить, что в Советском Союзе быть писателем было и престижно и довольно хлебно. Те, кому посчастливилось стать профессиональными литераторами, то есть вступить в Союз Писателей, а тем более кто пробился в руководство Союза... они регулярно печатались и издавались и очень недурно за это получали. При этом наличие таланта было совсем не обязательно. Главное писать надо было то, что нужно Партии и Правительству.
- Да, но сейчас-то я думаю совсем не так, нет того гнетущего идеологического пресса,- вставил реплику Рожков.
- Да, нет, я не то вам хочу сказать,- впервые, в течении всего разговора Москаленко недовольно поморщился, и с лица его сползла гримаса безмерного дружелюбия.- Меня, тогда еще совсем молодого поэта, впервые побывавшего в Москве, на съезде молодых писателей, потусовавшегося в ЦДЛе... В общем, меня эта богемная жизнь тогдашних писателей спровоцировала и я стал из кожи лезть, делать эту самую литературную карьеру поступить в Литинститут. А сейчас... сейчас к сожалению кормушка уже не та, но тем старикам, кто всю жизнь стремился делать эту самую писательскую карьеру в рамках Союза Писателей, им-то куда деваться, в том числе и мне? Нам обратной дороги просто нет,- Москаленко уже смотрел перед собой с грустной улыбкой.
- Извините, но я не могу не спросить, только не обижайтесь... Разве вам не совестно, зная что вы не обладаете ни поэтическим, ни прозаическим дарованием, печататься, издаваться вместо тех, кто этого более достоин?- В этой реплике Рожков отчасти имел в виду и самого себя, ведь он был одним из тех десятков или даже сотен тысяч авторов, которым несмотря на неоднократные попытки, так и не удалось напечататься в известных литературных изданиях.
- Мне... совестно? Ну что вы, если не стану печататься я, то вместо меня не будут печатать, этих, как вы выразились талантливых авторов. Меня тут же заменят штатными авторами из той же "союзной обоймы". И я в этой "обойме" занимаю свое место по праву. Вы знаете, сколько я преодолел всевозможных препятствий, чтобы в нее попасть?... Я вам вкратце расскажу. Я ведь родом с Украины с маленького шахтерского поселка и сам в молодости был шахтером. Там у молодежи почти не было иного пути, большинство шло на шахту. Мне иногда в кошмарных снах видятся жуткие картины, что я успел пережить там за свой незначительный период шахтерской деятельности. Проработав в шахте всего полгода, я раз и навсегда поставил перед собой цель, ни в коем случае в эту преисподнюю не возвращаться. Кем мне только не пришлось побывать, и экспедитором, и проводником в железнодорожных вагонах, и пасоломщиком... Да-да, я пел псалмы в церкви, пока не определил, что выгоднее всего, в то советское время писать идеологически выдержанные стихи. Ну и начал славить партию и комсомол, ну и меня стали довольно регулярно печатать сначала в газетах и журналах у нас на Украине, потом и в Москве заметили, приняли в Союз Писателей. Ну а с членским билетом у меня была прямая дорога в Литинститут. Правда, на очное отделение у меня уже к тому времени годы вышли, пришлось заочно кончать. Ну а дальше вы знаете, вот дорос до секретаря,- Москаленко с явным удовольствием повествовал о маршруте своего подъема из шахтерской преисподней в литературные начальники.
Если бы такую биографию поведал советский человек в 70-80-х годах, она бы тогда была встречена "овациями", ее бы изучали, брали в качестве примера, ведь она как бы в реалиях олицетворяла слова из коммунистического гимна "Интернационал" - кто был ничем, тот станет всем.
Но сейчас был уже 2005 год, и ни СССР, ни партии, ни комсомола, ни Союза Писателей, в том советском виде, с его неограниченными возможностями как возвеличить, так и вмять в "грязь", в небытие... Этого Союза Писателей уже не было. Потому слушать эти признания Рожкову была как-то неловко. Но собеседник не замечая этого, продолжал свою исповедь, словно давно уже копил все эти мысли внутри себя и не мог найти подходящего слушателя, и вот, наконец, нашел, и теперь все разом решил высказать, выплеснуть...
- Вот вы тут упомянули о совести. Поверьте, я далеко не самый бездарный и бессовестный в нашем секретариате. Но у нас не принято отдавать то, что с таким трудом завоевано. А что касается настоящих талантов, им не нужны ни литинституты, ни союзы писателей. Они формируются сами по себе, и им же лучше, если они обойдутся без нас, и никакой литинститут не испортит их самобытность, и минет их чаша ввязаться в наши союзные фракционные интриги и дрязги. Знаете, как ответил артист Смоктуновский, когда какой-то режиссер спросил: где вы учились? Он ответил: нигде, а разве не видно. Гению не нужно никакой специальной учебы, кроме общего образования. Разве Пушкин, Лермонтов, Есенин, Толстой или Достоевский кончали Литинститут или что-то похожее на него? Потому, мы настоящей большой литературе нисколько не вредим, мы существуем, как бы параллельно ей. Но своего, тем не менее, не упустим, мы боремся за все эти блага, даже за те крохи, что имеем сейчас, но боремся не с гениями, а друг с другом. И вот эту анонимку, что у вас в руках написали вовсе не непризнанные таланты, а такие же посредственности как и я, может даже хуже меня. Просто я смог лучшее их устроиться, но поверьте, к литературе это не имеет никакого отношения...
Рожков был так потрясен логикой и откровенностью собеседника, что уже не мог сказать ни слова в ответ, сидел, словно онемев... А Москаленко, словно поймав кураж, все говорил и говорил:
- Знаете, еще в молодости я в качестве жизненного девиза взял слова Маяковского: "Держать взятое, да так, чтобы кровь с под ногтей выступала". И этот девиз для меня до сих пор путеводный. Много ли, мало ли я достиг? Кто-то скажет, что ерунда, а вот на Родине считают, что я сделал большую карьеру. У нас там всех, кто сумел хотя бы прописаться в Москве, считают счастливчиками, удачливыми. А уж тех, кто смог здесь стать влиятельным человеком, начальником... у нас там такие являются чем-то вроде национальных героев. Я конечно не смог достичь того, что сумели достичь такие мои земляки как Хрущев, Брежнев, или тот же Лужков... Да-да, мер Москвы, тоже родился на Украине, это чистая правда. Но и мои скромные успехи, как ни крути тоже немалые достижения для выходца из глубокой провинции. И, извините великодушно, своего я не отдам, что мое, то мое,- при этих словах Москаленко вдруг как-то в очередной раз неуловимо изменился в лице и Рожкову показалось, что он как и предыдущие его собеседники, чуть повернул голову и неожиданно зло, хищно, беспощадно посмотрел на город, громыхающий за окном. Посмотрел тем же безжалостным взором завоевателя...
Игорь Константинович в одиночестве стоял в своем кабинете и задумавшись, словно не замечая, курил одну сигарету за другой, забыв о предостережении врачей... Эти три совершенно разных его собеседника... они каждый по своему оправдывали свои поступки, говорили прямо или косвенно, что здесь, в этом городе нельзя жить иначе, чем живут они. Если не хочешь быть рабом, стань завоевателем, оккупантом, и тогда у тебя будет все, ибо возможности предоставляемые здесь неограниченны. Он смотрел и курил, смотрел... на текущий беспрерывно поток машин, на многоэтажные дома, на расположенный рядом "армянский" пассаж и чуть дальше "азербайджанский" рынок... Они всяк по своему убеждали его, что все это огромное поле битвы, и в той битве они не собираются проигрывать. За этим "полем" они не видели ни самого города, ни живущих в нем людей, ведь они все это, всяк по своему, презирали и ненавидели. То ли от чрезмерного потребления никотина, то ли от всех этих дум у Рожкова вдруг тупо заныло сердце. Ведь он не мог так же относится к этому городу, он не мог не жалеть его - ведь здесь он родился и вырос, то был его родной город...