Дьяков Виктор Елисеевич : другие произведения.

В году 1238 от Рождества Христова

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В центре повествования противостояние монголо-татарского темника Бурундая и потомка племенных кривичских князей Милована. Бурундай и Милован талантливые военачальники. Во много они похожи. Им даже женщины нравятся одного типа. Схожи они и в том, что обоих недолюбливают их властители. Низкородного Бурундая считает недостойным выскочкой вся монгольская знать, а его полководческому искусству завидует сам хан Батый. Милована же откровенно опасается Великий Князь Владимирский, ибо он князь с более древней родословной, чем потомки пришлого варяжского конунга Рюрика. К тому же Милован в отличие от Рюриковичей одной крови с народом, который сформировался из разных племен на севере и северо-востоке Руси и стал называться русским.

  
   Дьяков Виктор Елисеевич
  
  
   В ГОДУ 1238 ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА
   повесть
  
   Четыре тумена, столько войск под начало темника Бурундая выделил Великий Джихангир Бату-хан. В задачу темника входило, отделившись от основных сил широкой "облавой" пройтись по следу Великого Князя Владимирского Юрия Всеволодовича. Великий князь, бросив свою столицу, поспешил в свои лесные вотчины собирать войска. В его отсутствие стольный град Владимир был взят штурмом, разграблен и сожжен. Не дело хана шастать по лесам за убегающим как заяц врагом. Для этого у него есть помощники, знатные найоны-темники, или темники не знатного рода, но ставшие таковыми за полководческие заслуги. Одним из таких безродных темников и являлся Бурундай.
   Четыре тумена расположились лагерем на пустоши неподалеку от Углича. Углич попался Бурундаю на пути, и он не преминул его с ходу взять. Это оказалось не очень трудно, и город был мал и земляные его стены невысоки, да и жители не смогли оказать должного сопротивления. Но и добыча, увы, тоже оказалась не велика. Городок был небогатым, к тому же многие жители заранее успели убежать в леса, прихватив с собой наиболее ценное имущество. Пленных тоже взяли не так много. Мужиков сразу нагрузили всевозможной поклажей. Для большого войска требуется много всевозможной поклажи и не победоносным воинам ее нести, воинам положено воевать. Особенно разочаровало воинов, то что в Угличе и окрестных селах захватили мало женщин, да и тех что захватили... Самыми ценными пленницами считались так называемые "нежные цапли" и "жирные утки", женщины из привилегированных сословий: княгини, княжны... воеводши, купчихи, поповны. Княгинь и княжен - нежных цапель, рядовым воинам "брать" запрещалось, они предназначались тысячникам и темникам. И лишь в том случае если эта "добыча" тем не понравится, тогда и младшему "комсоставу" и даже рядовым воинам могла достаться такая "цапля". А вот что касается воеводшь, купчих, поповен - "жирных уток", то здесь столь строгих ограничений не было. Как правило, темникам тысячникам, да и сотникам, если они монголы полные женщины не нравились. Другое дело если начальник кипчак. Многим кипчакам напротив нравились полнотелые и они требовали от своих подчиненных, обязательно показывать им и жирных уток... Увы, в Угличе, к моменту штурма не оказалось ни одной "цапли", да и "уток" поймали крайне мало. Так что воинам пришлось в основном довольствоваться городскими простолюдинками, а в селах смердками. Какое удовольствие для храброго богатура, после месяцев походной жизни в седле, риска быть убитым в сражении в качестве награды лежать на мосластых русских смердках. Они, как правило, много с раннего детства работали, и ели всегда плохо и такую грубую пищу, что их тела часто были столь же жестки, как и мужские. То ли дело, когда брали Владимир. Там город и большой и богатый и там было много хорошо откормленных мягких женщин...
   Шатер Бурундая, как полагается, разбит в центре лагеря. Вход караулят верные нукеры. Посреди шатра горит огонь в походном очаге, большой четырехугольной лохани и дым уходит вверх в дымовое отверстие. Темник сидит на кошме, ноги под себя, перед куском выделанной кожи на котором начертан план местности, где предположительно прятался орысский коназ со своим войском. Через всю шкуру извилистой линией пролегала река, которую русские звали Сить. По обеим берегам реки кружками отмечены расположения деревень и сел. Этот план Бурундай составил сам, сопоставляя донесения лазутчиков и рассказы пленных.
   Бурундай поднялся, чтобы подлит масла в горящую плошку, добавить освещения - к вечеру свет, проникающий через дымовое отверстие, становился все слабее. Тревожные мысли, до того как бы задвинутые на задний план сознания обдумыванием предстоящих сражений, вновь всецело овладели им. Нет, он не опасался за окончательный исход этого похода. Куда этому орысу Гюрге, хоть он и коназ, тягаться с ним, а его, кое как собранному войску с четырьмя монголо-кипчакскими туменами. Бурундая беспокоило совсем другое. Как расценить, это его неожиданное назначение, командовать не только своим, а сразу четырьмя объединенными туменами? И что его, а не кого-то из знатных найонов Джихангир послал добивать орысского коназа. Возможно, что таким образом Бату-хан дает понять, что князь Гюрга ему не ровня, и разбить его сможет и темник, причем далеко не самый родовитый. Конечно, для Бурундая, с одной стороны это высочайшая милость и доверие, с другой... Тридцатипятилетний Бурундай хорошо разбирался в подковерных интригах, которые плелись в ближайшем ханском окружении. Он точно знал - ему завидуют не только найоны, но и тайджи, близкие родственники Бату-хана, в чьих жилах течет кровь самого Великого потрясителя вселенной Чингис-хана. Как тут не завидовать, ведь это тумен Бурундая сыграл главную роль в разгроме Волжской Булгарии, и потом его воины первыми ворвались, и в Рязань, и во Владимир. Для всех этих знатных и влиятельных он выскочка, баловень счастья и они все сделают, чтобы опорочить его славу, уже делают.
   Дальше мысли Бурундая потекли в другом направлении. Сегодня прискакал гонец с вестью, что основное войско хана овладело Тверью, город хоть и не такой большой как Владимир, но куда богаче того же Суздаля. Там наверняка взяли немало добычи, пленных и пленниц... Взятые в плен женщины имели для Бурундая немаловажное значение. Он не тайджи и не богатый найон, которые шли в поход, имея не только нукеров, отцы которых служили их отцам, за ними в обозе в кибитках едут по две-три, а то и более жен. Им не приходиться после сражений скучать, даже если нукеры не приведут им ни одной "цапли", или "утки". Они утешатся женами. А Бурундай один как перст и очень зависит от такого рода "ясыря". Впрочем, его нукеры ничуть не хуже потомственных слуг тайджи и найонов, но только они его любят и уважают не за высокое происхождение, а за полководческое искусство и заботу о них. И они всегда приводили к нему самых знатных и красивых пленниц. Но, как же редко они могли угодить своему темнику. Казалось бы, откуда у этого сурового, грубого воина, в жилах которого не текло и капли благородной крови такой изощренный "вкус"? Ему не нравились не только мосластые жесткотелые смердки, но и слишком хрупкие "цапли" и недостаточно нежные "утки". Бурундай хотел совершенства, а в его понимание женское совершенство заключалось в сочетании нежности "цапель" и пышнотелости "уток". По всей видимости, он имел такой "вкус" оттого, что сам являл полную противоположность: худой, жилистый, костистый. Про ту слабость темника было в курсе едва ли не все в окружении Джихангира. Тайджи и найоны посмеивались - они все были монголы, любили, как правило, много есть и лежать на мягких подушках от того с годами начинали заметно грузнеть, становиться жирными. А жирные мужчины обычно любят худых женщин, потому среде тайджи и наиболее знатных найонов в такой цене "цапли". К тому же, среди них встречаются и такие, что предпочитают мальчиков. Но почему-то над этими "гурманами" никто не смеется, и сам Джихангир этого, как бы, не замечает. А вот про тягу Бурундая к определенному типу женщин все знают и все смеются, кто втихаря, кто в открытую. И сам Джихангир не прочь при случае посмеяться, и не только... Во время разграбления Владимира Джихангир вроде бы оказал Бурундаю великую честь. Когда к ногам ханского коня положили почетную добычу, княгиню, жену князя Гюрги, перед тем сорвав с нее украшения и одежду, Джихангир отказался, он был не "голоден", ибо у него в обозе имелось больше десятка жен. К тому же Бату-хан был довольно тучен, как и почти все чингизиды перешагнувшие рубеж тридцати лет. А тут перед ним положили княгиню... в общем, она ему явно не понравилась и он предложил почетную добычу Бурундаю. Но как предложил!? Хан опять публично над ним посмеялся, унизил. Ему предлагалось овладеть княгиней на глазах у всех, прямо на снегу! Да, насиловать женщин покоренных народов, публично унижать их, на это имеют право все рядовые воины, как и десятники и сотники... Но он не десятник и не сотник, даже не тысячник, он темник. Да он бы с благодарностью принял этот дар и с удовольствием овладел бы княгиней, тем более она оказалась именно в его вкусе, хоть и не молода: крупная, белотелая, светловолосая, невероятно мягкая. Это Бурундай ощутил, когда оказался на ней, под взглядами Джихангира, его свиты и еще многих тысячников и сотников, слыша их смешки и скабрезные шутки...
  Джихангир мог бы просто отдать ее ему, чтобы он с полным удовольствием овладел ее в своем шатре. Но он специально публично унизил его, приравняв к обычному воину, насилующему свою "добычу" прямо на улице при всеобщем обозрении. И вот после этого унижения он вдруг дает ему в придачу к его тумену еще три и повелевает искать и разгромить коназа Гюргу. Что это!? Непонятен и неисповедим путь ханских мыслей.
   После штурма, взятия и разграбления Суздаля, нукеры привели к Бурундаю несколько пленниц, молодых женщин и девушек. Ни одна ему не понравилась. У него много сил, он мужчина, которому нужна женщина, но он не может, как другие... с такой, которая ему не нравится. А те, что привели к нему нукеры все были "жирные утки", но он сразу видел, что эти "утки" далеко не всю их предыдущую жизнь ели хорошую пищу, да и большие грубые ладони и ступни свидетельствовали, что в своих домах они были не только хозяйками, а одновременно и кухарками и работницами, то есть не имели прислужниц. Он сравнивал их с той княгиней. Она была куда дородней, но будучи лет на десять пятнадцать старше имела маленькие, пухлые ручки и ножки, которые никогда не работали и не носили грубую обувь. Бурундай уже потом узнал, что княгиня по линии своей матери являлась внучкой короля государства Ляхистан, лежащего на заход солнца от Орысстана... Темник с отвращением прогнал этих пленниц, отдав их нукерам, он не мог пересилить себя.
   Бурундай тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли и властным голосом позвал дежурного нукера. Тот явился, застыв безмолвным изваянием.
   - Позвать сюда немедля всех темников!
  
   Три темника Едигей, Карачай и Чойбол явились быстро, ибо ждали, что главный темник их вот-вот позовет. Все они по-разному получили свои высокие должности. Сорокатрехлетний Едигей, старший из них, прошел все ступени монгольской войсковой иерархии, начиная с десятника. То есть, он прошел тот же путь, что и Бурундай, но прошел его куда медленнее. То был осторожный, не любящий риска военачальник. На такого всегда можно положиться, потому, что он являлся прекрасным исполнителем. Но когда дело доходило до принятия самостоятельных решений, Едигей обычно медлил и даже терялся. Карачай - ровесник Бурундая. Ни десятником, ни сотником он никогда не был, сразу став тысячником еще совсем молодым, по протекции. Что за протекция Бурундай точно не ведал, но по слухам его мать являлась незаконной дочерью какого-то не то найона, не до даже тайджи. Так или нет, но пробыв десять лет тысячником, при этом ничем не прославившись, Карачай, тем не менее, стал темником. Это произошло вроде бы по стечению обстоятельств. Во время осады столицы Волжской Булгарии города Булгар, погиб темник, командовавший туменом, в который входила тысяча Карачая и его сначала назначили временным заместителем. За освободившуюся "вакансию" довольно долго шла подковерная борьба и в конце концов утвердили Карачая - видимо все же сработал родственный фактор, хоть и со скрипом.
   Чайбол - самый младший из темников. Ему едва минуло двадцать шесть лет и он тоже не проходил стадии ни десятника, ни сотника, к тому же и тысячником никогда не был. Но с ним было все яснее ясного. Чайбол потомственный найон из знатного монгольского рода, испокон кочевавший в долинах Онона и Керулена, мест обитания коренной орды. Род Чайбола являлся главой большого и влиятельного племени, которое одно из первых присоединилось к тайчиитам, племени Чингизхана, вокруг которого последний объединил всех монголов. В отличие от остальных трех найонов Чайбол являлся чистым монголом. Едигей же на половину кипчак. С Карачаем вообще не ясно, во всяком случае, отсутствие скуластости на его лице говорило за то, что в нем монгольская кровь явно смешалась еще с какой-то. Во время славных походов Чингисхана много красавиц покоренных народов из числа нежных цапель и жирных уток становились наложницами тайджи и найонов, от них и рождались такие вот дети со смешанной кровью. Правда далеко не все они имели таких отцов как неведомый отец Карачая, который о незаконном сыне не забывал и негласно помогал.
   Сам Бурундай тоже толком не знал, кто была его мать, так как помнил с детства только кочевье в предгорьях Восточного Алтая, куда его еще младенцем привез отец, отдал на попечение своей матери и уехал... и больше не вернулся - рядовые монгольские воины часто гибли и гибнут. От бабушки он знал лишь то, что его мать была кипчачкой из степей возле озера Балхаш и умерла вскоре после его рождения. Оттого и внешностью Бурундай сильно отличался от чистых монголов. И не только меньшая скуластость и более широкий разрез глаз выделял его из общей монгольской массы, но и его высокий рост, худощавость на фоне преобладающей среди монголов коренастости. И еще одно коренное отличие - он не начал тучнеть хоть уже давно хорошо питался, в отличие от тех высокопоставленных монголов кто вволю ели мучное и мясо. Самыми яркими примеры собой являли сам Чингисхан, его сын Джучи, и сын Джичи, внук Чингисхана великий Джихангир Бату хан.
  
   По знаку Бурундая темники сели перед ним ноги под себя. Уже по выражению их лиц можно было судить, как они относятся к своему временному командиру, с которым совсем недавно были, что называется, на равной ноге. Едигей смотрел спокойно-равнодушно, ибо все, что происходило в походах и сражениях считал проявлением воли всесильного духа войны Сульде. И если темника моложе его годами и менее опытного ставили над ним начальником, значит такова воля Сульде, выраженная устами Джихангира. Карачай был напряжен, но смотрел отстраненно, дескать, сегодня тебе повезло, командовать мной, а завтра, может, мне повезет, тобой командовать. И лишь молодой Чайбол своим взглядом источал неприкрытую ненависть: как это тебя сына простого нукера, рожденного от какой-то пленницы, ставят надо мной, потомком древнего и прославленного рода...
   - По тем сведениям, что я узнал от орысов-проводников и орысов-пленников, а также от нашей разведки, я нарисовал план местности, где коназ Гюрга собирал свои войска,- Бурундай кивнул на, разложенную на кошме харатью с начертанным на ней планом.
   Темники воззрились на план, Едигей с интересом, Карачай равнодушно, Чайбол - презрительно.
   - Это река?- спросил Едигей, указывая на извилистую линию на плане.
   - Да, орысы называют ее Сить. Коназ Гюрга растянул свои тумены вдоль ее берега, и они стоят в деревнях далеко друг от друга. Один тумен стоит в верховьях реки, вот здесь,- Бурундай ткнул своим длинным пальцем в край плана.- Два тумена стоят здесь. Это самые сильные тумены орысов, и во главе их стоит сам Гюрга. Еще один тумен орысов стоит вот здесь, теперь Бурундай указал на устье Сити.- Наш покровитель, великий Сульде, сильнее орысских духов войны, потому что Сульде сумел лишить Гюргу разума. Коназ растянул, рассеял свои силы и они стали как растопыренные пальцы, вместо того чтобы собрать, сжать их в кулак. Потому нам будет нетрудно разбить их по частям... Теперь я хочу знать, что вы об этом думаете?- Бурундай обвел темников пронизывающим взглядом.
   Едигей осторожно отмалчивался, продолжая внимательно изучать план. Карачай и Чайбол на план не смотрели, перебивая друг друга, они почти одновременно заговорили:
   - Ты хочешь всеми силами ударить сначала на один тумен урусутов, и думаешь остальные будут ждать, когда мы до них доберемся?- Чайбол специально произнес не орысов, как говорили кипчаки, а урусутов, как говорили монголы.- Они уже так напуганы нашими победами, что тут же убегут и спрячутся в лесах, и мы успеем разбить только один их тумен. А остальные и Гюргу мы так не достанем.
   - И ты веришь, что пленные орысы, рассказали правду о местонахождении Гюрги и его войска?- это уже скептически спрашивал Карачай.
   - Темник Карачай, ты меня плохо слушал, я сказал, что этот план составлен не только по рассказам орысов, но и подтвержден донесениями наших лазутчиков. Потому он верен. Ну, а ты темник Чайбол, если с чем-то не согласен, скажи свое мнение, как лучше вырезать всех орысов и не дать убежать коназу Гюрге,- с металлом в голосе, явно желая поставить строптивых темников на место, произнес Бурундай.
   В шатре воцарилось молчание, лишь в дымовом отверстии слышалось негромкое завывание ветра. Выдержав паузу, Бурундай обратился к дотоле молчавшему темнику:
   - А ты что скажешь Едигей?
   Едигей заерзал, будто его снизу что-то закололо. Не сразу он нашелся что сказать:
   - Тебя Джихангир назначил главным над нами, как скажешь, так и исполним.
   Как всегда старый темник остался верен себе, его слова носили двоякий смысл, с одной стороны полная покорность, с другой, Едигей отмежевывался от ответственности в случае неудачи. Ему не нужна была слава и связанный с ней риск. Предел его мечтаний - дотянуть на своей высокой должности до конца этого похода, собрать положенную ему добычу, ясырь и вернуться в свое племя меркитов, кочевавшее в низовьях Селенги не презренным полукровкой, а прославленным воином, с которым тамошние найоны уже не побрезгуют сидеть рядом и пить айран. А для этого надо удержаться в темниках во чтобы то ни стало. Если назначили Бурундая главным, пусть он все решает и за все отвечает.
   Бурундай понимал ход мыслей Едигея, и знал на, что он способен. Да он немолод, но опытен этот темник. В своей должности он уже почти десять лет. Сколько за это время сменилось темников в монголо-кипчакском войске: кто погиб, кто чем-то прогневал Джихангира и был смещен, а то и казнен. А Едигей все командует. Карачаю и Чайболу до него далеко. И это хорошо, что старый темник столь осторожен и не склонен к публичным суждениям. Не будет он проявлять и излишнюю инициативу, то есть ставить палки в колеса главному темнику. А это очень важно. Почему? Да потому, что хоть и считается, что под командой Бурундая четыре тумена, но на самом деле только два из них, его собственный тумен и тумен Едигея были по настоящему боеспособными, на которые можно было положиться. Во всех предыдущих "облавах" и сражениях, благодаря искусному командованию Бурундая и осмотрительности Едигея их тумены понесли наименьшие потери. И Бурундай и Едигей никогда не пускали дела в своих войсках на самотек, лично отбирали назначали и снимали сотников и тысячников, награждали дополнительным ясырем наиболее отличившихся командиров и рядовых, беспощадно карали за трусость, уклонение от боя, за неподчинение. За все за это полагалась немедленная смерть, провинившимся прилюдно ломали хребты, в назидании всем. В результате тумены Бурундая и Едигея как начинали этот поход с численностью в десять тысяч человек, так и до сих пор имели в своих составах немногим менее воинов. Причем каждый из тех воинов кроме своей имел одну, а то и две заводных лошади, умело владели саблей или топором, и метко стрелял из лука. Увы, в туменах Карачая и Чайбола имела место совсем иная картина. Карачай вообще считал необязательным личное общение с подчиненными ниже тысячника, и что творится у него в "тысячах", тем более в "сотнях" понятия не имел. Чайбол "болел" распространенной болезнью монгольских найонов - он не считал кипчаков равными монголам. Кроме того занимался протекционизмом своих родственников. В его тумене все без исключения тысячники являлись его родственниками, сотники через одного. К тому же его протеже плохо говорили по-кипчакски и в этой связи общались с большей частью своих подчиненных с определенным трудом. Все это приводило к понижению уровня выучки и боеготовности, и как следствие к большим потерям в сражениях. В Тумене Карачая насчитывалось менее восьми тысяч воинов, а у Чайбола и вообще чуть более половины штатной численности. По-хорошему, Чайбола давно уже пора было снять, а его воинов разбросать по другим туменам, но благодаря высоким покровителям этого пока не случилось.
  
   - Ты прав Едигей, я здесь выразитель воли Джихангира, и ослушание моим приказам карается смертью...- Бурундай выдержал очередную паузу в зловещей тишине и продолжил тоном, не терпящим возражений.- Едигей, ты со своим туменом нападешь на орысов, которые стоят в верховьях реки. Они тебя ждут отсюда, с низкого правого берега, а сами встали на левом высоком. Потому ты должен переправиться через реку еще выше и напасть на них не с реки, а с берега, откуда тебя не ждут,- Бурундай показывал на плане, как должен был действовать тумен Едигея.- Тумен у орысов втрое меньше нашего тумена. Потому тебе здесь будет противостоять всего три тысячи воинов. Если сумеешь подойти скрытно, да еще под утро, когда самый крепкий сон, ты их легко всех вырежешь. Деревню, где стоят орысы, сразу жги, не бери никакой добычи, никакого ясыря. Да в этих деревнях и брать нечего, разве что скотину на мясо. Вырезать всех, и тех кто с оружием, и кто без него. Все делать быстро, у тебя будет совсем мало времени, потому, что тебе нужно как можно быстрее идти вот сюда, к стану самого князя Гюрги. К тому времени я со своим туменом нападу на его главные силы и завяжу бой. Ты должен как можно быстрее подойти по льду реки и атаковать орысов с фланга,- Бурундай вновь показал на плане направление движения тумена Едигея.- Если же я к тому времени уже опрокину главные силы коназа, ты со своими людьми отрежешь им путь к отступлению...
   Едигей внимательно следил за движением пальца Бурундая. Будучи отличным исполнителем, он очень нуждался в самых точных указаниях и сейчас он их получил. У него даже не возникло никаких вопросов. Не любил старый темник выскочек, не любил и Бурундая. Но в то же время не мог не понимать - о таком начальнике, который так скрупулезно ставит задачу, он мечтал всю свою походно-боевую жизнь.
   Убедившись, что Едигей его понял, Бурундай обратился уже к Карачаю и Чайболу:
   - Ваши тумены должны скрытно подойти и напасть на орысов, вставших в устье реки. Вы должны продвигаться очень быстро, чтобы в одно время с туменом Едигея атаковать своих орысов, а путь у вас длиннее. Зато у вас гораздо проще задача - связать их боем, чтобы оттуда ни один воин не пришел на помощь Гюрге. Главное, ни в коем случае не опоздать. Повторяю, ваши тумены и тумен Едигея начинают атаковать на рассвете послезавтра. Справится с тремя тысячами орысов в устье реки, вам будет еще легче, чем Едигею. В ваших двух туменах больше тринадцати тысяч воинов, у вас будет более чем четверное превосходство. Повторяю, опаздывать никому никак нельзя, за опоздание, буду сурово наказывать, на то Джихангир дал мне полную власть,- Бурундай смотрел на темников угрожающе...
   Те восприняли угрозу по-разному. Едигей спокойно, ибо был уверен, что поставленную задачу его тумен выполнит. Карачай явно заволновался, кривя лицо в нервных гримасах. Чайбол пропустил угрозу мимо ушей, ибо не сомневался, что наказать его Бурундай не осмелится. Оценив произведенное впечатление, Бурундай продолжил:
   - Я же со своим туменом нападу на стан самого коназа Гюрги. Здесь у него его основные силы, около десяти тысяч воинов. Я атакую их, свяжу боем, а ты Едигей подоспеешь со своим туменом с верховьев, а вы Карачай и Чайбол с низовьев реки. Князю Гюрге некуда будет деется, мы его зажмем со всех сторон.
   В ходе своих рассуждений Бурундай дал понять темникам, что самое тяжелое дело берет на себя. Более того нападает на главные силы орысского коназа не имея численного превосходства, в то время как прочим темникам обеспечил многократное. Здесь Бурундай, конечно, не был искренен, он хитрил и лукавил, ибо точно знал, что в стане коназа настоящих воинов-дружинников всего шесть тысяч, а остальные четыре это наспех набранные смерды из окрестных княжьих вотчин. Они были совершенно не обучены ратному делу и вооружены в лучшем случае рогатинами и топорами, да и то не боевыми, а плотницкими и лесорубными, а многие так и вообще вилами да кольями. Но про то Бурундай своим темникам не поведал.
   Бурундай не сомневался в успехе своего плана. Даже если кто-то из темников и не успеет к главному стану орысов, все равно он разобьет Гюргу, даже если подоспеет кто-то один, и даже силами одного своего тумена - он не верил в высокую боевую готовность княжеских войск. Единственно в чем колебался Бурундай - кого ставить во главе наиболее малобоеспособных и потому объединенных туменов - Карачая или Чайбола. Они оба, что называется, стоили друг друга. Поколебавшись, Бурундай назначил главным Карачая, он все же опытней и не в такой степени ненавидит самого Бурундая, как потомственный найон Чайбол.
   - Завтра с утра все тумены выступают. За день и ночь вы должны дойти до оговоренных в плане мест и с рассветом атаковать орысов,- закончил военный совет Бурундай.
  
   2
  
   Полком левой руки войска Великого Князя Юрия Всеволодовича командовал воевода Дорож. По велению князя полк встал на высоком правом берегу Сити в районе деревнень Мышлица и Боженка. Князь опасался, что татары придут со стороны Бежецкого верха. Потому он и повелел воеводе занять именно здесь оборону и сдерживать татар до подхода главных сил княжеского войска. Аналогичная задача была поставлена и полку правой руки, но этот полк прикрывал основные силы уже с противоположной стороны. Почему великий князь не имел точных сведений о местонахождении и передвижении противника? Да потому что с такого рода противником он столкнулся впервые и откровенно растерялся. Враг, казалось, повсюду и он его ждал отовсюду, потому так опрометчиво и распылил свои полки по берегу реки на довольно значительном расстоянии друг от друга. За то небольшое время прошедшее после взятия Владимира, татары последовательно овладели и разграбили почти все города владимиро-сузальского княжества: Ростов, Суздаль, Юрьевец, Дмитров, Москву, Кострому, Переяславль-залесский, Юрьев-Польский и другие. Потом основные силы татар пошли на Тверь, а отдельные отряды продолжали рыскать в пределах княжества Юрия Всеволодовича. Последние известие, которое получил Великий князь было неутешительным - Тверь долго не продержалась и тоже была взята. Юрий Всеволодович совсем пал духом, ибо надеялся, что под Тверью татары завязнут, и у него, наконец, появится время, для раздумий и формирования новых войск. Но, увы, ни думать, ни собирать новые войска было некогда - он ждал нападения со дня на день, ждал отовсюду.
   Полк Дорожа уже восьмые сутки стоял в Мышлице, ожидая татар. Ночевали дружинники в деревенских избах, выставив караулы. Первые дни прошли в нервном ожидании, но время шло, а татар не было. Бдительность дозоров постепенно слабла. Воевода столовался и ночевал в доме деревенского старосты, где ему всячески угождали - как же, человек знатный, приближенный к самому Великому Князю. Вот и сейчас тучный воевода, в одной исподней рубахе восседал за столом в хорошо протопленной избе, а старостиха ему прямо из печи принесла чугун на ухвате и стала наливать в деревянную чашку аппетитно пахнущее дымящееся говяжье хлебово. Воеводе было чуть за сорок лет, мужчина он был осанистый, и вполне соответствующий своему высокому положению. Поглядывая на суетящуюся вокруг него ядреную старостиху, он не удержался и легонько шлепнул ее по широкому заду:
   - Ну, ты хозяюшка хороша и хлебово, нюхом чую, у тебя знатное. И вообще снедь готовить ты горазда. Сколь уж дней столуюсь у тебя, а каждый день все разное и одно вкусней другого.
   - Благодарствую батюшка-воевода за похвалу, ради удовольствия твоего готова стараться...
   Старостиха представлял из себя тот редкий тип сельских женщин, которые в свои средние годы не выглядели уработанными. Разве что грубые ладони рук с шелушащейся от стирки кожей, да набухшими от переноски тяжестей вены выдавали в ней крестьянку. А все остальное, плечи, бедра, грудь, были у нее пышными, округлыми, визуально-нежными. По всему с тех пор как ее муж стал старостой, ей уже не приходилось тяжело работать в поле и бегать по лесам в поисках пропавшей скотины. Работала она в основном у себя дома, где и научилась хорошо готовить пищу, ну еще за детьми следила. Хороший муж став своего рода наместником Великого Князя в одной из его малых вотчин, как смог облегчил жизнь жене.
   Зачерпывая деревянной ложкой куски мяса воевода принялся с удовольствие их жевать, то и дело кося глаза на хлопотавшую у печки старостиху.
   - Если сюда татары нагрянут, и ты к ним в полон попадешь, ты здесь самой дорогой добычей будешь, потому как во всей деревне самая гладкая баба. А оне таких очень любят, я то уж их порядки знаю,- хотел вновь высказать нечто вроде комплимента хозяйки воевода, но...
   - Ох, господи... да неужто эти нехристи поганые сюда, к нам придут... он напугал ты меня батюшка-воевода!- старостиха в испуге едва не выронила с ухвата чугун с кашей.
   - Да не бойся ты... я же шучу... Отобьемся, а там и сам Великий Князь с главными полками подоспеет, вспять погоним поганых,- довольно улыбаясь, успокоил женщину воевода.
   - Как же... вон говорили, они сколь городов больших разорили, и зачем им мы распонадобились у нас-то тут и взять нечего,- продолжала испуганно причитать старостиха.
   - Ну, нашла кого равнять. Кого они разорили, Рязань? Рязанцы, разве ж то оружники. Ты их не видала, а я видал. Низкие, широкие как пни, все они в мокшанскую породу, какие с них воины. А моих дружинников видела, все витязи, высоченные, в поясах узкие в плечах широкие. Такой мечом как махнет, разом три поганых головы срубит.
   - А как же тогда эти поганые стольный-то град Владимир разорили, раз витязи у князя такие?- выразила недоверия словам воеводы старостиха.
   - Потому и разорили, что с главным княжеским войском там не встретились, кабы встретились и от Владимира бы их погнали... Что ты там кашу-то не несешь, давай, хлебово-то твое я уж съел...
   В горницу вошел караульный дружинник:
   - Дорож Семенович, тут к тебе сотцкий Милован просится.
   - Ну, так что, не видишь полдничаю я? Пусть попозже придет,- недовольно отреагировал воевода. Отодвигая одну чашку и принимаясь за кашу.
   - Да я ему про то сказывал, а он прям как бык уперся. Говорит, доложи воеводе дело у меня к нему, оно ждать никак не может,- виновато развел руками дружинник.
   - А, чтоб его...- в сердцах выругался воевода и тут же опасливо скосил взгляд на иконы.- Ты хозяйка кашу прикрой чем-нибудь, а то остынет. А то с этим сотским, чую, быстрого разговора не выйдет.
   Воевода нехотя вышел из-за стола и пошел в сени. Он не хотел, чтобы сотский увидел, как угощается его начальник. Полк-то харчевался весьма скудно. Деревни Мышлица и Боженка хоть были и не маленькими, но бедными и прокормить три тысячи здоровых мужиков просто не могли. Потому каждый день небольшие отряды посылались во все окрестные деревни за провиантом, фуражем и попутно для ведения разведки. Часто эти отряды возвращались с пустыми руками, ибо многие смерды вместе с семьями побросали свои дома и прятались в лесах, туда же угоняли и скотину. От кого прятались? Конечно, в первую очередь от татар, но и своим далеко не всегда были готовы, за здорово живешь отдать теленка, овцу или кур. И разведка тоже пока не дала никаких результатов. Хоть слухи повсюду ходили один невероятнее другого, об татарском "озорстве", но пока, что в округе татарское войско не появлялось. Правда иные смерды утверждали, что видели небольшие группы каких-то нездешних людей в чудной одежде, в шубах и малахаях, которые сразу же завидев их, поворачивали коней и быстро пропадали из виду. Так и стоял уже восьмой день полк Дорожа на высоком берегу Сити, занимаясь в основном поиском пропитания.
   - Здоров будь воевода!- поздоровался, входя в сени Милован, рослый, худощавый, рыжеволосый, молодой, но уже далеко не юноша. Он снял шапку и взмахнул ею, не то приветствуя воеводу, не то просто стряхивая с нее снег. Тут же движением широких плеч он отряхнул снег с длинного шабура и с сапог, постукивая один о другой.
   - И тебе не хворать,- насмешливо-пренебрежительно отозвался Дорож.- Зачем пожаловал, что за дело у тебя такое, которое никак отложить нельзя? Если ты за прокормом для своей сотни пришел, так я тебе уже говорил, нету у меня прокорма, сам охотников отправляй в лес, может дичину какую подстрелят.
   - Какая дичина... Здесь на тридцать верст вокруг ни какого зверья не осталось. Да и не за тем я... Разговор у меня к тебе. Вот что я хочу тебе воевода доложить. После того как моя сотня сменилась с дозора, ночами нас почти уже никто и не охраняет. Дозорные с других сотен с холода в избы уходят и там спят. Я сам таковых ловил, сотцким ихним говорил, а те только отмахиваются, де уж больно ночами студено, вот и бегают греться. Так дела не будет воевода. Проспим мы татар, они нас тут всех сонными порежут.
   Милован смотрел на Дорожа и хоть более ничего не говорил, но выражение его длинного худого лица говорило само за себя - он виноватил за такое состояние караульной службы прежде всего воеводу. Дескать, сидишь тут в тепле и сытости, и из избы выходишь разве, что до ветру и ничего не делаешь, что тебе положено, не требуешь службу с тысяцких, чтобы те так же требовали с сотских...
  
   Дорож вышел в воеводы в первую очередь за умение угодить князю. Происхождение его было туманно, хоть он на словах и утверждал, что его далеких предков привел с собой в качестве дружинников, кто-то из рюриковичей, естественно из варяжской земли. Действительно в стародавние времена княжеские дружины рюриковичей едва ли не целиком состояли из наемников-варягов. Многие из них потом не возвращались к себе за Варяжское море, а до конца жизни служили рюриковичам, заводили здесь семьи, оставляли потомство. Естественно мальчики из таких семей то же становились дружинниками уже у потомков тех первых рюриковичей. Эти потомки уже не являлись чистыми варягами, но свое первородство помнили и гордились тем, что являются изначальными одноплеменниками главных русских князей. Так вот, был ли Дорож потомком одного из тех первых дружинников Олега, Игоря, а то и самого Рюрика, никто с точностью ни подтвердить, ни опровергнуть не мог, но Великому князю Юрию Всеволодовичу он нравился, тот его выдвинул и безоговорочно ему доверял. В сражениях Дорож Семенович особо не преуспел, но с лихвой компенсировал это умением вовремя сказать то, что желал в данный момент услышать Великий Князь. И в этом придворном искусстве, он не имел равных. И сейчас опытный интриган воевода сразу определил, что именно сотцкий не договаривает.
   - Да ты, никак, мне указывать пришел!?- гнев охватил воеводу мгновенно. Обычно люди, которые угождают вышестоящим, того же желают и от своих подчиненных, а когда те не оказывают оного...- Да как ты смеешь, кто ты есть!?- все более заходился в злобе воевода.
   Последние слова Дорожа значили очень многое. Действительно, а кто такой этот Милован, чтобы указывать на упущения воеводе, облеченному безграничным доверием самого Великого Князя? Дорож отлично знал, что этот сотцкий всегда был в немилости у Юрия Всеволодовича. Почему? И это воевода знал, ибо был в курсе всех перипетий происходящих при дворе Великого Князя. Причина немилости в том, что Милован происходил совсем не из того "корня" из которого происходили, или хотя бы хвастливо причисляли себя все командиры великокняжеского войска - к тому самому варяжскому корню. Милован, напротив, в открытую говорил, что никто из его предков варягом не был. Да ладно бы только это, многие подозревали, что и у Дорожа, да и у ряда других сотцких, тысяцких, а то и воевод в жилах не текло ни капли "благородной" варяжской крови. Милован же, как до того и его отец, тоже служивший в войске Великого князя... В общем оба они, хоть и не кичились, но и не скрывали, что их предки племенные князья кривичей. Вот этого-то и не мог терпеть ни Великий Князь, ни другие рюриковичи. Какие еще кривичские, словенские, вятичские или мерянские князья!? Признай этих, объявятся и князья из муромы, мещеры, голяди. На Руси князья только те в ком течет кровь рюриковичей, других нет и никогда не было? Вообщето, ни отцу Милована, ни ему самому, никогда бы не стать сотцким в одном из основных полков великокняжеской дружины. Но дело в том, что эту сотню набирали сначала отец, а сейчас Милован у себя в вотчине, в селе Киверичи, набирали и вооружали за свой счет. А вот это как раз Великому князю очень нравилось, когда часть его войска содержалось не за счет великокняжеской казны, а за счет их командиров...
   Когда-то далекие предки Милована имели и свое городище и много деревень со смердами. Но постепенно завял некогда многочисленный род, властвовавший над одним из племен гордых кривичей. Даже служба у набиравших силу рюриковичей не спасла. Те исподволь чувствовали опасность, исходящую от таких вот руководителей народов над которыми их предков Рюрика, Трувора и Синеуса пригласили властвовать. Из века в век рюриковичи разоряли и всячески утесняли бывших племенных князей, отнимали земли, вотчины, иногда в счет неуплаченной дани, иногда просто так из-за озорства. Немало старых родов, даже тех, чьи предки непосредственно принимали участие в "призвании варягов" были из княжеских разжалованы, а потом сгинули, затерялись. У таких как Милован еще оставались небольшие вотчины, но князьями зваться им было строго-настрого запрещено. Те же вотчины вместо со смердами, что забирались у потомков племенных князей, либо становились собственностью Рюриковичей, либо раздаривались ими своим дружинникам и приближенным, в первую очередь, конечно, тем, кто были "благородного" варяжского корня.
   Дорож точно знал, что Великий князь давно уже вынашивал идею избавиться и от Милована, одного из последних потомков племенных князей народов обитавших на Руси с незапамятных времен, как до того он подобным образом избавлялся и от его отца. Во время своих военных походов он ставил их на самые опасные участки сражений. С отцом все вышло, как рассчитывал Великий Князь, его смертельно ранили во время похода великокняжеского войска на мордву. А вот сын, которому по наследству перешла вотчина, село Киверичи и должность сотцкого... Он пока что уцелел, хоть был не робкого десятка и даже чрезмерно горяч на поле брани. За него горой стояли его люди, чуть не своими телами загораживали, ибо не сомневались, погибнет последний их князь, и они все немедленно станут собственностью кого-то из Рюриковичей, или приближенных к великому князю воевод, или старших дружинников. А те не будут относится к ним как к соплеменникам, они их и жалеть в сражении не будут, а то и вообще выведут из служилого сословия и обратят в обычных смердов. Такое не раз бывало когда какая либо вотчина кривичей, словен, вятичей, мерян теряла своего племенного князя и попадала под власть Рюриковичей или сторонних людей... И вот этот потомок угасающего рода, смеет указывать самому воеводе Дорожу, княжескому любимцу.
   - Ладно... Молод ты еще мне указывать, да и не по чину тебе, сначала тысяцким стань, потом до воеводы дослужись, тогда и указывать будешь!- попытался поставить сотского на место Дорож.
   - Я о пользе Великого Князя радею!- горячился Милован.- Если и дальше будем вот так же по избам хорониться, да ждать - проспим татар. Подберутся втихую и всех нас тут вырежут! Надо бы одну сотню на тот берег отправить, как передовое охранение. И разведку надо отдельно отправить, а не вместе с добытчиками пропитания. А то ведь уж сколько стоим, а ничего про татар не знаем. Где они, может уже близко совсем?
   - Ну-ну,- усмехнулся в бороду Дорож.- На тот берег говоришь. Так там же нет ничего, лес сплошной, ни одной деревни. Где там встать-то, в лесу что ли? Если ты такой умный, то и иди со своей сотней, мерзни там возле костров. А мы уж как-нибудь здесь, по избам, да еду не на кострах, а в печках нам бабы варить будут. А как татары придут, то мы их мерзлых да голодных сытыми да теплыми встречать будем и, Бог даст, побьем. А ты своих в лесу будешь морозить да голодом мучить. Давай иди, я тебе дозволяю. Посмотрим кто из нас умный!
   Зло хлопнув дверью, Милован вышел из избы...
   Той же ночью сотня Милована скрытно перешла Сить. Сильная поземка тут же заметала следы. Воины, углубились в лес и на небольшой поляне стали сооружать нечто вроде временного лагеря: рыть полуземлянки, делать нечто вроде деревянного тына из валежника и вязанок хвороста. Выставили круглосуточные дозоры, а нескольких наиболее быстро бегавших на снегоступах воинов, Милован отправил в дальнюю разведку. Разведка была отправлена в три стороны со строгим приказом вернуться не позднее вечера. К вечеру они и вернулись, но ничего нового не сообщили - татар нигде не было. Милован не знал, что и думать. Получалось, что татары и не собираются идти на Сить, хотя наверняка знают о войске Великого Князя, расположившемся по ее берегам. Как всегда в трудные минуты Милован советовался со своим "дядькой" Жданом.
   Ждан не приходился Миловану родственником, а "дядькой" считался потому, что служил десятником еще у отца Милована и пользовался его особым доверием. Именно в ту пору отец и приставил Ждана к своему подрастающему сыну для опеки и обучению воинскому мастерству. И вот уже много лет Ждан всегда был рядом, наставлял, помогал, а то и выручал Милована. Обычно Ждан звал Милована князем, тот же за это частенько упрекал своего наставника:
   - Ну, какой же я князь? Что у меня есть-то, село да две деревеньки - вот и все мое княжество.
   - Ты самый что ни на есть исконный, кровный князь. Отец твой, деды-прадеды все были князьями для кривичей,- не сомневался в своей правоте Ждан.
   - Ну, ты вспомнишь... сколько уж лет-то прошло, когда это все было-то. Я уж и кривичем себя на людях не поминаю, вот только ты и помнишь,- обычно с доброй укоризной возражал Милован.
   - Для того и помню, чтобы тебе напоминать, чтобы не забывал чья в тебе кровь и что тебе должно принадлежать по праву, а захвачено этими варяжскими последышами и их прихвостнями...
   Эти разговоры не возбуждали Милована. Несмотря на молодость, он отлично осознавал, что плетью обуха не перешибешь, и то, что потомки первых варяжских князей и их дружинников уже давно и прочно обладают на Руси всей полнотой власти, распространив ее на большие расстояния и многие народы, подчас совершенно друг другу чуждые. Но именно под их властью эти народы друг с другом сжились, смешались и стали называются русскими и говорить в том же Владимиро-Суздальском княжестве стали на одном кривичско-вятичско-словенском языке, который приняли и когда-то говорившие на совсем других языках меря, мурома, мещера, голядь... приняли этот язык как свой и владимирские князья-рюриковичи давно уж потерявшие связь со своей далекой изначальной родиной. Все это объяснил Миловану его отец, когда еже был жив. Он же наставлял: лучше служить рюриковичам, а не изображать гордецов и заявлять о своих законных правах. За то говорила и печальная судьба вот таких же потомков других кривичских, вятичских, словенских и мерянских племенных князей, лишившихся всех своих вотчин, которые осмеливались выступать против могущественных Рюриковичей. Но сейчас на Русь пришел страшный кажущийся неодолимым враг и Рюриковичи впервые за много веков зашатались... Может это шанс для таких как Милован? Но здесь, не то что Милован, даже Ждан не раздумывали - татары это великая напасть хуже которой и быть не может, потому в борьбе с ними лучше быть рядом с Рюриковичами.
  
   - Будь здоров княже! Звал?- Такой же рослый, но куда более массивный и с густой сединой в темных волосах Ждан наклонившись, откинул полог полуземлянки, недавно отрытой воинами для своего командира.
   Ждан был незаменимым помощником. Не была бы киверичанская сотня столь послушной и боеспособной, если бы не он. Он лично и подбирал и обучал людей воинскому мастерству, делал из них настоящих воинов. Причем в сотне были не только уроженцы Киверич и деревенек также являвшимися вотчинами Милована, но и из более дальних деревень утраченных еще далекими предками Милована. Но и в тех деревнях тоже жила память, что их предки, когда-то жили руководимые племенными князьями из рода к которому и принадлежал Милован. И они с удовольствием сбегали из своих домов от новых хозяев в Киверичи и там записывались в сотню. Случались скандалы, новые вотчинники жаловались Великому Князю, на такой "разбой". Но Великому Князю нужны были боеспособные войска, а кривичанская сотня всегда в этом плане отличалась в лучшую сторону. Потому Юрий Всеволодович на "разбой" смотрел сквозь пальцы... хоть и не забывал, имел в виду, надеясь при случае предъявить соответствующий счет. Милован же удивлялся, сколько уже поколений минуло, как те деревеньки перешли к другим хозяевам, а смерды в них, вроде бы совершенно тут ни в чем не заинтересованные, не все ли равно, кто были господа у их далеких предков, кому и сколько платили оброка, дани. Так нет, помнят, что они кривичи и господа у них были их однокровные князья, не то что сейчас, когда все вокруг зовутся русскими, а господствуют над ними господа, с которыми у них нет изначального племенного родства.
   В основном в сотню брали молодых людей с детства проявлявшими хорошую сноровку в охотничьем деле. То есть умевшим хорошо стрелять из лука и быстро бегать на снегоступах или без оных. Ну и проявлявшим смелость - на того же медведя с рогатиной трус не пойдет. Потом уже в сотне их обучали верховой езде, владеть мечом, боевым топором и прочим бранным премудростям. Были в сотне и потомственные воины, из тех еще, чьи отцы служили под началом отца Милована. Но таковых было немного, основной состав сотни был набран пять лет назад, когда сотским стал Милован. Попасть в сотню и служить под началом князя считалось великой честью, да и жизнь у оружников была хоть и рисковой, но куда как приятней и веселей, чем у простых смердов, чей удел работать от зари до зари. Конечно, содержание сотни тяжелым бременем ложилось на вотчину Милована, но иначе было нельзя. Если бы он не служил в великокняжеском войске и этой последней вотчины его наверняка под каким-нибудь предлогом лишили.
  
   - Будь и ты здоров, Ждан. Сколько раз тебе говорил, не величай меня князем. Не ровен час кто-нибудь донесет Великому Князю, а он этого очень не любит, князьями величать можно только его и его родню, сам знаешь,- в очередной раз, как бы мимоходом, пожурил своего наставника Милован.
   - А я тебе Мил, скажу, как всегда говорил, ты князь для нас, а про донос... Кто здесь доносить-то будет, тут все вокруг свои, а соглядатаи воеводские они на том берегу остались,- не сомневался в своей правоте Ждан.
   - Ладно, ладно... не для споров позвал я тебя. Совета спросить хочу,- Милован кивнул на грубо сколоченные из тесанных бревен скамейку, приглашая Ждана присесть.
   - Чего ж не присоветовать, можно. Говори князь,- Ждан уселся на лавку.
   Милован подкинул березовых поленьев в выкованную в киверической кузне походную печку, служившую не только источником тепла, но и в некоторой степени света:
   - Не верю я, что татары сюда не идут, хоть наша разведка их и не видала. Чую я они где-то здесь не далеко. А ты как думаешь?
   Ждан не спешил отвечать. Ему стало жарко в его шерстяном шабуре. Он снял его и остался как и Милован в колонтыре, кожаной длинной рубахе с нашитыми железными пластинами. Раздумывая, он почесывал свою широкую лопатообразную бороду:
   - Знаю я Мил не более твоего. Но думаю, правильно сделал, что сотню из деревни увел. Если татарва нагрянет, они тут нас могут и не найти. А с полком мы там верняк пропадем, особливо с таким воеводой как Дорож.
   - Да не так все оно. Думаешь, я специально сюда схоронился, чтобы вместе с полком не пропасть? Наоборот, я вперед вышел, чтобы случай чего татар встретить и полк зарань упредить,- с некоторой долей возмущения попытался опровергнуть не совсем благородные домыслы Ждана Милован.
   - Как не так, все оно так. Вот ты разведку посылал, они за двадцать верст бегали, а ни то что татар, вообще никого не встретили, даже сбегов не видали. А чем это говорит?... О том, что татары нас тут плотно обложили, что ни один сбег сюда не смог дойти, не пропускают сюда никого они,- довел свое видение ситуации Ждан.
   - Вот оно как. А ведь ты пожалуй верно зришь,- желавки заходили на аскетичных скулах Милована.- Если как ты говоришь, обложили, то они не с одной, а со всех сторон могут нагрянуть... Что делать-то будем?
   - Я тебе свое слово сказал, а что делать не мне, а тебе решать, ты князь.
   На этот раз Милован не стал упрекать Ждана за именование его фактически давно утраченным его предками титулом. Он в раздумье морщил лоб, явно не находя однозначного решения:
   - Назад реку перейти, чтобы вместе с полком, а не порознь быть?... Или лучше здесь тихо как мышь под веником сидеть, чтобы татарва не заметила, мимо прошла, а как на полк нападут, в зад их ударить!?
   - Верно думаешь княже. Да вот только в зад-то бить... это смотря сколько будет тех татар. Может случиться, их столько нагрянет, что лучше совсем в бой не встревать, а тихо уйти,- дал осторожный совет Ждан.
   - Ты что старый, как можно!? Да меня потом за такое!- Милован от возмущения аж побелел лицом.- Великий князь тогда уж точно, если не казнит, так вотчины лишит, за трусость и прав будет!
   - Не горячись Мил. Сам знаешь, какой с Дорожа воевода, ему не то что полка десятка доверить нельзя. Да и сам Великий Князь... все это варяжское семя показало чего оно стоит, ни ума ни храбрости,- спокойно, не повышая голоса возражал Ждан.
   - Ты не прав, князь Юрий Всеволодович не трус и не дурак, и ты при мне его порочить не смей!- прикрикнул было Милован.
   - Как же, не трус. Да опосля того что татарва с его стольным городом, с его семьей сотворила, с его женой и детьми... он должен не здесь на берегу стоять, а с войском искать татар и сам на них нападать. Они же сейчас не все вместе, а порознь идут. Это же как божий день ясно, не могут же они в одно время и Тверь брать и Углич разорять не разделившись. А он встал со всем войском на берегу и за реку сунутся боится. А того кто на месте стоит все одно обойдут и обложут. Как не обойти если он залег как медведь в берлоге, да слезы льет по жене и семейству, вместо того чтобы идти и татарам мстить. Я ведь Мил его получше тебя Юрия-то знаю, видал его, когда еще с отцом твоим служил у него. Не один поход под его началом делал. Да побеждали мы, да только в тех походах нас вдвое, а то и втрое больше было, и когда на мордву ходили, и на рязанцев. А как пожаловал ворог его войска многочисленнее, все пропало, весь его ум и вся его храбрость, сошли как утренняя роса,- Ждан раздраженно махнул рукой и отвернулся, глядя в темный угол полуземлянки.
   Воцарилось молчание, которое через некоторое время нарушил Милован:
   - Нет Ждан, как ты советуешь, здесь пересидеть, нет так нельзя, надо назад до полка идти,- по-прежнему не соглашался Милован, но по голосу чувствовалось, что он уже колеблется.
   - Да никак нельзя нам назад!... Ты все правильно сделал, что отделился от полка. Там мы все с ними пропадем безо всякой пользы. А тут посидим, посмотрим откуда татарва появится. Может их немного будет, тогда можно как ты говорил, в зад их ударить. Но боюсь, про наш полк они все знают и малым числом на него не полезут. Потому тут загодя обо всем подумать надо. Мне так все едино, у меня ни жены, ни детей, а племянница она пристроена ей в поповском дому пропасть не дадут. А оружники-то наши, особенно кто постарше, у них-то и жены и дети есть. А если и к нам в Киверичи татары нагрянут, кто их защитит?- все более основательно и твердо "давил" Ждан.
   - Нет, я Великому Князю в верности клялся, я не могу честь свою уронить...- твердил свое Милован, но как бы для очистки совести, исподволь понимая, что старый воин прав.
   - А если все здесь поляжем, твой род на тебе и кончится и весь народ наш без законного князя останется, будут над ним какие-нибудь варяжские последыши изголяться, если от татар отобьются, а если не отобьются, то те же татары!- теперь повысил голос Ждан.- Ты не только о чести своей думай Мил, но и о народе своем. И еще, ты случаем не забыл, что тебя невеста дожидается в Киверичах. Тебя не будет, кто ее там, в Киверичах оборонит, что с ней будет!!
  
   3
  
   Село Киверичи когда-то было головным городищем переселившихся из под Смоленска сюда, в глухие леса, славян-кривичей. Само название села об том говорило вернее, так именовали кривичей жившее здесь до них волжско-финское племя меря. Такое именование пришельцев было более созвучно их языку. С тех пор минуло без малого четыре столетия. За эти века буйный, склонный к перемене мест обитания пришлый народ перемешался с местным, более спокойным, тяготеющим к оседлой жизни. С тех пор все меньше людей хранило в памяти, кто они изначально кривичи или меря. Все смешались и стали русскими, во всяком случае, таковыми им повелели быть князья-рюриковичи, великие... и не очень великие. Но кое-кто не поддавался на упрощенное толкование своего происхождения - мы русские и испокон нашими господами являлись князья владимирские, тверские, муромские... Находились отдельные индивидуумы, что умудрялись за четыре века даже не смешаться кровно. Одним из таких "чистых" кривичей в Киверичах являлись Ждан и его племянница Бояна. Отец Бояны тоже был оружником в сотне отца Милована и погиб в одном из походов, когда Бояна была еще совсем малой. Мать ее тоже долго не прожила. Так что родни у девочки остался только несемейный дядя. Но Ждан не мог заботится о племяннице, ибо бывал в селе нечасто, а основное время на службе в великокняжеском войске. Потому и упросил Ждан сельского священника отца Амвросия взять Бояну к себе в дом, чтобы росла она и воспитывалась вместе с его двумя дочерьми. Бояна внешне сильно выделялась не только тем, что не имела ни малейшей мерянской "примеси", но и от природы не совсем женским сложением. Сейчас в свои шестнадцать лет она была черноволосой, высокой, худой, но худоба ее была не дохлая, а этакая жилистая, мосластая. Она напоминала обыкновенных смердок, только была еще сильнее их, несмотря на то, что ее в доме священника никогда не заставляли заниматься тяжелой работой. С другой стороны ее хорошо кормили и казалось, что в этой длинноногой и длиннорукой деве затаился какой-то бездонный запас сил и энергии. Лицом Бояна была не то чтобы некрасива, но оно у нее имело какое-то чересчур большую вытянутость сверху вниз. Впрочем, вытянутой она была вся не только руки, ноги и лицо, но и ладони рук и ступни ног все было каким-то чрезмерно длинными. Ну, и норов... ее норов совсем не соответствовал кроткой смиренности, которую ей с детства пытались привить отец Амфросий и его супруга матушка Марфа.
   В доме священника Бояна никак бы не считала себя не приживалкой, ибо и отец Амвросий и матушка Марфа и их старшая дочь Веселина относились к ней как к родной... если бы не вторая дочь священника Голуба. Хотя за десять лет проживания под одной крышей девочки и спали рядом в одной комнате, и ели за одним столом, и одевались одинаково и грамоте отец Авмвросий обучал их вместе. Бояна всегда искренне почитала священника, матушку, любила кроткую и смиренную Весилину, она была им всем благодарна и за крышу и за кусок хлеба и за науку. И все бы было хорошо и покойно, если бы не Голуба...
   Внешне Голуба являла собой едва ли не полную противоположность Бояне, разве что ростом немного уступала, а в остальном: русоволосая, круглолицая, круглоплечая, крутобедрая, с маленькими ножками и ручками. Зато характером... Все удивлялись, что у кроткой смиренной Веселины младшая сестра как и Бояна имела самый настоящий кривичский буйный норов, и это при преобладании во внешности ярко выраженных мерянских черт. Вот эти-то два норова, оказавшись под одной крышей, нет-нет да и сталкивались друг с другом. Когда шестилетняя Бояна впервые попала в дом священника и старшая дочь священника девятилетняя Веселина сразу стала опекать сироту, то семилетняя Голуба, напротив, всячески ее шпыняла и частенько напоминала, что она здесь никто, и должна знать свое место. Старшая сестра стыдила Голубу, грозила, что боженька за такое отношение к сироте ее обязательно накажет. Но бойкая и властная Голуба свою тихую сестру не больно слушалась и не только словами обижала Бояну, но иной раз и поколачивала. Тогда еще Голуба и ростом, а главное упитанностью намного превосходила до того плохо питавшуюся Бояну и легко с ней справлялась. Но шли годы, приезжавший после походов в село Ждан всегда навещал племянницу, щедро одаривал подарками священника и его жену, в знак блгодарности за то, что приютили, воспитывают и кормят племянницу. Бояна это постепенно осознала и перестала ощущать себя в доме священника нахлебницей, на хорошей пище выросла, окрепла... осмелела. Как-то когда ей исполнилось одиннадцать лет, а младшей поповне двенадцать и Голуба по обыкновению стала ее задирать... К тому времени Бояна уже догнала ее в росте, и хоть была по прежнему худой, но уже, что называется, чувствовала в себе далеко не девичью силу. Впервые решившись оказать действенное сопротивление третировавшей ее поповне, она удивительно легко завалила противницу, которая была старше и значительно тяжелее ее, на пол. Начавшая наливаться мягкой бабьей плотью Голуба ничего не могла поделать. Бояна буквально "распяла" ее на полу их девичьей комнаты, не давая вырваться. Не позволив себе ни ударить, ни даже сделать особенно больно противнице, Бояна предупредила, что если та еще посмеет тронуть ее, то уж точно намнет ей круглые бока. После этого она отпустила поповну. Голуба, впрочем, не сразу успокоилась, ибо не могла взять в толк, как эта тощая девка с ней справилась. Пришла к выводу, что виной всему теснота комнаты. Она еще раз попыталась "вернуть все на круги своя". На этот раз все случилось на огороде за поповским домом. Простор Голубе не помог, вновь поповна оказалась зажатой в борозде меж грядками. Но и здесь Бояна не решилась привести в действие свою угрозу, поколотить, причинить боль все более круглящемуся под рубашкой телу Голубы - все же она была дочерью ее благодетелей. После этого Голуба наконец осознала, что уже не справится с "поганой девкой" и больше не пыталась ее "подмять" физически, но не прекратила изводить Бояну словесно. Здесь она использовала тот фактор, что Бояне довольно трудно давалась грамота. Веселина обычно помогала ей, а вот Голуба насмешничала:
   - Смердка ты Боянка, с того такая несмышленая, сколь тебя учат, а ты до сих пор читаешь по складам.
   - Я не смердка, мои тятя и дядя служилые люди, оружники, и еще я кривичанка,- любила подчеркивать чистоту своей крови Бояна, просвещенная по этой части своим дядей.
   Голуба же как раз "чистотой" своей крови похвастаться не могла. В ней, как и в ее родителях и сестре многократно перемешались кривичи и меряне. Но чем, в свою очередь, Голуба могла похвалиться... тем, чем иной раз в отличие от своей скромной сестры она и хвалилась. Когда в очередной раз Бояна возвестила, что она чистая кривичанка, Голуба в запале крикнула в ответ:
   - А я вообще княжна!...
   Какое право она имела так говорить? Пожалуй, в меньшей степени, чем тот же Милован именоваться князем, тем не менее, в какой-то степени... Когда-то, давным давно предки отца Амвросия действительно были мерянскими князьями. Не очень богатыми и влиятельными, но в этих местах довольно известными. Один из тех предков даже участвовал в том самом новгородском вече, где собрались князья кривичей, словен, мерян... и порешили пригласить на княжение варягов Рюрика, Синеуса и Трувора. С тех пор много воды утекло. Сначала кривичи пришли варягами с верхнеднепровских волоков согнанные. Стали они не по совести поступать, у мерянских князей земли и вотчины отбирать. Потом варяги, оседлавшие весь торговый путь "Из Варяг в Ромеи" так разбогатели и усилились, что стали свою власть все дальше на восход солнца распространять, тут уж не только мерянским князьям, но и кривичским туго стало, и они заплошали, и их стали душить данью и поборами. Перед общей угрозой вынужденно помирились кривичи и меряне. Если меж смердами и раньше имело место взаимное смешение, где по доброй воле, где и насильным уводом, то теперь и князья стали родниться. Потомки рюриковичей редко "опускались" до родства с племенными князьями народов, над которыми стали властвовать. Так что князьям кривичей, словен, вятичей, мери и муроме с мещерой еще и потому ничего не оставалось как родниться друг с другом, образуя нечто вроде второсортных, неофициальных княжеских ветвей. Так и предки Милована женились на мерянских княжнах и отдавали своих дочерей за мерянских князей. Так и далекие предки отца Амвросия имели схожую "генеологию". Но им не повезло. Еще прадед отца Амвросия лишился всех своих вотчин. Так что уже его отцу, чтобы не пропасть от голода или не попасть в смерды... ему пришлось забыть про свое княжеское звание, жениться на поповне и идти в священники, унаследовав приход от своего тестя. А уж сына своего он отправил учится во Владимир ко двору владыки архиепископа. Оттуда его и направили вот в этот сельский приход. Так что бывший княжеский род, таковым уже и не считался. Тем не менее, дворовые люди, прислуживавшие в доме отца Амвросия и в церкви, все это знали, а через них и все село с окрестностями. Киверичане даже гордились что у них такой священник:
   - Наш батюшка, хот никакой вотчиной и не владеет, но он княжеской крови...
   О княжеском происхождении в какой-то степени говорило и то что в доме отца Амвросия, как до того и у его отца имелась необычно многочисленная для священника дворня. То были потомственные дворовые, предки которых служили еще прадеду Амвросию в бытность его тогда еще почти официальным князем.
   Конечно, знал про то и Милован. И опять по тем же причинам, по которым и ранее кривичская и мерянская знать роднилась друг с другом, так как родниться им было более не с кем... Так вот, по совету Ждана и Милован стал ходить в дом к отцу Амвросию не только как прихожанин и местный владетель, а и как потенциальный жених: зачем искать невест где-то на стороне, если рядом есть поповны с княжеской кровью. Тем не менее, не мало Ждан потратил времени, чтобы убедить Милована, что лучше невест, чем дочери отца Амвросия ему не найти. Ко всему и отказа не будет, как никак князь сватает, да и не бесприданницы. То, что отец Амвросий на приданное не поскупится никто не сомневался. Не жаден был батюшка и не беден - как никак, свою законную десятину со всех кривичанских смердов церковь имела, да и матушка Марфа хозяйка была бережливая. Приданное, кстати, имело для Милована, хоть и не первоочередное, но немалое значение, ибо после гибели отца и ввиду его частого отсутствия собственно княжеское хозяйство было весьма запущено. Кроме средств нужен был хозяйский догляд и твердая воля, чтобы и оброк исправно собирать, и дворовым лениться не давать. Так что вопрос с женитьбой был вроде бы давно решен, если бы не одно немаловажное обстоятельство. Кого из сестер брать? По всему полагалось свататься к старшей Веселине, которой исполнилось девятнадцать лет и ей уже давно пора было замуж...
   Веселина совершенно не соответствовала своему имени. За скромность, прилежание и тихий нрав отец не раз ставил ее в пример младшей дочери. Веселина помнила наизусть столько молитв, сколько сам отец Амвросий не знал на память. Она прочитала все привезенные еще ее дедом а потом отцом церковные книги и тоже многое из них помнила наизусть. Ее все любили, как и она, любила всех вокруг, ибо свято верила в сказанное в писании - возлюби ближнего. Она и внешне напоминала молодую богородицу с икон византийского письма: стройная, хрупкая с большими добрыми глазами.
   Милован понимал, что все от него ждут сватовства именно к Веселине, но он колебался. Ждан, отлично знавший обстановку в доме священника от своей племянницы и видя нерешительность Милована, дал ему очередной основополагающий совет:
   - Ты Мил, как хочешь поступай, твоя воля, но в жены тебе Веселину брать никак нельзя. Настоящей княгини с нее никогда не будет. Уж больно тиха, мухи не обидит. Такая в доме среди дворни твоей никогда порядка не наведет, и когда ты в отсутствии будешь, тебя не заменит. Ты, княже к Голубе присмотрись, вот с кого княгиня выйдет. У нее вся дворня по одной половице ходить будет, да и в селе никто ослушаться не посмеет.
   Милован с явным облегчением воспринял этот совет, ибо и без того его "внутренний голос" однозначно указывал на Голубу, а тут еще и его старый друг и наставник все так доходчиво разъяснил. Милован был наслышан о капризном характере Голубы, но он был молод и прежде всего обращал внимание на внешность. К тому же во время его визитов в дом священника, Голуба явно желая понравится Миловану не выказывала ни капризности ни строптивости. И это понимал Милован, что на самом деле она вовсе не такая кроткая как ее сестра. Он наблюдал ее и в церкви и невзначай и видел, что Голуба бойкая, веселая, подвижная, проказливая, любит командовать всеми и вся, причем не только прислугой дома и в церкви, но и старшей сестрой, а то и матерью. И как-то все вокруг с этим свыклись и ей подчинялись ничуть не менее ревностно, чем самой матушке Марфе. Как известно мужчина любит глазами. Худощавому Миловану еще и с этой стороны более нравилась Голуба, которая была значительно пышнее телом своей худенькой сестры.
   Все это вкупе с советом Ждана и повлияло на окончательное решение Милована. Вскоре после Святок Милован посватался к Голубе... Выбор князя удивил многих, но далеко не всех. Не только Ждан, немало народу в селе понимало, что именно Голуба должна стать их княгиней. Понимал это и отец Амвросий. А вот Матушке Марфе, конечно, не понравилось, что старшая дочь остается в девках, когда младшую уже сватают. Веселина же приняла это со своим обычным смирением и искренне радовалась за сестру. А вот дворня в княжеском доме совсем не обрадовалась выбору Милована, предчувствуя, что с приходом в дом такой хозяйки их вольготное житие закончится. Свадьбу сговорились сыграть, как обычно это делали осенью после уборки урожая. А до того времени Миловану и Голубе надлежало пребывать в ранге жениха и невесты.
   Вскоре после сватовства Милован со своей сотней уехали в расположение великокняжеского полка, к которому были приписаны, а кривичане жили пересудами в ожидании княжеской свадьбы, что по местным меркам было выдающимся событием. Голубу теперь все звали только княжной, а она все это и звание и интерес к себе принимала со снисходительным удовольствием, сама же, что называется, была переполнена счастьем. Впрочем, ее характера это ничуть не изменило, и она уже заранее стала формировать свою будущую княжескую дворню, прикидывать, кого возмет с собой из отцовского дома, а кого из домашней челяди князя разжалует в смерды, то есть отправит землю пахать и скотину водить. Все ее высказывания на эту тему тут же распространялись по селу, иной раз перевираемые и обросшие домыслами.
   В последние годы Голуба уже побаивалась распускать руки в отношении Бояны. Хотя в отношении прочей дворни она не сдерживалась и раздавала тычки и затрещины не только девушкам, но и парням, и те все как-то к этому привыкли и воспринимали как должное. Но сейчас, уже предвкушая себя будущей княгиней, Голуба возомнила, что так же может поступить и в отношении Бояны. Как-то не найдя по близости девушек-прислужниц, она вдруг приказала вымыть пол в их комнате... Бояне.
   - Может мне еще и поганое ведро из-под тебя вынести!?- недвусмысленно огрызнулась в ответ Бояна.
   - Придет время и поганое вынесешь!- явно намекала о своем грядущем статусе Голуба.
   Эту перебранку услышала Веселина и по обыкновению стала стыдить конфликтующие стороны:
   - Господи Иисусе, что вы такое говорите!? Вы же девицы, разве можно вам такие слова говорить. Сейчас же рты свои перекрестите и прощения у Господа просите...
   Но обе девушки уже настолько вошли в раж, что не могли остановиться.
   - Бери тряпку и мой пол!- уже заходилась в настоящем гневе Голуба, сжимая свои пухленькие кулачки, которые явно собиралась пустить в ход.
   - Эх, княжна, никак забыла, так я напомню, тобой этот пол вытру, пока княгиней не стала, намну тебе холки, дождешься,- Бояна с усмешкой переводила глаза с груди на бедра Голубы, явно давая понять, что именно она намнет у высокомерной противницы.
   На этот раз столкновения не произошло из-за решительности Веселины. Она пригрозила, что сейчас позовет батюшку с матушкой, а когда противницы немного охолонули, сама принесла воды взяла тряпку и стала мыть пол. Бояна устыдилась и, подбежав, стала забирать тряпку:
   - Веселинушка, ну что ты, сейчас девку какую кликнем, зачем тебе самой-то...
   В конце-концов девку кликать не стали, Бояна забрала у Веселины тряпку и домыла пол. Голуба стояла и смотрела на все это с торжествующей усмешкой - она добилась своего, не так, так эдак Бояна выполнила ее повеление. Впрочем, как всегда, Голуба довольно быстро отошла. В глубине души, так сказать, она понимала, что заставлять воспитанницу отца и матери мыть пол с ее стороны это несправедливо. Действительно Бояна не смердка. Понимала она и то, что если бы рядом не случилась Веселина и не разрядила обстановку и она ударила бы Бояну... Тогда наверняка повторилось бы то что имело место при их памятных столкновениях в детском возрасте, и вполне возможно пол бы действительно был вытерт ею, ведь нынешняя Бояна просто невероятно сильна. О далеко не женской силе Бояны уже давно судачили на селе. Похоже, сам Господь дал ее этой девушке. Вон смердки с малых лет в пахоту запряжены, а никто не может то, что под силу ей, сноровистого коня в руках удержать, или по мужски резко и сильно рубить топором дрова, или по примеру самых сильных озорников-парней приподнимать угол стрехи у избы и засунуть туда шапку какого-нибудь слабака - попробуй достань, вызволи. Да и сама Голуба стала свидетелем случая произошедшего два года назад. Тогда Бояна на улице сильно зашибла наглого мальчишку, своего ровесника, за то, что он матерными словами поносил девок. Наглость же его основывалась на том, что он приходился сыном сельского старосты. Также статус отца побудил его мать вступиться за сына, которого прилюдно несколько раз "макнула" в дождевую лужу какая-то поповская приживалка. На удивление всех при том присутствующих, в том числе и Голубы, четырнадцатилетняя Бояна так же как и сына вываляла в грязи и его мать, здоровенную тридцати с небольшим лет бабу.
   Давно уже Бояна стала себя осознавать не такой как другие девицы - уж очень она от них отличалась. И не только силой. Ее всегда тянуло к оружию, стесняла женская одежда. В книгах, которые давал ей читать отец Амвросий, она искала былины про богатырей, описания военных походов. Из книг она узнала, что существовали на Руси особые женщины-воины, которых звали поляницы. Теперь она уже твердо решила, кем ей быть. В тайне ото всех, она одевала на себя мужскую рубаху, порты и бежала в лес, где у нее был спрятан охотничий лук со стрелами. В глухой чаще она училась стрелять. У дяди в селе была своя изба, большую часть года пустовавшая из-за его отсутствия. Она на правах наследницы имела право туда ходить. Лук и стрелы она нашла именно там, там же нашла старый заржавленный меч. Она его отчистила, наточила. Нашла кольчугу, колонтырь, стала приспосабливать их по себя. Теперь в лес шла юная девушка, которая уже в оном преображалась в молодого воина, который упражнялся в стрельбе из лука и отрабатывал удары мечом...
   Пропажу лука, старого меча и кольчуги в конце-концов обнаружил Ждан, в одно из своих недолгих пребываний дома. Бояна не стала запираться и призналась. Пошли в лес и Ждан посмотрел, как племянница владеет оружием. На вопрос, зачем ей все это, Бояна с восторгом поведала, что желает стать поляницей. Дядя ее отругал, предвидя что их род наверняка прервется, ибо у поляницы вряд ли когда-нибудь будут дети. Но Бояна упорствовала. Ждан не стал ее неволить, пошел в кузницу, заказал облегченный меч, ибо его мечом Бояне управляться было еще тяжело. Теперь уже новым мечом Бояна отрабатывала удары и приемы защиты, показанные ей дядей. Ждан не стал отговаривать, племянницу в надежде, что ей наскучит эта блажь, и женское начало возмет-таки в ней верх...
   Так и жило большое село и близлежащие деревеньки, своей тихой, оторванной от остального мира жизнью, до тех пор как уже на исходе студеной зимы пришла тревожная весть - Великий Князь Юрий Всеволодовичь срочно собирает распущенные им по домам полки. Гонец, прискакавший с этой вестью, также поведал, что навалилась на княжество неведомая сила - татары, пришедшие откуда-то из дальних степей и силы той не счесть, видимо-невидимо и все они на конях и ведет их страшный и безжалостный хан Батыга. Те татары уже дотла разорили соседнее рязанское княжество и идут на стольный град Владимир.
   За день собрались Милован и его сотня и отбыли туда, куда повелел им явиться Великий князь. Он почему-то наказал идти не в столицу, а назначил местом сбора одну из своих малых вотчин на берегу реки Сить. А вскоре в Киверичах появились живые свидетели татарского нашествия - беженцы-сбеги. То были и горожане и сельские жители, они-то и поведали о подробностях падения Рязани и других городов и селений соседнего княжества. Также они подтвердили, что войско татар огромно и добавили, что биться с ним нет никакой мочи. Также говорили, что татары жгут и дома и божьи храмы, людей обирают до нитки, забирают в полон, стариков и слабых тут же забивают, а на молодых и сильных грузят награбленное и заставляют нести и если что не так бьют плетьми нещадно. Особенно жуткими оказались рассказы сбегов о том, что татары творят с женщинами. Они отбирали для себя самых статных, а остальных в основном смердок, так же как и мужчин заставляли нести поклажу.
   Вся дотоле неторопливая размеренная жизнь кривичан как бы замерла в преддверии чего-то ужасного и неотвратимого. Люди стали более истово молиться, просить Бога отвести от них эту напасть. Но все новые сбеги продолжали появляться в селе, они и поведали очередную черную весть - татары взяли стольный град Владимир. Те кто бывал в столице знали какие там высокие и неприступные стены, какая большая и хорошая дружина у Великого Князя... И вот этот город олицетворения величия, мощи и богатства Владимирского княжества взят штурмом, разорен, а его жители перебиты или пленены. Рассказывали ужасные подробности о том как татары убили всю великокняжескую семью не пожалев и малых детей. А великую княгиню Агафью, вообще взяли на силу множество татар, и она погибла под ними.
   Что делать, как быть!? Князь со всеми ратными людьми уехал и село оборонять некому. Староста с отцом Амвросием ломали голову, как поступить, если и здесь объявятся татары, куда уходить. Всему селу подаваться в леса, становиться сбегами? Впрочем, имелся и еще один выход из вроде бы безвыходной ситуации. Можно было по гати уйти на болота и спрятаться, переждать лихое время там. Правда, там было немного годного для проживания места, да и чем-то надо будет питаться.
   Общая тревога заставила забыть о взаимной неприязни Бояну и Голубу. Они обе беспокоились о судьбе их киверической сотни. С Голубы как буд-то сошло все ее высокомерие, она до потери аппетита, до похудания, до слез в подушку переживала за Милована. Бояна не худела - у нее не было телесных излишков, и не плакала, она просто посуровела, ибо тоже переживала за дядю, последнего оставшегося у нее родного человека. Да и некогда ей было плакать, она каждодневно усиленно тренировалась в лесу, стреляла из лука, рубила мечом малые деревца, наращивая силу удара - она готовилась встретить врага.
  
   4
  
  Тумен Едигея атаковал полк левой руки в назначенный день, едва забрезжил рассвет. Согласно плана Бурундая Едигей не стал переходить Сить напротив Мышлицы, а перешел ее выше и атаковал по берегу, используя накатанную санями дорогу. Не смыкавшие по ночам глаз караульные из сотни Милована, увидели нападение татар на основные силы полка со своего берега, и тут же подняли своих по тревоге. Когда Милован прибежал на берег он увидел, что татары запалили крайние избы и конные рубили выскакивающих из изб спросонья оружников Дорожа, многие из которых были без доспехов и даже без оружия. Из увиденного не составляло труда предположить, что караульных и в это утро на постах не оказалось, и татары беспрепятственно проникли в деревню и напали на спящих.
   - Вперед на выручку!- Милован уже хотел вести сотню через реку.
   Но Ждан удержал:
   - Не гоже Мил, с ними заодно пропадем!
   - Так что же стоять и смотреть, как наших режут!? Лучше уж в бою пасть, чем так вот,- Милован негодующе взглянул на Ждана и обнажил меч.
   В это время с тыльного конца деревни выскочил всадник и во весь опор помчался по направлению к стану Великого Князя. Уже рассвело и по развевающемуся алому плащу стало ясно, что это воевода Дорож.
   - Сбег великокняжеский прихвостень, полк бросил,- презрительно, но без удивления отозвался на увиденное Ждан.
   Милована, напротив, бегство воеводы и изумило и сбило с толку. Только что готовый вести сотню через лед на помощь полку, он уже не знал как поступить. Тут и татары заметили, что на противоположном берегу тоже есть русские. Они сразу же отрядили через лед небольшой отряд всадников. Они видели лишь Милована со Жданом да нескольких окружавших их воинов, так как остальные прятались в густом ельнике. Растерянность Милована как рукой сняло, едва он увидел направлявшихся к ним татар.
   Всем в лес, луки к бою!- привычно скомандовал Милован. Как только татары оказались на убойной дальности, он вновь зычно скомандовал.- Целить в головы... стреляй!
   Первые стрелы, вылетевшие из лесу оказались совершенно неожиданны для атакующих. Видимо по аналогии с боем в деревне, они и здесь не ожидали серьезного сопротивления. Татары скакали, даже не прикрываясь щитами, потому первый залп сбил с коней более двух десятков всадников. Никак не ожидали татары и такой меткой стрельбы, ведь во всех предыдущих сражениях они, как правило, были куда искусней "орысов" в меткости лучной стрельбы. К тому же, и монгольские луки были более дальнобойные, и стрелы обладали большей пробивной силой. И сейчас стрелы не пробивали доспехов татар, но... эти "орысы" стреляли необыкновенно метко, и большинство стрел попадало не в доспехи, а прямо в лица.
   Пока татарский отряд доскакал до противоположного берега он потерял не менее половины своих воинов, а когда выехал на берег... Этот берег был значительно ниже и сюда намело много снега. Кони уже не чувствуя под копытами твердого льда стали проваливаться едва не по брюхо, а прятавшиеся за деревьями лучники Милована продолжали осыпать стрелами, ставших совсем малоподвижными, всадников. Татарский сотник пытался командовать, но его быстро вычислили и острая рогатина, высунувшаяся из-за деревьев, выбросила его из седла, распоров насквозь... Остатки обезглавленной сотни повернули назад, но теперь их уже расстреливали из луков в спины...
  
   Темник Едигей недвижным изваянием сидел в седле, всматриваясь в противоположный берег реки и не мог понять, что там происходит. Но когда узрел, что не более двух-трех десятков всадников нахлестывая лошадей скачут назад!... До сих пор темник пребывал в отличном настроении. Все шло строго по плану. Орысов удалось застать врасплох, спящими. Не успело, как следует развиднеться, а уже все было кончено. Не менее полутора тысяч орысских воинов посеченными лежали в селе возле изб, где они ночевали. Пленили несколько сот, да разбежалось немало - те кто успели вскочить на коней ускакали по дороге, а пешие кинулись к лесу. Потом Едигею доложили, что на противоположном берегу тоже есть какие-то орысы, скорее всего передовой дозорный пост, на который они не наткнулись, так как переправлялись через реку не здесь, а выше. Едигей распорядился послать сотню чтобы уничтожить этот дозор... Но по всему там оказался не пост, а значительно больше орысов. Завязался бой, и что он видит!?... Непобедимые монголо-кипчакские воины... впрочем, в той сотне были одни кипчаки... так вот они разбиты и позорно бегут. Гнев обуял темника. Эти вислоухие собаки посмели испортить ему настроение, омрачить его блистательную победу!
   - Орысы... орысы... много орысов, их стрелы как дождь летят, от которого нельзя спрятаться!!- к Едигею подскакал один из уцелевших десятников, у которого из щита и из овчинной шубы торчало несколько стрел.
   Едигей вытянул руку и вырвал одну стрелу из щита десятника. То была обычная орысская охотничья стрела, которая не могла пробить ни щита, ни надетой под шубой кольчуги.
   - Говоришь, стрелы как дождь!?... Разве это стрелы. Они только таких трусливых баранов как ты могут испугать,- Едигей с отвращением отбросил стрелу и кивнул сидевшим в седлах за его спиной нукерам
   Нукеры тут же спешились, стащили десятника с лошади и как полагалось совершили традиционную монгольскую казнь: завернув голову к пяткам сломали хребет...
   Едигей вызвал тысячника, чей отряд стоял в резерве и пока не вступал в сражение, вернее в избиение русского полка.
   Тысячник Мансур, бери своих людей и вырежи без остатка этих дерзких орысов. Пусть они перед своей смертью узнают, что у нас настоящие воины не такие как этот,- Едигей кивнул на бездыханное тело десятника с переломанным хребтом.
   Мансур был необычайно молод для своей должности, на вид не более двадцати пяти лет. Он с почтительностью чуть поклонился темнику и тут же ускакал к своему отряду. Едигей развернул коня и поехал в деревню. Крайние избы догорали, но в остальных копошились воины в поисках добычи. Темник объезжал трупы. С них уже поснимали доспехи, одежду и прочие ценные вещи. К Едигею подскакал юртчи, ответсвенный за сбор и хранение четвертой части добычи положенной великому хану, а также за обеспечение тумена всем необходимым для похода и боя:
   - Темник, в деревне добычи совсем мало, богатых домов здесь почти нет. Разве что у убитых орысских воинов удалось что-то найти, немного серебра, но то вещи все мелкие и воины вряд ли их покажут и отдадут для общего дележа.
   Едигей с непроницаемым лицом ехал дальше и, казалось, не слышал юртчи.
   - Пленных тоже немного взяли, все больше старики да старухи, молодые почти все в лесу попрятались... Женщин тоже немного и в основном худые. Только одна жирная утка попалась, изволишь посмотреть?- юртчи указал на самую большую и красивую избу.
   Едигей также молча повернул коня туда, куда указывал юртчи. Рядом с резным крыльцом лежали тела русских воинов из личной охраны воеводы в одном исподнем. Из избы слышался истошный бабий вой. Когда Едигей спешился и вошел, увидел что воет полнотелая русская женщина средних лет над лежащем в луже крови мужчиной в обычной русской крестьянской одежде, но очень добротной. Эту одежду видимо не сняли потому, что она вся была изорвана сабельными ударами. Поодаль стояли два кипчака и, усмехаясь, плотоядно рассматривали женщину. Увидев темника, они испуганно переглянулись, а один с дрожью в голосе заговорил:
   - Мы ее не трогали, мы знаем закон, на жирную утку сначала должен взглянуть старший начальник. Мы ее караулим.
   Едигей оглядел перевернутое убранство дома и, наконец, заговорил, кивнув на труп:
   - Кто это?
   - Муж этой женщины, он здесь в деревне был главным, старостой. Здесь в этом доме сам орысский темник ночевал. У дома это его нукеры, пока наши богатуры их резали, он убежал,- давал пояснения юртчи.
   Едигей прошел в следующую комнату и увидел смятую постель, большую перину.
   - Здесь спал орысский темник?- вновь не поворачивая головы, спросил Едигей.
   - Здесь, достойный темник,- подтвердил юртчи.
   - Унас есть немного времени, пожалуй, и мне отдохнуть не помешает. Этого вынести на улицу,- Едигей кивнул в сторону трупа,- У дверей поставить на караул моих нукеров. А женщину раздеть.
   Старостиху, оторвали от тела мужа и стали срывать с нее одежду. Едигей смотрел с интересом. Когда уже с нагой с нее хотели сорвать и нательный крест, темник резко это пресек:
   - Не трогать... с ним она красивее.
   Дрожащую от страха женщину, держали под руки два нукера, чтобы темник мог ее хорошенько рассмотреть. От результата этого "осмотра" зависело, кому она достанется, самому темнику, или он ее уступит своим верным нукерам. Нукеры Бурундая говрили, что их темник очень разборчив и часто отвергал "почетную добычу", уступая ее им. Едигей не был таким "гурманом". Вот и сейчас он видел, что тело, которое предоставляют ему как почетную добычу, тело обычной смердки. О том говорили, прежде всего, большие грубые ладони. Но ее покрытые слоем нежного жирка весьма объемные формы также говорили, что эта смердка уже давно хорошо питается, да и работает без надрыва. У большинства русских крестьянок, что вставали чуть свет и работали до темна, как правило не было, ни такой большой груди, ни таких сочных ляжек...
   Несите ее туда,- Едигей кивком указал на постель, где совсем недавно с этой же старостихой спал воевода Дорож.
   Нукеры внешне с готовностью, но с явным сожалением во взглядах поспешили выполнять
  распоряжение темника - Едигей явно не собирался уступать им "почетную добычу". Сбывалось
  то, что вроде бы в шутку пророчил старостихе воевода Дорож...
  
   Оружники Милована добивали татар, которые не сумели выбраться из снега на речной лед.
  Татары спрыгивали с увязших в снегу лошадей и пытались уходить уже пешими. На них нападали
   с мечами и топорами, татары отбивались саблями. Не сдержался и Милован, выхватив меч, он ки-
  нулся помогать. Мечи и топоры оружников были тяжелее татарских сабель, а тот же снег лишал
  татарских воинов той подвижности, которая необходима для искусного орудования прежде всего
  саблей. Для меча таковая менее важна, здесь большее значение имеет сила удара. Меч и топор
  при точном попадании легко разрубали и овечьи шубы и кольчуги поддетые под них, и даже
  железные шлемы. Пример владения мечом помимо Ждана, показывал и сам Милован. Он резко
  почти без замаха с одного удара разрубал шлем вместе с головой. Едва вступив в бой он за
  короткий срок успел зарубить пятерых татар, но здесь его остановил голос Ждана:
   - Мил... князь... смотри!
   Милован отступил из шеренги оружников и взглянул туда, куда указывал его друг и наставник. Большой татарский отряд не менее чем семь или даже восемь сотен человек спешно спускался с противоположного берега на лед.
   - Уходить надо!- тревожно воскликнул Ждан.
   Милован отер выступивший у него из-под подшлемника пот, оглядел берег. Не более полутора десятков, оставшихся пешими татар, остервенело отбивались от наседавших на них со всех сторон оружников. Да, надо было уходить, но сразу выйти из боя никак не получится, да и уйти далеко не успеть. К тому же Милован увидел, что не весь многочисленный отряд татар пойдет прямо на него. Справа и слева отделились по одной сотне и поскакали одна вверх вторая вниз по течению реки, явно намереваясь обойти и окружить его людей. Ничего не оставалось, как принимать бой уже с многократно превосходящим числом противником.
   - Кончайте с ними и живо отходим к нашей засеке... скорее!- скомандовал Милован.
   Добить всех татар на берегу не успели, несколько человек сумели отбиться и отступить на лед, где им на выручку спешили другие татарские всадники. Но пока они достигли берега, оружники уже отступили вглубь леса... Добежав до своей оборонительной засеке, они перевели дух и заняли круговую оборону. Милован распорядился подсчитать потери. Выяснилось, что на берегу осталось лежать шесть человек, да из тех, что добрались до засеке одиннадцать оказались ранеными. С учетом раненых могущих держать оружие в строю оставалось шестьдесят четыре человека.
   Зато в засеке их ждали заранее спрятанные колчаны со стрелами и сотня Милована, численность которой едва превышала полсотни, вновь могло использовать свое самое грозное оружие - лук и стрелы. На это и рассчитывал Милован, понимая, что если вновь дойдет до сечи у татар на этот раз будет подавляющее преимущество. Хотя и так шансов на спасение почти не было, но ничего более не оставалось, как надеяться на божью помощь и постараться нанести врагу наибольший урон.
   Татарам пришлось сойти с коней и преследовать "орысов" пешими. Таким же образом была вынуждена поступить сотня посланная в обход ниже по течению, что сильно замедлило их продвижение. Сотня же что пошла в обход с другой стороны нашла идущую от берега проселочную дорогу и не покидая седел устремилась по ней... Когда первые татары, идущие по следам достигли засеки они были тут же обстреляны из луков. В составе киверичской сотни были искусные охотнике из тех, про которых говорили "стрелой бьет белку в глаз". Здесь задача была проще - попасть в не защищенное ни шлемом, ни доспехами лицо. Тысячник Мансур, молодой но уже достаточно опытный командир, увидев что его передовая сотня сразу же стала нести большие потери от стрел противника, приказал отступить с поляны под защиту деревьев и вступить в лучную перестрелку.
   Татарские луки, изготовленные из рогов горных баранов, были значительно дальнобойнее русских, охотничьих. Но в условиях леса и небольшого расстояния между стрелками, это не давало преимущества. Зато стрелы из охотничьих луков летели куда метче, ибо киверичане привыкли охотиться именно в лесу... Увидев, что и в перестрелке его люди несут потери, а количество стрел из-за засеки не уменьшается, что означало, что "орысы" таких потерь не несут... Мансур приказал отойти еще дальше и ждать, когда наконец подойдут сотни посланные им в обход.
  
   - Уходить надо,- вновь не то попросил, не то посоветовал Ждан, когда татары отступили и перестрелка затихла.
   Да, надо было уходить на снегоступах, но с ранеными на руках далеко уйдешь, а бросить раненых, что не говоря вслух советовал Ждан... Милован колебался. Наконец Ждан заговорил в открытую:
   - Оставь меня с ранеными задержать их, а сам со здоровыми уходи!
   Милован так и не принял решения, ибо тут с фланга подошли татары, которые обходили их ниже по течению реки. С этой стороны лес подходил к засеке вплотную, и они смогли подойти совсем близко, когда их, наконец, заметили. Их тоже встретили стрелами, но здесь неподалеку от засеки находилась балка, и татары укрылись в ней. Мансур связался с обходной сотней, и узнав что она укрывается в балке совсем рядом с засекой срочно послал туда еще две сотни. Здесь расстояние до "орысов" было не более пятидесяти сажен, тогда как прямо по фронту все сто. Мансур ждал вторую обходную сотню, чтобы взять врага в клещи и атаковать с трех сторон одновременно - но ее почему-то все не было. Устав ждать и понимая, что слишком долго возится с этими "орысами", Мансур приказал атаковать. По сигналу звуковых стрел татары под прикрытием лучников атаковали одновременно с двух сторон. Мансур понимал, что надо бы послать еще сотни в обход, чтобы они полностью окружили орысов, но по снегу они бы никак быстро этот маневр не совершили, а у него совсем не оставалось времени.
   Лобовая фронтальная атака, как и в первый раз, захлебнулась сразу же, но с фланга татары, хоть и понесли потери, сумели достичь засеки и вступили в сечу с оружниками. Милован немедля послал на фланг резерв и всех, кого было можно снять с центрального участка. В центре остался Ждан во главе с двумя десятками лучников. Остальные во главе с Милованом отбивались на фланге. Если бы подошла сотня, посланная в обход с другой стороны - ее отбивать было бы некем. Но та сотня либо заблудилась в лесу, либо их командир не догадался спешить людей и они завязли вместе с конями в снегу.
   Появление Милована на флаге и его мощные удары мечом сразу вселили уверенность в оружников и, напротив, поколебало татар. После жестокой но короткой сечи атакующие откатились назад, в балку. Чувствовалось, что пешие татары, это далеко не те лихие всадники. Здесь даже численное превосходство не давало им перевеса. Мансур решил создать на фланге подавляющее преимущество и послал еще сотню и приказал повторить атаку из балки. И вновь, несмотря на большие потери от стрел, татары достигли засеки, и опять началась сеча. Сейчас татары имели здесь более чем тройное преимущество и постепенно начали одолевать. Ждан, видя это, снял с центра еще десяток оружников и сам поспешил на помощь Миловану. Этот маневр противник как-то прозевал и в атаку на центральном направлении не пошел, хотя там оставался всего десяток лучников. Зато эта небольшая подмога позволила почти отбить татар на фланге. Но случилось непредвиденное, Милован, сражающийся наравне с прочими оружниками, оказался оглушен брошенным в его голову кистенем. Кистень попал в шлем, и он замертво упал на снег. Со всех сторон к упавшему Миловану кинулись оружники. Татары тоже сообразили, что это командир их врагов и, в свою очередь попытались пробиться к недвижимому телу Милована, подозревая, что он не убит. Сеча возобновилась с новой силой уже на небольшом пятачке... Все решило появление на этом миниристалище немолодого но мощного русского воина, он бился с таким остервенением, что казалось мог один одолеть десяток вставших на его пути...
   Ждан, едва услышал крики оружников о том, что их князь упал, с такой энергией стал пробиваться к телу своего воспитанника, что буквально устрашил татар и те поспешно отступили, оставив на снегу у засеки общим числом не менее полусотни своих трупов.
   Гонец от Едигея прибыл в тот момент, когда взбешенный Мансур брызгая слюной орал на сотников, не сумевших прорвать оборону "орысов" на фланге. Он уже понял, что враг отбился потому, что сильно ослабил центр и теперь собирался повторить атаку, но уже синхронно с двух сторон. Но гонец принес однозначный приказ темника, всей тысяче немедленно возвратиться в деревню, ибо весь тумен срочно выступает на сединение с туменом Бурундая - время отведенное тысяче Мансура для уничтожения "орысов" вышло. Мансур чувствовал, что противник держится из последних сил, нужно было еще совсем немного времени... Но этого времени у него не было, а ослушаться приказа он не мог, за это он вполне мог лишиться головы. Мансур скрепя сердце и скрежеща зубами дал отбой и его тысяча отступила и с фланга и по фронту... Все стихло и лишь заметаемые легкой поземкой трупы напоминали о недавней кровавой брани.
  
   Едигею понравилась старостиха, если бы она еще не дрожала постоянно от страха... Тем не менее, он приказал поместить ее в свою личную походную кибитку, одну из тех, что везли его личную добычу. Нукеры ждали момента, чтобы после темника насладится единственной захваченной здесь "жирной уткой", но их ожидания не оправдались. Едигей уже давно хотел обзавестись личными походными наложницами, но у него все никак не получалось, то была привилегия тайджи и потомственных найонов, и он в открытую следовать их примеру побаивался. И вот теперь будучи не в составе главных сил, а "сам себе хан", он решил, наконец, начать формировать свой "штат наложниц" и первой в нем стала мышлицкая старостиха.
   Из избы старосты Едигей вышел в очень хорошем расположении духа - во всем теле была разлита сладкая истома, настолько хорошо и приятно было лежать на большом и мягком животе этой орыски. Тут к нему подскочил юртчи, видимо дожидавшийся, когда отдохнет темник, и спросил что делать с пленными.
   - Принесите их в жертву Сульде, нам некогда с ними возиться, деревню сжечь. Всех тысячников ко мне... готовиться к выступлению...
   Едигей сел в седло и с сытым равнодушием наблюдал, как выполняют его распоряжение, как на снег полилась кровь, когда начали рубить пленников, как зажигали избы. Но вот его взор уперся в собравшихся тысячников. Среди ни не было Мансура... Когда ему сообщили, что Мансур до сих пор ведет бой с орысами, настроение темника сразу омрачилось. Значит, дозорный отряд орысов до сих пор не уничтожен, хоть против него была послана целая тысяча. Подозвал нукера:
   - Скачи к тысячнику Мансуру и передай мой приказ, пусть тотчас возвращается и займет свое место в походном строю тумена. У нас нет времени ждать, когда он и его люди, наконец, проснутся и начнут биться, как подобает настоящим богатурам.
   Нукер поспешил направить коня на лед реки...
  
   Едигей с нескрываемым презрением выслушивал сбивчивый доклад Мансура о его бое с отрядом орысов. Однако до поры он был относительно сдержан. Его буквально обуял гнев не от того, что орысский отряд не уничтожен и даже не от того, что тысяча понесла большие потери - бой есть бой, военное счастье изменчиво. Окончательно вывело Едигея то, что Мансур ничего не знал о посланной им в обход сотне, она словно куда-то провалилась без следа.
   - Весь тумен и трех десятков воинов не потерял, а из одной твоей тысячи больше сотни убито и еще столько же пропало без следа. Да за такое тебя!...- в присутствии всех тысячников орал Едигей, да так, что конь под ним испуганно прядал ушами и подгибал задние ноги.
   Едигей несколько остыл лишь тогда, когда Мансур пояснил, что на том берегу оказался не просто дозор орысов, а хорошо укрепленный пункт обороны, который пришлось штурмовать. Едигей приказал позвать разведчиков, которые несколько дней назад были здесь в окрестностях деревни. Они привезли сведения об орысах, стоявших в самой деревне, но ничего не сообщили об этом дозорном отряде и сооруженной в лесу засеке.
   - Почему вы ничего не сказали об орысском дозоре на том берегу!?- спросил Едигей тоном ничего хорошего для разведчиков не предвещавшем.
   Трое разведчиков растерянно переминались перед восседавшем на коне Едигеем.
   - А может вы просто поленились осмотреть тот берег. Там же снег глубокий, зачем мучиться. Увидели, что орысы в деревни по домам сидят и у огня греются и сразу назад поспешили!?
   - Нет... нет, мы тут все облазили, не было на том берегу никаких орысов,- молящее оправдывались разведчики.
   Но темник их уже не слушал.
   - Мне не нужны такие разведчики, которые свое дело делают кое-как. Другим будет наука,- Едигей сделал знак нукерам и они тут же переломали хребты всем троим.
  
   5
  
   Когда воевода Дорож на взмыленном коне прискакал в стан Великого Князя, там царила относительно мирная атмосфера. Воеводу даже не хотели пускать в избу, где ночевал Юрий Всеволодович. Но тот стал кричать прямо с улицы, чтобы быть услышанным и спокойно почивавший князь услышал.
   - Обошли нас княже, татарва поганая, несметные тысячи. Мы их из-за реки ждали, а они берегом пришли!
   Увидев запыхавшегося воеводу и осознав слова его, Великий Князь задал естественный вопрос:
   - А полк... полк твой где!?
   - Там в Мышлице и Боженке... полег. Со мной не более десятка прискакало.
   - А ты как здесь... почему не с полком?
  
   Юрий Всеволодович с тех пор как узнал о падении своей столицы, гибели своего семейства, и ужасной участи любимой жены... Он сильно изменился и из самоуверенного властелина, уже двадцать лет сидящего на великокняжеском престоле, превратился в обыкновенного пожилого человека, готового под давлением трагических обстоятельств закончить свой жизненный путь. Потому извести о разгроме полка не столько его поразило, сколько добавило унылости и пессимизма. Он еще как бы по инерции продолжал ощущать себя повелителем, потому и задал этот вопрос - почему воевода бросил вверенный ему полк.
   Но Дорож всю тридцативерстную дорогу размышлял именно над этим и вопрос не застал его врасплох:
   - Как же надежа князь, остановить поганых не было никакой мочи. Я уж думал с дружиной тоже там лечь. Да кто ж тебя бы упредил тогда, что татарва несметной силой валит от Мышлицы. Они бы сюда пришли и ты бы тоже ничего не знал, не изготовился. И гонца послать я никак не мог, все уж побиты были или в бой вступили. Вот и пришлось самому спешить...
   Не очень убедительно звучали оправдания воеводы, но князь уже настолько пал духом, предчувствуя близкую погибель, что даже не был в состоянии прогневаться на своего любимца.
   - Эй... одеваться!- приказал князь, уже как бы и не обращая внимания на потуплено преклонившего голову воеводу.
   Постельничьи тут же стали помогать князю одеться.
   - Когда татар ждать?- спросил князь не глядя на Дорожа, подавая ногу, на которую слуга стал натягивать сапог.
   - Так кто ж их знает... как управятся,- воевода смущенно развел руками...
  
   Головной и запасной полки располагались на восточном берегу Сити в районе сел Станислово-Юрьево-Красное. Здесь же стоял и обоз. Кроме шести тысяч постоянных воинов дружинников сюда же из из окрестных великокняжеских вотчин было собрано более четырех тысяч ополченцев, мужиков-смердов, вооруженных только вилами, да обычными топорами. Восемь дней войска стояли и ждали татар, тем не менее, нападение оных на полк левой руки стало полной неожиданностью. Войска спешно выстраивались, чтобы отразить врага, идущего берегом реки от Мышлицы. Но тут прискакал во весь опор гонец с другой стороны, с устья Сити. Он сообщил, что еще одно огромное татарское войско с рассветом атаковало полк правой руки в селе Покровском. Там шел бой и гонец молил о помощи, говорил татар так много, что полк долго не продержится... Великий князь совсем растерялся, получалось, татары сумели обойти его с двух сторон, скрытно перейти Сить одновременно и выше и ниже по течению.
   - Надо уходить лесом на Белоозеро,- осторожно посоветовал Дорож. Он уже оправился и смотрелся не бросившим полк воеводой, а вновь любимцем и советником князя.
   Но Юрий Всеволодович, потерявший семью, столицу и большую часть своего княжества... Он бежать не собирался, он не верил в победу, но погибнуть в бою был готов.
   - Если Богу угодно, все здесь поляжем, но не побежим,- со спокойной обреченностью проговорил князь.- Головной полк выходит навстречу поганым, что идут от Мышлиц, смерды тоже. Половина запасного полка в Покровское на подмогу полку правой руки. Все... будем биться, поляжем, но чести своей не уроним...
  
   Тумен Бурундая скрытно подошел по заранее тщательно разведанному маршруту к западному берегу Сити как раз напротив стана Великого Князя. Остановив войска в двух верстах от берега, темник сам во главе десятка разведчиков пошел на берег, дабы убедиться, что разработанный им план окружения войск орысского князя выполняется. Когда в лагере на противоположном берегу тревожно зашевелились и князь разделил свои силы, часть отправив по направлению к устью реки, а с другой стал ожидать нападения с "верха"... Бурундай понял, что тумен Едигея с одной стороны, а тумены Карачая и Чойбола с другой, уже атаковали своих противников, и он тоже может двинуть свой тумен в бой. Темник также определил, что сам князь со своим основными силами чуть выдвинулся в направлении верховьев реки, то есть против Едигея. Из чего следовало, что как и ожидал Бурундай, старый темник, по всему, уже разгромил своих противников и его ждут здесь. А вот в низовья реки отправляли относительно небольшой отряд. Это означало, что Карачай с Чайболом атаковали, но не разбили врага, и там идет бой. Потому князь отправил туда подкрепление. О том же говорило, что сам князь, которого нельзя было не узнать по золоченым доспехам и знамени возле него... Так вот, сам князь выступил во главе войска, собирающегося противостоять тумену Едигея. Медлить было нельзя. Если Едигей вскоре появится со своим туменом здесь, то скорее всего он примет активное участие в разгроме князя и значительная доля славы может достаться ему... Бурундай послал гонца с приказом: всему тумену немедленно выходить к реке. Именно на льду реки Бурундай решил разгромить основные силы "орысского коназа".
  
   То, что из леса с противоположного берега на лед сразу высыпало не менее трех-четырех тысяч всадников, в очередной раз произвело на Великого Князя ошеломляющее впечатление. Казалось, сам Господь Бог решил, наконец, примерно наказать Юрия Всеволодовича за все его большие и малые прегрешения, что он сделал за долгие годы своего княжения. Конечно, несправедливости творили все удельные князья соразмерно со своими возможностями. Зачем нужна власть, если ею не злоупотреблять - редкий властитель не руководствуется этим постулатом. Но, видимо, он грешил слишком много, раз всевышний стал столь немилосерден к нему и его семье.
   - Княже, с трех сторон нас обложили! Не спасемся, если на сотни не разобьемся и порознь на Белоозеро лесами не уйдем, вновь поспешил подать свой совет Дорож.
   Но его тут же осадил воевода, командир головного полка:
   - Не слушай его княже, он сам от своего полка сбег, теперь и тебя к тому же понуждает. Да и татар не так уж много, всего-то тысячи три. Пака те от Мышлицы подойдут, мы их тут всех посечем. Только быстрее надо.
   Юрий Всеволодович, наконец, сбросил с себя оцепенение, и приказал спуститься с берега на лед и там выстраиваться в боевой порядок. Пока полк спускался и выстраивался, из леса вышли новы сотни татар и их уже было никак не меньше пяти тысяч и все они на конях. У Великого Князя в головном полку всего три тысячи конных и еще полторы тысячи из запасного полка, но то все были молодцы как на подбор один к одному, рослые плечистые и в то же время подбористые. Такой богатырской стати чаще всего получались русские, получившиеся в результате смешения рослых кривичей с, в основном, коренастыми плечистыми мерянами и муромой. И таковых во владимирском войске всегда было много, в отличие от той же рязанской дружины. В тех местах русские получались от смешения не столь высоких как кривичи вятичей с мещерой, мокшой и эрзей, которые внешне мало чем отличались от мери и муромы. Потому и говорили про рязанцев - не воины, а пни низкие, широкие.
   Полк выстроился в середине реки, по краям встали пешие смерды с вилами, топорами, рогатинами.
   - Вперед, ударим по поганым, посечем разорителей наших городов и сел, поругавших наших жен, сестер и дочерей!!- зычно провозгласил Великий Князь и войско неспешно двинулось вперед, чтобы смерды не отставали от конных дружинников и не нарушали строя, перегородившего всю ширину реки.
  
   Бурундай очень опасался, что коназ Гюрга не решится принять открытый бой на речном льду, а выстроит свои войска на высоком берегу, и тогда ему ничего не останется, как атаковать из очень неудобного положения снизу вверх. Но дух Сульде был явно на его стороне - орысы сами сошли на лед и выстроились для битвы. Почему орысский коназ сделал именно так? Видимо действительно поверил, что врагов не слишком много и он успеет их разбить до того как подойдет тумен Едигея. Да неважным военачальником оказался этот коназ. Хоть бы спросил у кого, какую тактику применяют в сражениях его нынешние враги. Монголо-кипчаки ведь никогда не бросают сразу все силы в бой и вообще не вступают в сражение, не имея сильных резервов. Вот и сейчас Бурундай вывел на лед лишь половину своего тумена, а вторую спрятал в лесу. Теперь надо было дождаться, когда все орысы втянутся в сражение и в решающий момент ввести в бой вторую половину тумена. Бурундай столько раз успешно опробовал эту тактику, что и сейчас не сомневался в успехе.
   Но на этот раз все сразу пошло не так как рассчитывал Бурундай. Четыре тысячи конных татар атаковали как всегда, сначала пошли в галоп, потом саженей за сто резко остановились и стали засыпать противника стрелами. Обычно в результате такого обстрела противник сразу нес большие потери, его строй сбивался, боевой дух падал. Но сейчас больших потерь противнику татарские стрелы не нанесли. Стоявшие в середине дружинники своими большими треугольными щитами умело закрыли и себя и своих коней. Казалось, стрелы должны были внести панику в ряды стоявших по краям ополченцев. Но и здесь они оказались к такому обстрелу готовы, у всех у них оказались простые щиты, сколоченные из обычных досок... но, доски были толстые и их стрелы не пробивали. Когда татары вновь понеслись в атаку, их встретил все тот же сомкнутый не потерявший управления и боеспособности единый строй. Когда пошла сеча и легкая кипчакская конница атаковала фланги, она не смогла прорвать строй ополченцев, ибо берега неширокой реки не давали привычной свободы маневра, с одной стороны ограничивал высокий обрывистый берег, с другой густой лес и глубокий снег. Да смерды были плохо вооружены, но неожиданно очень действенным оружием оказались рогатины, которыми ополченцы стаскивали с седел всадников, а то валили на лед его вместе с лошадью. Но самое неприятное для Бурундая творилось в центре. Тяжеловооруженная конница, состоявшая сплошь из монголов, ударная таранная сила его тумена, пожалуй самая боеспособная во всем монголо-кипчакском войске... Эта конница, столкнувшись с головным великокняжеским полком, не то что не смогла поколебать его, она втянулась в тяжелую рубку даже без намека на какой-либо успех. Обычно монголы побеждали за счет маневра и умелого владения саблей. Но здесь, на льду, в тесноте преимущества маневра просто не могло быть. А сабли... в тесной однообразной сече, где основную роль играла не частота ударов, а их сила, здесь более длинные и тяжелые мечи дружинников оказались более эффективными. К тому же и физически дружинники в целом оказались выше и сильнее монголов.
   Скрежеща зубами Бурундай смотрел, как непоколебимо возвышается над строем врагов великокняжеское знамя, как постепенно дружинники начинают теснить и истреблять его лучших воинов. Надо было вводить в бой вторую половину тумена, но чутье полководца подсказывало, что в данный момент это не даст ожидаемого еффекта. Бурундай продолжал напряженно следить за битвой и ждал, когда дух Сульде, наконец, подаст знак, как это всегда бывало, когда он безошибочно угадывал момент ввода в бой резерва... Но ничего не менялось: орысские ополченцы на флангах успешно отбивали наскоки кипчаков, а в центре все отчетливее обозначалось преимущество великокняжеской дружины над монголами. Видя, как все чаще падают сраженными его воины под ударами тяжелых орысских мечей, Бурундай осознал, что если и дальше ничего не предпринимать, а пассивно ждать помощь от Сульде, орысы просто прорвут центр его войска с катастрофическими последствиями. Бурундай не потерял самообладания, он понимал, что весь резерв и даже его большую часть в бой бросать пока не время. Потому он послал всего лишь две тысячи кипчаков. Они должны были атаковать не центр и не фланги, а стык между ополченцами и дружиной, где ввиду продвижения вперед конных дружинников и не поспевающим за ними ополченцами образовался некий разрыв. Атаковали сразу с обоих флангов. На одном атака не имела успеха, так как ополченцы успели закрыть брешь. А вот на другом кипчаки вклинились в строй противника и даже потеснили ополченцев, грозя прорваться и ударить по княжеской дружине с тыла... Воевода фактически командовавший не только своим полком но и всем сражением, ибо Великий Князь не руководил, а сам лез в битву явно ища смерти... Так вот, воевода вовремя заметил грозящую опасность и развернув задние ряды дружинников атаковал кипчаков, заставив тех быстро отступить. Тут же дружинники и закрыли брешь. В результате атака кипчаков из резерва цели не достигла, но давление на монголов в центре ослабло и сеча там уже пошла на равных.
   Это равенство сохранялось довольно долго, обе стороны уставали, но монголо-кипчаки уставали сильнее - в этой долгой сече в ужасной тесноте, привыкшие сражаться на просторе степняки чувствовали себя весьма неуютно. Потому в конце-кнцов в центре вновь обозначился перевес дружинников головного великокняжеского полка. Бурундаю вновь ничего не оставалось, как опять бросать в бой некоторую часть резерва. Он послал последних оставшихся у него кипчаков, не трогая монголов... И опять атака не принесла желаемого перелома в ходе сражения, только на время его выровняв. У Бурундая оставался последний резерв - тысяча тяжеловооруженных монголов. Он не решался бросить и его в бой, в надежде, что дух Сульде, наконец, снизойдет до него...
   И Сульде услышал бессловесные мольбы темника. На льду, вдалеке, со стороны верховьев Сити показалась темная людская масса. По мере ее приближения стало ясно - то приближался тумен Едигея. Бурундай отбросил все колебания и сомнения - военное счастье вновь повернулось к нему лицом, а в такие моменты он действовал решительно и быстро. Тысяча тяжеловооруженных монголов немедленно была введена в бой. Они должны были успеть обрушиться на орысов до того как подойдут воины Едигея, чтобы у того не возникло мысли о своей решающей роли в этом сражении.
   Тем временем приближающейся тумен заметили и сражающиеся. В монголо-кипчаков это вселило уверенность, в русских... Они поняли, что это приближается их погибель. И если великокняжеские дружинники продолжали рубиться с отчаянием обреченных, то ополченцы, до того стойко отбивавшие атаки, стали в панике разбегаться. И в самом деле, дружинники они для того и шли в войско служить, чтобы всегда быть готовыми погибнуть в бою, а смерды... Их дело не воевать, а землю пахать, скотину водить, то есть кормить тех же дружинников, князя и его челядь - у каждого своя судьбина. Впрочем, и один из дружинников, тучный немолодой воин в богатом одеянии и доспехах, на коне с посеребренной уздечкой, бросил строй и поскакал к берегу, явно надеясь спастись бегством. Но едва конь вылетел на высокий берег сразу две стрелы вонзились в спину воеводы Дорожа...
   Бегство ополченцев предопределил полный успех ввода в бой последнего резерва Бурундая. Великокняжеский полк, оставшись без флангов, был полностью окружен. Так что подоспевшим воинам Едигея осталось лишь ловить разбежавшихся смердов. А своему резерву Бурундай поставил конкретную задачу - атаковать центр строя орысов, то место где возвышалось великокняжеское знамя. Ни в коем случае не дать воинам Едигея захватить ни знамя, ни самого князя - то почетная добыча самого Бурундая. И все было исполнено, как велел темник. Свежие монголы врезались в уже измученные многочасовым боем, деморализованные ряды дружинников, знамя упало... Бурундаю доложили:
   - Коназ Гюрга зарезан...
   Бурундай поспешил к месту, где валялось на снегу знамя, неподалеку от него, среди множества трупов лежало залитое кровью тело в богатых доспехах, дорогих сафьяновых сапогах. Рядом стояли нукеры Бурундая, не позволяя никому подойти к почетной добыче. Бурундай слез с коня, снял с безжизненной седой головы позолоченный шлем и одним ударом сабли отсек ее. Затем проткнул щеки и через них продел шнурок, которым и приторочил голову к своему седлу...
  
  Остававшихся в живых орысов ловили и добивали почти до сумерек, добивали и раненых. На месте сражения лежало нагроможденными несколько тысяч трупов. В тумене Бурундая недосчитали более двух тысяч воинов. Указывая на эти потери, Бурундай в гневе выговаривал Едигею:
  Ты очень сильно запоздал темник. Моим славным воинам пришлось одним биться с лучшими войсками орысского князя. Они их разбили, но видишь сколько их полегло. Этого бы не случилось, если бы ты пришел раньше и помог нам. Много моих воинов тогда бы были сейчас живы и еже долго могли бы служить Великому Бату-хану. Ты... ты виноват. Вместо того, чтобы спешить сюда, ты нежился в теплой постели на мягком животе орысской жирной утки!
  Едигей, опустив глаза, молча выслушивал обвинения, вычисляя про себя, кто из его ближайшего окружения успел "просветить" Бурундая о его "отдыхе" во взятой деревне. Держался он довольно спокойно, ибо предвидел подобные обвинения и заранее продумал ответ:
  - Я опоздал по вине тысячника Мансура.
  Едигей замолчал, но в том молчании Бурундаю было нетрудно определить то, что не договаривает Едигей - твоего любимца, которого ты специально внедрил в мой тумен, чтобы иметь своего соглядатая.
  - Мансура!?- изумленно переспросил Бурундай.- В чем ты его обвиняешь!?- главный темник вопрошал уже грозно.
  - Мы неслышно подошли к спящими орысам и застали их врасплох. С рассветом мы их уже всех перерезали и были готовы идти тебе на помощь. Но на другом берегу реки оказался еще один небольшой орысский отряд, не более сотни воинов. Я отправил Мансура с его тысячей, чтобы и их там всех вырезать. Я думал, что Мансур быстро с ними справится,- Едигей многозначительно замолчал, не договаривая, но давая понять, что имел право в этот промежуток времени немного расслабиться и полежать на жирной утке.
  - Ну и что дальше?- не вдаваясь в "подтекст", нетерпеливо подогнал Бурундай.
  - Мансур со своей тысячей так и не смог разбить сотню кое как вооруженных орысов. Я его ждал, и когда времени уже не оставалось, приказал выйти из боя и занять место в строю тумена. Да, я виноват, что послал именно его. Любой другой тысячник тех бы орысов легко вырезал и мой тумен прибыл бы сюда намного раньше,- Едигей уже не опускал глаза, а смотрел на главного темника спокойно.
  - Ладно... я выслушаю Мансура... ступай в свой тумен и распорядись послать две тысячи на помощь Карачаю с Чайболом. Что-то они до сих пор не подошли. Видно никак не могут одолеть орысов в устье реки,- недовольным голосом приказал Бурундай.
  - Хорошо, будет исполнено... Я еще хочу сказать, что Мансур не только не смог одолеть тех орысов, он там положил больше сотни своих людей и еще одну сотня, которую он отправил в обход пропала без следа,- Едигей говорил по-прежнему спокойно, но его губы и глаза красноречиво усмехались.
  - Ладно... иди, а Мансура пришли ко мне, я с ним разберусь,- Бурундай уже почти гнал темника из своего шатра.
  
  Тысячник Мансур заходил в шатер главного темника, едва сдерживая дрожь, бледный как полотно. После случившегося он понимал, что такой вызов неизбежен. Ему было так стыдно, что он думал лучше быть убитым на льду реки. Но в этой битве, в отличие от той в лесу, его тысяче, вернее тому, что от нее осталось, участвовать фактически не пришлось. Его воины ловили и добивали разбежавшихся смердов.
  - Это правда, что рассказал о тебе Едигей? Ты в самом деле со своей тысячей не смог одолеть сотню орысов, положил много людей, да еще целая твоя сотня куда-то пропала!?
  - Да темник...
  Мансур за время прошедшее после боя в лесу так сильно переживал, что сейчас в свои двадцать четыре года смотрелся на все тридцать.
  - А я так верил в тебя... Помнишь, я тебе рассказывал, как меня по молодости вот также опекал и поддерживал во всем Субудэй? Он готовил из меня себе смену. Вот и я думал, что ты станешь моим достойным учеником и со временем займешь мое место. А ты... Говори как все случилось!- лицо Бурундая искажали гримасы крайнего разочарования.
  - Темник, тут не одного меня вина. Разведчики Едигея просмотрели целую сотню орысов на другом берегу от деревни, где стояли их тумен. И не только орысов, а и то, что они там построили укрепления из бревен, которые не могли пробить наши стрелы. Другие рубили только что проснувшихся, не успевших одеть доспехи орысов в деревне, а меня Едигей отправил по пояс в снегу штурмовать деревянную крепость. И орысы в той крепости не спали, они нас ждали,- оправдывался Мансур.
  - Так-так... но Едигей сказал, что там против тебя были какие-то смерды, чуть ли не с вилами.
  - Едигей лжет. Там были настоящие воины, которые лучше всех из орысов стреляют из луков. Именно от их стрел, попавших в лица и горла, погибло много моих воинов. А мы не могли также часто поражать их из своих луков, они прятались за бревнами своей крепости. И все равно мы их почти одолели, даже чуть не взяли в плен командовавшего ими коназа, он уже лежал оглушенный... Но тут Едигей приказал закончить бой и возвращаться. Ослушаться я не мог.
  Бурундай, собрав на лбу морщины, внимательно слушал тысячника, когда тот закончил спросил:
  - Ладно, а что там получилось с той сотней, что ты послал в обход?
  - Не знаю. Как будто орысский бог и злые мангусы их куда-то всех утащили. Они пропали в этом проклятом лесу. Но моей вины в том нет. Я все делал правильно... Не наказывай меня темник... Я отомщу и казню этого коназа, если он еще жив, догоню и убью, отрежу его голову. Они не должны далеко уйти, они ведь пешие. Если поедем по следу быстро нагоним,- молящим голосом просил Мансур.
  - Ладно,- после некоторого раздумья произнес Бурундай.- Я дам тебе возможность поквитаться с тем коназом... А с чего ты взял, что он коназ? Да и не может коназ командовать столь малым отрядом.
  - Мои воины слышали, когда он упал, орысы закричали: коназ, коназ, и чуть не все кинулись ему на выручку, чтобы не дать нам его захватить. Потом я пленных, которых уже здесь взяли расспрашивал. Они и сказали, что в тумене который в той деревне стоял действительно был какой-то бедный орысский коназ, который в своем селении набрал сотню и служил у коназа Гюрги,- дал пояснения Мансур.
  - Хорошо, коназ, так коназ. Сегодня мы много пленных взяли, ты разузнай у них, откуда он и если не догонишь в пути доедешь до самого его селения и поквитаешься с ним прямо там. Здесь ты прав, кто не склонил головы перед нашим непобедимым войском, не должен остатся безнаказанным...
  
  Весь последующий день в бывший стан Великого Князя Юрия Всеволодовича свозили погибщих монголов и кипчаков. Таковых набралось более восьми тысяч. Кроме двух тысяч из тумена Бурундая и в общей сложности пятисот человек из тумена Едигея, самые большие потери понесли Карачай и Чайбол - более пяти тысяч человек. Тела были сложены в единый погребальный холм, обложены дровами и подожжены под прощальные крики живых. Обычно после таких больших побед войску давали передышку, несколько дней отдыха, или, как торжественно любил провозглашать Джихангир, давали возможность воинам отдохнуть "на пупах матерей, жен, сестер и дочерей" поверженных врагов. Правда такое было возможно только после взятия больших и богатых городов, где имелось много женщин и среди них немало нежных цапель и жирных уток. Но сейчас отдыхать было некогда. От Джихангира уже прибыло несколько гонцов с приказом, незамедлительно выступать на соединение с главными силами.
  
  6
  
  Милован очнулся поздней ночью. Он лежал на санях, сооруженных из нескольких связанных бревен, которые тащила впряженная в них низкорослая монгольская лошадь. Глазам лежащего Милована открылась бездонная и безбрежная чернота неба, в которую были щедро вкраплены россыпи звезд. После зрения к Миловану вернулся слух, и он услышал звук трущихся о снег бревен со стесанными концами. Вместе со звуками он стал ощущать и боль во всем теле, но сильнее всего болела голова. Милован скосил глаза вперед и увидел спину в овчинном тулупе, и услышал голос, понукающий коня. Попытался встать, но это вызвало только усиление головной боли, он не сдержался и застонал. Возница обернулся и Милован узнал своего верного телохранителя Любима, сына его дворовой бабы ключницы Ефстафии. Любим прокричал куда-то вперед:
  - Ждан... кажись, князь очухался?
  Через некоторое время перед глазами возникло заросшее бородой лицо Ждана и его меховая шапка:
  - Мил... княже... как ты!? Слава те... я уж боялся, что не довезем.
  - Пить...- с трудом шевеля языком, попросил Милован.
  - Сейчас... погодь чуток... Эй, воды подайте!
  В руках Ждана появился плетеный туес, и он поднес его к губам Милована...
  Милован то проваливался в полубессознательный сон, то просыпался и к рассвету окончательно пришел в себя. Превозмогая боль и тошноту, он начал спрашивать:
  - Где мы?
  - В Киверичи едем. Уже где-то полпути осилили,- отозвался Ждан.
  - А там... во время брани на засеке... меня срубили?
  - Да нет... тебя кистенем оглушили, ты и упал в беспамятстве. Меня не послушал, сам вперед полез,- счел нужным упрекнуть князя Ждан.- Еле отбили, уж больно татарва хотела тебя в полон утащить. Лютая над тобой сеча была, вот и потоптали тебя сильно, поди на тебе-то живого места нет, а?... А дальше не пойми, что случилось, отступили поганые, а потом и вовсе ушли.
  - То-то, гляжу, меня всего ломает, и голова гудит будто в нее как в колокол бухают,- Милован болезненно поморщился, попытался приподняться и с помощью Ждана сел.- Говоришь, ушли поганые... с чего бы это?
  - Не знаю... Господь, видно, помог. Как они совсем ушли мы тебя и других раненых собрали, засеку нашу разобрали и из тех бревен, вот, сани сделали, вас всех на них положили, сами в те сани впряглись и потащили оттуда быстрее. Даже похоронить убитых было неколе. Боялись, как бы поганые не воротились,- продолжил свой рассказ Ждан.
  - Сколько там осталось?- этого вопроса Милован не мог не задать.
  - Тридцать двух там без погребения оставили, да уже в дороге трое кончились. Но этих в Киверичах отпоем и похороним. А раненых у нас еще девятнадцать,- закончил отчет Ждан, поправляя на Миловане сбившуюся шапку.
  - Это что ж получается от девяноста двух отнять тридцать два да еще трех и еще девятнадцать... Это получается всего пятьдесят четыре... Значит осталось всего тридцать восемь!?- головная боль не лишила Милована способности производить расчеты.
  - Из тех девятнадцати раненых восемь совсем чуток ранены, неделю, может две и все в строй встанут,- чуть добавил оптимизма в ситуацию Ждан.
  - Да, немного нас осталось...- "сани" подпрыгнули на ухабе, Милован со стоном схватился за голову. Едва боль ослабла, заговорил вновь.- Говоришь, сами впряглись, а лошади откуда?- Милован кивнул вперед, потом назад - по накатанной санями дороге, проложенной в лесной просеке, довольно ходко ехали еще с десяток таких же самодельных "саней" запряженных низкорослыми лошадьми.- Да и лошади какие-то не наши, татарские, что ли?
  - То, Мил, еще одно чудо-чудное, опять Господь помог,- Ждан заговорил восторженно. Только мы тебя и других раненых немного отволокли, взопрели, передохнуть остановились. Вдруг слышим ржание лошадиное недалеко, да так будто лошадь бьется и помощи просит. Послал я ребят они на снегоступах сбегали, вернулись и говорят. Там татар вместе с лошадьми в овраге снегом завалило. Я сообразил, что это тех, которых нам в обход послали, потому-то они до нас и не доехали. Пошли мы туда и в самом деле где-то два десятка лошадей по самое брюхо, а то и по головы в снегу бьются и вылезти не могут. Те татары, что на них ехали видать с седел пососкакивали да убежали, а остальных всех и лошадей и поганых совсем засыпало. Видать, они по краю оврага поехали, а снег-то под ними и сошел... Ну мы тех лошадей, которых еще спасти было можно веревками обвязали да поднатужившись выволокли. Снег немного раскопали, а там татары с лошадьми задохнувшиеся Ну мы с которых поближе были оружие поснимали, а лошадей вот в сани запрягли да и поехали. Непривычные они тягло тащить и к сбруе-то нашей, все норовят из оглобель вывернуться. А все одно куда быстрее на них-то. Без них дней пять, а то и неделю тащились бы, а тут назавтра уже в Киверичах будем...
  
  В Киверичи "обоз" прибыл где-то в середине дня. Солнце припекало уже по-весеннему, снег понемногу чернел и проседал, хотя, ни ручьев, ни луж еще не было. Со всех сторон к "саням" подбегали бабы, ребятишки, "разбирали" своих раненых. А некоторые бабы, узнав о гибели мужей, сынов, братьев, тут же начинали рыдать в голос...
  Любим подвез Милована к его, так называемому, княжьему дому, в общем, обычной избе, в отличие от прочих крытой не соломой, а щепой-дранкой, да в окнах было вставлены стекла, а не слюда или бычьи пузыри. Главное же отличие княжьего дома состояло в том, что топился он не по-черному, а по белому. Таких домов в селе было всего два - такая же белая печь имелась в доме священника. Вся дворня высыпала встречать своего господина. Впрочем, ключница Евпраксия первым делом кинулась на шею сыну и наскоро смахнув слезы радости привычно закомандовала дворовыми, которые вместе с Любимом помогали князю встать и войти в дом.
  В доме Милована постоянно присутствовала немногочисленная потомственная дворня: ключница, ее муж, сторож и пастух в одном лице, две старые девы-прислужницы, одна занималась уборкой в доме и готовкой пищи, вторая скотным двором, доила коров и все прочее. Все эти дворовые были уже не молоды и служили еще отцу Милована, было и двое молодых, сыновья ключницы и сторожа. Старший Любим стал оружником и являлся телохранителем и оруженосцем князя. Второй сын тринадцати лет выполнял обязанности "мальчика на побегушках". Все дворовые очень гордились своим положением, и ставили себя гораздо выше прочих смердов, и за своего молодого князя были готовы, что называется, жизнь отдать...
  Ждан же первым делом пошел в дом к священнику. В доме отца Амвросия тоже царила суматоха, Голуба уже одетая в зимнюю шубу бегала из комнаты в комнату, смотрелась во все зеркала... чтобы не дай Бог не показаться на глаза жениху некрасивой. Задержка же вышла потому, что она не знала, во что обуться. С сапогами у Голубы была беда. В селе красивые женские сапоги, соответствующие статусу будущей княгини, шить никто не умел. Отец Амвросий привозил таковые для своих жены и дочерей из Владимира. Но из своих детских сапог Голуба уже выросла, старшей сестры были ей тесны в голенищах, матери - велики. Вот и сейчас для того, чтобы бежать проведать жениха ничего не оставалось как одевать болтающиеся на ее ступнях сапоги матери. Именно в этих сапогах, едва не оступившись, она столкнулась на крыльце со Жданом.
  - Мил дома... что с ним... он ранен?- с тревогой в голосе и во взгляде спросила Голуба.
  - Дома... беги скорей... по голове его ударили, но вроде Бог спас, до свадьбы заживет,- попытался успокоить невесту князя Ждан.
  Едва Голуба сбежала с крыльца, тут же объявилась и Бояна, кинулась на шею:
  - Дядя Ждан... как ты... не зашибли тебя!?
  - Да, ничего... видишь жив-здоров. Ты то тут как, с Голубой больше не ругалась?...
  
  Войдя в дом и перекрестившись на иконы, Ждан поздоровался со священником:
  - Здрав будь отче.
  - Благослови тебя Господь Ждан. Говори, как князь и что с вами случилось?- голос священника звучал тревожно.
  - Князь, слава Богу, жив. Только в бою его сильно кистенем по голове ударили, да потоптали пока он в беспамятстве лежал. Сейчас в себе, но еще не совсем оправился. Ты отче к знахарке, что в Большухе живет человека пошли, пусть ее привезут, и Мила и других раненых посмотреть. Человек пять там совсем плохи, а остальных я думаю поднять можно.
  Тем временем матушка Марфа, Бояна и Веселина собирали на стол - здесь Ждан всегда был желанным гостем.
  - Как бились-то, отбили поганых?- этот вопрос священник задал, когда они с гостем уже сели за стол и выпили по чарке медовухи.
  - Какое там. Хорошо хоть сами не все там легли. И Великий Князь, я думаю, вряд ли устоял. Татарвы слишком много, да и воюют они и люто и хитро. Полк, в котором мы состояли, на наших глазах весь порубили, а воевода сразу сбег. Если бы Мил нас заранее из деревни не увел, и мы бы там сейчас все лежали,- горестно поведал Ждан отставив пустую чарку, в которую стоявшая рядом племянница тут же заботливо подлила медовухи.
  - Ясно... Так что же теперь нам и сюда тех татар ждать?- священник не ел не пил, хоть и чашка с хлебовом и чарка с медовухой стояли перед ним.
  - Кто ж то может знать? Если Великий Князь уже побит, то вскорости и сюда могут прийти. А если ушел лесом на Белоозеро, то те татары, что с нами бились следом за ним пойдут, тогда может и минет нас судьбина горькая...
  
  Голуба прибежала в княжью избу, когда дворовая прислуга собиралась кормить уже лежащего на своей постели Милована. Он в одной рубахе сидел на постели, опустив ноги на пол и пил какой-то лечебный отвар, приготовленный ключницей. Это давалось ему не без труда. Допив, он бессильно оперся спиной о бревенчатую стенку, на его лбу выступили капли пота.
  - Ты, князюшка, сейчас полежи немного, отвар как тебе в жилы войдет силу даст, а мы уж и еду тебе спроворим, поешь горяченького и...
  Ключница не договорила, по дощатому полу прозвучала уверенная дробь каблуков и, решительно отодвинув женщину с чашкой, место возле постели по-хозяйски заняла Голуба.
  - Мил... куда тебя ударили... где болит!? Дай я там поглажу, боль отыму,- Голуба опустилась на колени перед Милованом и, преданно глядя в глаза, готова была своими ладошками нежно прикоснуться к больному месту.
  - Да ничего уже Голуба моя, почти и не болит. Да не сильно меня... так по голове стукнули маленько. Скоро встану...
  Голуба движением плеч скинула шубу и прижалась головой к груди Милована, на ее глазах выступили слезы... Но эта слабость продлилась всего мгновение. Она тут же вскочила и заговорила громко почти зло:
  - Почему в избе так холодно, вы что печь с утра не топили... князя заморозить хотите!?
  Одна из дворовых баб, до того в статичной позе стоявшая поодаль, встрепенулась быстро подскочила, подняла лежащую на полу шубу Голубы, а ключница, поджав губы недовольным тоном ответила:
  - Так не ждали мы господина свово. Мы ж только к вечеру затопляем, дрова бережем. Сейчас быстро все натопим, не застудим мы князюшку, Мила нашего.
  Убедившись что дворня, наконец, забегала, Голуба, недобро стрельнув глазами на ключницу, опять опустилась на колени и вновь прижалась головой к груди Милована. Тот слабо гладил ее волосы. Но долго предаваться бездействию, даже такому приятному, Голуба просто не могла. Вскоре она опять вскочила, и на весь дом зазвучал ее звонкий властный голос:
  - А почему в горнице натоптано, почему сюда в грязных валенках ходят!?
  Превращение юной невесты в грозную хозяйку сразу "взнуздало" дворню. Обрадованные возвращением своего князя, но избалованные его частыми и долговременными отлучками и оттого не больно усердные дворовые под строгим взглядом Голубы принесли воды, стали мыть полы, поснимали валенки. Лишь ключница демонстративно ничего не делала, а время от времени вполголоса гундела себе под нос:
  - Еще не венчана, а уже хозяйничает...
  Голуба же тоже сняла сапоги и одела принесенные ей теплые домашние чуни. Потом когда растопили печь и согрели еду, она сама принялась кормить жениха обедом. Милован ел без аппетита, медленно и мало. Голуба уговаривала его есть даже через силу. Процесс еды совсем лишил Милована сил, он откинулся на подушки и задремал. Голуба стояла рядом, держа его за руку. Когда Милован окончательно заснул, она осторожно вышла из опочивальни.
  - Чтобы в доме тепло и тихо было, не дай Бог князя разбудите... Я попозже еще забегу,- с этими словами Голуба одела поданную ей шубу, сунула ноги в так же услужливо пододвинутые сапоги и, строго окинув взглядом дворню, вышла... Все вздохнули с облегчением, но уже никто не смел в доме повышать голоса и ходить по дому в уличной обуви.
  
  Сбеги продолжали приходить в Киверичи. Их селили по сараям и хлевам. От них и узнали, что войско Великого Князя разбито, и сам он в той битве пал. Милован же на удивление быстро поправился. Уже на третий день он встал, и хоть голова у него еще болела, и время от времени его подташнивало, на ногах он держался крепко. Не откладывая дело, он вызвал к себе Ждана и отца Амвросия, решать, как быть дальше.
  - Навряд ли поганые сейчас сюда придут. Им большие города надобны, Торжок, Новгород. Туда сам хан Батыга идет, туда же и эти которые с нами бились пойдут. А тут возле нас городов никаких нет,- высказал свое предположение Ждан.
  - Всяко может быть. Я так думаю, вход в село надо все ж таки загородить,- высказался и отец Амвросий.
  Милован, бледный, время от времени потирающий ноющие виски, ходил по горнице и выслушав собеседников, высказал и свое мнение:
  - Вся сила татарская вряд ли сюда придет. Здесь им брать нечего. А вот малый отряд, пожалуй, прислать могут. Боюсь, сейчас мы и с малым не совладаем. Оружных людей у нас и полусотни не наберется, а народ спасать придется, баб детей от полона и поругания. Потому всех годных мужиков-смердов и сбегов надо в оружники определить. Сколь времени есть, обучить их хоть немного мечом али топором рубиться. Ну, а мужиков что охотой промышляют из лука стрелять учить не надо, они сами кого хочешь научат. Учителями оружников наших, что поопытней, назначить.
  - Ты думаешь, успеешь смердов заскорузлых научить мечом рубиться?- недоверчиво покачал головой Ждан.
  - Мечом нет, не успеть. А лучников у нас в достатке, думаю, будет. Если небольшой отряд придет, так мы одними стрелами отобьемся, может до сечи и дело не дойдет. Вон у Мышлицы сколько мы их стрелами побили, а здесь у нас лучников с полсела будет,- стоял на своем Милован.
  - Правда твоя князь, надо стрелами отбиваться. Мечей-то на всех в нашей кузне все равно не накуют, у нас и железа столько нет,- поддержал Милована отец Амвросий.
  - На стрелы надо надеяться, но и про мечи с топорами забывать нельзя и про рогатины. Татары в ратном деле искусны и если большой отряд придет нам тут против них никак не устоять. Тогда ничего не останется, как на время задержать их пока бабы с детьми по гати на болотный остров уйдут и там схоронятся.
  Милован замолчал, священник со Жданом переглянулись.
  - Твоя воля княже, но тогда село поганым достанется, они тут все разорят, пожгут и дома наши и церковь, и на болоте мы всем селом долго не продержимся,- резонно заметил Ждан.
  - Так и будет, если мы сложа руки будем просто их ждать. А если уже завтра начнем по гати в сараи что на болотах харчи переносить, такие что не испортятся, солонину и прочее, чтобы всем нам там спрятаться и переждать. Думаю, тут они не долго пробудут, им для коней корм нужен, а мы все стога заранее попалим, а скотину забьем и солонину сделаем... Вот так я думаю,- Миловану нелегко дались эти слова - он устало присел на лавку и вопросительно глядел на собеседников.
  Ждан и священник обдумывали услышанное. План Милована показался им чересчур пессимистичным, о чем и сказал отец Амвросий:
  - Может Господь спасет от этой напасти и не придет татарва. А то уж больно все это хлопотно... всем селом на болота, там ведь сейчас поди и вода в колодце талая, верховая, плохая... болеть будем с нее сильно.
  - Отче, не придут я первый в твоей церкви свечку поставлю... Но надо быть готовым к самому плохому надо хоть немного хлеба и солений на болота заранее перенести... Если навалятся ничего не успеем. Не придут, так назад снесем. А так может случится, что не от татарских стрел и сабель, а от голода там пропадем. Помоги отче, возьмись за это дело, уговори баб да и с завтрева начинайте таскать из моих амбаров и ледников, да и из твоих тоже. И смерды, которые позапасливей пусть все съестное что не портится туда же несут... Напугай их, что татарвы точно вот-вот придет, а то сами оне не пошевелятся. А с мужиками мы тут ратной наукой займемся. Ты Ждан пройдись по избам, поспрошай у кого какое оружие имеется, пусть все что есть тащат, луки стрелы, рогатины, топоры. У кого какой излишек тоже пусть тащат, сбегов чем можно вооружим... И насчет дороги загородить это ты отче правильно задумал, я тоже про то думал. Завтра с десяток мужиков в лес отправим деревья на бревна рубить - засеку будем делать высокую как стену, с воротами...
  Когда Ждан с отцом Амвросием уяснив волю князя уже собирались уходить, Милован попросил священника задержаться
  - Отче... я вот еще что хотел...- Милован вдруг засмущался.- Ты с Голубой поговори... всякое ведь может случиться. В следующий раз Бог может и не спасти. Хоть и невеста она мне и люба, но скажи ты ей Христа ради, что жених я для нее ноне не больно завидный, а она девица молодая совсем. Потому не хочу я ее ничем связывать. Жив останусь - все будет, как решили, а если убьют - ничем она мне не обязана...
  - Не знаю, как тебе и ответить князь,- чуть помедлив, отвечал священник.- Я то могу эти твои слова Голубе передать. Но боюсь, как бы хуже не было. Она еще не в тех годах, чтобы одним разумом жить, она пока что сердцем думает. Ты уж прости, но ничего я ей передавать не буду. Как Господь даст, так оно и будет.- Священник замолчал, вопросительно глядя на Милована. Но тот тоже не знал, что возразить отцу невесты, и тот двинулся к выходу.- Ладно пойду я.- Но у двери священник обернулся.- А может нам всем загодя на болота уйти, и бабам и детям и мужикам и оружникам? Ну, придут пожгут все тут, да и уйдут. Зато мы весь народ сохраним.
  - Да нет отче... И так я тоже думал. Всем нам там и не поместиться и не прокормиться. Сбегов вон уже больше сотни прибежало. Да и село татарве без бою сдавать не гоже...
  
   7
  
  Бурундай торопился, так как получил уже безапелляционный приказ Джихангира - немедля вести все подчиненные ему тумены к городу Торжку. Под Торжком дела у Монголо-кипчакского войска складывались не очень хорошо. Город с налета взять не удалось и отсутствие сразу четырех туменов не могло не сказаться. Но выступить сразу, как только догорел погребальный костер не получилось - запасы продовольствия и особенно сена для лошадей, тех что захватили в бывшем лагере князя Гюрги были явно недостаточны. Пришлось рассылать отряды фуражиров во все стороны. Но все близлежащие деревни и села полностью обезлюдели. Довольствоваться приходилось редкими полузаметенными снегом стогами, да соломой что растаскивали с крыш брошенных изб. Такая ситуация напрягала и злила темника. Но куда в большей степени он переживал о больших потерях. За ним неминуемо придется ответить перед Джихангиром. Из четырех туменов только тумен Едигея потерял сравнительно мало воинов. Более того, если бы не досадные потери в тысяче Мансура, тумен Едигея, как будто вообще не воевал, а совершал нечто вроде легкой степной прогулки. Особенно большие потери были у Карачая и Чайбола. Основная причина тех потерь заключалась в том, что оба темника так и не смогли согласовать свои действия. И если бы не подоспевшие две тысячи Едигея, ударившие в тыл орысам, вообще неизвестно, чем бы то сражение закончилось. За такое следовало бы наказать строптивого Чайбола, отказавшегося выполнять приказы назначенного старшим темником Карачая. Но Бурундай понимал, что лично ему это сулит очень большие неприятности по приезду в ставку Джихангира.
  Дабы отвлечься, улучшить настроение, Бурундай приказал привести ему коня, который во время сражения был под коназом Гюргой... Осматривая этого рослого, откормленного жеребца, темник вспомнил основную заповедь, завещаемую монгольским полководцам самим Чингизханом: самое большое счастье, это убить могущественного врага, ездить на его коне, когда нежные животы его жен становятся твоей постелью. Казалось, Бурундай всего этого добился. К его седлу приторочена голова главного орысского коназа, вот перед ним его конь. А совсем недавно он лежал на мягком как пух животе его жены. Ох, какое же невероятно нежное тело было у жены коназа ... Бурундай, овладевший многими полонянками разных возрастов и наций, впервые видел хоть и немолодую, но так хорошо сохранившуюся женщину. Да той княгине было где-то лет сорок или около того. Темник не был чистым монголом, потому и критерии имевшие место среди монголской знати - нежная цапля, жирная утка - не соответствовали его собственному вкусу. И вот в том коротком миге унизительного публичного совокупления, он познал истинное никогда ранее не испытываемое им наслаждение. Сейчас он завидовал Гюрге, мертвому, проигравшему все и вся. Он много-много лет, а не сравнительно короткий миг, испытывал то наслаждение, обладал тем прекрасном телом, погружался в его мякоть. Эта женщина рожала от него детей. Рожала видимо легко, раз роды нисколько не испортили ее, напротив, сделали еще более прекрасной, заматеревшей... Бурундай втайне мечтал основать свой знатный и могущественный род, чтобы его дети уже были полноценными найонами. Здесь перед ним яркой звездой сиял пример самого Чингисхана. Ведь отец Чингис-хана не очень знатный найон племени тайчиитов Есугей свою жену Олуэн отбил у меркита Чиледу, отбил, когда он вез ее через степь как невесту, намереваясь сделать своей женой. Отбил потому, что сразу увидел в ней ту, которая наиболее близка его сердцу, распознал, что именно такая родит ему великого сына. Есугея отравили татары, но Олуэн уже успела зачать сына, который впоследствии стал величайшим потрясителем вселенной. И первым делом Чингисхан, когда вошел в силу, жестоко отомстил татарам, племени отравителей его отца - вырезал его полностью, от стариков до младенцев. Бурундай тоже мечтал иметь сына, который станет таким же искусным полководцем как он, но начнет уже не с самого низа и потому будет иметь куда больше шансов чем он достичь наибольших высот в монголо-кипчакской иерархии, вырости до знатного найона, а то и хана. Но для этого, Бурундай в этом не сомневался, ему нужна своя Олуэн, близкая и желанная ему. Та княгиня во всем показалась ему той кто нужно... за исключением возраста. Она была слишком стара, чтобы стать его единственной и неповторимой женой. Да, он также как отец Чингис-хана отобьет себе жену, телом похожую на княгиню но много моложе ее, такую же светловолосую, пышнотелую... нет с зачатками пышнотелости, дабы приобрести оную с возрастом в процессе рождения детей... его детей. Здесь в орысской земле хоть и нечасто, но встречаются такие. Раньше, ни в Хорезме, ни в Булгарии он таких не видел и потому не мог выбрать... но здесь, здесь он должен найти достойную и желанную. То, что она будет из знатного рода, Бурундай не сомневался, может быть и не из богатого, но обязательно знатного. Только в знатных семьях могут рождаться такие девочки, которые с детства привыкли повелевать, никогда не знали голода и тяжелого труда, что и предопределяет в них это умопомрачительное сочетание, нежного тела и властной воли. Ну, а по физиологической потребности Бурундая наиболее близко к совершенству именно сочетание цапли и утки в одном теле...
  
  Размышления прервал нукер-караульный:
  - Темник, позволения войти просит тысячник Мансур из тумена Едигея...
  Мансур словно ветер влетел в шатер темника. По выражению лица молодого тысячника без труда угадывалось: я пришел с жизненно-важной для себя просьбой:
  - Темник Бурундай, молю тебя, позволь мне с моей тысячей немедленно идти по следу орысского коназа, того которого я из-за недостатка времени не смог пленить, а потом убить! Позволь наказать этого недостойного, сумевшего уйти от наших острых стрел и сабель, вывернуться из-под копыт наших коней!
  - Так-так Мансур. Из твоих слов видно, что ты вызнал, куда мог уйти тот князь. Это хорошо. А что случилось с твоей пропавшей сотней, ты тоже узнал?- последний вопрос Бурундай уже задал строгим голосом.
  Лицо Мансура как-то сразу потускнело, он виновато опустил глаза:
  - Да темник... я узнал. От той сотни всего несколько человек уцелело. Но они погибли не в бою, а по вине своего сотника. Он повел их краем оврага, где было навалено много снега. Под ними снег стал сползать в овраг и почти всех увлек за собой, засыпав и людей и коней.
  - Так-так... это все что ты хочешь сказать?- Бурундай пронизывающе смотрел на тысячника, как бы без слов спрашивая - а ты ничего от меня не утаил?
  - Нет... не все... Я ездил к тому оврагу. По следам на его краю я понял, что тот орысский отряд... который мы не добили... Он был там. Они, наверное, подняли лошадей, которые завязли, но не задохнулись в снегу. И еще они там рылись, взяли сабли, луки наших погибших под завалом воинов,- Мансур вновь виновато опустил глаза, глядя в кошму, которой был застелен пол шатра.
  - Так-так Мансур. Ты не только не добил, ты еще и вооружил и дал коней людям этого коназа!- резко повысил голос Бурундай.
  - В том, что сотня попала в овраг моей вины нет, это сотник...- вновь попытался оправдаться Мансур.
  - Молчи! Я тебя сделал тысячником для чего!? Чтобы ты был в ответе за всех своих сотников и десятников, за каждого воина,- все более давал волю гневу Бурундай.
  - Я все понял... Это я, я во всем виноват, я не прошу прощения. Но позволь мне исправить свои ошибки, загладить вину. Позволь самому наказать этого коназа,- в голосе Мансура уже слышались нотки отчаяния.
  Бурундай некоторое время сосредоточенно размышлял, прежде чем ответить:
  - Хорошо... Только обратись с этой просьбой к Едигею, а то он обидится, если я дам тебе разрешение без его ведома. Пусть он придет ко мне и попросит за тебя. Ты все понял!?
  - О, да... благодарю тебя... я все сделаю, как ты сказал.
  Мансур вновь воспрял духом и уже собирался уйти, но темник его удержал:
  - Подожди. А ты точно знаешь свой путь, где искать коназа?
  - Да, я все вызнал. У меня даже есть проводники, которые доведут меня до самого его стойбища, или как говорят орысы, до его села. Оно у него не большое, больше сотни воинов он никак не соберет. Так что моей тысяче будет под силу с ним справиться,- в глазах Мансура уже горел огонь, охотничий азарт гончей, которую вот-вот пустят в погоню.
  - Так-так, а что еще ты о том коназе вызнал, он молод или нет, и что за село у него?
  - Он еще молод, но ни отца, ни матери у него давно уже нет, а воспитал его верный нукер, который служил еще его отцу. Тот нукер и сейчас всегда с ним рядом. Я даже видел его, это старый воин большого роста и огромной силы. Он бросился спасать князя, когда мои воины его ранили и он упал. Также мне рассказали, что коназ Гюрга и его родственники этого молодого коназа за равного не считали, хотя род его очень старый и знатный. Почему, так я до конца не понял. Пленные говорили, что орысы не есть один народ, а состоит из нескольких. Раньше они и говорили на разных языках, а сейчас на одном. Коназами одного из тех народов и были предки этого молодого коназа. А предки Гюрги вроде ни к одному из этих народов не относятся. Они вообще не отсюда, а из страны Варягистан пришли и стали здесь повелевать, а местных коназов поразорили или поубивали. Таких как этот молодой коназ сейчас совсем уж мало осталось, и их Гюрга со своими родичами всячески изводил, чтобы они совсем пропали,- охотно пояснял Мансур
  - Так-так,- размышлял Бурундай над услышанным.- Все это похоже на нас, монголов и кипчаков. Монголы ведь тоже когда-то были не одним народом, да и сейчас многие помнят, что они тайчиуты, меркиты, керэиты, найманы, ойроты и другие, кипчаки тоже из многих народов состоят. Но нас всех сумел объединить и возглавить Чингисхан, монгол из племени тайчиутов. А сейчас наше непобедимое войско ведет его внук Бату-хан. С того мы и сильнее орысов, что у нас свой хан, а у них главные князья не свои, а потомки пришлых.
  Сказал Бурундай и сам себя поймал на лжи. Для кого монгольские ханы-чингизиды свои? Только для монголов, которых во всем войске наберется не более четверти. Ну, еще в какой-то степени для таких полукровок как он и Едигей. А для тех же кипчаков, которых где-то до двух третей войска и Чингисхан и его внук Бату-хан, все эти тейджи и найоны чужие и говорят на другом языке. Да, большинство тех же найонов владеют и монгольским и кипчакским языками, но по крови они не кипчаке, более того за редким исключением тех же кипчаков презирают, так же как высокомерный мальчишка Чайбол. Над таким войском, над таким народом должен властвовать повелитель, сочетающий в себе обе крови, и монгольскую и кипчакскую...- подумал Бурундай и сам испугался своих мыслей, поспешив их отогнать.
  Мансур, видя, что темник никак не реагирует на его рассказ, помолчав, продолжил:
  - И еще я узнал, у орысов по их вере положено иметь всего одну жену. И у этого коназа Милована жены нет, но есть, как они говорят, невеста, которая скоро должна стать его женой. Она дочь их шамана и очень красивая. Как про нее говорили эти орысы, она не просто нежная цапля или жирная утка, а и то и то вместе, хоть еще совсем молода.
  Бурундай, услышав последние слова тысячника, непроизвольно вздрогнул, напрягся. Мансур как бы проник в его тайные мысли и говорил о той, о которой он втайне мечтал и надеялся здесь в Орысстане встретить.
  - Я больше всего хочу убить этого коназа, разорить его селение, и еще я хочу насладиться его невестой, еще до того как она стала его женой,- яростно и восторженно говорил Мансур.
  - Так-так...- задумчиво повторил Бурундай, глядя на Мансура уже несколько иным взглядом.
  
  Как и предпологал Бурундай Едигей пришел к нему, передал просьбу тысячника и когда главный темник не сразу ответил согласием, а о чем-то немалое время размышлял. Едигей подумал, что Бурундай просто для вида изображает колебания, а на самом деле он уже со своим любимцем обо всем договорился, а его поставили в известность просто ради проформы. Едигей же просто высказал свое пожелание:
  - Я думаю, надо послать вместе с Мансуром старого сотника Алтана. Он более опытен и сумеет, если что удержать молодого и горячего Мансура от опрометчивых действий.
  - Что ж, пусть будет так,- согласился Бурундай, с трудом сдерживая гримасы, вызываемые внутренними чувствами.
  А внутренние чувства самого темника гнали по следу этого коназа... отбить, посмотреть на его юную невесту, как Есугей отбил невесту у Челеду... Но он не мог бросить тумены, не мог не выполнить приказ Джихангира. Не хотел он посылать и Мансура, не хотел чтобы невеста коназа досталась ему... Но где-то в глубине души, чутьем полководца он предчувствовал, что не по зубам Мансуру окажется коназ Милован. Предчувствовал и очень на это надеялся...
  
  Сотник Алтан без радости воспринял свое назначение быть чем-то вроде советника при молодом тысячнике Мансуре. Едигей не без умысла именно его предложил на эту "должность". В свое время именно Алтан считался наиболее достойным из его сотников, чтобы занять место тысячника, если таковое освободится. И когда таковое место в результате гибели одного из тысячников освободилось, именно Алтана Едигей собирался назначит на оное. Но тумен как раз попал в общее подчинение Бурундая и тот, узнав, о возникшей "вакансии", своей волей выдвинул Мансура, сотника из своего тумена. Потому, не любящий Мансура, Едигей и приставил к нему еще более его ненавидевшего Алтана. А вот почему этому не воспротивился Бурундай? Едигей, конечно, удивился, но от истинной разгадки был бесконечно далек.
  Мансур, конечно, возмутился, что ему назначили "няньку", но возмутиться он мог только молча, ибо то что ему позволили орысской кровью смыть свой позор, вместо того, чтобы снять с тысячи и разжаловать в сотники, а то и в десятники... Это перевешивало все, и он решил не становиться "в позу", и более не ходить к Бурундаю, которого по-прежнему считал своим покровителем. В то же время Мансур сразу же обозначил свою твердую позицию - делал вид, что вообще не замечает Алтана. Надо отдать должное молодому тысячнику, за короткое время он сумел завоевать любовь и доверие своих новых подчиненных - сказывалась походная и боевая школа, которую он прошел в тумене Бурундая. И сейчас он все решения, не советуясь с Алтаном, принимал сам. Старому сотнику ничего не оставалось, как смириться. Он бы мог отказаться от этой своей непонятной "должности", если бы не преследовал и свою тайную цель. Мансур, мальчишка случайной волной вынесенный в тысячники. Такой должности другие добиваются годами и десятилетиями, имея в заслугах множество славных битв и походов. А здесь он горит желанием отомстить орысскому коназу за тот позорный бой, о котором не первый день судачат во всех туменах. Подобное "горение" плохой советчик в бою - это Алтан знал точно, опираясь на свой немалый боевой опыт. Алтан надеялся, что Сульде сжалится над ним и за всю его долгую и не очень удачную военно-походную жизнь, наконец, пошлет ему настоящую удачу. А таковая случится, если этот чрезмерно горячий мальчишка будет убит или тяжело ранен и тогда тысячу возглавит он, Алтан. Он разгромит этого орысского коназа и большая часть добычи, а главное вся слава достанется ему. Он победителем вернется в свой тумен и тогда никто уж не посмеет оспорить его право быть тысячником. Вера в такой исход заставляла Алтана терпеть все моральные издержки этого похода.
  По дороге несколько раз меняли проводников, потому как прежние вдруг решили сбежать. Их правда подстрелили, но раненые они не могли выполнять свои обязанности и их пришлось добить. Захватили новых, под страхом смерти заставили указывать дорогу их. Кто не соглашался, подвергались мучениям. Метод весьма действенный и во время этого более чем стоверстного перехода от реки Сить до села Киверичи, Мансур сумел "уговорить" проводников не только показать верную дорогу, но и рассказать все, что они знали о коназе Миловане, его селе и жителях села. Остановились верст за десять до Киверичей, чтобы отдохнуть, переночевать и с утра сделав последний переход с ходу атаковать вотчину так досадившего им князя.
  Утром, построив воинов, Мансур обратился к ним с призывом, напоминающим тот, с которым Бату-хан обращался к своей армии перед штурмом больших и богатых городов:
  - Бесстрашные и непобедимые богатуры! Завтра мы как степной вихрь налетим на селение орысского коназа, который недавно ушел от нас на реке Сить. Теперь уже ничто, ни его самого, ни его людей не спасет. В его вотчине есть и нежные цапли и жирные утки. Их животы уже сегодня станут вашими постелями. Но помните, невеста коназа, это моя почетная добыча. Все остальное это добыча ваша, ваших сотников и десятников. Весь следующий день после боя до захода солнца все там будет ваше!
  Воины с воодушевлением восприняли слова своего тысячника. Ведь он фактически отдавал им и свою часть добычи, исключая только четверть положенную Джихангиру. Ну, эту четверть он подарить никак не мог, то было святое. А в остальном, Мансуру не нужна была эта добыча, он всего лишь жаждал расквитаться с коназом, унизить его. То, что Мансура явно стало "заносить", про себя отметил Алтан, его надежда, что он будет столь же несдержан в бою, все более крепла.
  Мансур же хоть и горячился, но в то же время хитрил, лукавил, явно вводя своих воинов в заблуждение. Из рассказов пленных он отлично знал, что село не богатое и большой добычи там никак не взять. Да и насчет нежных цапель и жирных уток, он намренно преувеличивал их число. Первому статусу в Киверичах соответствует всего одна - старшая дочь местного шамана, а второму жена того же шамана, несколько женщин из прислужниц коназа и опят же шамана и в какой-то степени жена и дочери старшего смерда, которого орысы зовут старостой. А вот насчет невесты коназа, младшей дочери шамана, Мансур не лукавил, но он строго настрого запретил ее трогать кому либо, эта молодая цапля-утка должна достаться только ему.
  Мансуру крайне важна была эта победа и он делал все, чтобы вдохновить своих воинов. Сам же он рассчитывал после битвы "отдохнуть" не на мосластых смердках, а на нежном пупе невесте своего врага, а может и ее сестры... Ведь они обе являлись, он это узнавал, девственницами...
  
  Тем временем, наконец, были собраны некоторые запасы продовольствия и фуража. Войско Бурундая выстроилось в походный порядок и выступило в сторону Торжка. Сотня за сотней, тысяча за тысячей, тумен за туменом шли мимо груды тел из тысяч русских воинов, лежащих на льду Сити. Их никто не убирал, и им предстояло вместе с растаявшим льдом быть погребенными в реку, несущую свои воды в великую Волгу.
  
   8
  
  Киверичи готовились к возможному нападению. Тому способствовало, что село с двух сторон обступал густой лес, с третьей подходила дорога по краю болотистого перелеска. Ну а с четвертой, тыльной стороны подступало почти непроходимое болото с узкой гатью на болотный остров. Это позволяло особенно зимой и ранней весной организовать довольно эффективную оборону, прежде всего против конного противника. Первым делом начали сооружать бревенчатое ограждение - тын, со стороны дороги. Благодаря этому тыну с большой долей вероятности можно было предположить, что татары будут вынуждены спешиться, чтобы штурмовать заграждение, и одновременно частью сил осуществлять обходные маневры. Но со стороны перелеска обойти село можно было, только зная проход в той топи. А с другой была узкая просека в лесу, которая выходила на овраг, который тоже на лошади не преодолеть и не обойти из-за глубокого снега. Правда овраг не очень широк, и пешему его перейти не трудно. Потому Милован распорядился, дно оврага утыкать острыми кольями и замаскировать их снегом, превратив его в большую "волчью яму", а на краю со стороны села занять оборону полутора десяткам лучников.
  В то же время со всех окрестных деревень в Киверичи собирались мужчины способные носить оружие. Немало и сбегов выразили желание биться с татарами. Вслед за мужиками в Киверичи потянулись и их семьи - женщины, дети, старики, надеясь, что в большом княжьем селе им будет безопаснее, чем в их маленьких деревеньках. К тому же за Милованом уже закрепилась слава воина сражавшегося с татарами и сумевшего со своими оружниками уйти от них. И это тогда, когда ото всюду приходят известия и слухи, что ни один из официальных князей не смог дать достойного отпора жестоким пришельцам.
  Наплыв людей в село, многие из которых, те же сбеги пришли почти безо всего, в чем успели из дому убежать... Лишние рты сразу напрягли ситуацию с едой. Отцу Амвросию и деревенскому старосте пришлось немало поломать голову, чтобы распределить на постой и прокормить в первую очередь сбегов. Миловану этим заниматься было некогда. Они со Жданом целиком погрузились в ратные приготовления. Для прокорма сбегов и создания продовольственных запасов на "болотном острове" пришлось произвести частичный забой скота в княжеском и церковном стаде. У смердов в лучшем случае имелось по одной дойной корове и по нескольку овец и куриц - их неволить не стали. Тех же сбегов направили на неубранные или плохо убранные поля, где под снегом оставались лук и морковь. Впрочем, этим "собирательством" в основном занимались женщины и дети. Молодые мужики, куда с большим увлечением шли обучаться ратному делу. Привезенные оружниками татарские сабли и луки служили учебным оружием. Из сельской кузни день и ночь слышались удары молотов. Здесь посменно трудились и местные кузнецы и владевшие этим ремеслом сбеги. Они ковали клинки для мечей, наконечники для стрел, копий и рогатин.
  Мужиков годных к брани набиралось уже более трехсот человек, и вооружить их всех никак не получалось. Оружие в первую очередь выдавали тем, кто быстрее учился им владеть. Большинство же пришлось вооружить рогатинами, простыми топорами, а то и вилами. Милован понимал, что судьба его родового села в немалой степени зависит от того, какой величины отряд татар придет по дороге, которую они перегородили деревянным тыном. Если не больше сотни - они наверняка отобью нападение. Даже две-три сотни его сермяжному войску, укрывшемуся за тыном, будут под силу. Особенно Милован надеялся на лучников. И в селе и среди сбегов было немало охотников имеющих навыки стрельбы из лука. Но если придет большой отряд, например, тысяча? Тогда вряд ли удастся удержать село. И, ничего не остается, придется применить тот крайний вариант, который обдумывали Милован, Ждан и отец Амвросий - задержать сколько можно татар у тына, а за это время увести женщин и детей по гати на окруженную болотами небольшую возвышенность. Гать через болото, это настланная бревнами дерном и хворостом путь-тропа по болотному броду, где вряд не встать и четверым, но в длину тянется эта гать на добрые двести сажен. Так что если татары сунутся следом, достаточно полутора десятков лучников, что бы остановить не то, что сотню, целый тумен воинов. Да тогда татары сожгут село, но народ или хотя бы большая часть его будут спасены. И все же Милован очень надеялся, что до такой крайности не дойдет, хоть и распорядился спешно соорудить на "острове" что-то вроде погребов, насколько позволяли грунтовые воды и начать переносить туда солонину из его и поповских ледников, мясо только что забитой скотины.
  Как-то, когда Милован пошел проверять, как сооружается перегораживающая дорогу стена-тын, к нему подошел Ждан:
  - Мил, тут племяшка Боянка измучила меня совсем - хочет вместе с мужиками с погаными биться. Пристала как репей, расскажи, да расскажи обо мне князю. Пусть меня посмотрит, испытает, говорит, могу и из лука стрелять и мечом биться,- вроде бы с удивлением говорил Ждан, не упомянув, что сам же и учил ее бранному делу.
  Милован согласно кивнул, но вскоре закрутился и забыл о просьбе Ждана. Но когда пошел посмотреть, как обучаются ополченцы, поодаль от них увидел внимательно следящую за процессом обучения Бояну. Милован вспомнил о просьбе Ждана:
  - Бояна подойди!
  Девушка с готовностью подбежала. Она обрезала свои длинные волосы, одела мужские порты и рубаху, обула грубые сапоги, поверх рубахи у нее был одет по-видимому старый колонтырь Ждана, заметно укороченный и ушитый.
  - Ждан мне говорил, что ты хочешь ратному делу обучиться, так?
  - Так, княже, но я и сама уже многое умею, меня и дядя обучал и сама я обучалась. Я и мечом получше этих владею, и стрелы метче их пускать могу,- Бояна с легким пренебрежением кивнула в сторону неумело махающих мечами и саблями смердов.
  Милован осуждающе покачал головой:
  - Не дело это Бояна. Девица ты, а желаешь, как мужик биться. Шла бы в дом, где тебя приветили, помогала бы отцу Амвросию и семье его. Они же и кормили и растили тебя. Глядишь, и замуж бы выдали, коли кроткой да смиренной будешь.
  - Не быть мне ни кроткой, ни смиренной. Кривичанка я, а кривичи они никогда смирными не были. Отцу Амвросию и матушке Марфе я благодарна и дочери их Веселине тоже. А вот с Голубой, невестой твоей, не могу я боле в одном дому быть. Она меня с малых лет прислужницей своей хочет сделать, а я не даюсь. Не неволь меня князь. Лучше я с погаными биться буду, чем княжне Голубе прислуживать, у нее и без меня прислужниц хватает. Не неволь князь,- в глазах девушки стояли слезы.
  Милован слышал о трениях постоянно возникавших меж Голубой и Бояной. Знал он и что его невеста иной раз и руки распускает в отношении своих дворовых девок, за что не раз была упрекаема и родителями и сестрой. Знал и то, что его собственная дворня со страхом ждет того дня, когда княжна-поповна станет их госпожой. Получалось, что в доме священника никто кроме Бояны не смел дать Голубе настоящего отпора, и это исключение из правил явно будущую княгиню бесило. Миловану не раз приходилось разбирать споры своих смердов, и он знал в этом деле толк. Но тут он не знал как себя повести. Ведь явно неправа была его невеста - Бояна не дворовая девка, а Голуба хочет уравнять ее с ними. И сейчас слова Бояны поставили его в тупик и он не нашел другого решения, как пойти ей навстречу:
  - Ладно, пойдем посмотрим твое умение... Дайте ей меч!
  - Не надо... у меня и меч и лук свои. Я сейчас принесу... я скоро...
  Бояна убежала. Милован с удивлением обнаружил, что эта девушка бегает необычно быстро, по-мужски, не вихляя бедрами... Забежав в дом дяди, она схватила меч, лук, колчан со стрелами... и вернулась.
  За тем, как на околице села парни с мужиками обучались бранному делу повадилось смотреть немало женщин. Они стояли кучкой в некотором отдалении и перешептывались, с хихиканием комментируя то, что видели. В серьезность нападения на село татар, большинство киверичан не особо верили и смотрели на эти обучения в основном как на забаву. Как только среди мужиков и парней появилась Бояна, одетая как воин опоясанная мечом... она сразу же привлекла внимание зрительниц, да и всех обучаемых.
  - Ну что ж, попробуй вот этот кол сруби?- Милован указывал на нетолстый сосновый кол, забитый в землю на половину длины.
  Ухватив меч двумя руками, Бояна, несильно размахнувшись, легко перерубила кол.
  - Ух ты!- восхищенным гулом отозвалось тренировочное ристалище. Оживленно переговаривались и женщины.
  - А ну-ка, теперь вот этот,- Милован предлагал перерубить уже значительно более толстый кол.
  На этот раз Бояна примерялась дольше и размахнулась во всю ширь... ее меч перерубил и этот кол.
  - Надо ж... сноровисто рубишь, не всякий мужик так сумеет,- теперь уже на удар Бояны удивленно отреагировал руководивший обучением оружник.
  - А теперь попробуй вот это,- Милован указывал уже на целое сосновое бревно средней толщины, врытое в землю.
  Бояна, раскрасневшаяся и уверовавшая в свои силы, вновь размахнулась и ... Меч едва на треть вошел в бревно.
  - Меч твой слишком легок, а ну-ка моим попробуй,- Милован выхватил из ножен свой меч и подал девушке.
  Бояна осторожно приняла меч. По всему было видно, что он для нее явно тяжеловат. Тем не менее, она вновь подошла к бревну, натужно размахнулась... Хоть силы удара явно не хватило, княжеский меч вошел в бревно не менее чем на половину.
  - Не печалься девка, такое бревно мечом редкий вой перерубит. Я вот не возьмусь,- подбодрил явно расстроенную Бояна тот же самый оружник.
  - Верно, для такого меча совсем другая сноровка нужна, не то, что для легкого,- слегка усмехнулся Милован.
  Он забрал свой меч и тут же даже не беря его двумя руками, одной, с разворота коротким искрометным ударом наискось перерубил бревно, вызвав восхищенные восклицания и обучаемых и зрительниц... Потом Бояна показала свое умение в стрельбе из лука, и на этот раз, наконец, удостоилась похвалы Милована. Он разрешил ей упражняться вместе с другими обучаемыми. Бояна искренне обрадовалась. Милован же руководствовался вполне практичными соображениями: он надеялся, что парни и мужики, не желая отстать от девушки, станут более старательно относиться к обучению.
  
  О приближении татар в Киверичах узнали, когда они сделали последний большой привал с ночевкой. Миловану необходимо было знать хотя бы приблизительно их количество, чтобы принять решение - начинать ли заранее отправлять через гать женщин и детей. Он послал разведчиков и те, подобравшись близко к вражескому стану... примерно подсчитали. Разведчики сообщили, что татар не менее полутысячи, но точнее сказать не смогли. Милован как всегда посоветовался со Жданом и отцом Амвросием. Вопрос решали один - смогут ли триста с лишком их не очень хорошо вооруженных и в большинстве своем никогда не видевших брани вчерашних смердов противостоять более полутысячи закаленных в боях и походах татар? В конце-концов решили, что должен помочь не только высокий тын из толстых бревен и немалое число искусных стрелков из лука, а еще и глубокий снег в лесу, овраг с набитыми кольями. Все это должно было помешать татарам верхом ворваться в село по дороге, да и обходной маневр не позволит совершить. Потому решили пока женщин и детей через гать не переправлять. Но на всякий случай предупредили, чтобы в случае обострения обстановки все были готовы, что есть мочи бежать к гати. Туда же следом, по возможности сдерживая врага, должны были отступать от тына и защитники села.
  В самый разгар последних приготовлений к уже неминуемому бою, к Миловану вновь подошла Бояна, она хотела сражаться вместе со всеми, но Милован на этот раз был с ней неожиданно резок:
  - Тебе девица, такой мой наказ, возьми свой меч и сиди в дома, где тебя приветили. Будешь охранять семейство отца Амвросия и мою невесту. Если поганые прорвутся, всем бежать к гати, а тебе опять же их оборонять. Тебе всё ясно!?
  Для Бояны собравшейся биться плечо к плечу с мужчинами, стать всего лишь охранительницей женщин, в том числе Голубы... Но князь сразу дал понять, что менять свое решение не собирается и Бояна чуть не в слезах побежала жаловаться дяде. Однако Ждану совсем некогда было заниматься племянницей, к тому же он тоже был против, чтобы она встала в воинский строй наравне со всеми. Бояне ничего не осталось, как совсем в расстроенных чувствах вернуться в дом священника.
  
  В то утро туман явился предвестником скорого наступления настоящей весны. Мансур допускал, что кривичане заранее готовились к нападению. Дабы убедиться так это или не так, он, остановив отряд за две версты от села, выслал вперед разведку. Десяток кипчаков, невидимые в тумане выехали прямо к тыну, попытались его объехать, но их кони сразу увязли в сугробах, едва они съехали с накатанного санями наста. Дежурившие у тына лучники тут же подняли тревогу и начали осыпать конников стрелами. Оставшиеся на дороги тут же поскакали назад прикрывая спины щитами... Из десятка посланных Мансуром разведчиков к нему вернулось четверо. Они доложили тысячнику, что дорога перегорожена высокой деревянной стеной и обойти ее конному невозможно. Еще разведчики успели заметить, что не доезжая стены в обе стороны от главной дороги отходят, видимо, объездные. Они проходят по узким просекам, но всадникам по ним вполне можно ехать. Отряд подошел еще ближе и встал на расстоянии недосягаемом для орысских стрел. Мансур теперь отправил разведчиков по обходным дорогам... Разведчики поехавшие направо вскоре вернулись, сообщив что дорога упирается в непроходимое болото. А вот тех, что поехали налево не было долго, когда же они вернулись их оставалось не более половины ... Они сообщили, что выехали на овраг, который в тумане слишком поздно заметили и две лошади со всадниками сорвались вниз и напоролись на острые колья, которыми было утыкано дно того оврага. На другой стороне за деревьями прятались орысские лучники и они начали пускать стрелы... Искать проход в болоте было некогда, потому Мансур, едва начал редеть туман послал сотню налево, с тем чтобы сбить засаду, перейти или обойти овраг под прикрытием своих лучников. Еще одна сотня должна была изобразить лобовую атаку, опять же под прикрытием своих лучников.
  Атака на тын, имела целью держать в напряжении орысов, прячущихся за ним, чтобы отсюда к оврагу коназ не мог послать ни одного своего воина. Но даже демонстрация атаки неожиданно стоила очень дорого. Прятавшиеся за тыном лучники с близкого расстояния настолько метко стреляли, что атакующая сотня довольно быстро была вынуждена вернуться на исходные позиции, потеряв до полутора десятков человек. Мансур мысленно обругал себя - ведь мог бы вспомнить тот проклятый бой у засеки, вспомнить как метко поражали эти орысские лучники его воинов там, убивая их точными попаданиями стрел в лица и в горла. И монгольские дальнобойные луки оказались бессильны - стрелы втыкались в толсты бревна деревянной стены, почти не причиняя вредя стрелявшим из за них орысам. Мансур все же решил использовать дальнобойность монгольских луков. Он приказал стрелять поверх тына стрелами с зажженной паклей, чтобы те стрелы долетели до соломенных крыш домов и запалили село...
  
  Бояна в полном боевом облачении стояла возле церкви и смотрела в сторону тына, пытаясь на слух определить, что там происходит. Ей не хотелось идти ни в церковь, где неустанно молились за отражение поганых множество женщин во главе с матушкой Марфой и Веселиной, ни в дом священника, где на нее с усмешкой смотрела Голуба. Хоть княжна более вслух не задевала Бояну, и не заставляла делать никакой работы по дому... но в ее насмешливом взгляде явно читалось: ну что воительница не допустили тебя до настоящей брани, так и не хорохорься, снимай порты с калантырем, одевай бабью рубаху...
  Вдруг, начали падать горящие стрелы. Для пропитанной тающим снегом дранки с крыш дома священника, церкви или княжьего дома они были неопасны. Но соломенные крыши изб смердов, особенно в местах, где солому высушил солнцепек... там вполне могло загореться. Бояна тут же забежала в церковь:
  - Поганые горящими стрелами село зажечь хотят! Бегите по избам, пусть все кто есть выходят с бадьями! Где загорится, водой заливайте снегом закидывайте!!
  Женщины, бросив молиться, тут же разбежались по своим избам. Бояна побежала в дом священника и там тоже подняла тревогу:
  - Что вы тут сидите, выходите все с бадьями и лопатами, поганые огненными стрелами стреляют!
  - Что это ты тут раскомандовалась!?- возмутилась Голуба.
  - Ну, так ты командуй, а то расселась тут,- огрызнулась Голуба, повернулась и поспешила к дому дяди, посмотреть не попала ли в него огненная стрела.
  Стрелы втыкались в бревенчатые стены, некоторые залетали в окна, но в основном падали на крыши. В нескольких местах солома на крышах начала тлеть и загораться, но огонь тут же тушили, сбивали...
  
  Пожар в селе так и не занялся, и сотня посланная в обход тоже не давала о себе знать. Мансур начал нервничать. После гибели в овраге той обходной сотни на Сити, он боялся повторения нечто подобного. Наконец, сотня посланная к оврагу вернулась, правда далеко не в полном составе - она тоже понесла потери. Сотник доложил, что овраг не только перейти, но и обойти невозможно, потому что повсюду глубокий снег. А всадник в снегу сразу становится малоподвижной мишенью для лучников. Они попытались вступить в лучную перестрелку, но орысы в лесу стреляют гораздо метче и сотник решил избежать дальнейших потерь, дал приказ отходить. Мансур для вида отругал сотника, хоть и понимал, тот поступил в создавшейся ситуации правильно.
  Алтан со стороны следил, как разворачиваются события и удовлетворенно хмыкал. Этот взгляд и неприкрытое злорадство видел и чувствовал Мансур. Он так надеялся, что все удастся сделать быстро, ворваться в село, поджечь жилища и добивать всех кто с оружием в руках будет оказывать сопротивление, арканами ловить пленников. Даже не удалось поджечь это селение, тем создав панику. Никак не ожидал Мансур, что его обидчик сумеет так подготовиться ко второй встрече с ним. Нет, Мансур не потерял веру в окончательный успех, хоть и осознавал - быстрой победы уже не получится. Тем не менее, у него больше пяти сотен непобедимых монголо-кипчаков, а у князя самое большее сотня, ну может чуть больше. Причем опытных воинов после того боя на Сити у него осталось совсем мало. Большинство его войска сейчас это плохо вооруженные и неловкие смерды. У него более чем достаточный перевес для того чтобы одержать окончательную победу.
  Мансур приказал двум сотникам спешить свои сотни, нарубить в лесу деревьев и соорудить огромный переносной щит-забор, чтобы укрывшись за ним от стрел, подойти вплотную к тыну. Из толстенной ели соорудили заостренное на конце бревно-таран, чтобы разбить ворота тына. Когда все было готово те же две сотни, прикрываясь забором, медленно двинулись вперед. Их осыпали стрелами, но щит-забор точно так же защищал татар, как тын защищал русских - стрелы его не пробивали. Когда "забор" вплотную подтащили к тыну и заработал таран... Милован понял, что рано или поздно ворота будут разбиты, и это создаст возможность татарской коннице ворваться в село, где с ней справиться уже будет невозможно. Он послал десяток лучников лесом по снегу на снегоступах обойти "забор", чтобы уже сбоку обстрелять прячущихся за ним татар, в первую очередь тех, кто раскачивал таран. Данный маневр принес временный успех - лучникам удалось подстрелить тех, кто был "на таране". Но тут же те лучники попали под такой густой "дождь" стрел, что вынуждены были вернуться под защиту тына. И таран вновь заработал, продолжая разбивать ворота. Под прикрытием своих лучников все больше пеших татар подбегало под "забор", накапливаясь для решительной атаки, едва ворота будут разбиты... И вот, одна из створок с треском повалилась... Но за ней оказалось не свободное пространство, а куча наваленных почти на высоту тына свежесрубленных деревьев, которые даже не успели очистить от веток. И за этой кучей тоже прятались лучники. Таким образом использовать конницу вновь оказалось невозможно. Сражение продолжилось в пешем порядке, где татары были далеко не так сильны как в конном.
  Теперь бой закипел в проломе. Мансуру пришлось спешить еще одну сотню и послать ее на помощь тем двум, что штурмовали тын. Но едва свежая сотня втянулась в пролом и стала теснить противника к русским от села тоже подошло большое подкрепление с рогатинами, топорами, дубинами, вилами... В узком воротном проломе было тесно. Атакующих не только рубили и кололи, но и обстреливали с верхней площадки тына. Не получалась и атака всей ширины тына. Здесь оборону держали опытные оружники во главе со Жданом, и они отбивали все попытки татар вскарабкаться на заранее политую водой, обледенелую внешнюю сторону тына. Штурмующие несли очень большие потери. Мансур понял, что защитников села оказалось в разы больше, чем он рассчитывал. Но главное, он не мог использовать свой главный козырь - быструю конную атаку. Оставалось... Мансур спешил еще одну сотню и сам повел ее в пролом, наказав последней резервной сотне оставаться в седлах, и как только они расчистят завал немедля атаковать в конном строю...
  Свежая сотня во главе с тысячником сразу внесла перелом в ход боя. Ведомые Мансуром татары потеснили слабо вооруженных смердов и смогли взобраться на вершину наваленной кучи деревьев. Они умело орудовали саблями и пока защитники успевали раз махнуть мечом или топором, не говоря уж про другие "орудия", те успевал ударить саблей не менее двух раз. В Мансура, едва он взобрался на "гребень" сразу вонзились две стрелы, но не пробили прочной кольчуги одетой под легкий полушубок. Отделанные серебром шлем и поножни выдавали в нем не простого воина, а командира. Понял это и Милован, видя кто ведет татар в атаку, и воодушевляет их личным примером... Сбив защитников с завала, татары стали спрыгивать на его внутреннюю сторону. Мансур шел в первых рядах, не забыв, впрочем, отрядить десяток воинов для разбора завала.
  Милован осознавал, чем грозит разбор завала, прикрывшего воротный проем - тут же последует конная атака. Этого нельзя было допустить ни в коем случае.
  - Отче, беги в село, выгоняй весь народ и пусть бегом бегут к гати, боюсь, мы их тут не сможем задержать!- обратился он к стоявшему рядом священнику, раз за разом осеняющего себя крестом и беззвучно произносивших про себя молитвы.
   Отец Амвросий с готовностью кивнул и припадая на одну ногу побежал в село. А Милован повел в бой свой последний резерв - два десятка своих старых, наиболее опытных оружников. Рядом с князем неотступно следовал его верный телохранитель, сын ключницы Любим. Именно к нему и обратился Милован, перед тем как вступить в сечу:
   - Любим, я к их главному попробую пробиться, а ты меня со спины прикрывай!
   - Прикрою княже!- отозвался Любим.
  
  Бой кипел повсюду. Шесть-семь сотен людей рубились на тыне и вокруг. Татары постепенно приноровились к рогатинам, топорам и вилам смердов и уже начало сказываться их преимущество в вооружении и сноровке. Ждану и прочим оружникам приходилось бегать с места на место, чтобы выручать то одного то другого попавшего в тяжелое положение ополченца, или сразу нескольких, но успевали далеко не всегда. Вступившие в бой вместе с Милованом оружники, сразу укрепили и оружием и духом начавших было колебаться вчерашних землепашцев. В отдельных местах татары даже попятились назад к бревенчатой куче, которую уже начали разбирать, разбрасывая в стороны деревья.
  - Стоять! Не отступать!- орал по-кипчакски Мансур.
  Размахивая саблей, тысячник выскочил вперед и схватился с одним из оружников. После нескольких обменов ударами оружник упал. Мансур бросился на второго... и тот не устоял. Вдохновленные своим тысячником татары вновь ринулись вперед.
  - Коназ... коназ!- Мансур увидел спешащего к нему Милована и издал радостный боевой клич,- Ургххх!!! Тут же он послал ближайшего к нему кипчака обойти орысского коназа с тыла, а сам скрестил оружие с ним самим...
  Меч и сабля. Какое из этих видов оружия эффективнее в бою? Мечом можно не только рубить, но и колоть. Меч, как правило, тяжелее и его удар сильнее. Но сабля гораздо более быстродейственное оружие. Как уже упоминалось, пока мечом один раз ударишь, саблей при наличии сноровки можно ударить два раза. А если и мечом и саблей владеют два искусных, равных бойца - кто кого победит?
  Они сошлись, оба молодые, сильные, с детства умевшие обращаться с оружием, давно уже ведущие жизнь воинов. Первый удар изогнутой татарской сабли Милован уверенно парировал. Но тут же Мансур невероятно быстро ударил второй раз. Не успев защититься мечом, Милован подставил свой треугольный щит. Мансур тут же ударил в третий раз, и вновь сабля с лязгом ударилась о клинок меча, четвертый удар оставил зазубрину на щите. Меч явно не успевал за саблей, и если бы не надежный щит, Милован наверняка бы самое малое был ранен. Но самое плохое было то, что князь сам не мог наносить удары, он только защищался. Видя, что перерубить щит орысского коназа не получится, Мансур стал целить не в середину туловища, а выше и ниже. Краем сабли он "мазнул" противника по ноге. Добротной ковки, еще служившие отцу Милована поножни выдержали. При этом тысячник подавшись вперед на мгновение открылся и Милован впервые успел сделать выпад, попытался достать противника острием своего меча. Мансур еле успел отскочить... В этот момент татарин которого Мансур отправил в обход, при попытке зайти Миловану за спину столкнулся с Любимом и меж ними тоже завязался поединок...
  Мансур подбадривая себя боевым криком и кривя лицо в звериных гримасах, вновь атаковал Милована. И вновь два удара были отбиты, а третий... Удар пришелся вскользь по "юбке" кольчуги, прикрывавший пояс и бедра Милована. И опять Мансур успел отскочить от острия меча в ответном выпаде. Отвлекая внимание противника ударами в туловище и ниже, тысячник готовил сокрушительный удар сверху, рассчитывая сразу срубить голову. И он провел свой коварный удар... Милован едва успел пригнуться, но все равно сабля с лязгом скользнула по гребню шлема, сорвав его с головы. Потеря шлема не обескуражила Милована, он тут же сделал глубокий выпад вперед. На этот раз Мансур в своем намерении срубить противнику голову подошел слишком близко и не успел отскочить на достаточное расстояние... Меч достал его, пробил полушубок, кольчугу, но груди коснулся уже на излете, не причинив серьезного ранения. Но в стремлении уйти от разящего острия меча, Мансур споткнулся о дергающихся в предсмертных конвульсиях тело ополченца и чтобы не упасть был вынужден взмахнуть руками, в одной из которых была сабля, а на второй щит. На мгновение тысячник стал совершенно беззащитным. Милован не стал размахиваться, за это время противник успел бы подставить либо щит, либо клинок, он сделал еще один быстрый выпад. На этот раз меч, пробив овчину и сталь кольчуги, нанес более серьезное ранение, кровь залила грудь Мансура. Он стал неуверенно отступать назад, его лицо быстро бледнело. На этот раз у Милована было время для полноценного замаха, ибо противник уже не имел возможности нападать. Он взмахнул мечом и молниеносным резким ударом обрушил его сверху на своего противника. Милован целил в голову, но Мансур успел подставить клинок сабли, который не защитил, а лишь слегка скорректировал направление удара, который пришелся в плечо, разрубив одежду, доспехи... ключицу...
  - Мансур ранен!!- татары прекратив наступление со всех сторон кинулись к упавшему окровавленному тысячнику.
  - К этому времени не очень физически сильный, но ловкий и верткий Любим, до того на равных бившийся со своим противником... этого противника вдруг лишился, так как тот тоже побежал спасать своего тысячника. Любиму ничего не осталось, как броситься к князю, которому уже пришлось сразу отбиваться от нескольких татар, собой прикрывших своего командира.
  - Добить... добить его!!- кричал Милован, призывая своих оружников.
  Теперь уже вокруг окровавленного тела Мансура разразилась жестокая сеча. Мансура вытащили те татары, что разбирали завал. Подхватив тело, они втащили его на частично разобранную кучу деревьев, вынесли в проломанные ворота и быстро потащили в свой лагерь
  Потеря тысячника сразу подорвала боевой дух атакующих - они стали медленно отступать. Когда их вытеснили за пролом, Милован приказал своим воинам остановиться и пустить в ход луки...
  
   9
  
  Все пространство от тына почти до исходных позиций татар было устлано их трупами. Большинство были поражены стрелами, когда бежали от тына в свой стан. Никто из сотников не смог заменить тяжело раненого Мансура, чтобы отступить организованно. Под градом стрел это отступление превратилось в беспорядочное бегство. А вот за тыном трупы уже лежали вперемешку. Здесь не стихал стон раненых. Оружники и ополченцы своих уносили в село, татар тут же добивали.
  - Князь... как баб-то с детями... они уж тронулись. Уходить им или назад возвращать?- к месту сечи, крестясь, подбежал своим хромым бегом отец Амвросий. Милован стоял с окровавленным мечом в одной руке а второй, предварительно отстегнув щит прикладывал к непокрытой голове пригоршню снега. Он вновь получал болезненный удар по голове, и она у него опять гудела.
  - Возвращай отче... пусть по домам идут. Отбили мы поганых, да так, что эти уж боле не сунуться. Господь нам сегодня помог,- Милован отбросил снег и стал вытирать меч.
  - Ну, слава те...- обрадовано перекрестился священник и косолапя побежал назад.
  Подошел, слегка пошатываясь от усталости Ждан:
  - Ух... не по годам мне уж так долго мечом махать, взопрел, мочи совсем нет... Зато набили мы их тут Мил. Я на дороге посмотрел не меньше сотни лежит, и здесь тоже с сотню будет.
  - Ты лучше сосчитай сколько наших полегло,- Милован вновь набрал пригоршню снега и приложил ее к голове.
  Ждан немного обиженный пошел считать потери.
  - Княже, вот шелом твой подобрал,- Любим подавал сбитый в поединке остроконечный шлем Милована.
  - Пусть у тебя будет, потом возьму. Сейчас я не то что шелом, шапку на голову одеть не могу - гудит и горит...- Милован отошел и устало опустился на валявшееся недалеко дерево, которое татары сбросили, когда пытались разобрать прикрывающий ворота завал.
  Ждан подошел через некоторое время, уточнив у сотников и десятников понесенные потери:
  - До смерти убито - сорок два, из них оружников восемь, остальные смерды. Раненых полста семь смердов и оружников одиннадцать. У шестнадцати раны совсем пустяковые, быстро заживут...
  От села прибежала толпа женщин. С охами, плачем, причитаниями, они стали выискивать своих. В той же толпе прибежала и Бояна и не отставшая от нее Голуба. Бояна не выказывая внешне никаких чувств, подошла к дяде и стала расспрашивать подробности прошедшего боя. Время от времени, она бросала косые взгляды на Милована и Голубу. Голуба присела рядом с женихом на то же дерево и уже сама прикладывала к его голове снег, что-то тихо ему говорила, гладила его рыжеватые волосы. Милован почти не реагировал на все эти проявления любви и нежности. Он, казалось, совершенно обессилел и уже с трудом воспринимал окружающую реальность, почти безразлично смотрел перед собой, видя как с татарских трупов снимали доспехи, оружие, сапоги. Особую ценность представляли сапоги-гутулы, овчиной внутрь, кожей наружу. Они не намокали от снега как валенки, не говоря уж о лаптях. День клонился к вечеру...
  
  Мансур хрипел, из его рта шли кровавые пузыри. Алтан подошел, посмотрел на лежащего на конской попоне тысячника, с мускулистым оголенным торсом, перетянутым от плеча через грудь окровавленной тряпкой. Он еле сдерживался, чтобы не показать своего полного удовлетворения таким исходом дела.
  - Как это случилось?- Алтан спросил, конкретно ни к кому не обращаясь.
  - Он стал рубиться с орысским коназом. Мансур оступился и тот его срубил,- ответил один из сотников стоявший рядом.
  - Беру командование на себя... пока Мансур не выздоровеет,- властно проговорил Алтан и еще раз взглянул на стонущего в беспамятстве Мансура, чтобы окончательно убедиться - он уже никогда не встанет.
  Случилось то, о чем в тайне мечтал Алтан. Мансур не смог одержать победу, более того положил две сотни из пяти, а сам скорее всего смертельно ранен. Для полного воплощения всех его ожиданий надо бы вступив в командование одержать громкую победу... Но, он не такой дурак, чтобы вновь гнать оставшихся в живых воинов на штурм этой нищей, но на удивление хорошо укрепленной деревни. Он просто их выведет отсюда, выведет из этих лесов и болот, чем без особого риска завоюет авторитет и у воинов и возможно у вышестоящих начальников. Конечно, это не то что хотелось бы, но выбора, похоже, не было. Собрав сотников, Алтан объявил:
  - Тысячник Мансур ранен и не может командовать. Главный темник Бурундай меня специально послал ему в помощь, на такой вот случай, чтобы я смог его заменить. Здесь нам делать больше нечего. В этом лесу и в этих снегах нам воевать неудобно, а орысам как раз очень удобно. Потому мы и не смогли их сегодня победить. Повелеваю соорудить деревянные повозки и раненых не могущих держаться в седле, везти на них. Всех убитых по эту сторону деревянной стены с наступлением темноты собрать и тоже погрузить на повозки. Когда дойдем до места нашей последней стоянки, сделаем погребальный костер, отправим наших погибших братьев в светлое царство Сульде...
  
  То, что татары отступят прямо в ночь после боя, даже не задержавшись для отдыха, стало неожиданностью для всех. Когда утром развиднелось и дозорные на тыне увидели, что ночью татары собрали почти все свои трупы, кроме тех что лежали у самого тына... Милован тут же выслал разведку, которая вскоре вернулась и доложила, что татар нигде нет. Только тут Милован окончательно поверил в победу. Его силы довольно быстро восстановились, и хоть голова еще болела, но в ней уже родился новый план. Как всегда он поделился своими размышлениями со Жданом и отцом Амвросием:
  - Я так думаю, эти татары дойдут до своих и вернутся с подмогой. Дорогу сюда они узнали и то, как село наше укреплено тоже. А раз так их из нашего леса выпустить нельзя.
  - Хватит ли сил-то, княже. Да и догонять их тяжеловато будет. У них кони-то хорошие у всех, да еще поди и заводные есть, они быстро поедут,- засомневался священник.
  - А нам теперь особо много сил и не надо. И ехать они сейчас быстро не смогут. Раненые с ними, да еще убитых, вон, собрали. Убитых они где-то по дороге сожгут, как у них положено, для того остановятся. Я вот что надумал, беру полста оружников и смердов, кто себя в брани самыми сноровистыми показали, кто из лука лучше всех стреляют. С ними на снегоступах бежим через лес коротким путем прямиком на Рыжую Гриву. Туда, где дорога мимо высокого холма идет. Там и засаду устроим. Ты же Ждан собираешь здесь всех годных к быстрой езде лошадей, в первую очередь тех татарских, что вы из снега вытащили и потом на них от Сити приехали. Лошадей двадцать, думаю, найдем. Ты на этих лошадях татар нагонишь и будешь их сзади тревожить, чтобы они останавливались и от вас отбивались. Вы должны их всякий раз задерживать, чтобы у нас было время на Рыжей Гриве дорогу завалить и хорошую засаду устроить. Мы их там с двух сторон зажмем и, Бог даст, всех без остатка стрелами побьем.
   - Дай-то Бог, князь, затее твоей свершиться... но что-то боязно,- вновь недоверчиво покачал головой священник.
  - Толково задумано,- напротив, сразу же поддержал Милована Ждан
  - Конечно боязно, но если они уйдут, сюда такое войско придет, что нам с ним никак уже не справится. А ты отче здесь свое богово дело делай, по убиенным понихиды отпой, да и похорони, как положено. Ну, и за нас Богу помолись, чтобы он еще раз помог нам, как вчера помог,- Милован дал понять, что отступать от своего плана не намерен.
  
  Алтан понимал, надо как можно скорее миновать эту узкую проселочную дорогу и выехать на широкую, по которой совсем недавно прошло войско ведомое Бурундаем. Но движение сдерживали раненые, в том числе и не приходящий в сознание Мансур, которого его верные нукеры везли с величайшими предосторожностями, то есть везли не быстро. Добравшись до места своей последней стоянки в двадцати верстах от села сложили костер из погибших и зажгли его. Едва дождавшись, когда костер догорел, вновь тронулись в путь. Отъехали не более десяти верст как нукеры сообщили, что Мансур отправился в царство Сульде. Алтан чуть не задохнулся от злобы - выскочка и здесь сумел досадить ему, не мог умереть раньше, чтобы быть сожженным вместе со всеми. Он бы без сожаления выбросил его тело на съедение лесным зверям... Но вокруг были не его люди, а воины успевшие проникнуться уважением к своему молодому тысячнику и они потребовали предать Мансура огню отдельно. Вновь пришлось останавливаться и теперь сжигать Мансура - время шло.
  
  В погоню и на Рыжую Гриву отбирали по двух основным критериям: умение метко стрелять из лука и быстро ходить на снегоступах. И если первому соответствовали довольно многие, то со вторым критерием все было не столь хорошо. С трудом набрали таковых около восьми десятков человек. Пять из них во главе с самим Милованом встали на снегоступы и побежали в многоверстный переход до Рыжей Гривы. Остальные под командой Ждана сели на лошадей и поехали следом за татарами. Сначала на большой поляне обнаружили следы от костра - по всему здесь татары жгли погребальный костер. Поехали дальше и догнали их гораздо быстрее, чем ожидали. Сначала различили запах гари. Ждан остановил отряд, выслал разведчиков. Вскоре те вернулись и доложили, что татары опять жгут погребальный костер. Недолго ломали голову, зачем татарам вновь потребовалось жечь трупы - видимо за время недолгого пути от первого костра умер кто-то из раненых или сразу несколько. Ждан приказал спешиться двум десяткам, встать на притороченные к седлам снегоступы и лесом повел в обход делать небольшую засаду.
  
  Никто не ожидал, что орысы нападут не сзади, а спереди и сбоку. Когда стрелы с жутким свистом стали рассекать воздух, поражать людей и лошадей... Алтан не сразу смог организовать ответные действия. Пришлось спешить часть людей и они, сбежав с дороги под прикрытие деревьев, стали стрелять в ответ. Но нападавшие не стали ввязываться в перестрелку, тут же встали на загнутые впереди доски и быстро скрылись в лесу. Преследовать по глубокому снегу их было невозможно. В результате этого скоротечного боя оказалось убито шестеро и еще полтора десятка положили на сани, которые везли раненых. Не скоро отряд вновь оказался готов к движению. И шли уже в предосторожностями, постоянно ожидая повторного нападения, то есть шли гораздо медленнее, чем до того.
  Ждан же со своими охотниками вернулся туда, где их ждали оставленные лошади с небольшой охраной, сели в седла и вновь поехали следом. Отлично зная местность, где можно лесом срезать дорогу, они еще раз повторили тот же маневр, оставив лошадей, на снегоступах обогнали татар и вновь устроили засаду... и вновь вывели из строя общим числом до двух десятков человек.
  Алтан решил, что таким образом орысы, устраивая небольшие засады, хотят уничтожить как можно больше его воинов. Он еще более снизил скорость движения и теперь на подозрительных участках дороги приказал останавливаться и высылал вперед разведку. Такое неспешное движение продолжалось до очередной ночи, когда решили остановится на ночлег и зажгли очередной погребальный костер, теперь уже сжигая погибших от выпущенных из засад стрел.
  Ждан, убедившись, что татары вновь жгут погребальный костер и явно собираются заночевать, выставив сильное охранение, то есть до утра с места не двинутся. Он приказал нескольким людям отвести всех лошадей назад в село. А сам с лучшими лучниками встал на снегоступы и что было мочи лесом поспешили на Рыжую Гриву, на соединение с отрядом Милована. В ночном лесу идти было нелегко, но у "охотников" на этот случай имелось несколько пар запасных снегоступов. Они очень пригодились, ибо в условиях плохой видимости снегоступы ломались, когда наступали на плохо видимые пни и валежные завалы. Легче стало, когда вышли на след оставленный снегоступами отряда Милована. По следу пошли быстрее, но все равно к Рыжей Грве вышли только тогда когда уже стало светать.
  К тому времени люди Милована уже отдохнули, после того как затратили немало сил на рубку деревьев и заваливание ими дороги. Князь выслушал рассказ Ждана и его уверения, что после того как он их дважды пугнул, татары продвигаться будут достаточно медленно. Теперь уже Милован не сомневался, что у него достаточно времени для устройства полноценной засады. Не спавшие ночь "охотники" Ждана, отдохнули в шалашах, сооруженных людьми Милована. Сам Милован внимательно осмотрел окрестности, прикидывая, как подойдет к завалу колонна татар и где лучше расположить лучников, чтобы они могли с наибольшей эффективностью поражать противника. Решил, половина лучников засядет на склоне поросшего соснами пологого холма с одной стороны дороги. Вторая спрячется в лесу, с другой стороны. Чтобы было удобнее целится и стрелять, слегка проредили лес, срубили с десяток деревьев. В детали своего плана Милован посвятил и успевшего немного вздремнуть Ждана, поручив ему командовать лучниками в лесу:
  - Когда татары увидят, что дорога завалена они остановятся, тут мы сверху, с холма по ним стрелять начнем. Они к нам повернутся и щитами себя и лошадей станут оборонять, а к вам спинами встанут. Вот как они к вам спины-то повернут, вы тут из снега да из-за деревьев вылезайте и в эти спины стрелы пускайте. А до того тихо сидите, чтобы вас не заметили...
  
  Алтан вел отряд, постоянно ожидая нового нападения. Но с утра уже прошли немалое расстояние, и все вокруг было спокойно. Возможно, наконец, те орысы на загнутых деревянных палках от них отстали. Очень хотелось, чтобы было именно так, но Алтан и сам не расслаблялся и не позволял расслабиться воинам, которые кажется все же стали признавать в нем своего нового командира. Впереди обозначился очередной подозрительный участок, дорога делала крутой изгиб. Алтан приказал остановиться и выслал вперед разведку...
  
  Из-за поворота выскочило с десяток татарских всадников. Они увидели перегораживающую дорогу кучу деревьев гораздо выше человеческого роста. Всадники остановились и посовещавшись, медленно, озираясь по сторонам поехали вперед. Когда подъезжали к куче Милован дал команду и по разведчикам с холма пустили несколько стрел. Где-то три из них попали во всадников, но не пробили доспехов. Татары развернулись и во весь опор ускакали назад.
  
  Разведка доложила, что дорога впереди завалена в узком месте, где с одной стороны холм с крутым склоном, а с другой лес с глубоким снегом. На холме засели орысы, которые обстреляли их из луков. У Алтана не было сомнений - это тот же самый отряд где-то в полтора два десятка лучников, который уже дважды на них нападал. Более всего его интересовало с одной или с обоих сторон орысы на этот раз устроили засаду. Разведчики в один голос утверждали - стрелы летели только с холма и частота стрел указывала, что там засело не более двух десятков лучников. Все это подтвердило догадку Алтана - это тот же отряд и он весь сосредоточился с одной стороны дороги. По всему орысы не решились дробить свои небольшие силы, чтобы атаковать с двух сторон. Да и на склоне безопаснее вести стрельбу, ведь на склон кони не поднимутся. Видимо они специально завалили дорогу, чтобы нанести им больший урон, за то время пока будет разбираться этот завал. Ничего иного по мнению Алтана и быть не могло. Также становилось ясно, почему со вчерашнего дня не было ни одного нападения. Орысы на своих досках прибежали сюда, и все это время заваливали дорогу. В этой связи Алтан и продумал план преодоления очередной засады...
  Колонна татар, прикрываясь сплошной линией щитов со стороны холма, медленно приближалась к завалу. Начался массированный обстрел с холма. Но татары сделали нечто вроде черепахи: крайний ряд всадников держал щиты вертикально, а следующие горизонтально, прикрывая колонну сверху. Татары почти не несли потерь, не более двух трех стрел попали в лошадей и они начали биться, выбрасывая всадников из седел, но единого строя они не нарушили. В непосредственной близости от завала десятка два-три всадников спешились и, прикрываясь щитами, побежали к нему с явным намерением создать и там из щитов защиту тем, кому предназначалась его разбирать.
  И вот тут, когда почти весь татарский отряд попал в зону обстрела прятавшихся в лесу, лучники Ждана словно восстав из лесных снежных сугробов, натянули тетивы своих луков. Эффект от появления большого количества лучников врага и со второй стороны оказался ошеломляющим. Уже первый залп вывел из строя до трех десятков татар, ранено было много лошадей и они напрочь сломали единый строй. Стрелы летели без остановки, поражая уже тех, кто создавал единую стену из щитов со стороны холма. И эта "стена" сломалась - теперь уже и стрелы с холма находили свои цели. Началась давка, всадники выпавшие из седел тут же попадали под копыта лошадей. Некоторые в отчаянной попытке добраться до лучников направляли лошадей в лес и те тут же вязли в снегу...
  
  Алтан не знал, что предпринять, какие подавать команды. Повернуть назад? Но это верная гибель. Там их постепенно перебьют эти неуязвимые мелкие орысские группы, бегающие по снегу на деревянных палках. Атаковать крутой склон холма невозможно, так же как и тех, кто укрылся в лесу - лошади не пройдут по глубокому снегу. Спешить людей - но нет времени паника нарастает. Спасение только впереди, надо во что бы то ни стало объехать этот завал. Но там тоже снег... Алтана спас конь. После того как стрела вонзилась в его круп, он с диким храпом инстинктивно рванул вперед и проваливаясь по колени, лавируя между деревьями, каким-то чудом объехал завал со стороны леса. Тут уже в шею и бока коня вонзилось сразу несколько стрел и в щите, которым прикрывался Алтан тоже торчали стрелы. Истекающий кровью конь рванулся из последних сил, оставляя за собой снежную борозду. Он вынес Алтана на другую сторону завала. Следом устремились еще несколько всадников. Конь пал сразу за завалом, дергаясь в предсмертных конвульсиях, едва не придавив всадника, успевшего вовремя соскочить. А по проделанному пути продолжали один за одним выходить взмыленные кони, некоторые были без всадников. Одного из таковых, схватив за уздечку, поймал Алтан. Он вскочил в седло и громко скомандовал:
  - Вперед, не останавливаться!
  За ним устремились те, кому посчастливилось спастись...
  
  Перед завалом саженей на сто лежали вповалку кони и люди, снег на дороге и подле был в темных кровавых разводах и пятнах. Ржали и храпели застрявшие в снегу лошади без всадников. Оружники Милована ходили среди этого хаоса, добивали раненых татар, добивали и лошадей, если видели, что они уже не встанут. Не пострадавшие от стрел лошади отводились в сторону. Ждан стоял у края завала, внимательно разглядывая глубокую борозду в снегу, по которой незначительная часть татар все же вырвалась из западни. Подошел Милован:
  - Как же они ушли-то? Вроде обо всем подумал, а тут...
  - Всего не увидишь и не упомнишь Мил... Снег тут подтаял. Солнышко эту сторону сильнее пекло. Везде их лошадям по брюхо, а тут меньше, по колено всего. Вот и прошли они тута. Да не печалься. Сколько их там ушло-то, десятка три - четыре,- успокоил князя Ждан.- И без того вон сколько намолотили. Может больше не пойдут на нас-то, остерегутся?- Ждан говорил с надеждой, но чувствовалось, сам не очень верит в свое предположение.
  Татарские трупы стаскивали с дороги и бросали в лесу, забирали оружие, доспехи, теплую одежду и сапоги. Всего насчитали более двух сотен тел. Поймали и вызволили из снежного плена почти сотню лошадей. Издохших лошадей тоже стащили с дороги. На татарских лошадях кроме седел имелось множество всевозможных седельных сумок и мешков. В них татары кроме провизии хранили наиболее ценные вещи, награбленные ими в походах. Оружники стали разбирать эти сумки - чего там только не было. Милован приказал складывать отдельно предметы церковной утвари, которые, видимо были награблены в храмах Рязани, Владимира и других взятых татарами городов. Лично Ждану Милован поручил собрать все золотые, серебряные и жемчужные украшения, чтобы впоследствии на их основе создать что-то вроде казны, наподобие той, что была у Великого Князя Юрия Всеволодовича. Впрочем, драгоценных вещей в седельных сумках и за пазухами убитых татар оказалось не так уж много. В условиях жесткой монгольской дисциплины немногие рядовые воины и низший комсостав рисковали прятать у себя дорогостоящие вещи, которые полагалось сдавать в счет ханской доли добычи. Но среди погибших было некоторое количество таковых смельчаков, пренебрегших суровым законом. То что никто из его оружников не возьмет себе ни колечка, ни серег, ни крестика... В этом Милован не сомневался. Он ведь в такие походы брал с собой только тех, в ком ничуть не сомневался.
  Несмотря на полный успех засады, Милован продолжал переживать, что часть татар ушла. В то же время радовало то, что засада обошлась для его людей почти без потерь. Убитых не было вообще, а среди восьмерых раненых только один тяжело. Ему татарская стрела попала в грудь и он лежал в бреду без сознания... Назад поехали большим обозом. Более десятка самодельных саней, нагруженных добычей, все оружники верхом на татарских лошадях. По пути спугнули несколько татар. Видимо они, когда началось избиение, не стали прорываться вперед, а повернули назад. За ними погнались стали стрелять из луков. После того как троих выбили из седел, остальные побросали лошадей и попытались скрыться в лесу пешими. Но их быстро догнали на снегоступах и добили... всех кроме одного. Он пронзительно закричал по-русски с характерным акцентом:
  - Не убивайте меня, я не татарин... я толмач... я вам пригожусь!!
  Пленного, оказавшимся молодым парнем, привели к Миловану, тот стал его расспрашивать. Пленный поведал, что он булгарин, и его татары взяли в плен год назад во время разгрома его родины Волжской Булгарии. Узнав, что он сын купца и с булгарскими купцами не раз ходил в русские княжества и знает русский язык его взяли с собой в качестве переводчика.
  - Как же они дорогу вызнали, как до нашего села добрались?- первым делом задал наиболее интересующий его вопрос, Милован.
  - Они про то специально выведывали у кого только могли. Тысячник Мансур хотел тебя князь наказать за то, что ты его в бою на реке Сити опозорил. Он у всех пленных, что ему попадались вызнавал, кто что знает, а я переводил. Всех выспрашивал и смердов и купцов,- охотно отвечал булгарин.
  - И что же они про меня и село мое рассказали?- Милован переглянулся со стоявшим рядом Жданом и усмехнулся.
  - То, что ты, князь, был в немилости у Великого Князя, что он тебя за князя не считал,- толмач отвечал уже несколько смутившись.
  - Эй, сажайте-ка его на сани, а я с ним поеду...
  Милован слез с коня, отдал повод Любиму, а сам сел на сани груженые кусками материи, взятыми из мешков убитых татар. Туда же посадили и пленного.
  - Может, связать его, княже?- подозрительно смотрел на толмача Любим.
  - Не стоит... он же никуда не побежит, верно!?- с усмешкой обратился Милован к булгарину.
  - Некуда мне бежать,- толмачь, с безысходной грустью в глазах, опустил голову.
  Обоз вновь тронулся, а Милован продолжил расспрашивать пленного.
  - Что еще, про меня рассказали, говори все без утайки,- Миловану не хотелось, чтобы рассказ толмача узнал кто-то кроме него, потому он и "уединился" с пленным.
  - Все скажу, нечего мне утаивать. Смерды, те не много знали. Их и били и железом пытали, а что они могли знать-то. А вот купцы, что в твое село по торговым делам ездили, некоторые даже в твоем доме бывали, те много чего порассказали, да и дорогу татары от них вызнали. Они поведали, что у тебя в твоем селе невеста есть и она красавица и тоже княжеского роду. Татары таких пленниц очень дорого ценят. Княгинь и княжон они называют нежными цаплями. Еще у них ценятся жирные утки, это женщины и девицы, которые не знатного рода, но из богатых домов, которые тоже не работают, но едят хорошо. В основном такие у вас бывают купчихи, попадьи и поповны. Ну а так как невеста твоя дочь попа с княжьей кровью и попадьи обычной поповской крови, то она как бы получается и цапля и утка вместе. Такие у некоторых татарских темников и тысячников в самой большой цене, я это точно знаю,- толмач явно смутился и замолчал, опустив глаза.
  - А с чего ж это ты их возжелания так хорошо знаешь? Ты что вместе с ними в разорах участия принимал, и цапель и уток ловил, сильничал, или тебе только смердки доставались!?- с жестокой издевкой спросил Милован.
  Толмач отвернулся и крепко сжав челюсти так что на его щеках заходили желваки стал смотреть на дорогу, явно не желая отвечать... Наконец он поведал о том, о чем не хотел говорить:
  - Никого я не ловил и не сильничал... Когда Рязань и Владимир на приступ брали мне только таранное бревно раскачивать позволяли. А про татар я все знаю с того, что сам я из булгарских купцов и мои мать с сестрой как жирные утки попали в наложницы к знатным найонам, а невеста даже к тайджи, так зовут родственников самого Бату-хану.
  - Ладно, хватит об этом,- Миловану тоже стала неприятна данная тема.- Ты мне лучше расскажи, что ты знаешь о войске татарском. Сколько их всего, что за народы в нем собраны?
  - Войско огромное, тысяч сто, если всех сосчитать, пожалуй, будет. А народы... Вот вы называете их татарами, а ведь татар там нет. Татары это народ, который еще Чингисхан, дед нынешнего хана всех целиком вырезал. Говорят, он им за отца своего мстил. Татары, вроде, его отца отравили. А войско состоит большей частью из монголов и кипчаков,- сразу выказал хорошую осведомленность булгарин.
  - Ну, про монголов я знаю, все ханы там монголы. А кипчаки кто, не монголы?- слушая толмача, Милован проявлял все больший интерес к его рассказу.
  - Нет, они и говорят на другом языке. Язык кипчаков на наш булгарский похож, потому я и по-кипчакски быстро говорить научился. И вас они зовут, как и мы зовем, орысами. А вот монголы вас зовут урусутами.
  - А сколько во всем войске этих кипчаков?- продолжал все "глубже копать" Милован.
  - Думаю никак не меньше двух третей,- чуть подумав, ответил толмач.
  - А монголов?
  - На много меньше, самое большее четвертая часть всего войска. Но хан, большинство темников и тысячников - монголы.
  - А как же оно так хорошо управляется это войско, если в нем большинство кипчаки, а воеводы все больше монголы, и как ты говоришь, говорят они на разных языках?- выразил некоторое недоумение Милован.
  - Многие монголы говорят по-кипчакски, а кипчаки по-монгольски. Они ведь рядом живут, и когда Чингиз-хан покорил кипчакскую степь, где войной, где посулами будущих грабежей, кипчаки влились в его войско и сейчас их в нем большинство. А подчиняются кипчаки командирам-монголам потому, что верят с монголами у них всегда будут победы и добыча, ведь до сих пор монголов никто победить не может. Они верят, что вместе с ними станут властелинами всего мира,- толмач замолчал, глядя на проплывающий мимо сплошные леса. Сани его укачивали, и он уже с трудом боролся с дремой.
  - Ты сказал, что почти все темники монголы. Что означает почти - есть и темники кипчаки?- Милован не обращал внимания на состояние толмача и продолжал расспрашивать с неослабевающим интересом.
  - Да нет, чистых кипчаков среди темников нет, но есть наполовину. Темник Бурундай, который вашего Великого Князя разбил наполовину монгол, наполовину кипчак. Во всем войске по слухам нет лучшего военачальника. Вроде бы даже сам Бату-хан ему завидует, потому что тот во всех битвах отличается. Зато старый Субэдей, правая рука Бату-хана, ему очень благоволит...
  Сани подпрыгнули на ухабе, с головы толмача упала рысья шапка, и на всеобщее обозрение открылся бритый череп в буграх шишек и ссадинах.
  - Кто это тебя так?- кивнул на голову пленного Милован.
  - Под стенами Владимира, когда ворота тараном разбивали... сверху что-то тяжелое бросили... Долго потом без памяти лежал,- нехотя пояснил булгарин.
  - А здесь, ты тоже на таране стоял, когда ворота в нашем тыне разбивали!?- уже зло спросил Милован.
  - Нет, здесь меня берегли. В отряде Мансура я один знал и ваш и их язык,- толмач уже с трудом ворочал языком и, казалось, вот-вот провалится в сон.
  Его заставило встрепенуться не очередные вопросы, а то, что Милован замолчал и отвернулся от него. Толмач это молчание расценил по-своему - русский князь узнал от него все, что хотел и теперь за ненадобностью его просто убьют. Но после некоторого раздумья Милован вновь его спросил, причем так, словно толмачь уже не враг. Он как будто спрашивал совета:
  - Как думаешь, татары... или кто там они есть, еще придут сюда?
  Толмач помотал шишковатой головой, отгоняя сон, и ответил не сразу:
  - Ты князь тысячника Мансура зарубил, а Мансур был любимым учеником самого Бурундая. Темник не простит, ты его сильно обидел...
  
   10
  
  В Киверичах отряд Милована встречали восторженно. Такой победы и еще более такой добычи никак не ждали. Той же церковной утвари привезли столько, что маленькая церквушка отца Амвросия оказалась не в состоянии ее вместить, и пришлось многое сложить в запасники. Оружия и доспехов было столько, что теперь все ополчение можно было вооружить саблями, луками и одеть в татарские кольчуги и шлемы. Особое внимание привлекали сваленные в двух "санях" татарские сапоги-гутулы. В небогатом селе, где большая часть жителей не знали кожаной обуви, а ходили в лаптях, а летом босиком, такие прочные и практичные сапоги произвели сильное впечатление.
  Милован со Жданом в княжьем доме разбирали "казну", драгоценности, что нашли у убитых татар.
  - Правильно, у князя должна быть своя казна,- несколько раз повторял Ждан, передавая Миловану то одну, то другую золотую, серебряную или жемчужную вещицу.- А вот этот красоту ты невесте своей поднеси,- Ждан подал тонкой работы золотые сережки, крестик и матово белые отполированные жемчужные бусы.
  - Ты что, в своем уме!? Они сняты с баб или девиц, которые были до смерти забиты или засильничаны! Как же я такое могу Голубе поднести!?- возмутился Милован.
  - Те князья да воеводы с чьих жен да дочерей это снято не смогли их уберечь. А ты вон поганых сколько побил, без тебя такой славной брани не было бы. Это твоя победа князь и твоя добыча по праву. Давай любого оружника спросим - все они так думают, - Ждан продолжал протягивать через стол серьги, крестик и ожерелье.
  - Ну, может оружники то так и скажут, а что другие-то подумают? Взял из добычи самое дорогое и на невесту свою повесил,- уже не так твердо возражал Милован.
  - А ты про думы смердов и смердок не очень переживай. Они тут по избам сидели, пока мы там татар смертным боем били,- Ждан положил драгоценности на стол и пододвинул их к Миловану.
  - Когда село обороняли, и они по избам не сидели, тоже тут немало кровушки пролили,- все менее стойко "держался" Милован.
  - Эти украшения, они не для смердок, сам знаешь. Может даже с самой Великой Княгини, или с дочерей ее сняты. Как эти Рюриковичи Великими Князьями стали, ты не хуже меня знаешь. Они не наши природные князья. Так чем же их бабы лучше наших природных кривичских и мерянских княгинь и княжен? Голуба она как раз такая княжна и есть. Подари ей князь, ты это золото и жемчуг в славном бою добыл и имеешь право,- Ждан еще ближе к Миловану пододвинул драгоценности.
  Милован явно колебался, по всему ему очень хотелось сделать невесте подарок, но было и жутко и неудобно. Но Ждан видел, что сумел уговорить князя, еще немного поколеблется и возьмет. Он же достал из мешка, который принес собой, на вид совершенно новые татарские сапоги-гутулы:
  - Вот, две пары выбрал, специально искал для племянницы своей, должны ей впору быть. А вот эти Голубе тоже подари, они поменьше будут, у Голубы-то нога поменьше чем у Боянки будет,- Ждан поставил рядом с Милованом пару гутул, видимо снятых с татарина небольшого роста, тонкокостного телосложения и с соответственным размером ноги.
  - Ладно... возьму... подарю,- Милован всячески показывал, что это ему неприятно, и он соглашается с неохотой.
  Но, то он делал для вида, ибо давно хотел сделать Голубе настоящий княжеский подарок, но не имел такой возможности и вот возможность, наконец, представилась, правда все это взято хоть и в бою, но с трупов и это как-то... Что же по-настоящему было Миловану неприятно, так это слова Ждана о необоснованности нынешнего высокого положения Рюриковичей. И сейчас Милован не мог не высказать своему старому другу и наставнику своего неудовольствия:
  - Ждан... который раз тебе говорю, брось ты эти разговоры о кривичах, варягах. Сейчас не время старые обиды вспоминать. Плохие, хорошие Рюриковичи, но они вон сколько народов, всех нас под своей властью объединить сумели. А если сейчас я стану вспоминать, кто были мои дальние предки, отец Амвросий про своих, вятичи про своих, мурома тоже вспомнит, что у них когда-то свои князья были. Не дело это. Вон толмач пленный рассказывал, в татарском войске более всего кипчаков, а главенствуют над всеми монголы и, как видишь, всех бьют. Только вот мы их первые кто побил, да и то неизвестно, что дальше будет. А почему, потому что у них один хан и все они, и монголы, и кипчаки и другие, какие есть в их войске народы, одной его власти подчинены. И нам сейчас лучше не оспаривать старшинство Рюриковичей, потому как кроме них никто нас всех собрать против татар не сможет... Русские мы Ждан, русские все, и кривичи, и меря, и мурома, и вятичи, и новгородцы. Порознь нам от татар никак не отбиться,- без особых надежд достучаться до разума Ждана, говорил Милован.
  - И то, что Рюриковичи предков твоих стольких законных вотчин лишили и эту, последнюю готовы забрать, ты и с этим мириться готов!?- явно не хотел понять князя Ждан.
  - Не время сейчас... пойми,- Милован более ничего не говоря, сгреб украшения, взял гутулы и встал из-за стола, давая понять, что больше на эту тему говорить не намерен.
  
  Едва смертельная опасность миновала... Ничто не могло заставить киверичан жить тем, что являлось их естественной жизнью до этого татарского пришествия. Далеко не во всех семьях, домах оплакивали погибших, выхаживали раненых, также не везде имела место голимая нищета, где семеро по лавкам и есть почти нечего. В основном среди смердов имела место умеренная бедность, когда особо не разъедались, но и с голоду не пухли. До самой посевной особо срочной работы не было и люди занимались всем тем, что скрашивает будни и вызывает интерес даже к скучному сельскому бытию. Сейчас же отличительной чертой киверической жизни стало то, что вдруг едва ли не все в первую очередь женщины и девицы стали щеголять в татарских сапогах-гутулах. Это "поветрие" спровоцировали Голуба и Бояна. Как только они появились на улице и в церкви в подаренных им гутулах... Едва ли не все сначала молодые девицы, а потом и женщины постарше возжелали снять свои лапти, валенки и носить такие же сапоги. Конечно, свою роль тут сыграло, что такие добытые в бою сапоги появилось в Киверичах в немалом количестве. Их носили и оружники и мужики смерды. Но до того как их одели Бояна с Голубой киверичанки как-то не воспринимали их как женскую обувь. Вскоре же уже и смерды и многие оружники были вынуждены вернуться к своей прежней обуви, так как гутулы с них поснимали их жены, дочери, даже если они были им и велики. Во многих семьях матриархата как постоянного явления не наблюдалось, но в отдельные моменты главы семейства были просто бессильны против уговоров, слез и нытья своих женщин - мода, самая заразная женская "болезнь" имела место быть везде и всегда. Голуба была явно разочарована, когда увидела, что в таких же как у нее сапогах ходят многие смердки, но то был подарок Милована и она их не снимала с нетерпением ожидая лета, когда можно будет одеть сарафан и всем показаться в серьгах и жемчужном ожерелье. Бояне было чуждо это чисто бабье чувство, покрасоваться. Подаренные дядей гутулы были ей просто очень удобны и она их носила, не обращая внимания, во что обуты остальные баба и девки.
  Чего теперь еще было в избытке так это оружия и всевозможных доспехов. Бояна, наконец, смогла подобрать себе подходящие по размеру кольчугу, шлем, щит. Взяла она и татарский лук. Вот только тетиву у того лука натянуть у нее никак не получалось. Впрочем, не получалось не только у нее, многим парням это тоже оказалось не под силу. То было удивительно, ведь татары в большинстве своем явно не богатыри, как правило уступали в росте тем киверичанам, в ком преобладала кривичская кровь и шириной плеч тем, в ком доминировала мерянская, и уж тем более тем в ком сочетался рост первых и широкоплечесть вторых... Как они умудрялись сноровисто и метко стрелять из таких тугих луков? Ждан и наиболее опытные оружники знали секрет стрельбы из этих дальнобойных луков. Татары не тянули тетиву, а просто удерживали ее у подбородка, распрямляя вторую руку. Бояна, когда осмыслила эту незамысловатую хитрость, быстро приноровилась стрелять и из татарского лука, да и другие с большим или меньшим успехом освоили это оружие.
  Напряженность последних дней явно спала. Даже продолжая как бы по инерции упражняться в стрельбе из татарских луков, отрабатывать удары мечом и саблей, мало кто из киверичан сомневался в том, что татары более уже не повторят свой набег. А если и повторят, с таким военачальником как их князь боятся нечего. А некоторые оружники в открытую говорили: "Если бы во Владимире, Рязани, Твери обороной руководили не князья-рюриковичи, то есть князья варяжского корня, а такие как Милован, коренной князь, не взять бы им тех городов и не гулять бы тут". Но, ни Милован, ни Ждан, ни отец Амвросий в повторной победе уверены не были. Обсудив то, что рассказал толмач-булгарин, они уже не сомневались, что татары наверняка еще придут, и будет их много больше. В этой связи Ждан посетил священника, и они довольно долго что-то обсуждали наедине в церковной пристройке. А выйдя оттуда, тут же пошли в дом к Миловану.
  - К тебе княже, дело есть, которое никак нельзя отлогать,- сразу обозначил важность вопроса Ждан.
  Отец Амвросий шел следом и был, как будто чем-то изрядно смущен.
  - Ну заходите... Да вроде уж все меж нами обговорено. Сейчас день-два пусть люди передохнут, а потом сызнова оружием владеть учить будем да тын укреплять-городить,- Милован выказал некое недоумение этим визитом своего помощника и священника.
  - Тут такое дело Мил... Мы вот с отцом Амвросием посидели-подумали и порешили тебе о нашем большом беспокойстве поведать, а там уж сам решай, твоя воля... Что отче молчишь? Скажи тоже,- словно обидевшись на священника "подтолкнул" его Ждан.
  - Да... князь... мы тут,- священник, толком ничего не сказав, вновь замолчал и бессильно развел руками.- Скажи лучше ты Ждан.
  - Ну, неволить не буду, раз стесняешься, скажу я, не мне дочь замуж выдавать,- махнул рукой Ждан.
  - Подождите, что-то я в толк не возьму. Отче... Ждан... так вы не о ратных делах говорить пришли?- Милован смотрел на гостей вопросительно.
  - То дело, Мил, поважнее ратного будет. Слушай и разумей. Мы с отцом Амвросием тебя постарше и кое в чем с того по иному думаем. А думаем мы так, что если татарва снова придет, то их столько нагрянет, то как бы мы тут не укреплялись и оружием владеет ни учились - все одно села не удержим. А раз так, то теперь нам уже точно придется всех баб с детями через гать на болота отправлять и самим за ними следом отступать. И так и эдак многих мужиков здесь побьют, хорошо если большую часть по гати уведем,- Ждан сделал паузу, оценивая реакцию Милована на его слова.
  - Ну, что может случиться, я и в свои года понять могу,- усмехнулся Милован.- А вы что, придумали как нам по гати на остров болотный совсем без потерь уйти? Если так, говорите, я слушаю.
  - Нет, княже, без потерь никак. И не только мужиков многих побьют, но и село все пожгут. От этого спасенья нет. Мы вот с чем к тебе... Всех парней и девок, кто порешили в эту осень под венец идти, обвенчать прямо сейчас, на днях, осени не дожидаясь, пока время есть и женихи живы. Вот отче говорит таких у нас в селе двенадцать пар, с окрестных деревень еще пять, да среди сбегов четыре есть. Кто его знает, как там дальше будет, а тут даже если убьют, успеет парень зачать дите, потомство оставить,- Ждан вновь смотрел пытливо - понимает ли его немолодого и бездетного человека Милован.
  Тот же вопросительно посмотрел на отца Амвросия. Священник кивнул головой в знак согласия со Жданом. Милован думал недолго:
  - Что ж, пусть будет так, согласен с вами.
  - И еще... князь... первыми должен венчаться ты с Голубой,- Ждан твердо в упор смотрел на Милована, в то время как священник слегка покраснев опустил глаза.
  Милован, легко согласившийся с первым предложением, почему-то совсем не ожидал второго, естественно из него вытекающего. Он в свою очередь смутился и, взглянув на отца Амвросия, понял, почему тот все время смущался и в основном молчал - с его стороны вот так в лоб просить поскорее взять его дочь в жены было не очень удобно.
  - Пойми Мил... с тобой тоже в бою может всякое случится, ты такой же ратный человек. И убить могут и силы лишить. А так, может и Голуба понести успеет и не прервется на тебе род князей кривичских. Вон сколько Рюриковичей татары уже извели и их все одно меньше не становится. А ты у нас один князь остался и должен потомство оставить,- основательно рассуждал Ждан.
  Милован опустив голову смотрел в пол. Нет, он уже не смущался, он силился сдержать улыбку, поняв, что это очередная идея Ждана, которой он сумел увлечь священника и теперь вроде бы они ее представляли вместе. Не сомневался Милован и в том, что это массовое венчание придумано с одной целью, сделать их с Голубой мужем и женой пораньше и успеть зачать наследника до второго пришествия татар. Кривичский дух Ждана не мог смириться с тем что Киверичи останутся без своего природного князя, и ради этого он затеял все это. В то же время Милован не мог не осознавать, что чисто по житейски, старый оружник совершенно прав.
  - Отче, а ты как... Ты с Голубой говорил?- обратился Милован к священнику.
  - Нет князь. Мы сначала, вот, к тебе. А за нее я тебе отвечу. Она за тебя всегда готова, хоть завтра. Она втихаря дни считает, сколько до осени, до свадьбы осталось...
  Подслушивающая у двери горницы ключница, с сожалением поняла, что ее спокойные дни в княжьем доме закончатся не осенью, а вот-вот, на днях. Может и ключи у нее забрать и в черные прислуги определить, с нее станет. Крута княжна Голуба, а княгиней станет, всю дворню взнуздает, а то и прогонит. Приведет своих поповских, а старую княжью дворню взашей. И куда им тогда деваться, они же к черному смердскому труду не приучены, с измальства еще при отце Милована жили-прислуживали. Всплакнула ключница, рассказала всё мужу. Тот тоже опечалился. Печаль отца с матерью увидел Любим. Мать и с сыном поделилась своей тревогой.
  - Матушка, да не печалься ты раньше времени. Я у князя Милована в почете состою, если будет вас молодая княгиня шпынять да утеснять, я к нему подойду, замолвлю слово за вас. А может, вы и сами к Голубе приладиться сможете...
  До позднего вечера судила и рядила княжья дворня, как встретить и угодить молодой госпоже. Ключница весь разговор подслушала, а то, что все эти скорые венчания не от хорошей жизни, а от продолжавшей висеть над селом смертельной опасности... Она это как-то упустила, все застило, как ей казалось, куда более важное для их узкого дворового мирка - в дом уже на днях придет молодая властолюбивая хозяйка. Поохали, погрустили, а потом как будто нашли из складывающейся ситуации выход, который тоже пришел в голову ключнице:
  - Все исполнять будем, половиками ей под ноги ляжем, а приладимся, захолим, закормим. Она же поесть, страсть как любит. Года не пройдет - она без нас шагу ступить не сможет...
  Милован почти весь день отсутствовал, и дворня слегка расслабилась, выпила наливочки, заглушая беспокойство о возможных изменениях в их жизни в этом году. При этом они совершенно не думали, что этот год надо еще просто пережить-выжить.
  
  Обилие всевозможных татарских трофеев и полнейшая самоуспокоенность по поводу будущего вдруг побудило Голубу одеть не только подаренные Милованом гутулы, но и примерить кое что из боевых доспехов. Доселе никогда она не стремилась вырядиться мужчиной, но тут пример Бояны ее явно подбил. Ни меч, ни саблю в руки она брать не собиралась, а вот нарядится в кольчугу, одеть на голову шлем и посмотреться в зеркало, как выглядит в образе воительницы, эту блажь Голуба решила осуществить с помощью Бояны и даже пояснила с чего это ей взбрело на ум:
  - Ты в книгах про поляниц читала, а я про киевскую княгиню Ольгу. Она когда шла мстить за мужа, во главе войска стояла и одета была как ратник в шлем и доспехи.
  - Так Ольга эта не кривичанка была и не мерянка, а варяжка,- не преминула и Бояна шегольнуть своими познаниями.
  - А ты почем знаешь?- удивилась услышанному Голуба.
  - Дядя Ждан говорил. Я у него про всех женщин-воительниц выспрашивала. Одна самого Илью Муромца на бой вызывала. Дочь его. Она настоящей поляницей была, редкий мужик против нее устоять мог. А отца на бой вызывала, за то, что он ее за дочь не признавал и мать словами погаными позорил.
  - Ну и как, бились они,- загорелась любопытством Голуба.
  - Да нет. Илья отказался, дескать, биться с бабой, это для богатыря позор. А про эту княгиню Ольгу скажу, доспехи на ней были не настоящие, а легкие, специально для нее сделанные и сама она только во главе войска красовалась, а на брань не водила,- скептически поведала Бояна.
  - Правильно, зачем самой княгине на брань войско водить, у нее для этого воеводы есть,- высокомерно, явно уже примеряя на себя венец княгини, проговорила Голуба.- Ладно, давай, что ты там принесла?
  - Что просила то и принесла, вот кольчуги три штуки... не знаю, подойдут ли, шелом вот татарский... Боюсь велик тебе будет, зато посеребренный. Говорили, что он на их главном воеводе был, которого князь Милован зарубил. Примерять-то будешь?- Бояна взяла в руки красивый посеребреный на маковке шлем с лавки, на которой также были расстелены кольчуги.
  Голуба поежилась, ибо предчувствовала, что железный шлем и железная рубаха это не мягкая кунья, или беличья шапки и не льняные, или шелковые рубашки и сарафаны, которые носила она. Бояна усмехнулась:
  - Что княжна, боишься холки свои нежные о железо поранить.
  - Прикуси язык, ничего я не боюсь!- сразу распалилась Голуба.
  Тут в светелку, где намечался процесс "переодевания", буквально забежала, с трудом переводя дыхание, матушка-попадья:
  - Чего ты здесь хоронишься Голуба!?... Весь дом избегали, тебя обыскались, а то вон где. Иди скорее, отец тебя зовет!
  - Я скоро матушка, вот только примерю. Голуба не прочувствовала волнения матери и думала, что отец зовет ее по какой-нибудь обычной домашней надобности, ну а так как в доме она никого не боялась, в том числе и отца, то особо не поспешила.
  - Беги сейчас же, отец что-то очень важное тебе хочет сказать,- мать даже притопнула ногой, выказывая неожиданную для себя строгость...
  
  Голуба вернулась в светелку, где ее уже вместе с Бояной ждала и Веселина. Тут же находилась и две девка-прислужницы, которых позвала Бояна, предчувствуя, что переодеваться Голубе сподручнее будет с их помощью. Сама она в качестве прислужницы быть никак не хотела. За это непродолжительное время, казалось, Голуба стала старше. Нет, она не постарела внешне, просто уходила балованная озорная девчонка, пришла взрослая задумчивая женщина.
  - По какой надобности тебя наш батюшка звал?- спросили Веселина, видя, что состояние сестры, говорит о том, что отец сказал ей, что-то из ряда вон выходящее.
  - Девушки, милые, я замуж выхожу... послезавтра,- радостно-растерянно поведала Голуба.
  - Значит, татары к нам еще придут и с большой силой,- сразу определила причину такой спешки Бояна и стала собирать принесенные доспехи - Голубе уже явно было не до мимолетного каприза.
  - Так у нас же еще свадебная справа совсем не готова, мы ж думали на осень...- всплеснула руками одна из девок-прислужниц.
  Голуба как только это услышала, тут же сбросила с себя восторженное оцепенение. Она вновь стала прежней неофициальной княжной, жаждущей перейти в официальный статус княгини.
  - Сегодня ночь, завтра день и завтра ночь. Шить будем из того, что у татар взяли. Всех мастериц собрать, сбегов расспросить, кто платья и прочую справу шить умеет. Я не одна замуж выхожу, еще больше двадцати девок выходят, и я их всех лучше одетой должна быть! Девки,- обратилась Голуба к застывшим прислужницам,- кто мне лучше угодит, с собой в княжий дом возьму, а кто не угодит - вон прогоню, за смерда замуж отдам, будете в земле ковыряться, да за скотиной убирать,- Голуба властно притопнула.
  - Иш ты, норов-то кривичский, а по виду мерянка круглобокая да задастая,- бормотала себе под нос, не без восхищения внимая Голубе, Бояна, унося доспехи.
  В эту ночь Бояна ушла ночевать в избу к дяде - она не умела сноровисто обращаться с иглой, да и желания прислуживать будущей княгине, чем в доме священника в эти день и две ночи будут обязаны все, включая ее мать и сестру... У Бояны такого желания не было.
  
  Милован хотел провести венчание и прочие свадебные обряды как можно тише и скромнее, но Ждан придерживался иного мнения:
  - Мил... смерды они пусть как хотят, даже если и без веселья - не беда. Сейчас не до праздников. Но ты и Голуба... Это варяги-рюриковичи тебя князем не считают, а весь местный народ знает, что ты наш настоящий, родной князь и на венчание к народу выйди как положено князю. Пусть дворовые твои разыщут, почистят и починят праздничную княжью справу, что предки твои носили. Я же помню еще, как твой отец венчались, мальцом был, а помню какой кафтан, шапка да сапоги на нем были красивые. Если ты выйдешь, как князю положено, весь народ наш вспомянет, кем мы были когда-то, когда предки твои владели не одним селом и двумя деревеньками, а многими вотчинами, были сильны и богаты. Вот за Голубу я не переживаю, ее не надо как тебя уговаривать, она так нарядится, сама княгиня Агафья, ляшское отродье, упокой Господи ее душу, так не наряжалась.
  
  Венчать дочь с Милованом отцу Амвросию было не с руки и этот обряд должен был провести священник-беженец из под Мурома. Он помогал отцу Амвросию в богослужениях и главное... Главное, он был холост и относительно молод - двадцати восьми лет от роду. Все в доме священника судачили, что кажется и смиренной Веселине Бог послал жениха.
  Две ночи и день дворовые девки и, собранные со всей округи швеи-мастерицы, не смыкали глаз, ели "на ходу", но свадебная справа была готова в срок. Результат оказался налицо - в церковь Голуба вышла такой, что казалось, свет церковных свечей померк и святые с икон, глядя на невесту, аж зажмурились. Такой "свет" исходил от ее ослепительного наряда, да и от всего ее облика, лучащимся вдохновенным ожиданием счастья...
  
   11
  
  Алтан с остатками тысячи Мансура догнал Бурундая уже в разоренном Торжке, когда темник готовился к аудиенции у Джихангира, чтобы преподнести ему голову побежденного князя Гюрги. Услышав рассказ Алтана, Бурундай как будто не очень опечалился гибелью Мансура, куда больше его потрясло другое:
  - Сколько, говоришь, ты привел людей!?
  - Сорок три человека,- опустив голову, повторил Алтан.
  - Сорок три из более чем полутысячи!?- Бурундай встал с коврика, на котором сидел с таким лицом, что, казалось, вот-вот кинется на отшатнувшегося в страхе сотника.
  - Мансур был молод, горяч, моих советов не слушался. Он сам повел воинов на приступ, потерял много людей и погиб,- торопливо оправдывался Алтан.
  Бурундай едва сдерживал гнев на его худых щеках ходили желваки. Он уже предвидел, что о разгроме отряда Мансура наверняка станет известно в окружении Джихангира и дойдет до него самого. "Хоть бы этот Алтан приехал двумя днями позже",- невольно подумал Бурундай, предчувствуя, что за разговор его ожидает завтра во время аудиенции. Да некое внутренне чувство не позволяло ему желать военной удачи Мансуру, но в то же время он не мог поверить, что его бывший любимец и выдвиженец так бездарно командовал, что потерял девять десятых своего отряда.
  - После гибели Мансура сколько воинов осталось под твоей командой?- решил уточнить детали Бурундай и упер в Алтана, проницательный, давящий взгляд.
  Алтан напрягся, на его лбу выступили капли пота. Ему хотелось сказать, что все воины погибли там у орыссого села... Но сотник понимал, что обман наверняка будет раскрыт и за это ему точно не сносить головы.
  - Я увел от этого проклятого села орысов три сотни,- Алтан сказал правду.
  - Как... а где же они, если с тобой пришли только сорок три!- гневно воскликнул Бурундай.
  Алтан повалился ниц и, жалобно скуля, стал не то просить, не то причитать:
  - Пощади... я сделал все что мог. Там все было против нас, все орысские боги и мангусы помогали этому коназу. Он устроил засаду на нашем пути, завалил дорогу деревьями и с двух сторон поражал нас стрелами. Нам некуда было деться, с одной стороны высокая гора, с другой лес с непроходимым снегом... вырвались только те, кого я привел...
  Наказывать сотника Бурундай не стал, да уже и не мог. Ведь в момент возвращения в стан Джихангира, он уже не являлся начальником для темника Едигея, в подчинении которого находился Алтан. Здесь Бурундай имел власть только над своим туменом.
  
  Монголо-кипчакское войско отдыхало после взятия Торжка. Брали этот небольшой город целых две недели, куда дольше, чем большую Тверь и еще больший Владимир. Бату-хан данным обстоятельством был весьма раздосадован. Он не мог не видеть - причина этой задержки в его чрезмерной уверенности, что у него хватит сил чтобы пройти широкой "облавой" по всем восточным и северным урусутским землям, не оставляя в стороне далее маленьких городишек. Для похода на Новгород Джихангир решил свернуть "облаву" и собрать все силы в кулак. Не мог не понимать Джихангир и того, что с ним на Тверь и Торжок пошли далеко не лучшие его военачальники. Когда стало известно, что Бурундай относительно легко разбил войско самого коназа Гюрги, он пожалел, что добивать князя отправил именно его. Большой успех Бурундая на фоне не очень убедительных побед войск под предводительством самого Бату-хана неприятно задевало его самолюбие. Потому он с удовольствием воспринял известие о том, что и у непобедимого Бурундая не все в его походе было гладко. Один из его отрядов, посланный для взятия какого-то села был наголову разбит и фактически полностью уничтожен урусутами.
  Джихангир величественным изваянием с непроницаемым лицом восседал на высоких подушках тахты. Бурундай, едва войдя в ханский шатер, согнулся в полупоклоне, неся пере собой на золоченом блюде голову, с запекшейся кровью у основания шеи.
  - Прими великий хан от твоего верного слуги, голову врага твоего коназа Гюрги,- Бурундай пал на колени перед ханом, протягивая блюдо с головой.
  - Так-так Бурундай... Ты подносишь мне голову урусутского коназа, которая много верст болталась притороченная к твоему седлу,- Джихангир носком расшитого золотом сапога коснулся отверстий в щеках безжизненной головы.- Ты хочешь, чтобы я принял голову, которая билась о твой тощий зад!?- Джихангир угрожающе повысил голос, но выражение его лица оставалось по-прежнему бесстрастным. - Уберите эту падаль, пусть ее стервятники клюют!- Бату-хан ударом ноги сбил "дар" с блюда и голова покатилась по кошме.
  Бурундай так и застыл на коленях, не зная, что последует дальше - самое плохое, или все же обойдется? Но Джихангир молчал, а сидящие по обе стороны от него тайджи и найоны переглядывались с довольными усмешками. Лишь один старый Субэдей, сидящий по правую руку от хана, недовольно кривил свое одноглазое лицо. Выдержав паузу, Джихангир вновь заговорил спокойным голосом:
  - Ты Бурундай хвастал своей победой над коназом Гюргой. Лучше расскажи, что случилось с отрядом, который ты послал чтобы овладеть какой-то маленькой деревенькой, которым командовал твой выдвиженец, которого ты сделал тысячником, хотя он был совсем еще мальчишка. Как там его имя?
  - Мансур,- сдавленно произнес коленопреклоненный Бурундай.
  - Встань Бурундай и расскажи, где эта тысяча и сам тысячник,- губы Бату-хана тронула едва уловимая усмешка.
  Бурундай тяжело поднялся:
  - Этот отряд почти весь погиб... Там не маленькая деревенька а большое селение, которым владеет орысский коназ Милован. Он очень смелый и хитрый воин, он перехитрил Мансура, заставил его биться в неудобном положении. Но Мансур бился до конца и с честью погиб. Если бы он не погиб весь отряд не был бы уничтожен. Но принявший командование сотник Алтан попал в засаду, которую устроил коназ Милован и потерял там почти всех людей... Я виноват Джихангир, потому что не понял как опасен этот коназ и не занялся им сам, а послал молодого, неопытного тысячника. Я готов принять любое наказание,- Бурундай в знак полного смирения согнулся в полупоклоне.
  На лице Джихангира не дрогнул ни один мускул, но он явно не ожидал, что темник не стал изворачиваться, а "чистосердечно" раскаялся. Теперь он размышлял, как поступить. Пауза затягивалась, приближенные, затаив дыхание, ждали ханского решения. Многие из них откровенно завидовали Бурундаю, в то же время не считая его за равного из-за низкого происхождения. Тайджи и найоны если не надеялись, что Джихангир казнит Бурундая, то ждали, что он будет понижен до тысячника, а то и до сотника. Хан время от времени практиковал такие разжалования. Видя колебания Джихангира, вслух высказал свое мнение, пожалуй единственный, кто мог себе такое позволить - говорить без предварительного ханского дозволения, самый старый из найонов, прославленный Субудэй-богатур:
  - Великий хан, даже у лучших военачальников иной раз случаются мелкие неудачи. А Гибель тысячника и его отряда это совсем маленькая неудача по сравнению с большой победой, которую одержал темник Бурундай. Он разгромил главного урусутского коназа Гюргу. Он сделал то, что повелел ему ты. А свою маленькую ошибку он осознает и кается перед тобой. Я думаю, темник Бурундай заслуживает не наказания, а награды. Если бы все твои темники руководили своими туменами так как Бурундай, мы бы уже давно были в Новигороде, а наши славные воины отдыхали бы на пупух тамошних жирных уток, а найоны и тайджи на нежных цаплях. Мы бы уже сейчас готовились с богатой добычей возвращаться в нашу вольную степь.
  Бату-хан выслушал своего главного советника не без удовлетворения, правда внешне это выразилось лишь в легкой мимолетной улыбке:
  - Так-так... хорошо. Я прислушаюсь к твоему совету Субудэй... Ты получишь награду Бурундай и воины тех туменов, что ходили с тобой тоже получат. Но ты слишком долго искал коназа Гюргу. Ты должен был покончить с ним гораздо раньше и присоединиться к главному войску до того как мы взяли этот Торжок. А так всех нежных цапель и жирных уток, что мы взяли здесь, уже разобрали темники тысячники, сотники и воины, участвовавшие в штурме. Так что тебе и твоим воинам в награду остались только урусутские смердки с мосластыми телами и твердыми плоскими животами. Надо было быстрее расправляться с Гюргой и успеть к решающему штурму Торжка. Сам виноват Бурундай,- лицо Бату хана уже не было бесстрастным, он смотрел на склонившегося перед ним темника с нескрываемой язвительной усмешкой.
  Бурундай, не поднимая головы, поблагодарил:
  - Спасибо за милость Великий хан. Но мне не надо награды. Служить тебе для меня самая большая награда. Прошу тебя лишь об одной милости. Позволь мне наказать этого дерзкого князя Милована.
  - Так-так... Мы собираемся идти на Новигород, а ты вновь собрался бегать по этим лесам и болотам. Смотри, опять без добычи останешься. Новигород самый богатый город в Урусутостане, там много золота, серебра, нежных цапель и жирных уток, больше чем в Ульдемире. Ты хочешь лишить себя и своих людей такой добычи?- Бату-хан смотрел с прежней усмешкой.- Хорошо, я подумаю...
  
  Монголо-кипчакское войско жило предвкушением очередного победного похода на самый
  большой и богатый орысский город, в котором Джихангир обещал своим воинам и самую большую добычу. Старые воины, которые служили еще под началом деда Джихангира, великого Чингисхана, говорили что таких богатых городов как Ульдемир они не брали с тех пор, когда перед ними пали Бухара, Хорезм и Ургенч. Но там не было той добычи, что в первую очередь ценилась у молодых воинов: белотелых, светловолосых жирных уток. Ведь нежных цапель простым воинам, да и десятникам с сотниками приходилось отдавать. Но знатные орысские женщины нередко сочетали в себе оба эти в монголо-кипчакском понимании женской красоты притягательных качества, полнотелость и нежность. И как тут в пылу грабежа простому нукеру разобрать, кто перед ним... можно и ошибиться, а за ошибку не станут ломать хребет. Вон если в Ульдемире Джихангир даже княгиню уступил сначала Бурундаю, а потом она досталась многим, пока была жива... Если Новигород богаче Ульдемира, то там можно еще больше взять сытых и нежных женщин, уток и цапель и тех в ком совмещено и то и то, еще больше возможностей для получения великого наслаждения от одержанной победы.
   Пока же действительность не соответствовала ожиданиям. В Торжке большой добычи не взяли. Кроме того на исходе были провизия и фураж. Обычно все на нужды войска брали с покоренных народов. Но здесь не степь, где негде спрятаться, а леса. Орысы в них попрятались, туда же угнали скотину, а стога с сеном, если не могли увезти, пожгли. Облавные сотни рыскали по лесам, но далеко заезжать было опасно. Легко было заблудиться, заехать в болото, или попасть в засаду. Тут еще стало припекать солнышко, вступала в свои права весна, началось обильное снеготаяние, многие дороги стали вообще непроходимы. Пора было выступать в поход, но никак не удавалось обеспечить главного условия успешного броска на триста верст до Новигорода, заготовить достаточно фуража, пищи для более чем ста тысяч лошадей.
   В один из дней, когда в направлении Новигорода уходили отряды, чтобы наконец найти удобные пути следования всего войска, Джихангир повелел явиться к нему Бурундаю. Он объявил ему свою волю:
   - Ты просил, чтобы я позволил тебе наказать того дерзкого урусутского коназа, который вырезал отряд твоего тысячника? Что ж дух Сульде благоволит тебе. Наш поход на Новигород задерживается, все дороги превратились в непроходимое болото и идти туда сейчас никак нельзя. Потому, я позволяю тебе с твоим туменом идти и наказать того князя. Думаю, ты накажешь его как подобает, в назидании другим. Его голова, так же как и голова главного орысского коназа Гюрги должна быть приторочена к твоему седлу. Все должны знать, что никому не дозволено безнаказанно вырезать наших воинов, потому что мы непобедимы...
  
   В этот поход Бурундай взял с собой сотника Алтана с несколькими уцелевшими воинами из отряда Мансура. Они должны были исполнять обязанности проводников. Бурундай понимал, что перемещение такого большого войска вряд ли останется незамеченным, но делал все, чтобы продвигаться как можно более скрытно. Но когда тумен дошел до места засады, где была уничтожена большая часть отряда Мансура... Здесь уже о маскировки пришлось забыть, так как надо было собирать застывшие в таявшем снегу и частично объеденные зверьем трупы. Их сложили прямо на дороге и сделали погребальный костер. Воины смотрели на костер и клялись жестоко отомстить орысам. Понимая, что Милован уже наверняка знает о приближении его тумена, Бурундай уже не спешил. Неподалеку от места засады устроили большой привал. Сам темник сидел в своем шатре и внимательно слушал Алтана.
   - Вход в селение перегораживает деревянная стена из толстых бревен. В стене ворота. Но даже если выбить эти ворота тараном, конным там не пройти, сразу за воротами деревья навалены. Обойти стену нельзя, в лесу снег глубокий, лошадям по грудь. Пешим в лесу тоже трудно идти без дороги по снегу, в него легко попасть стрелой, а орысы метко стреляют из луков. И в снегу они не проваливаются, а очень быстро бегают на деревянных палках загнутых спереди,- Алтан говорил, словно оправдывался, обнародуя причины по которым Мансур, а потом и он были здесь разгромлены.
   - В обход ходили?- спросил Бурундай, глядя на кусок выделанной кожи, на которой Алтан нарисовал примерный план села и его окрестностей.
   - Да, Мансур посылал сотни в обход и справа и слева по дорогам. Справа оказалось непроходимое болото, а те кто влево пошли уперлись в овраг, дно которого орысы утыкали кольями и наставили капканов, а сами с другой стороны оврага засели с луками. Здесь тоже людей потеряли и назад вернулись,- Алтан показал на плане и этот неудачный маневр.
  - Так-так... и еще ты говорил, что от горящих стрел орысские дома так и не загорелись?
  - Нет, не загорелись... На крышах снег лежал, а там где его не было солома сырой наверное оказалась. Чтобы те дома зажечь, надо не горящими стрелами стрелять, а к самим домам с факелом подойти.
  - А почему не подошли и не подожгли?- с явной издевкой спросил Бурундай.
  - Так не смогли. В обход не прошли, в лоб тоже, людей много положили, и орысов много оказалось, больше чем мы думали. Это сейчас у нас целый тумен. Если ворота разобьем, деревья за ними раскидаем да на конях ворвемся,- теперь Алтан явно намекал, что было бы у нас людей как у тебя в тумене, то и мы бы тут справились.
  - Зачем в лоб? Опять много своих воинов положим. И так вы с Мансуром уже сколько их положили...
  У Бурундая уже родился план предстоящего боя, но Алтана в него посвящать он не собирался. Одно дело учить молодого и способного ученика. А учить сорокалетнего сотника, который уже больше половины своей жизни провел в походах и сражениях, но так и не проявил полководческого дарования, а сотню получил не за умелое командования, а "за выслугу лет"... Нет, учить такого дело бесперспективное. Когда-то и Бурундая, тогда еще совсем молодого сотника заметил и стал продвигать сам Субудэй-богатур. Но сейчас Субудэю уже семьдесят лет, он слишком стар, чтобы самому командовать туменами, преодолевать верхом многоверстные переходы. Потому умный Субудэй заранее подготовил Бурундая, увидя в нем достойного преемника. К тому же хоть Субудэй и чистокровный монгол, но тоже не потомственный найон, он всего лишь сын кузнеца. Найоном его сделал Чингиз-хан, по достоинству оценив его полководческие заслуги, причем найоном полноценным, дав ему во владение стада скота, ну и все что полагается найону, пастухов с их семьями, захваченных в походах рабов. И Бурундай хотел стать таким же как Субудэй, что бы и его наградили, возвели в полноценные найоны.
  И все вроде бы к тому шло, да вот беда, невзлюбил его сам Бату-хан. За что? Потому что он полукровка? Но в этом есть и свои преимущества: рядовые воины и монголы и кипчаки, все считают его своим. Потому они так верны и послушны ему, и готовы по его приказу не раздумывая идти на смерть, не из страха наказания - они ему верят. Видимо и за эту любовь к своему темнику простых воинов его так невзлюбили спесивые потомственные найоны. Ну и конечно завидуют его удачливости, его таланту. Да это ладно, пусть завидуют, плохо то, что скорее всего его таланту завидует и сам Джихангир.
  Бурундай, находясь еще относительно далеко от цели своего похода, уже утвердился в окончательном решении на предстоящую битву и отдавал приказы своим верным тысячникам и сотникам. Одному из них он ставил такую задачу:
  - Ты подведешь свою тысячу вот сюда, здесь будет овраг с кольями и капканами. В этот овраг не ходите и штурмовать его не пытайтесь. Одну сотню спешиваешь и пусть прячась за деревьями завяжут перестрелку с орысами, стоящими на другом краю оврага. Еще одну сотню спешиваешь и разбив на четверки посылаешь по снегу в обход оврага. Старшим четверок строго-настрого запрети приходить на помощь тем четверкам, которые наткнутся на орысов. Кто наткнутся пусть вступают в бой, а следующим за ними четверкам в бой не вступать, а обойти это место и идти дальше к селению. Так, я думаю, самое малое с десяток четверок сумеет пройти. Мы же здесь на дороге начнем лобовой штурм, и почти все орысы будут защищать свою деревянную стену. В это время просочившиеся в село четверки должны зажечь дома орысов.
  План Бурундая был прост. Увидев за своими спинами горящее село, защитники деревянной стены, в первую очередь смерды побегут тушить свои дома, спасать семьи и ослабят оборону стены и коназу с его немногочисленной дружиной воинов на ней никак не удержаться и этот главный рубеж будет преодолен с небольшими потерями. Бурундай не верил, что противостоящему ему коназу удалось создать войско с крепкой дисциплиной. Он сам видел в битве на льду Сити насколько непрочно такого рода наспех собранное войско, как оно подвержено возникновению паники, при которой сразу покидает поле боя.
  
   12
  
  Известие, что татары жгут погребальный костер на месте засады у Рыжей Гривы, в Киверичи принес охотник, промышлявший в тем местах малую дичь. Минуло всего полторы недели после венчаний и прошедших затем свадебных пиров. Семейная жизнь, особенно у людей не относящихся к низшим сословиям, это чаще всего жизнь в удовольствие, конечно если супруги женятся по любви. Простолюдинки, что выходили замуж в тот же день, что и Голуба, не могли ей не завидовать, не столько тому, что она выходит за потомка племенных князей, а более конкретно и приземлено. Завидовали тому, что Голубе не надо через день после свадьбы уже встать ни свет, ни заря и бежать с деревянной бадьей доить корову, потом топить печь, готовить еду... угождать свекрови и прочей мужней родне. У Голубы не было ни свекрови, ни какой другой родни со стороны мужа, она пришла в княжий дом не просто хозяйкой, она пришла госпожой, даже со своими дворовыми девками.
  В тот день, как и все дни после свадьбы, Милован с Голубой спали долго. Милован не привык так долго валяться в неге, да и к слишком для него мягкой перине, что в качестве приданного принесла с собой Голуба, не мог обвыкнуться. Тем не менее, он с удовольствием подчинялся своей молодой супруге, которая просто из озорства, не отпускала его из постели. Конечно, Милован мог настоять и встать как обычно спозаранок, но он, предчувствуя, что таким образом нежиться им с Голубой, возможно, придется недолго, и потому уступал, отдаваясь во власть любовных ласк. Когда князя позвали к прибежавшему с Рыжей Гривы охотнику, Голуба не сразу осознала надвигавшуюся опасность. Она продолжала томно-лениво потягиваться на перине, желая как можно скорей вновь ощущать тело любимого. Вернувшись из сеней в горницу, Милован тут же начал одевать бранное облачение. В опочивальню он зашел уже в доспехах только без оружия:
  - Голуба, татары идут, вставай родная, одевайся и готовься вместе со всеми на болота уходить.
  Ошеломленная Голуба села на своей "приданной" перине, одеяло сползло, распущенные волосы рассыпались по спине, плечам, груди. Она в своей наготе смотрелась такой нежной, прекрасной... и беззащитной. Милован замер и невольно подумал: пошлет ли Бог ему еще это счастье, вдыхать ее запах, ощущать мягкое как пух, податливое тело, в котором, казалось, совсем не было костей, все то, чем он наслаждался эти дни после свадьбы... Милован усилием воли сбросил созерцательное оцепенение, наклонился и укрыл ее ярко-красным атласным одеялом:
  - Ладно, полежи еще, а мне идти надо людей собирать, к брани готовиться. Не бойся, мы их били и еще побьем.
  Но Голубу слова мужа не успокоили, ее охватил страх. Она обхватила Милована за шею и не обращая внимания, что одеяло вновь с нее сползло, прижалась грудью к его холодной кольчуге, стала целовать его щеки, лоб, губы, не чувствуя, что на ее нежной коже остаются ссадины от кольчужных пластин и зазубрин в тех местах куда приходились удары татарских стрел и сабель...
  
  Милован вместе со Жданом осмотрели готовность к бою тына, сходили к оврагу... Защищать село вышло все способное носить оружие мужское население Киверичей включая беженцев. Всего набиралось даже больше чем в предыдущем бою - свыше четырехсот человек и уже все они были вооружены не своим, так добытым у татар оружием, и облачены в снятые с них доспехи. Но, опять же, полностью положиться можно было не более чем на сто-стопятьдесят человек старых оружников и ополченцев, хорошо проявивших себя при отражении первого удара татар и в бою на Рыжей Гриве.
  В тот день татары так и не появились. Вперед выслали дальний дозор, а на тыне не смыкая глаз, постоянно дежурили караульные. Большую часть людей на ночь отпустили по домам. Пришел домой и Милован, но пробыл там недолго, лишь слегка перекусил. На предложение Голубы пойти в опочивальню отдохнуть... с виноватой улыбкой отказался и вновь ушел.
  
  Татары объявились перед рассветом. Об их приближении возвестил примчавшийся во весь опор дальний дозор. Подняли тревогу, и когда сотня татар приблизилась к тыну, ее встретили стрелами. Татары поняв, что их ждали, развернулись и, закрыв спины щитами, в полном порядке отступили.
  Рассвело. Милован, стоя на верхней площадке тына сквозь легкую хмарь, всматриваясь в группу татар, стоявших на недосягаемом для лучников расстоянии и по-всему о чем-то совещавшихся. Среди них выделялся рослый сутулый всадник в шлеме украшенным конским хвостом. Милован велел привести толмача-булгарина.
  - Кто это, знаешь?- указывая на приметного всадника, спросил Милован.
  Булгарин недолго всматривался, прежде чем лицо его приняло печальное выражение:
  - Плохо князь, это сам Бурундай, лучший татарский военачальник. Он никогда не проигрывает битв.
  - С каким войском он может прийти?- слова толмача о непобедимости Бурундая не произвели на Милована никакого впечатления.
  - Бурундай темник, это значит что с ним не меньше тумена, но может быть и больше. В походе на реку Сить под его началом было четыре тумена,- пояснял толмач.
  - Четыре тумена это они против Великого князя посылали. Против нас, думаю, не больше одного пошлют. Значит их здесь где-то около десяти тысяч, так?- Милован вопросительно смотрел на толмача.
  - Да, князь, скорее всего Бурундай пришел с одним своим туменом. И хоть десяти тысяч там нет, но это лучший тумен во всем монгольском войске. Поверь князь, их победить даже в равном бою почти невозможно, а здесь их во много раз больше чем твоих людей. Помнишь, я тебе говорил, что ты очень сильно обидел Бурундая?- теперь на лице толмача имела место гримаса искреннего сострадания.
  - Ну, а у нас говорят, на обиженных воду возят,- усмехнулся Милован, но усмешка получилась совсем невеселая.
  - Уводи князь свой народ, уводи быстрее. Я слышал, у вас есть место, где можно всех спрятать?- поспешил дать совет булгарин.
  - Уведем... но и посмотрим, на зуб попробуем этот лучший тумен,- Милован повернулся, собираясь сойти с тына.
  - Князь... если решил биться, то и мне дай оружие. Если татары возьмут село, мне все одно не жить, а с собой на болото вы меня не возьмете, здесь оставите. Уж если суждено мне умереть, то лучше с оружием в руках,- раздалась неожиданная просьба толмача вслед князю.
  - Неужто биться с ними будешь... ты же служил им?- Милован остановился и повернулся, удивленно глядя на булгарина.
  - Служил я не по доброй воле. Два года назад у меня все было, был отец - богатый купец, были мать, сестра, невеста... Все это у меня отняли монголы с кипчаками, которых вы татарами зовете. Сейчас у меня ничего нет. Отца убили, мать, сестру, невесту их сделали наложницами, и я не знаю, что с ними. Мне не за чем жить. Но я хочу отомстить хот как-то им перед смертью. Дай оружие князь, во имя Аллаха. А народ свой уведи, жену свою молодую уведи. Я видел ее. Если она попадет к ним, с ней будет то же, что с моими,- по щетине на щеках толмача текли слезы.
  - Саблей татарской умеешь биться?- слова толмача явно тронули Милована.
  - Умею, я ею лучше, чем вашим мечом могу управляться,- воспрял духом толмач.
  - Дайте ему саблю, кольчугу, шлем... и поставьте в строй,- Милован повернулся и сбежал с тына.
  
  Начались сборы и отправка всех кто не мог держать оружие по гати через болото на "остров", небольшую возвышенность где-то с полверсты в длину и не более двухсот сажен в ширину, окруженную со всех сторон топями. Там всегда вырастали высокие и сочные травы, даже в самые засушливые годы. Когда в незапамятные времена сюда пришли темноволосые, долговязые кривичи, там коренастые светло и рыжеволосые меряне также прятали от них своих женщин и детей, спасали от чрезмерно буйных новых соседей. С тех пор прошло четыре века. Кривичи и меряне сжились, перемешались. А луга посреди болот стали местом княжеского сенокоса. Здесь же срубили несколько сараев, в которых то сено и хранили. Конечно, всех киверичан да еще с беженцами и жителями окрестных деревень в те сараи никак не поселить. Надо было рыть землянки и ставить шалаши в больших количествах. Хоть весна и наступала, а до теплых дней еще далеко.
  Милован и без совета толмача отлично понимал, что надо немедленно уводить людей. Но по узкой гати быстро никак всех не вывести, да еще с поклажей. Необходимо принять бой, чтобы задержать татар хотя бы на два-три дня. За это время и женщин с детьми удастся увести и еще припасы переправить. А потом, Бог даст, может, и большая часть мужиков успеет туда же перебежать. Отдав распоряжение с собой брать только, что можно унести в руках, Милован попросил отца Амвросия помочь сельскому старосте организовать этот исход
  
  После первой атаки, когда татары отступили, так и не доехав до тына, они повели себя на первый взгляд странно. Всадники с криками и гиканьем вновь вроде бы поскакали в атаку, но шагов за сто до тына развернулись и поскакали назад. Сотня сменяла сотню, но ни одна так до тына и не доскакала. В то же время выстроившиеся в линию татарские лучники, стали засыпать тын стрелами из своих дальнобойных луков. Вскоре ими был утыкан весь тын. Милован догадался, что это всего лишь отвлекающие маневры и послал полста человек во главе со Жданом к оврагу укрепить оборону там. Вскоре от Ждана прибыл гонец с известием, что через овраг происходит перестрелка лучников, а сам овраг татары, похоже, штурмовать не собираются. Что задумал Бурундай? У Милована не было времени разгадывать его хитрости, его больше заботило, сколько женщин с детьми успели покинуть село...
  Несмотря на все усилия отца Амвросия и старосты эвакуация шла медленно. Хозяева изб в первую очередь справные смерды, вернее оставшиеся в домах смердки и старики буквально забивали своим скарбом сани, надеясь довезти его до гати, а потом на руках перенести по ней, так как лошади по той гати никак не пройти. Кто все это понесет, если почти все мужики бьются с татарами? Этого большинство женщин просто не понимало.
  От Ждана прибыл очередной гонец с известием, что пешие татары мелкими группами пытаются обойти овраг. Групп тех много и отбить все сил никак не хватит. Милован тут же отправил к оврагу небольшое подкрепление, но особо не обеспокоился - ну прорвутся две три группы к селу. Есть резерв, чтобы их там встретить, да и пешие татары это уже не те татары. Главное удержать тын не дать ворваться через ворота страшной конной лаве татар. Отдавая распоряжения, краем глаза Милован заметил, что и в этот раз неподалеку в полном боевом облачении, опоясанная мечом, стоит Бояна.
  - Чего она тут? Поди узнай,- Милован отправил неотлучно находящегося при нем Любима, хоть и догадывался зачем здесь племянница Ждана.
  Оружник пошел, поговорил и вскоре вернулся:
  - Она, князь, хочет, чтобы ты ее до брани допустил, или поручение какое дал. Она готова и твои поручения куда угодно доносить, у нее для этого и снегоступы готовы.
  - Какие еще поручения. Пусть вон баб с ребятами подгоняет, чтобы сбирались быстрее, да через гать уходили,- раздраженно отреагировал, было, Милован... но тут же передумал. - Бояна поди сюда.
  Бояна подбежала в уверенности, что князь уважит ее просьбу.
  - Слушай, такое у меня тебе поручение. Сейчас же ступай в церковь. Там моя Голуба с семейством своим... с твоим семейством. Они утварь церковную к увозу собирают. Ты там будешь за охрану. Если татары в село ворвутся до того как они на гать уйдут, ты должна их оборонить и дать по гати уйти. Всё поняла!?
  Совсем не такого поручение ожидала Бояна, но Милован говорил таким тоном, что она не посмела спорить. Опустив голову, оглядываясь на прячущихся от татарских стрел за бревнами тына защитников села, она медленно пошла по направлению к церкви.
  
  В церкви собрались все дворовые, как из княжьего, так и из поповского домов, вернее женская часть дворни, княжьих дворовых сюда пригнала Голуба. Они занимались переноской церковной утвари на двое саней, запряженные лошадьми, чтобы везти ее к гати. Со стен церкви спешно снимали иконы, подсвечники, тут же заворачивали в холстину и выносили. В отсутствии отца Амвросия здесь распоряжался отец Андрей, тот самый священник-беженец, который венчал Милована с Голубой. Все ценное из княжьего дома уместилось на одни сани, которые стояли здесь же возле церкви, чтобы вместе с церковным имуществом везти его к гати. Как-то само-собой получилось, что вчерашняя семнадцатилетняя поповна, а нынешняя княгиня решительно отстранила отца Андрея и сборами стала командовать она. Видя, что отец Андрей, как бы остался не у дел, и не очень этим доволен Веселина поспешила его успокоить:
  - Батюшка, отец Андрей, не гневайся, Голуба наша с малых лет всю церковь излазила, она лучше всех знает, что и где лежит.
  Молодой священник с пониманием посмотрел на старшую дочь местного батюшки и пошел... пошел таскать, снимать, заворачивать... выполнять распоряжения юной княгини, которую совсем недавно венчал. Всю эту суету и застала Бояна, когда вошла в церковь и по привычке хотела перекреститься, но не увидела на прежних местах икон...
  - Тебя князь прислал... передал чего?- сразу подскочила к ней Голуба, ждавшая любой вести от мужа.
  - Да, прислал... тебя вот и всех тут оборонять,- нехотя пояснила Бояна цель своего прибытия.
  - Нечего нас тут оборонять. Давай вон холстины в узлы связывай и выноси, на сани грузи. А то у нас тут бабы одни, а у тебя сила как у мужика, вот за него и будешь,- Голуба с усмешкой смотрела на воительницу, которую так и не допустили до настоящей брани.
  
  Наконец татары кончили "шутки шутить" и начали настоящий штурм. Сотни спешившихся всадников под прикрытием линии щитов двинулись к тыну. Причем шли не только по дороге но и по снегу в прилегающих с обоих сторон лесах. Это позволила сделать уменьшившаяся глубина каждодневно таявшего снега. За первым рядом шли "тараньщики" и "лесничиники", тащившие сразу три таранных бревна, и несколько средних размеров лестниц. Чтобы остановить тех татар кто шли не в центре по дороге, а по бокам по снегу, Миловану пришлось и против них выделить отряды лучников, дабы они не обошли тын. Град стрел не остановил штурмующих, почти все они застревали в щитах. Лишь когда штурмующие полезли на тын, появилась возможность их эффективно поражать. Закипела сеча. Татар сверху били рогатинами, мечами, саблями, стрелами, бросали камни, лили кипяток и горячую смолу... Тем временем три тарана почти без помех стали разбивать ворота. Но это были уже не те сосновые ворота, что разбивали воины Мансура. На этот раз ворота сколотили и крепко-накрепко сшили-связали из толстых березовых бревен. Тараны долго не могли причинить им какого-либо вреда. Видя, что ворота быстро не разбить к татарам подошло подкрепление и теперь уже не менее тысячи штурмующих по лестницам и просто так карабкались на тын, где пошла страшная сеча. Милован отправил гонца к Ждану с просьбой, если у оврага обстановка не очень напряженная, снять сколько можно людей и прислать к тыну, ибо его защитники держались из последних сил...
  
  У церкви утварью и обиходными вещами нагружали уже вторые сани. Первые отправили к гати с несколькими женщинами, которые должны были немедля начинать носить поклажу по гати через болото. Как это получиться у не очень-то привычных к тяжелому труду дворовых баб и девок? Этот вопрос отцу Амвросию задала матушка-попадья и священник тут же пробежавшись по селу организовал на разгрузку церковных саней у гати с последующей переноской несколько крепких девок-смердок из сбегов. У большинства сбегов своей поклажы было не много, и они в основном помогали хозяевам тех изб и сараев где их приютили. У церкви продолжали грузить сани, постоянно оглядываясь в сторону тына. Несмотря на почти двухсотсаженное расстояние оттуда отчетливо доносились: лязг клинков, крики, вопли, удары таранов... Все инстинктивно ощущали опасность именно оттуда. Но оная пришла совсем с другой стороны, не от тына, а со стороны леса, откуда вдруг появилось четыре татарина, в малахаях и коротких овчинных шубах с луками в руках и кривыми саблями у пояса. То была первая группа, из посланных Бурундаем с заданием просочиться в село и поджечь его. Они вышли к церкви самому высокому и заметному зданию в селе. Первым делом подстрелили сидящего в голове грузящихся саней возницу, немощного старика. Тот сразу же вывалился из саней головой в снег со стрелой в горле.
  - Поганые!... Поганые в селе!- закричали женщины таскавшие утварь, они бросив поклажу побежали назад в церковь и попытались закрыть за собой входную дверь в притвор.
  Но один из татар не дал этого сделать, напротив широко ее распахнув. Женщины побежали вглубь храма неистово крича:
  - Поганые, поганые!!
  Два татарина тараща глаза после дневного света в церковном полумраке, увидели десятка полтора женщин охваченных ужасом. Женщины явно не походили на смердок, они были в основном округлы и не уработаны. Но и среди них выделялись две, выделялись не только статью, но и богатой одеждой. Один из татар, старший в этой четверке обратился к своему товарищу:
  - Смотри какие... а говорили что здесь одни смердки и добычи нам не будет. А здесь все жирные мягкие утки. А эти две... Одна старая но самая изо всех жирная, а вторая, такая каких наш темник любит и нежная цапля и жирная утка в одном теле... Преподнесу ее ему, а он меня за это наградит. Может десятником сделает, а то и сразу сотником...
  Говорили по-кипчакски, и хоть никто из женщин не понял ни слова из скоротечного диалога татар, намерения их были ясны.
  - Не тронь окаянный, это княжья жена и моя дочь!- видя, что татарин с горящими глазами двинулся к Голубе, перед ней встала, защищая, матушка Марфа.
  - О, самая жирная утка сама к нам просится. Не спеши успеешь, и на твоем пупе полежим,-
  с этими словами первый татарин подхватил попадью под мышки и резким рывком отбросил ее за себя в направлении второго татарина. Сам же вплотную подошел к обомлевшей Голубе.
  Женщины в страхе жались к стенам церкви, Голуба же стояла, ни жива, ни мертва. Татарин
  похотливо вглядывался в свою добычу. Он уже не хотел отдавать ее темнику... Посланный пробраться в село с заданием зажечь его, старший четверки татар, увидев в "доме орысского бога" таких притягательных женщин, он забыл о своем задании. Прежде всего, пересилило желание обладать этой юной красавицей явно не смердского вида. Он схватил ее поперк тела, но поднять вскинуть на руки не успел, вынужденный тут же ее отпустить...
  
   Бояна вместе с отцом Андреем и Веселиной находилась в кладовке храма, собирая и укладывая в небольшой переносной сундук церковные книги. Они не сразу поняли, что происходит в главном помещении храма. Но отчаянный крик матушки-попадьи они услышали. Бояна тут же обнажила меч и побежала на крик. В главном притворе она увидела следующее: один татарин повалил матушку Марфу и жадно мял ее пышные грудь и бедра, пытался разорвать на ней одежду, а второй видимо собирался то же самое делать с Голубой. Ближе был тот, что лапал матушку. Последняя отбивалась, но чрезмерная полнота и отсутствие ввиду многолетней легкой жизни достаточной физической силы, не позволяли делать это быстро и резко. И все же в какой-то момент матушке удалось ногой оттолкнуть татарина, и тот на мгновение выпрямился. Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы Бояна махнула мечом...
  Именно звук врезающейся в тело стали, заставил первого татарина оставить Голубу и обернуться... Безголовое тело его товарища лежало на деревянном полу, фонтанируя кровью из среза шеи. С криком ужаса отползала в сторону пожилая "жирная утка", а рядом с телом стоял, сжимая в руках окровавленный меч, совсем молодой орысский воин в кольчуге и шлеме. Татарин тут же с возмущенным криком выхватил саблю и бросился вперед. Сталь ударилась о сталь, сабля о меч. Татарин не сомневался, что легко и быстро одолеет этого мальчишку и не стал звать на помощь, оставшихся на улице товарищей. Но у этого молодого орыса был не обычный тяжелый меч, а облегченный и он им так ловко орудовал, что успевал отбивать все удары. К тому же он был без зимней одежды, в то время как татарина сковывало наличие на нем овчинной шубы.
  Редкий мужчина, прежде всего молодой, какой бы нации он не был, неосознанно, инстинктивно не любит покрасоваться, прежде всего перед женщинами. И татарин, не подозревая, что бьется с девушкой, сам того не осознавая, начал выкобениваться перед наблюдающими за поединком "орысками", а прежде всего перед молодой "цаплей-уткой", которую он даже не успел по хорошему помять, ощутить в своих руках. Все его движения и позы были продиктованы не столько складывающимся поединком, сколько "игрой на публику". Бояна же впервые в жизни вела настоящий смертельный поединок и меньше всего думала, как она смотрится со стороны, стремясь как можно скорее поразить противника. Татарин, тем не менее, своими красивыми обманными движениями и выпадами пару раз коснулся кольчуги Бояны, но не плотно вскользь, не пробив ее. Бояна инстинктивно в тот момент, когда татарин вторично "красиво" достал ее не отступила, а тоже сделала выпад, ткнув противника острием меча. Меч пробил шубу, но не поддетую под нее кольчугу. Татарин сразу стал осторожнее. Однако шуба ему сильно мешала, он стал потеть и уставать. Осознав, что в одиночку ему с этим "орысом" справиться будет нелегко, татарин стал звать своих товарищей. Но раньше на помощь Бояне пришел отец Андрей, размахивая какой-то дубиной, видимо, что подвернулась ему под руку. Татарин не мог на него не отвлечься, чем и воспользовалась Бояна, сделав глубокий выпад, она на этот раз пробила не только шубу, но и кольчугу. Татарин взвыл, схватившись рукой за кровоточащую грудь, и следующий удар меча сверху, в который Бояна вложила все свое умение и силу, разрубил уже шлем и частично голову...
  На крик прибежал еще один татарин, но и он с улицы не сразу обвыкся к церковному полумраку. И времени на адаптацию у него не оказалось. Бояна, извлекшая свой меч из головы второго татарина, не мешкая повторила то же движение, которым срубила голову первому. Эффект получился тот же и уже три трупа лежали на полу церкви, двое без голов и один с полуразрубленной... Большинство, и монголов, и кипчаков в тумене Бурундая были закаленные бесстрашные воины. Но в любом войске найдутся и те, кто всячески избегает боестолкновений, если есть такая возможность. Четвертый татарин оказался одним из таких. Когда он увидел, что из церкви выбежал молодой "орысский" воин с окровавленным мечом, он понял, что его более храбрые товарищи порублены именно этим мечом... и он не захотел, чтобы на том мече оказалась и его кровь, он просто убежал.
  Бояне было некогда преследовать убегавшего татарина. Она тут же вернулась в церковь, оглашая ее криками:
  - Быстрее все выходите, татары в селе, быстрее к гати!!
  Едва оправившись от охватившего их ужаса, с опасением обходя кровоточащие трупы, женщины спешно покидали церковь. Голуба впервые в жизни столкнувшись со столь бесцеремонным с ней обращением со стороны мужчины никак не могла прийти в себя и уже была не в состоянии распоряжаться, примерно так же себя чувствовала и матушка-попадья. Как-то растерялся и отец Андрей и "бразды правления" взяла на себя Бояна:
  - Отец Андрей, там возницу убили, садитесь в сани, берите вожжи и гоните их к гати!
  Молодой священник с готовностью исполнил распоряжение, не забыв, впрочем, захватить с собой сундучок с книгами. А на улице мимо церкви уже бежали женщины с детьми, изо всех сил ковыляли старики и старухи, а на окраине села загорелось несколько изб - это проникшие из леса татарские "четверки" делали свое дело. Девки под руки вывели из церкви Голубу, Веселина помогла идти матери. Видя, что в таком состоянии, ни Голуба, ни чрезмерно дородная матушка Марфа ни как не смогут сами дойти до гати, Бояна тут же распорядилась посадить их на сани поверх церковной утвари, после чего отец Андрей хлестанул лошадь вожжами. Бояна бежала сзади всех, постоянно тревожно оглядываясь в сторону тына, где по-прежнему шла жестокая сеча и уже трещали под ударами таранов ворота.
  
   13
  Милован с десятком опытных оружников бегал по верхней площадке тына по всей его длине, вступая в бой на тех участках, где намечалась опасность, перевес татар. Хорошо еще, что обойти тын по снегу у татар не получалось. В перестрелке лучников в лесу они, даже имея численное преимущество, несли куда большие потери, чем лучники Милована - охотники привыкшие с луком охотится именно в лесу. Куда напряженнее было на самом тыне. Татары шли на приступ волнами, сменяя друг друга, уставших сменяли свежие и напор не ослабевал. Тут еще три десятка ополченцев пришлось срочно отправить в село для борьбы против просочившихся лесом татарских поджигателей. Защитники тына все больше уставали, начали сказываться и потери, убитые и раненые, которых уже некем было заменить - весь резерв был брошен в бой. Слава Богу, прибежавший отец Амвросий сообщил, что по крайней мере все женщины и дети покинули село и ушли к гати и там уже вовсю идет переход и переправа имущества. Но вздохнуть с облегчением не пришлось, к татарам подходили все новые сотни. Милован воспользовавшись кратковременной передышкой, отправил гонца к Ждану с приказом бросать овраг и на снегоступах, что есть силы всем прибыть к тыну - надо было еще хоть немного продержаться. Ждан всегда с полуслова понимал Милована. И здесь он поставив своих людей на снегоступы вскоре уже был у тына, а татары от оврага в глубоком снегу не могли за ними поспеть.
  Именно с помощью Ждана и его людей удалось отбить очередной приступ. Татары отхлынули и стали перегруппировываться, готовя новую атаку. Милован понимал, что если продолжать удерживать тын до последнего на нем придется положить всех мужчин. Понимал это и Ждан.
  - Уходи Мил... забирай всех и уходи. Как только сюда дойдут те, которые от оврага по нашему следу идут, тогда тут нам всем пропасть!- громко, чтобы слышали все, кричал Ждан.
  Милован колебался. Долг чести призывал именно его остаться во главе людей прикрывающих общий отход. И на этот раз Ждан понял Милована без слов:
  - Мил... не смей здесь остаться! Уходи. Веди мужиков к гати, я с оружниками останусь, задержу поганых, иначе все поляжем. Иди скорей, ради Христа. Без тебя весь народ наш загинет... И племянницу мою, Боянку не забудь... помоги ей, если что...
  Милован, конечно, понимал, что Ждан абсолютно прав, и хоть ему было совестно, не по себе, он скрепя сердце скомандовал:
  - Всем мужикам-смердам вниз...
  
  По гати непрерывным потоком шли люди, с поклажей и без оной, все движение застопоривалось, когда кто-то оступался и падал, самых немощных вели под руки. Идти, вроде, не так уж далеко, всего двести с небольшим сажен до твердой земли. Но гать была зыбкой, скользкой и узкой. Организованные старостой молодые и средних лет смердки, худощавые, крепкорукие, скорые на ногу, переносили поклажу с саней и тут же возвращались назад и брали следующую - большинству русских женщин всегда приходилось надрывно работать во все времена. Таким образом, перенесли имущество и из церкви и из княжьего и поповского домов. Далеко не так сильны и сноровисты были дворовые княжьи и поповские женщины. Но тяжелее всех пришлось матушке Марфе. Для нее даже езда от церкви до гати на санях далась с трудом. А по гати дородную попадью повели под руки две крепкие девки-смердки. Нелегко пришлось и хрупкой Веселине, но она все же без посторонней помощи пошла по гати, украдкой поглядывая на отца Андрея, который шел, не выпуская из рук все тот же сундучок с книгами. Голуба во время езды на санях до гати немного пришла в себя... но пройдя по гати совсем немного у нее вдруг закружилась голова и она упала, неловко подвернув ногу. Ей попытались помочь находящиеся рядом дворовые девки, но Голуба вообще не могла наступить на ногу, и ее даже вести под руки как матушку Марфу было невозможно. Движение застопорилось на этот раз из-за княгини. Крепких смердок способных нести столь тяжелую ношу, не говоря уж о мужиках, рядом не оказалось. Бояна, шедшая позади всех, спросила, почему встали. Ей ответили, что княгиня Голуба упала и ее не могут поднять. Бояна протолкалась к месту "затора" и увидела, как дворовые девки безуспешно пытаются приподнять стонущую Голубу...
  - Отойдите... я ее понесу...
  Закинув меч за спину, Бояна просунула руки под шубу одетую на Голубе, поднатужилась, подняла и понесла... Все остававшиеся без малого двести сажен Бояна ни разу не остановилась и не передохнула. Сначала вроде показалось даже не очень тяжело, потом нелегкая сама да еще в зимней одежде Голуба словно стала прибавлять в весе. Руки затекли, ноги стали дрожать... Едва на берегу Бояна опустила свою ношу и сама тут же рухнула без сил. Чуть отдышавшись и перепоручив Голубу ее дворне, она побежала по гати назад, чтобы там, если понадобиться встретить татар...
  
  Оружники во главе со Жданом, даже в своем небольшом количестве сумели сдерживать татар до тех пор, пока к ним с тыла не подошли татары от оврага. Тогда Ждан приказал оставить тын и пробиваться к гати. Это, конечно же оказалось невозможно. Уже на ровном месте их окружило несколько сот татар и стали беспощадно рубить. Но и из этого "кольца" человек пятнадцать сумели вырваться. Ждан не вырвался. Для этого надо было иметь молодые ноги и молодые легкие. Всадив в старого воина не менее десятка стрел, его добили ударом сабли по голове. Но даже оставление оружниками тына и их гибель почти в полном составе не позволили сразу ворваться в село татарской коннице. Сначала пришлось разбирать тот самый завал из бревен за воротами. Это дало дополнительное время для переправы по гати не только ополченцев ушедших с Милованом, но и тем полутора десяткам оружников, сумевших вырваться из татарского окружения. Когда же завал разобрали, ворота распахнули и больше тысячи тяжеловооруженных монголов ворвались в горящее село... арканами там ловить было уже некого. Всадники помчались по следам к гати. Попытались ехать и по самой гати... Но копыта заскользили, лошади стали проваливаться и в конце концов отказались ступать на эту зыбкую переправу из бревен и хвороста. Спешились и побежали по гати... но не прошли и половины их обстреляли с той стороны из луков. Дабы не быть мишенями на узком пространстве, повернули назад.
  
  Бурундай как только понял, что жители и большая часть защитников села его покинули, приказал тушить пожары - тумену надо было где-то располагаться, к тому же из домов хозяева наверняка далеко не все унесли и будет хоть какая добыча. Темник проехал до гати и сразу понял, что штурмовать по этой узкой "дороге" укрывшихся на той стороне орысов будет невероятно тяжело. Два-три десятка искусных лучников здесь остановят любую армию. Оставалось взять строптивого князя измором или искать другой путь проникновения на ту сторону... В одном из погребов нашли прячущегося там мужика-смерда. Он не пошел защищать тын, сказавшись больным и спрятался, потому пропустил момент, когда все побежали к гати. К тому же его избу запалили татары, и он не смог выбраться из-под пола. Когда огонь потушили, он полузадохнувшийся сам вылез.
  - Говори, как дойти туда, куда ваш коназ увел людей? Покажешь, тогда жить будешь,- через толмача обратился Бурундай к мужику.
  - Только по гати, окромя нее пути нет. Вот если бы в самую студеную пору, тогда тут еще места были, где по льду пройти можно, а сейчас уже все растаяло, нигде не пройти,- дрожа от страха, то и дело кланяясь в поясь сидящему за княжеским столом Бурундаю, отвечал мужик.
  - Завтра покажешь эти пути... И сам пойдешь первым. Найдешь путь - жить будешь, не найдешь - не будешь,- перевел слова темника толмач, после чего мужика посадили под стражу.
  Тут же к Бурундаю привели еще одного пленного. Он был весь в крови и едва держался на ногах.
  - Это толмач из отряда Мансура. Он вместе с орысами сражался против нас. Крепко бился, не одного нашего посек, хотели ему, как раненым орысам, хребет сломать, да подумали, может он чего важное знает, раз орысы ему доверяли и оружие дали,- доложил нукер.
  - Говори, зачем нас предал и к орысам перебежал?- сурово нахмурился Бурундай.
  - Я никого не предвал... я не монгол и не кипчак, я булгарин и ваш враг,- еле шевеля спекшимися от выступившей крови губами, произнес раненый.
  - Так-так...- Бурундай задумался.- Хорошо я окажу тебе милость, предам легкой смерти, если ты расскажешь мне то, о чем я спрошу.
  - Спрашивай, только поторопись, из меня жизнь уходит, могу и не успеть рассказать, что тебе надо,- злая усмешка исказила бледное, заросшее щетиной лицо совсем еще молодого человека.
  - Ты здесь успел пожить среди орысов. Расскажи про их коназа, что он за человек,- Бурундай сделал паузу и добавил.- И про невесту его расскажи, действительно она такая красавица, каких я люблю?- Бурундай не сомневался, что толмач, долго пробывший в монголо-кипчакском войске, отлично осведомлен, какие женщины нравятся темнику Бурундаю, самому прославленному монголо-кипчакскому полководцу.
  Пленный ответил не сразу, некоторое время он преодолевал какую-то свою собственную внутреннюю боль, потом он засмеялся. Этот смех совсем лишил его сил, и он повалился в бок, тяжело хватая воздух широко открытым ртом. Бурундай подумал, что пленный умирает, но тот вдруг снова "ожил", попытался встать, но не смог и остался сидеть на полу и заговорил слабым, но четким голосом:
  - Князь Милован умный и храбрый воин, такой же, как и ты темник, и будь у него побольше войска, не знаю, смог бы ты одолеть его. А невеста... она уже не невеста, а жена ему. Незадолго до вашего прихода они по их обычаю венчались в доме орысского Бога, а потом вместе спали на той самой постели, на которой ты сегодня спать будешь. Я знаю каких ты женщин любишь... Да, она именно такая, хоть еще совсем молода. Но она тебе не достанется, через это болото твоим воинам не пройти. Если прикажешь идти, только людей зря погубишь, лучше уходи сразу...- булгарин вдруг зашелся кашлем, вновь повалился на пол, захрипел, и у него ртом пошла кровь...
  
  Обустройство на болотном острове шло тяжело. В одном из сенных сараев поселился весь княжий двор, во втором устроили что-то вроде временной церкви, в других сложили запас продуктов. Ввиду того, что рыть землянки оказалось невозможно из-за сильного снеготаяния и высокого стояния грунтовых вод, стали массово строить шалаши, в которых селились семьями, а то и разом по нескольку семей. Подсчитали, кого не хватает. Оказалось, что не только при обороне тына киверичане сложили свои головы. Немало мужиков погибло и в схватках с татарами-поджигателями и при отступлении от тына к гати, когда татары обстреливали их из своих дальнобойных луков. Не смог добраться до гати и отец Амвросий, до конца остававшийся в селе и организовывавший эвакуацию. По словам очевидцев, он своей рясой слишком выделялся изо всех, и татары специально стремились его подстрелить. В него попало несколько стрел, и он истек кровью на том берегу... Во многих семьях оплакивали своих погибших. Плакали по отцу и Голуба с Веселиной, убивалась матушка Марфа. За несколько дней она так похудела и постарела, что уже ни чем не напоминала прежнюю величавую, цветущую матушку-попадью. Горевала по отцу Амвросию и Бояна, но куда сильнее переживала гибель дяди. Ждан уцелел в стольких сражениях, что Бояна с малых лет привыкла воспринимать неуязвимость дяди как само собой разумеющееся, а тут... Но предаваться частной и всеобщей горести было некогда. Необходимо было как можно скорее наладить хоть какое-то подобие нормальной жизни на этой пяди земли затерянной среди болотных топей. Необходимо чтобы выжить, дождаться когда, наконец, уйдут татары. А то, что выжить на "острове" будут нелегко, стало ясно уже на второй день. Колодец, вырытый здесь в незапамятные времена и которым пользовались только в летнее время косари во время сенокоса, когда сходила верховая вода... Сейчас эта болотная верховая вода как раз поднялась и оказалась малопригодной для питья - у людей стали от нее болеть животы. Пришлось искать места, где лежал наиболее чистый снег, топить его и таким образом добывать воду...
  Только авторитет Милована позволил в конце-концов обеспечит более или менее приемлемую жизнедеятельность: рубку и распределение дров, справедливый дележ продуктов. Пришлось организовать что-то вроде новой оружной дружины, взамен погибших с помощью немногих раненых и уцелевших старых оружников. Они стали нести караульную службу у гати и поддерживали внутренний порядок, пресекая случаи бытовых драк, воровства и прочих инцидентов, неизбежных при скоплении нескольких сотен человек на небольшом и плохо приспособленном для жизни пространстве.
  Голуба, отплакав по отцу, после того как перестала болеть вправленная знахаркой нога, стала по мере сил помогать Миловану. Необходимость в оной возникала, когда дело касалось разборок меж женщинами. Резкому увеличению таких скандалов способствовала возросшая нехватка мужчин. Не все вдовы пассивно горевали по убиенным мужьям, некоторые не стеснялись пытаться отбить мужей у тех жен, которым посчастливилось избежать вдовьей доли. Но вскоре все внутренние распри отошли на второй план, ибо вновь нависла реальная внешняя опасность, объединившая всех.
  
  Татары разыскали еще несколько прячущихся по подвалам и сараям местных жителей, не успевшим по разным причинам убежать за болото. В основном то были мужики, но поймали и трех баб. Те бабы даже отдаленно не напоминали жирных уток, не говоря уж о нежных цаплях. Но "на безрыбье" и за них разгорелся нешуточный спор и не меж рядовыми воинами, а между сотниками и тысячниками. Мужиков по одному водили на допрос к Бурундаю. Но и они повторили примерно то же, что и первый пленный: кроме гати на болотный остров сейчас пути нет. Они же поведали, что на том острове заранее запасена солонина и прочие продукты. Это делало невозможным осуществления плана взятия убежавших туда измором, хотя бы в ближайшее время. А сколько времени даст ему Джихангир? Наверняка немного. Впервые в своей полководческой деятельности Бурундай не знал, как поступить. Возвращаться без головы "коназа" - это позор. Его засмеют тайджи и найоны, пошатнется авторитет. Ждать? Но сколько и чего? Неприятно саднили душу и слишком большие потери, понесенные от столь малочисленного противника. Более четырехсот его воинов полегло при штурме этой проклятой деревянной стены, у оврага и в самом селе. Павших как положено сложили в погребальный костер и отправили их души в царство Сульде. Невольно Бурундай все чаще приходил к мысли, что впервые на этой земле встретил достойного противника.
  Дав пять дней отдыха своим воинам, Бурундай, наконец, принял решение. Собрав тысячников, он объявил им свою волю:
  - В этом селении мы не взяли почти никакой добычи. Ни золота, ни серебра, даже ложки и чашки у орысов не из железа, а деревянные. Коназ Милован успел увести свой народ за болото. Наши храбрые воины очень недовольны, а враг словно взобравшийся на дерево барс, убежавший ото льва, сидит и смеется над нами. Но мы не уподобимся не умеющему лазить по деревьям льву, мы предстанем мощным и ловким тигром и заберемся на дерево и достанем этого насмешника.
  Не все тысячники знали, что за зверь лев, но сравнение их с тигром с самым сильным и свирепым зверем им понравилось. Бурундай понаблюдав, какое впечатление произвели его слова, продолжил:
  - Если болото никак нельзя обойти, пойдем по этой... как ее...гати.
  Тысячники недоуменно переглянулись. Идти по замощенному сверху броду, где в ряд встанут не более четырех человек, да еще по такой зыбкой основе, это наверняка стать легкой мишенью для орысских стрел. Но темник продолжал говорить, словно не видел негативной реакции тысячников:
  - Штурмующие будут передвигаться под прикрытием специальных широких щитов сколоченных из дерева. Сколотим много таких больших щитов, которые будут нести три-четыре человека, а укрываться за ним будет целый десяток. И еще попробуем расширить гать. Этот барс не должен спрятаться от нас на своем дереве. И достать его оттуда надо побыстрей, пока его барсиха не отощала на этом болоте от плохой пищи. А я хочу хорошо отдохнуть на ее нежном пупе. Думаю, и вы, и наши воины хотят полежать на еще не успевших исхудать жирных утках, которые есть на том острове. А для этого надо поспешить.
  Смех и улыбки стали следствием последних слов Бурундая. Тысячники верили в полководческий талант своего темника и не сомневались, что болотный остров будет взят, голова "коназа" будет болтаться у седла Бурундая, так же как болталась голова главного орысского коназа Гюрги. Ну, и само-собой, нежная утка-цапля, жена "коназа", по праву достанется темнику, и им тоже что-то перепадет...
  
  Сарай, который обустроили под княжий дом, был тесно забит людьми. Вся княжеская и поповская дворня теснилась здесь. Милована и Голубу от них отделяла всего лишь занавеска. И вот, в утро шестого дня после боя, когда все еще вповалку спали, кто прямо на застеленном соломой земляном полу, кто на деревянных полатях, а князья на грубо сколоченном ложе у себя за занавеской, Голуба у стены Милован с краю... Кто-то с улицы стал сильно колотить дверь.
  - Князь вставай, дозорный с берега прибежал, говорит, татары гать расширяют. Наверное, приступ готовят,- то был голос оружника, которого Милован назначил своим помощником вместо погибшего Ждана. Миловану встать одеться - достаточно мгновенья. Одеть порты, рубаху... с мечом и доспехами уже возле занавески ожидал Любим... Но тут же тревожно вскинулась Голуба. Милован успокоительно погладил ее по распущенным волосам, которые не потеряли своей шелковистости и запаха свежей хвои - она умудрялась их мыть каждый день, даже в таких условиях.
  Милован поспешил на "берег". Действительно, татары с противоположной стороны бросали в топь бревна, тащили из села куски плетней и укладывали их сверху. Они явно задались целью расширить "болотный брод". Похоже, они не смогли ни у кого выведать или не поверили, что "брод" обрывается сразу по бокам от гати, там почти сразу начиналась настоящая бездонная топь, и что сколько и чего туда не бросай - все засосет без следа. А если и не засосет и удастся хоть на полсажени расширить гать длиной в двести сажен, это такая исполинская работа - одного леса сколько потребуется нарубить и подвезти. Обычно такого рода делами татары заставляли заниматься пленных, но сейчас таковых в достаточном количестве просто не было. Милован приказал не спускать с татар глаз, а сам побежал поднимать и выводить на "берег" лучников. Он был явно расстроен, ибо очень надеялся, что татары, походив вокруг да около болота, в конце-концов уйдут. Но они упорно пытались лезть через болото. Получалось, что без нового боя никак не обойтись. Слава Богу заработала перенесенная по частям кузня и наконечников для стрел будет достаточно. Милован понимал, чтобы не доводить дело до рукопашной сечи потребуется очень много стрел. К кузнецам он пошел после того как отправил на "берег" дежурных лучников. Здесь к нему подошла Бояна... Милован благодарный ,что она дважды в течении того бранного дня спасала Голубу, уже не мог отказывать ей в ее просьбах. И сейчас он разрешил ей с двумя луками, своим и татарским вместе с лучниками встать в дозор у гати.
  Где-то день татары пытались расширить гать, но потом поняли бесполезность этого дела. Тем не менее, деятельность у той стороны гати не затихла. Теперь татары начали мастерить огромные щиты из нетолстых бревен, плотно прилегающих друг к другу. Этими щитами они перегораживали гать через равные промежутки. Щитов изготовляли все больше, постепенно продвигая их к середине гати. На "берегу" уже в готовности стояли все кто мог стрелять из лука - более ста человек, ожидая когда щиты подойдут на убойную дальность. Когда первый щит, наконец, достиг оной, он тут же был утыкан множеством стрел... Но щиты были не только шириной в гать, но и высотой почти с человеческий рост и за ними легко прятались не менее десятка человек за каждым. Как только "носильщики" выносили вперед щит на определенное количество шагов тут же к нему сзади подтягивался второй, за ним третий и так по цепочки и на край гати выносился очередной щит с десятком татар готовым за ним спрятаться в случае обстрела. Таким образом, когда первый щит достиг середины и его обстреляли, на гати уже находилось одновременно не менее ста татар, готовых броситься на штурм болотного острова вслед за десятком прячущимся за первым щитом.
  Милован осознал грозящую опасность. Если таким образом они подойдут вплотную к "берегу", то если через каждые десять шагов будут стоять щиты, то на гати одновременно будут находиться более двухсот человек татар. И если первые сумеют завязать бой то по цепочки от щита к щиту к ним все время будет подбегать подкрепление, беспрерывно питаемое с того берега. Он был вынужден признать, что его противник придумал весьма действенный план. Надо было что-то срочно предпринять в ответ. Милован приказал усилить обстрел с тем, чтобы как можно сильнее замедлить продвижение татар по гати, чтобы к темноте они остановились как можно дальше от "берега". А в ночь он решил начать разбирать гать от своего "берега", что днем делать было небезопасно ибо "разборщиков" теперь запросто могли достать стрелами татары из-за щитов...
  В холодной воде работало, сменяясь, не менее полусотни человек, но к рассвету разобрали не менее тридцати сажен гати. Татары ночью не работали, оставив лишь за передними щитами по нескольку человек дозорных. Но видимо те дозорные не поняли, что "орысы" навстречу им разбирают гать. Во всяком случае с рассветом татары свое продвижения сразу не начали, так как доложили по начальству о "ночной работе" противника, в связи с чем на тот берег пожаловало начальство во главе с самим темником. После недолгого совещания, была дана команда продолжать "щитовое движение". Почти не обращая внимание на небольшие потери от стрел противника татары довольно быстро продвинулись до самого места, где гать была разобрана. Дальше двигать передний щит было нельзя, ибо он сразу наполовину погружался в холодную жижу и уже не мог выполнять защитные функции. Оставалось преодолеть эти тридцать сажен уже без щита, где по колено, а где и по пояс в крайне неприятной среде, то есть просто совершит атакующий бросок под градом стрел. Причем теперь брод приходилось в немалой степени угадывать, ибо гать не была ровной, она повторяла неровную линию брода, но теперь ее не было и можно было "промахнуться" мимо и попасть в топь. Задача штурмующих сильно усложнилась. Видел это и Бурундай... но оставалось всего каких-то тридцать сажен... Он решился на штурм, понимая, что даже в случае успеха стоить он будет дорого.
  Милован собрал на "берегу" все свои наличные силы, не только лучники, но и все кто мог носить оружие были готовы, в случае если татары все же преодолеют и разобранный участок гати, доберутся до берега... готовы встретить их на берегу уже мечами, топорами и саблями, рогатинами. Татары же все не начинали атаку, видимо, определяя, где проходит брод, где еще вчера была гать, чтобы атаковать именно там, ибо даже шаг в сторону означал попадание в бездонную трясину. А может просто решали, кому идти первыми, ведь первые наверняка все будут убиты стрелами, или засосаны трясиной. Даже ранение означало в дальнейшем неминуемую смерть - на узком броде никто уже не вытащит, а тела убитых и раненых станут мостом, гатью для тех кто будет атаковать следом... Только в войске с железной дисциплиной было возможно исполнение такого рода приказов. Именно таковой она и была в монголо-кипчакском войске, вошедшим в историю под названием монголо-татарского.
  Бурундай как никто другой понимал, что преодолеть эти тридцать сажен можно только замостив разобранную гать трупами его воинов и быстрыми перебежками от щита к щиту новых волн атакующих. Он всегда славился, что в сражениях не нес больших потерь, но здесь без этого было никак не обойтись.
  
   14
  
  Бояна смотрела из-за раздвоенной березы на разобранную часть гати и пододвинутому к ней вплотную "передовому" щиту татар. Расстояние было небольшое и она, отложив татарский лук держала наготове свой привычный, охотничий. Когда, наконец, с десяток татар выскочили из-за щита и побежали к предполагаемому месту брода, она почти не целясь выстрелила. Но ее стрела не попала в того в кого она метила, ибо за мгновение в того татарина угодило сразу несколько стрел, причем две прямо в лицо и он с диким криком повалился в холодную болотную жижу. Пожалуй на каждого из татар атаковавших из-за передового щита пришлось не менее чем по десятку стрел и они все без остатка легли... Но не все стали мостом для следующих волн атакующих, так как некоторые падали не туда где был брод а в сторону. Кто-то вообще сразу попадал не на брод а в трясину... Та же участь ждала и второй и третий десяток. На месте бывший гати лежали безмолвные и стонущие, кричащие тела. Те кого не засасывало трясиной и обозначали точное место брода... Уже легло не менее пяти десятков, а "замощено" оказалось не более десяти сажен. Большинство стрел не убивало, а наносило раны и если раненый падая не захлебывался то он громко стонал, кричал... Таким образом вскоре уже "живая гать" так громко стонала, что наверняка бы повергла в ужас любого стороннего наблюдателя. Но здесь не было сторонних наблюдателей, здесь были только действующие лица, и им, ни атакующим, ни обороняющимся предаваться ужасу было некогда.
  Бояна без устали натягивала тетиву и стреляла, часто не видя, попала ли ее стрела или пролетела мимо. У нее кончился один колчан, она взяла заранее приготовленный второй. Казалось, что рано или поздно эта новая гать из безжизненных и еще подававших признаки жизни тел все-таки достигнет берега. Но когда уже было "замощено" примерно половина пути, которое надо было преодолеть атакующим... возник затор. Тела уже не тонули, а ложились одно на другое, образуя завал. Видимо в первых рядах пали наиболее отчаянные, или чем-то одурманенные воины. В последующих "волнах" таковых было уже намного меньше. Дикая картина, дикие вопли раздающиеся из той кучи из под ног, в конце концов подействовала, в какой-то момент очередная волна атакующих не выскочила из-за переднего щита, вернее выскочил десятник и был тут же сражен стрелой в шею, остальные оставшись без командира оробели и поспешили вернуться под прикрытие - вся атакующая цепочка замерла на месте... Непрерывно длящаяся уже немалое время атака более не возобновилась. Когда оробевшую десятку в обратном направлении от щита к щиту извлекли с гати, Бурундай приказал каждому переломать хребет... Но возобнавлять атаку он приказа не отдал, хотя за каждым щитом продолжали стоять готовые броситься вперед воины. Впрочем, те кто стояли ближе не могли не слышать душеоаздирающих стонов и воплей их погибавших в холодной жиже товарищей. От осознания самому, своим телом стать частью гати... от этого боевой дух падал. Понял это и Бурундай. В дальнейшем то, что случилось с казненным десятком, может иметь неоднократное повторение. Он вынужден был признать, что взять болотный остров на кураже уже не получится, если продолжать атаку потери возрастут многократно - Бурундай дал отбой... Крики и стоны истекающих кровью, замерзающих в ледяной жиже, прекратились только с наступлением темноты.
  
  Бурундай потемнел лицом, когда ему доложили, что на гати осталось свыше двухсот его воинов. Некоторые тысячники с опаской в разговорах меж собой высказывались, что взять этот проклятый болотный остров можно будет, если у орысов кончатся стрелы. А они кончатся не скоро, и своих достаточно и много тех, что взяты из колчанов воинов Мансура. И вновь Бурундай не знал, как поступить дальше. Продолжать устилать трупами это болото? Для него полководца умелого это было неприемлемо, а другого способа "достать барса с дерева", увы, не было. Нет, он не собирался иметь голову этого коназа притороченному к его седлу, а его цаплю-утку в качестве постели, ценой половины своего тумена. Оставалось последнее, взять орысов измором. Да они сумели сделать некоторый запас солонины и прочих долгохранящихся продуктов. Но скотину на остров они не угнали, по гати это сделать не возможно. Эту скотину обнаружили его фуражиры не далеко в лесу. Пастухи убежали, а коров пригнали в село и стали забивать. Хотя для семи тысяч человек этого мяса хватит не надолго, но это означает, что этого мяса нет и не будет на острове. Также нет коровьего молока, без которого начнут умирать их маленькие дети. Долго ли сможет коназ Милован при таких делах поддерживать дисциплину в своем народе, тем более, когда там начнется голод и болезни? Все оно так, но и у Бурундая со снабжением тумена возникли немалые проблемы. Чем кормить людей после того как будет доедено найденное в лесу стадо, ведь более в округе ничего найти не удалось? И это не самая острая проблема. Куда острее - чем кормить лошадей, пока не сошел снег и не появилась свежая трава. Несколько тысяч лошадей уже сжевали почти все сено, что нашли в селе и вот-вот доедят солому с крыш. Тому же коназу лошадей кормить не надо, у него там на острове их просто нет. И еще Бурундай чувствовал, что времени у него немного. Перед самым штурмом болотного острова из ставки Джихангира прибыл гонец с известием, что Бату-хан отказался от похода на Новигород из-за невозможности продвигаться по дорогам превратившимся в сплошное болото. А стоять и ждать пока дороги просохнут, он не мог по той же самой причине - не чем было кормить лошадей. Потому Джихангир повернул на юг в степи, где теплее и уже пробивается молодая травка - там и только там можно было прокормить лошадей, основу боевой мощи великой армии. Так же по пути непобедимое войско пройдет через те орысские города, что остались в стороне от "облавы", то есть остались не разоренными и там можно еще взять богатую добычу.
  Бурундай все же надеялся, что многократно помогавший ему в сражениях дух Сульде подскажет какой-нибудь необычный хитроумный план штурма этого острова, но дух на этот раз не снизошел, зато прискакал новый гонец от Джихангира. На этот раз он привез строгий однозначный приказ: тумену темника Бурундая немедля выступать на соединение с главными силами. На вопрос в чем причина такой спешки гонец пояснил... Войско Бату-хана осадило небольшой орысский городок Козелоск. Тамошние орысы оказались невероятно злыми, они заперлись в городе и отбили уже несколько штурмов, нанеся непобедимой армии большие потери. Потому Джихангир срочно собирает все тумены, которые вот так же разослал в разные стороны для совершения широкой "облавы". Бурундай внешне остался бесстрастным, но внутренне "вздохнул с облегчением". У него появилась возможность без потери собственного достоинства и авторитета уйти отсюда. Он вынужден уйти не завершив дела - нельзя не выполнять ханские приказы, за это можно поплатиться головой.
  
  Группа всадников во главе с выделяющимся длинным телом и конским хвостом на шлеме, подъехала к гати. Милован смотрел со своей стороны и сразу узнал в нем того, про которого талмач-булгарин говорил как о темнике Бурундае. Темник отъехал от сопровождавших и остановил коня у самой гати, всматриваясь в "противоположный берег".
  - Эх, стрелой бы его достать... Из татарского лука можно попробовать,- высказался один из немногих уцелевших старых оружников, стоявший недалеко от Милована.
  - Далеко... и у него вон доспехи какие. В глаз как белке, отсюда ни за что не попадешь, а его доспехи никакая стрела не возьмет,- засомневался, как всегда сопровождавший князя Любим.
  - Не надо пробовать,- коротко приказал Милован и выйдя из-за деревьев тоже подошел к месту разобранного края гати.
  Бурундай его увидел, понял кто это, и как будто приветственно махнул рукой, потом указал в сторону села. Оттуда начинал подниматься пока еще не очень густой дым - татары зажгли село. Потом Бурундай махнул в сторону дороги, явно давая понять, что они уходят. И тут же сделал обратный жест - уходят, но вернутся.
  
  - Ты думаешь, он тебя понимает?- с усмешкой спросил один из сопровождавших Бурундая тысячников
  - Понимает... он все понимает,- Бурундай смотрел на другую сторону гати, где стоял орысский коназ.
  Подскакал нукер-посыльный:
  - Темник, мы зажгли все дома, все пленные перебиты, первая тысяча вышла на дорогу.
  - Пленные перед смертью, что-то говорили?- спросил нукера Бурундай
  - Кто-то молил о пощаде, кто-то взывал к их Богу, а один ругался на нас, говорил, что мы проклятые татары.
  - Почему урусуты называют нас татарами? Татар еще Чингиз-хан всех под корень вырезал. Нет сейчас татар,- недовольно отреагировал еще один из сопровождавших темника, тысячник-монгол.
  - Говоришь, нет татар?... Теперь опять будут. Я татарин и такие как я тоже татары,- Бурундай повернул коня к дороге, по которой уходил его тумен и ожег его плетью.
  
  Проводив глазами всадников, Милован широко перекрестился:
  - Слава те Господи, и на этот раз пронесло.
  - Что ты князь, какое пронесло, они же село жгут, дома, церковь, твой дом,- не понимал князя Любим.
  - Уходят поганые, а село... село отстроим,- уже почти весело говорил Милован.
  - Так он видел, чего предупредил, что снова вернуться,- Любим явно не был столь оптимистичен как его князь.
  - Вернутся, снова биться будем, сожгут, снова обстроимся. Слава Богу, мы живы, и много живых осталось, а раз живы, не пропадем.
  
  После того как известие об уходе татар распространилось по всему "острову", отец Андрей собрал народ возле церкви-времянки и стал творить хвалебную молитву, благодарить Господа за избавление от врага. Поднимающиеся густые клубы дыма от горящего села, уже не воспринимался как бедствие - то был вестник победы. Ведь теперь можно выйти со спасительного болота, которое, как ни крути, являлось гиблым местом - за эти несколько дней от холода и сырости успели заболеть много людей, в первую очередь стариков и детей, и едва ли не все в той или иной степени страдали от плохой воды. Теперь можно вернуться хоть и на пепелище, но обжитое многими поколениями киверичан, удобное для жизни место.
  Весь остаток дня на "острове" царило приподнятое настроение. Милован, тем не менее, заставу у гати не снимал - а вдруг это всего лишь татарская хитрость. А с восходом следующего дня застучали топоры, повалились деревья, для восстановления разобранной части гати. Но сначала пришлось разбирать "кучу" из татарских трупов. Хотели скинуть их прямо в трясину, но Милован приказал снять с них оружие и ценные вещи, если есть, после чего снести в свежевырытую большую яму на берегу. Но трупов было много, так что пришлось вырыть не одну, а три ямы, которые тут же заполнялись болотной водой. Этим воинам не повезло быть сожженными во славу духа Сульде, их просто побросали в воду и сверху засыпали землей.
  
  Гать восстановили и первые разведчики пошли в село. Вернулись, сказали, что татар след простыл, а от села остались одни головешки да печи. И еще, повсюду лежат неубранные тела. В обезображенных и уже несколько дней лежащих на тающем снегу трупах родственники узнавали своих, обмывали, прибирали... рыли могилы. Бояна нашла буквально искромсанное тело Ждана. Его и отца Амвросия отпели в первую очередь. Потом настал черед оружников... Отпевания длились несколько дней. Потом... а потом вновь застучали топоры. Первым делом стали ладить новую церковь, княжий дом... избы для смердов. Потом снег совсем сошел, ушла талая вода - пришла пора пахать и сеять...
  
  Матушка Марфа так и не смогла оправиться после гибели мужа. Она угасала не столько от болезни, сколько от гложущего изнутри горя. Незадолго до ее смерти отец Андрей попросил у нее соизволения взять в жены Веселину. Согласие было получено, а вскоре матушку-попадью похоронили рядом с отцом Амвросием. Венчание и свадьбу пришлось отложить не только из-за кончины матери невесты. Отец Андрей не мог сам себя венчать, а во всей округе не осталось более ни одного прихода, ни одного священника, либо разбежались, либо погибли. Оставалось одно, найти такого же, как отец Андрей священника-беженца.
  Несмотря на всеобщее бедствие и появление в селе большого количества вдов и осироченных детей, в воздухе словно витала какая-то непоколебимая всеобщая уверенность в будущем. Ведь у киверичан был князь, которому они безоговорочно доверяли. Слава о князе Миловане быстро распространилась по ближним и дальним весям. В Киверичи, надеясь получить защиту, вновь потянулись беженцы со всей разоренной округе. Шли и дорогой, приходили и лесом, шли и одиночки и семьями, а то и деревнями. Приходили к князю Миловану, кланялись в пояс, просили принять под свою руку. Приходили и смерды, и ремесленники, и ратные люди-оружники, разочарованные в способности своих князей, не сумевших дать отпор степным завоевателям. Пришел как-то босой, в разорванной рясе немолодой беженец-священник. Его приветили, накормили, обули, зашили рясу... Он же вскоре и обвенчал в новой церкви отца Андрея с Веселиной. К осени были срублены на месте старых новые княжий и поповский дома, где в первом стала жестко править княгиня Голуба, а во втором кротко матушка Веселина. Бояна теперь жила на два дома и была желанной, и у княгини, и у матушки-попадьи... Молодая княгиня не сблизившаяся с Бояной за много лет проведенных под одной крышей, теперь же что называется, души в ней не чаяла. Правда, изредка, когда рядом никого не было, они в шутку разыгрывали сцены из своего детство. Голуба опять пыталась сделать из Бояны свою прислужницу, а Бояна в ответ озвучивала свое самое большое желание из девчоночьих времен, намять таки "нежные бока", все более наливающейся здоровой дородностью, Голубы. Впрочем, вскоре стала ясна основная причина той дородности - Голуба понесла. Теперь эта новость стала основной в селе. Все гадали и рядили, кого родит молодая княгиня, наследника или девочку. Не до шуток стало и Бояне. К ней стал "поткатываться" молодой воин-беженец из разбитой дружины князя Тверского... Жизнь шла своим чередом.
  
  Темник Бурундай и его тумен, прибыв под Козельск, сыграли главную роль во взятии этого небольшого, но строптивого городка. До него его неоднократно штурмуя не могли взять восемь туменов под командованием природных монгольских найонов, под общим руководством самого Бату-хана. Впрочем, об этих не очень приятных нюансах в среде высшей монгольской знати постарались поскорее забыть. Не мог низкородный темник считаться лучшим военачальников великого монголо-кипчакского войска. И этого статуса не могли изменить победы Бурундая. Он так и остался всего лишь темником, известным разве что тягой к полнотелым женщинам благородного происхождения. В этой связи было сложено немало анекдотов.
  Схожая судьба ожидала и Милована. Только здесь его родовитость сыграла ту же самую роль. Не могли Рюриковичи, занявшие все без исключения княжьи престолы на Руси, терпеть в своей среде князя с более древней и законной родословной. Ни он, ни его потомки официального признания так и не получили, и постепенно их след истерся в Истории... Ведь древнюю и средневековую Историю России писали под диктовку и в интересах Рюриковичей, так же как впоследствии по заказу Романовых (тоже колено Рюриковичей), а потом большевиков. А официальная История написанная в угоду властьимущих далеко не всегда соответствует действительности.
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"