Я никогда не была активистом красного креста или кем-то вроде бегущей по первому зову, но когда грустная девушка с работы попросила помощи для своего ребенка, я молча собрала вещи и поехала по указанному адресу. Поразилась потоку людей и контингенту: начиная от хорошо одетых и заканчивая алкоголиками потертого вида. Правда, прежде чем пополнить банк крови, у всех новых берут анализы - это утешало, хотя иногда оказывалось, что проспиртованная кровь прошла все тесты успешно. Впрочем, не мне решать, а врачам, что годится для переливания, а что нет. Мое спокойствие и равнодушие в этом странном месте даже наводило некоторых сестер на мысль, что я не новичок, и потому пару раз я удостоилась удивленных взглядов, когда сказала, что карточки у меня нет и я здесь впервые.
Я никогда не отличалась крепким здоровьем, но с гемоглобином у меня оказалось все в порядке, и при виде крови я ни разу не падала в обморок в отличие от прочих чувствительных личностей. Так я стала донором, только моя кровь не подходила для девочки со второй отрицательной. Первая положительная, универсальная, но только на крайний случай, а если есть возможность: сдаешь то, что есть, а в банке заменяют тем, что нужно. Часть меня спасет еще чью-то жизнь, а та вторая отрицательная, что дадут ребенку за сданную мной кровь, возможно, спасет жизнь ей.
После центра слегка кружилась голова, и было ощущение легкости, что ли. В голову лезли всякие глупые мысли о том, что в прошлых веках практически все заболевания лечили кровопусканием, и стану ли я от этого здоровее. Потом всплывала какая-то детская гордость, что моральный долг перед обществом выполнен, и вот она я, иду, - тихий неприметный герой. А потом и вовсе все забылось после рекомендованного бокала красного вина. Дни ведь ничем не отличаются для такого человека, как я, который живет в доме на окраине с котом, цветами и слегка чокнутой бабулей. И не спрашивайте, где мои родители: иногда мне кажется, что их никогда и не было. Только бабушка иногда вспомнит о них что-то, да и брякнет, не подумав, а я потом гадаю: было это на самом деле, или она снова фантазирует.
***
- Как дочка? - спросила я, перевешиваясь через стол.
- Спасибо тебе огромное, всем вам, все хорошо, слава богу: с тех пор, как выписались из больницы, больше никаких рецидивов. - Я смотрела на девушку перед собой, на темные круги под ее глазами и худые руки, от которых осталась только кожа да кости. Лена и так никогда не была пампушкой, а теперь и вовсе стала своей тенью.
- Хочешь печенье? - Спросила я, неловко улыбаясь.
- Нет, спасибо, - покачала она головой и вернулась к работе.
- Съешь, когда захочешь, - я все-таки положила ей на краешек стола горку печенья. Если она не начнет есть, тогда переливание скоро понадобится ей самой.
- Да, как там у вас дела? Все хорошо? - Встряла проходившая мимо начальница с сумасшедшей укладкой на голове и в замысловатой блузе. Она не ездила сдавать кровь, она только ахала и охала, когда в отделе подняли тему, но так ничего и не сделала. Лишь как-то зло посмотрела в мою сторону, когда я ушла на час раньше, чтобы добраться до центра. Я глядела, как улыбается и благодарит ее Лена, и думала, что послала бы на ее месте начальницу ко всем чертям. Хотя, кто знает, возможно, потому у меня так мало друзей, что я посылаю всех каждый раз, когда эта мысль приходит ко мне в голову.
Очнувшись от своих размышлений, я заметила, как начальница озадаченно смотрит на меня, и тут же постаралась стереть со своего лица ожесточенную ухмылку, сменив ее на что-то более подобающее моменту и общей радушной обстановке. Пусть радуются, в конце концов, все ведь хорошо, кому какое дело, что я не терплю фальши, что любая ложь в интонации и голосе душит меня, гложет, заставляет выворачиваться наизнанку.
- Ты сделала драфт, который я тебе давала вчера? - нотки в ее голосе больше не были ни любезными, ни доброжелательными, зато теперь она больше была похожа на себя саму. Меня всегда бесило слово драфт, и вообще засорение языка иностранными словами, как будто в русском мало слов, к каждому из которых можно найти еще пару синонимов. А она так любила эти модные слова, что иногда произносила их, даже не понимая смысла. Но да, ее речь и ее внешность составляли некую гармонию: именно из ее губ должны были вылетать такие вещи, как 'драфт'.
- Последняя версия проекта у вас в почте, Виктория, - произнесла я спокойно.
Виктория развернулась на каблуках и, не сказав ни слова, удалилась в свой кабинет.
- Скатертью, - напутствовала я ее тихо, потому что это все, что оставалось мне, серой подчиненной мышке - шептать ей вслед.
Лена обернулась ко мне и понимающе улыбнулась. Да, мы все очень любили нашу Викторию с ее розовыми кофточками и высокими каблуками. Я знала, что скоро ко мне вернется 'драфт' с почерканными предложениями, резкими замечаниями в тех местах, где нормальный человек наоборот оценил бы степень эффективности и поблагодарил за проявленную инициативу. Виктория же поощряла только тех, кто лизал ей зад, а таких в нашей конторе, увы, было немало.
***
- Как дела? - спросила я Нину, когда вышла на улицу за угол здания, где кучковались обычно все курильщики. Нет, у меня не было этой вредной привычки, но она была у Нины, и единственное место в нашем здании, где мы могли спокойно поговорить, была курилка.
- Не знаю, - мрачно начала Нина, - я хотела спросить у тебя совета.
- Ну, давай, - хотя я очень сомневалась, что мой совет в амурных делах окажется хоть сколько-нибудь полезным. А сомневаться в том, о чем меня собиралась спросить Нина, не приходилось - все ее вопросы крутились вокруг одной и той же темы в разных вариациях.
- Он не звонил мне вчера, и я весь вечер просидела дома, как дура. Ну, потом, правда, ко мне зашла Танька и мы наколбасились по полной.
- И что?
- Что и что? Он и утром мне не перезвонил, хотя мы договаривались созвониться еще вчера. - Насупилась Нина.
- Так чего ты ему не позвонила сама?
- А сколько раз я могу ему звонить сама. Получается, я не звоню - и ему ничего не надо. Мне кажется, ему вообще ничего не надо. Никогда ничего не подарит, не предложит - его все устраивает.
- Нин, ну ты сама говорила, что у него такой характер, но он же добрый и спокойный. Может, ты все надумала? И он просто не понимает, что тебя это расстраивает. Скажи ему сама, намекни.
- Он и в покупках не участвует. Я на днях накупила продуктов на последние деньги, приготовила ужин - он пришел, поел и все. И никогда не предложит поучаствовать.
- Так отправь его за продуктами, - удивилась я, вспоминая, как бабушка просит купить молока, сметаны и яиц или еще чего, и я без всяких вопросов приношу ей заказ вечером или в выходной день. Чем больше я слушала все Нинкины рассказы, тем больше убеждалась в том, насколько бабушка лучше всех парней вместе взятых.
- Точно, - просветлела Нина,- отличная идея, отправлю его за продуктами.
- Меня так в сон клонит, - засмеялась Нина, - нехило мы с Танькой наколбасились.
А я смотрела на яркую брюнетку Нину и завидовала ей с ее проблемами и какой-то неизвестной мне Таньке, которая могла прийти к ней в любой вечер и наколбаситься вместе. Иногда, когда мне становилось особо грустно, я могла налить коту валерьянки, если он был в поле зрения, а себе - немного вина, и пить, глядя на довольное животное, чтобы уж совсем не в одиночку, как алкоголик. Нина часто говорила, что если бы мы жили рядом, а не на разных концах города, могли бы проводить вместе вечера, и я порой мечтала, как переезжаю поближе к ней, но потом вспоминала бабушку, наш дом, сад и понимала, что никогда не смогу их бросить.
***
- Катя, там блинчики на плите с яблоками, еще теплые, - прокричала бабуля из своей комнаты, где она по расписанию смотрела свой очередной сериал. Бабушка и телевизор давно уже срослись и стали близнецами-сестрами. Оставалось загадкой лишь то, как кот еще не присоединился к их сообществу. Но Тарас Григорьевич, как окрестила его бабуля за насупленную морду и хмурый взгляд, и, как и повелось дальше, был мужчиной в самом расцвете своих сил, и видимо потому не торопился проводить свои дни на диване, а предпочитал гоняться за кошками по окрестностям и сражаться за честь хвоста с остальными самцами. Бабуля, бывало, долго причитала и вела душеспасительные беседы с Тарасом Григорьевичем, замазывая ему полученные в боях раны, и он вроде слушал и соглашался, но потом все равно поступал по-своему к немалому ее огорчению.
- Ба, ну зачем ты их полила сметаной, - с досадой произнесла я, рассматривая разбросанные по кухне и покусанные оладьи. Конечно, Григорьич был не дурак: сметана в открытом доступе. И нет бы - взять, сколько надо, и съесть - разбросал почти все содержимое миски по кухне. Самого виновника нигде не было, впрочем, я и не надеялась: в чем ему было не отказать, так это в сообразительности. Если уж он делал шкоду, то прекрасно понимал, что подобное действо одобрено не будет, и сваливал своевременно куда подальше.
- Фиг ты у меня получишь рыбу, - сказала я в сердцах и стала убирать следы погрома.
- Варенье, Кать, варенье в шкафу, если хочешь, возьми. - Вещала бабуля из комнаты. Я потянулась к верхним дверцам шкафа, и достала банку вишневого варенья. В конце концов, с батоном - чем не блинчики. Вишни у нас всегда было завались, как и яблок, и груш. Даже когда бабуля хворала, варенье все равно делалось исправно: тогда она руководила мною, сидя у окна в кресле. Каждое лето у нас были недели вишневого, яблочного и грушевого варенья. А еще были дни лазанья по деревьям, но сбор никогда не утомлял меня в отличие от варева на кухне, в жаре с кучей пара и банок. Мне нравилось забраться на верхушку дерева и раскачиваться на ней вместе с ведром под порывами ветра. Такие вещи напоминали о детстве, о чем-то незапятнанно счастливом с кучей надежд и ожиданий, которые теперь сменились постылой однообразной работой в офисе с начальницей-дурой и злыми тетками вокруг. Но нам с бабулей надо было как-то жить, и дом содержать в порядке, и Тараса Григорьича худо-бедно кормить, так что выбора у меня не оставалось.
Иногда бабушка в перерывах между сериалами начинала сетовать на то, что я до сих пор сама. Заводила старую песню, что пора мне найти парня, отправиться в кино или театр, - кто знает, почему она считала, что именно там нужно знакомиться, мне так и не удалось понять - завести семью, нарожать детей. И чтоб дом наш наполнился жизнью, потому что ей уж недолго осталось, и порадоваться бы за меня на старости. Да и на кого она меня может оставить - в этот момент бабуля обычно с укоризной смотрела на Григорьича, и тот смущенно удалялся, не выдержав ответственности.
Но я знала, что мне лучше просто подождать, не переча ей, пока начнется следующий сериал и бабушке вновь будет не до меня за картонными персонажами и сюжетами. Тоскливей всего мне становилось тогда, когда она пыталась учить меня жизни, приводя в пример Марию Хуаниту или дона Карлоса из очередной мыльной оперы. Невозможно было объяснить ей, что мы живем не в Мексике, да и в самой этой прекрасной стране в реальной жизни нет ничего общего с тем, что на экране. Я не пойду работать служанкой к богатому одинокому красивому хозяину, и он не влюбится в меня до беспамятства, и его мать не окажется и моей матерью, или сестрой моего давно почившего отца. Я уже работала на стерву, с которой меня, слава богу, не связывали никакие родственные узы.
- Что ты все дома и дома сидишь, - произнесла бабуля, когда я уселась рядом с ней в кресло с банкой варенья смотреть новости. - Прям как старуха какая. Это мне уже некуда больше пойти, а тебе-то.
- Ба, уже поздно для кино или театра, - буднично произнесла я, ныряя ложкой в банку и доставая ягоды со дна.
- Поздно, - хмыкнула бабуля, - а раньше-то о чем думала? Что сидишь тут сиднем. Мы с Григорьичем и сами тут справимся, а тебе надо о будующем думать.
Я не знала, откуда у нее взялась эта смешная манера говорить 'будующее', может, по аналогии со словом 'следующее', но когда-то в детстве я говорила его также, в точности уверенная, что так правильно, пока дети в классе не посмеялись надо мной. С тех пор я на всю жизнь запомнила, как правильно его произносить и всегда говорила верно, но бабулю не поправляла: мне казалось, что если она начнет говорить его иначе, то в ней что-то неуловимо разрушится. Потому теперь я лишь тепло улыбалась, когда она в очередной раз произносила это слово.
- А где это Григорьич? - тем временем вопрошала бабуля, вертя головой в разных направлениях.
- Гуляет, - со вздохом произнесла я, вновь подумав о навеки потерянных блинчиках.
- Вот видишь, - сказала бабуля, словно это был последний железный довод в ее теории.
- Если б я брала пример с Тараса нашего Григорьича, - осторожно произнесла я, - то правнуки у тебя точно появились бы, бабуля, чего не могу сказать обо всем остальном.
- Э-эй, - взмахнула рукой бабушка, качая головой, - лишь бы вот это говорить всякие глупости. Смотри-ка, - подслеповато прищурилась в экран, - и что это Тимохин делает, ай-яй-яй, что творят, что творят, - и ее рука потянулась к столику в поисках очков. Я бесшумно поднялась и положила их в ее пальцы. Бабуля даже не заметила - она уже вся была снова в телевизоре. Политику она любила почти также сильно, как и сериалы. Я тихо ушла с полупустой банкой, потому что после рабочего дня у меня обычно не было никаких сил сопереживать каким-то дебатам в телевизоре, лучше уж мерный стук часов на кухне.
В окне показалась осторожная морда Тараса Григорьевича, и, не заметив признаков разъяренности на моем лице, он тихо скользнул в кухню, а затем, аккуратно приблизившись, потерся головой о ногу.
- Не-а, - произнесла я, не реагируя на него, - ничего не получишь. Хватит с тебя блинов.
Но кот продолжал урчать, ходить и тереться - он был куда терпеливее меня и, когда нужно, умел засовывать свою гордость куда подальше.
***
Техничка в халате обернулась, не выпуская ведра из рук, но так ничего и не увидела. Она была почти уверена, что какая-то тень скользнула по стене, но ни вслушавшись в тишину коридоров, ни всмотревшись в полумрак в промежутках между лампами, не заметила ничего необычного. Женщина пожала плечами, словно сердясь на себя саму за мнительность, и продолжила шествовать дальше к умывальнику со шваброй и ведром в руках.
Он остановился уже за дверями холодильной камеры. Здесь всегда был один и тот же синий цвет, казавшийся ему как можно более подходящим всему тому, что хранилось на полках. Упаковки с кровью: четвертая положительная, вторая отрицательная, полное разнообразие всех видов и типов, любой свежести. В отличие от людей ему не нужно было читать надписи на пакетах, чтобы различить дату или группу. Его пальцы пробежались по полиэтилену, и он подумал о том, чего бы ему хотелось сегодня. Четвертой он пресытился накануне, тем более, в том, что сегодня здесь лежало, было слишком много алкоголя, а его воротило от той дешевой бурды, которую употребляли доноры. Он чуть поворачивался, втягивая ноздрями воздух, и, наконец, остановился на первой положительной. Она была неитральна, и, судя по всему, ее сдавали сегодня приличные люди, по крайней мере, отвращения она явно не вызывала. Андрей вскрыл первый пакет. Густая темная жидкость потекла по его горлу, насыщая, растворяясь в его организме. Кое-кто из его расы терпеть не мог холодную кровь, ему же она казалась своего рода вином, выдержанным в холодильнике при определенной температуре. Потом, такая кровь меньше пахла человеком, а ему давно уже не нравились человеческие запахи. Если бы кровь могла быть пастеризованной, он выбрал бы ее, охлажденную, пахнущую синтетикой, безликую. Он предпочитал кровь из банка не из каких-либо гуманных соображений, а только из-за разнообразия, доступности и ее неитральности. Он больше не хотел видеть в крови ее владельца, ощущать его эмоции, страх, любовь, ненависть. Ему нравилась мертвая кровь, не хранящая никакой памяти о своем хозяине. Второй пакет оказался чуть хуже: несмотря на обезличенность, он почти с уверенностью мог сказать, что мужчине, который ее сдавал, было за пятьдесят. Старая кровь имела неприятный оттенок, и Андрей с отвращением сплюнул ее в раковину неподалеку.
В зеркало над раковиной на него смотрел высокий сильный мужчина с черными хищными глазами. Лицо сохранилось таким же молодым и красивым, как было когда-то, сохранился и шрам на ноге, через все бедро, и теперь он всегда ходил в брюках, чтобы никто не пялился на его ноги. Этот шрам, как и отметину на горле, оставшуюся от трахеотомии, он приобрел после аварии. Молодой и беспечный, он ехал на старой отцовской машине с покупками на день рождения, и даже не был виноват в том, что Мерседес вылетел ему лоб в лоб, пытаясь объехать по встречной выезжавшую со стоянки машину. Он не потерял сознания, в отличие от девушки брата, и даже попросил брата держать его ногу, пока вылезал из машины на руках через окно. А потом была операция на ноге, когда ее пересобрали заново, разводя сошедшиеся навстречу друг другу куски берцовой кости, потом костный мозг, попавший в сосуды головного, кома и врачи, которые давали ему не больше одного шанса из десяти. Так бы и было, он взял бы свой шанс из девяти, если бы не ночной гость, которого он так никогда и не видел.
У родителей остался брат-близнец, а у ночи - он. Клыки непроизвольно появлялись даже тогда, когда не были ему нужны, от одного запаха крови. Хотя ими достаточно удобно было вскрывать пакеты и высасывать кровь. Что бы сказала уборщица, если бы засекла его сегодня? Наверняка и это списала бы на то, что ей померещилось. Люди были всегда так смешны в своих тщетных попытках отгородиться от неведомого им мира. Андрей усмехнулся, и выражение лица незнакомца изменилось, оскалившись. Но он мог быть приятным, мог быть очаровывающим - он все это прекрасно знал и отполировал умение за долгие годы практики. Молодая медсестричка, на которую он наткнулся однажды в коридоре банка, замерла перед ним, широко распахнув глаза вовсе не от ужаса, а от потрясения, удивления, радости, и, в конце концов, желания. Но она пахла, как глупый теленок, который впервые увидел траву и деревья. Его почти стошнило от одного ее запаха, и он вынужден был исчезнуть из ее поля зрения, оставив ее в полной уверенности, что ей пора отдохнуть и поспать вместо того, чтобы смотреть сны наяву.
Третий пакет был совсем свежим, его сдавали сегодня, и в нем был привкус железа и яблок. Андрей усмехнулся и сделал первый глоток. Его накрыло волной невероятного блаженства, цветов, звуков, красок, голосов. Он не мог понять, что происходит, но когда волна отступила, осознал, что находится все там же, и вокруг ничего не изменилось. Рука его дрогнула, и он опустил пакет на полку, задумчиво глядя на него. Это казалось невероятным, такого не могло быть, не могла музыка и жизнь содержаться в чьей-то крови. Но запах яблок был так близко, он манил, притягивал, и Андрей вновь припал к пакету. Он различил оттенки ее теплой кожи, светлые волосы, слегка вьющиеся на концах, ласкающие едва заметный пушок на шее сзади, линии ее тела, голубые глаза. Он почти утонул в них, они казались ему реальностью, и только когда на него воззрились желтые глаза с вертикальными кошачьими зрачками, иллюзия исчезла.
- Проклятый кот, - прошептал Андрей и замолчал. Он пытался переварить все увиденное, но найти объяснений не мог. Пустой пакет валялся на полу. Впервые он поднял его, чтобы прочитать этикетку. Только на ней не было ничего, кроме номера. Ее номера, он звучал для него лучше любого имени - теперь он знал номер своей девушки.
Еще одна тень беззвучно скользнула мимо приоткрытой в туалет двери, и уборщица тихо охнула.
- Не иначе, как души неупокоенные летают, - перекрестилась она, загораживаясь на всякий случай шваброй. - Что за место-то такое, ну ты подумай. Все маются и маются каждую ночь, прости господи. - И снова перекрестившись, тихо прикрыла дверь.
***
Мне опять не хотелось спать, и я тщетно ворочалась на своем матрасе в комнате под крышей. По поводу этой комнаты и матраса, который заменил мне кровать, очень долго пришлось пререкаться с бабушкой. Она небезосновательно полагала, что кровать должна быть со спинкой и ножками, и спать полагается в комнате, а не на чердаке, а под крышей - место голубям и всякому хламу. Мне пришлось сказать ей, что наверху у меня самая настоящая кровать, и мне там тепло и замечательно, и еще кучу совершенно глупых вещей, для того чтобы убедить ее оставить меня в покое. Она выслушивала все мои доводы, вновь повторяла свое заключение, и так продолжалось какое-то время, пока она не поняла, что моему упрямству может позавидовать любой осел. Тогда бабуля махнула на меня рукой и позволила спать, где я хочу. 'Хоть в чулане', - таково было ее напутствие, когда я перетаскивала свои вещи наверх. Но на самом деле в моей импровизированной мансарде было очень уютно. Я расчистила окно, соорудила рядом с ним нечто вроде широченного низкого подоконника, и теперь можно было присесть на него в бессонные ночи и смотреть на огни города вдали, или на звездное небо, или на ветки липы, заглядывающей к нам прямо в окна. А утром оно радовало первыми лучами солнца, в нежном свете которых можно было пробуждаться мягко и медленно, а не сваливаться с кровати от рева ненавистного будильника, как это случалось раньше внизу. И, несмотря на то, что в этом едва ли хотелось сознаваться, мир наверху полностью принадлежал мне, и в этом была его особая ценность, ибо бабуля с недавних пор уже не подымалась наверх по лестнице. Я развесила по стенам любимые пейзажи, фантастические миры, карту звездного неба и героя одного исторического фильма, который нравился мне с подросткового возраста. Теперь надо мной никто не мог посмеяться - здесь был только мой мир. Я снова перевернулась на другой бок и потянула на себя сползшее одеяло, но сон определенно куда-то сбежал. Можно было бы конечно забрать к себе урчащего Григорьича, но он со своей непоседливостью замучил бы меня шкрябаньем и истошным мяуканьем уже через несколько минут, когда я только-только заснула бы. Одеяло казалось тяжелым, матрас неудобным, а воздух в комнате спертым.
- Может, и правда нагрелся за день от крыши, - пробормотала я и, спустив на пол босые ноги, потопала к окну, чтобы приоткрыть его. Луна была почти полной, и светила сбоку, так что невозможно было не застрять и не засмотреться на нее. От самого ее света веяло какой-то невероятной свободой, и в такие моменты легко было понять Григорьича, выскальзывающего ночью за дверь и только начинающего жить в это время суток. Ведь весь мир как раз оживал, открывались тайны и красота ночи, если только иметь правильный слух, зрение, восприятие, инстинкты. Я втянула носом свежий прохладный воздух и вновь направилась к своему матрасу, чтобы растянуться на нем и помечтать, как следует, о приключениях в ночи.
Скользнувшая за окном тень и шорох не смутили меня: у нас по ночам носились тучи летучих мышей, и я еще в детстве перестала бояться их. Хотя иногда их морды напоминали мне каких-то чудовищ, но потом, со временем, стали казаться просто забавными, чем-то похожими на карикатурные бульдожьи. Бабушка же не делала никаких различий между мышами, будь они летучие или нет, и всех их звала паразитами и натравливала на них Тараса Григорьича. Но он, опять таки, будучи умным животным, за летчиками не гонялся. Были бы у Григорьича крылья - был бы другой разговор, а так ему и на земле дел хватало.
Я перевернулась на другой бок и накрылась одеялом, закрывая глаза и пытаясь уйти в сон от темных стен комнаты. Я специально отвернулась от окна, чтобы никакие ночные светила и звуки не будоражили мое воображение, потому что едва ли Виктория на следующий день оценила бы мои фантазии.
Но на этот раз мне упорно казалось, что за моей спиной кто-то стоит и протягивает руку, едва ли не касаясь моих волос. Я резко обернулась и села в кровати: на полу по-прежнему лежали полосы от падающего сквозь рамы света луны. Ветер тихо шевелил занавески, и ночную тишину нарушали лишь далекие звуки города и шум дороги.
- Ты всегда спишь с открытым окном? - раздался голос сзади, но он был таким вязким, обволакивающим, что тревога исчезла, так и не успев родиться.
Мне казалось, что это сон, это не могло быть ничем иным, кроме сна. И я блаженно улыбнулась: в моем маленьком мире и яркие сны были за счастье.
- Так слышно дыхание города, - искренне ответила я, не оборачиваясь и продолжая расслабленно смотреть в окно. Рука сама собой подогнулась, и теперь я полулежала в кровати, опираясь на локоть. Его волосы упали мне на плечо, затем по руке и потом по телу и талии скользнула его рука. Она была холодна, но движения настолько легки и отточены, едва заметными касаниями, что каждой клеточке кожи, по которой он проходил, было неимоверно приятно. Прикрыв глаза от удовольствия, я отклонилась назад, уже догадываясь, что найду там его грудь.
- Ты ласкова, как кошка, - произнес он на ухо, и движение воздуха отдалось приятной волной в теле.
- Я колюча, как еж, - все-таки возразила я истины ради.
- Каким же надо быть дураком, чтобы заставить тебя выпустить иголки, - ответил он и запечатлел поцелуй на моей шее. После этого голова безвольно откатилась к нему, и уткнулась в ткань рубашки.
- Кто ты? Мне еще никогда не снился такой замечательный сон, - прошептала я. - Если есть какое-то заклинание, способное его вызывать, я буду произносить его каждую ночь.
- Ты забавная, - улыбнулся он, и в темноте блеснули его зубы.
- Ты не человек, - прошептала я, безошибочно вычисляя в нем что-то сверхъестественное.
- Нет, - согласился он.
- Ты - дух?
- Разве я недостаточно материален? - усмехнулся он.
- Все вы во сне материальны, а как проснешься... материальна только Виктория, - мрачно добавила я.
- Какая Виктория? - удивился он.
- Стерва, которая пьет из меня кровь, - сообщила я доверительно, как случается открыться кому-то во сне.
- Зачем ей кровь? Разве она не человек? - еще больше удивился гость.
- Человек, с виду, - огрызнулась я, - хотя нет, и с виду тоже едва ли. Так, баба Яга.
Похоже, гость пришел в полное недоумение от моей откровенности, и перестал касаться меня своими волшебными пальцами, поэтому я решила прекратить эту тему, и обернулась, чтобы взглянуть в его лицо.
Это стоило того: оно на самом деле было прекрасным. На фоне бледной кожи черным огнем горели его выразительные огромные глаза. Из них действительно изливался свет и мощь, в них отражался разум и внутренняя сила. Это ни в коей мере не были глаза человека, и я радостно вздохнула: какое же счастье, что мне не снится винегрет из событий дня или какие-нибудь глупости о школе и бывших одноклассниках, или какие-то эпизоды с работы, а такое удивительное фантастическое существо в моей постели с таким ярким ощущением его рук на моей коже. Одновременно хотелось закрыть глаза от блаженства и не закрывать их, чтобы видеть его, не перескочить в какой-нибудь другой банальный сон.
- Не уходи, пожалуйста, - невольно прошептала я, и он улыбнулся.
- Ты сама не знаешь, о чем просишь.
- Не знаю и не хочу знать. Мне кажется, - я улыбнулась ему в ответ, - я так долго ждала тебя. Мне кажется, ты - тот, кого я ждала.
Он прикрыл глаза, словно мысленно с чем-то соглашаясь, и открыл их вновь.
- Кто твои предки? - спросил он, и меня посмешила форма вопроса, потому что сленг едва ли шел к его образу, а если он имел в виду в точности то, что сказал, тогда это тоже звучало чересчур вычурно.
- Предки, - передразнила я. - Бабуля вон внизу почивает, а родители... их давно нет, - вздохнула я, - я их толком не помню. Они разбились на машине, когда я была совсем маленькой. С тех пор мы живем втроем.
- Втроем? - переспросил он.
- Да, я, бабуля и Тарас Григорьевич.
Он, наверное, изумился еще сильнее, потому что на последнем имени-отчестве его брови поползли вверх на лоб. Хотя, как мне казалось, во сне все персонажи всегда были в курсе происходящего, потому что были лишь частью моей фантазии. Но я тут же успокоилась, решив, что, значит, моя фантазия вышла на новый виток.
- Кот, Тарас Григорьевич, - пояснила я.
- Почему Тарас? Почему Григорьевич? - пораженно спросил он.
- Ты видел когда-нибудь портрет Шевченко?
Он пожал плечами, что могло означать, как да, так и нет.
- Ну вот - одно лицо. - Ответила я.
И тут он засмеялся, просто-таки затрясся на кровати от хохота.
- Это абсурд, - проговорил он.
- Да уж, - вздохнула я, - только дальше абсурд почему-то не распространяется. - И я снова задумалась о завтрашнем дне. - Вот скажи мне, я хоть высплюсь, пока тут с тобой болтаю?
- Тебе не хватает сна? - Спросил он.
- А кому его хватит, если засыпаешь в два, а встаешь в шесть. Из нашей абсурдной дыры попробуй еще доберись до моей работы.
- Зачем ты ходишь туда, если тебе там так плохо? - Спросил он, всматриваясь в меня и словно бы и на самом деле пытаясь понять.
- Странный ты какой-то, - пробормотала я, - или это у меня воображение истощилось... Надо же нам с бабулей на что-то жить. Это только во сне все, что захочешь - получи, пожалуйста, только подумай, а в жизни ничего просто так не бывает. На все нужно заработать. А девушку мало того, что брать никто не хочет, так еще и платят всегда меньше, чем мужикам, за ту же самую работу. - Последняя фраза вырвалась у меня как-то сама собой, о наболевшем что ли. И я испуганно посмотрела на его реакцию: все-таки в кои-то веки со мной на одной кровати лежал мужчина-мечта, а я ему рассказывала о дискриминации женщин. Даже не всякий персонаж сна выдержал бы такое издевательство, не говоря уже о живых. Хотя... я всегда была королевой абсурда, дай мне только волю.
- Тебе тяжело? Ты поэтому сдала кровь? - Его глаза горели совсем близко. - Тебе настолько трудно, что приходится торговать и этим? - И я почти скривилась оттого, что мы говорим на какие-то посторонние темы, когда он так близко. Нам бы молчать и делать что-то совершенно другое, тогда я могла бы проснуться счастливой и расслабленной. Мое тело тянулось к нему, как к источнику.
- Да не торгую я кровью, - с досадой произнесла я, - у сотрудницы девочка заболела, нужна была кровь, я сдала в банк, чтобы ей выдали ту, что надо. У меня первая...
- Положительная, - закончил он, и его зубы снова сверкнули в темноте, только теперь вместо приятной волны, меня окатило волной холода и страха, который вгрызается в подкорку.
Я подняла руку и уставилась на нее. Сто раз в разных снах я пыталась осознать себя и посмотреть на свою руку, потому что когда-то где-то вычитала, что это ключ к управляемым сновидениям, и мне никогда, ни разу это так и не удалось. Теперь же я без всяких усилий рассматривала свою ладонь, и от этого в моем сне не появились ни розовые мамонты, ни сияющие радуги на горизонте. Я по-прежнему сидела в своей комнате под крышей, и ни один элемент в ней не был каким-то другим или не на своем месте.
- Что происходит? - встревожено спросила я. - Я не сплю?
- Нет, - мягко ответил он, не отрывая от меня взгляд.
- Ага, вы во сне все так говорите, - успокаиваясь, произнесла я. - И как ты здесь появился, если я не сплю?
- Через окно, - ответил он, ничуть не смущаясь.
- Ну, разумеется, - усмехнулась я и вновь принялась бесстыдно рассматривать его грудь, открывающуюся между расстегнутых верхних пуговиц рубашки. - Ты можешь ее снять? - Потянула я его за отворот.
- Ты хочешь быть со мной? - Его фраза вновь прозвучала как-то странно, не то напыщенно, не то дико. - Я никогда не был с...
Я невольно прыснула от смеха, потому что никогда не думала, что меня возбуждают девственники. В моих фантазиях обычно присутствовали герои-победители, опытные и сильные, уверенные в себе мачо. Но он и не походил на мальчишку, никогда и нигде не знавшего любви. Я уже собралась, было, задать ему очередной вопрос, подозрительно уставившись на него, как он произнес:
- С человеком.
- Ну да, - после некоторой паузы кивнула я. Как же еще: ведь он был не-человеком, вот никогда и не был с человеком. Вот так, человеческого мужчины мне уже мало - подавай нечто. Но это нечто смотрело на меня своими пронзительными глазами, и я вынуждена была сознаться, что ни один человек не мог бы с ним сравниться. В его глазах горело пламя ночи, он обладал грацией и красотой зверя, он был свободен, как луна - это ощущалось в его теле, в линии плечей, которые были расправлены, и не ссутулены, как у меня, со спрятанной между ними головой, словно меня постоянно били палкой.
- Ты - особенный, - произнесла я, рассматривая его почти с благоговением.
- Ты тоже, - сказал он, потянувшись ко мне и коснувшись щеки губами.
- Не надо, - я едва не плакала, - иначе я никогда не захочу просыпаться, а бабуля этого не переживет. Мало ей, что ли родителей. - Мне вдруг стало ужасно жалко и бабулю, и себя, и своей грустной одинокой жизни.
В этот же момент, когда я на полную катушку предалась страданиям, невесть откуда нахлынувшим на меня, раздалось дикое шипение Тараса Григорьевича, и я с изумлением уставилась на него, стоящего возле окна со вставшей дыбом шерстью.
- Ты чего это? - Спросила я, протирая глаза не то от слез, не то со сна. - А ну брысь отсюда, скотина дурная.
Григорьич махнул хвостом и скрылся в окне, настороженно зыркнув на меня.
- Вот дурень, - с досадой выплюнула я, поворачиваясь на кровати и, естественно, никого там не обнаружив. - Такой сон, идиот хвостатый. Такой сон... - Я рухнула на постель и застонала в подушку. Да, сон действительно был великолепным, и мне его теперь было никак не вернуть, и не завершить начатое с удивительным незнакомцем, и даже не повторить. Я и имени его не знала. Но в моей голове шелестом пронеслось: 'Андрей', словно ответ на вопрос. Не сомневаясь, я решила, что вспомнила ту часть сна, что стерлась из моей памяти, и довольно растянувшись на постели и вспоминая его лицо и руки, прошептала: - Андрей...
***
- А где наша Вик-то-рия? - спросила я у Лены, выделяя слог 'то'.
- Дома, ей что-то нездоровится, слабость какая-то. - Ответила она.
- Не здоровится, - хмыкнула я, скорее себе, чем на публику, - тут с температурой на работу ходишь, а ей не здоровится, видите ли. Принцесса.
- Зря ты так, вдруг и правда заболела, - покачала головой Лена.
- Если заболела, значит, все-таки есть на свете справедливость, - заметила я и сделала вид, что погрузилась с головой в работу. Вот из-за таких добродушных людей, как Лена, и могли существовать тираны вроде Вики. Потому что вечно она всем сочувствовала, всех пыталась понять. А Вика пользовалась, вытирала ноги и шла дальше. Я почти была уверена, что ей или лень было вставать или она снова отправилась к массажисту, парикмахеру, косметологу или куда там еще она ходила.
- Ты слышала, что с вашей? - спросила Нинка, заскочившая со стопкой каких-то левых документов для виду.
- Что-что - дрыхнет, - ответила я.
- Нет, у нас девочка слышала разговор начальника, так он говорил с врачами - у нее что-то вроде малокровия и упадка сил, она в обморочном состоянии, отправили в больницу.
- Да с чего бы ей, - недоверчиво произнесла я. - Это она кого угодно может до обморочного с упадком довести, но сама...
- Я тебе точно говорю, - кивнула Нина, и, подхватив бумаги, с деловым видом унеслась прочь.
***
- Что-то ты вялая какая, как сонная муха, - заметила бабуля, бодро шагающая к оградке на кладбище по знакомой тропинке.
Каждую весну мы обязательно приходили к ним, навещали. Бабуля делилась с ними последними новостями, я же просто стояла молча рядом, рассматривая цветущие ландыши и кусты сирени. Мне нечего было им сказать - я их толком-то и не помнила. Все, что я ощущала по их поводу - это оставшийся с детства осадок обиды за то, что они меня бросили. Чуть позже я уже начала понимать умом, что они не бросали меня, и в произошедшем нет их вины, но маленькая девочка глубоко во мне по-прежнему винила их в своем одиночестве. Кто знает, возможно, будь они рядом, я бы не выросла такой отшельницей, таким злым замкнутым зверьком, чаще смеялась бы, была беззаботной, больше радовалась и играла с другими детьми, воспринимала бы все легче, и жизнь стала бы добрее ко мне.
Я вздохнула, и вслушалась в рассказ бабули. Она тем временем уже дошла до проблем с крышей и перешла к тому, что надо бы подрезать яблоню, которая стоит сбоку от нашего дома.
- Да, сейчас они вылезут с пилой и непременно нам помогут, - не удержалась я.
На что бабуля лишь бросила в мою сторону грозный взгляд и строго произнесла:
- Не ерничай. Повырывай сорняки лучше вокруг.
И я, не споря, стала рвать всякую траву и лопухи, обильно покрывшие пространство между ландышами и сиренью. В каком-то смысле в такие дни я завидовала Тарасу Григорьевичу, который не обязан был присутствовать на этих непонятных мне мероприятиях, но, с другой стороны, мне нравилось гулять с бабулей и смотреть на цветы.
- И сирень эту вырви, много ее уже, торчит не впопад, - заметила бабуля.
Я с усилием вырвала из земли выросшую ветку и задержалась с ней в руке. Мне было жаль, из нее мог вырасти отличный куст.
- Может, я заберу ее к нам? Посадим рядом с домом? - спросила я, но бабуля замахала на меня руками.
- Что ты! Выбрось и не думай. Нельзя с кладбища ничего приносить, что ты.
Пальцы разжались, и ветка упала на кучу сорванной травы. Почему люди так боятся всего, связанного со смертью? Почему упорно закрывают глаза на то, что всех нас ждет впереди? Мне казалось, что земля на кладбище ничем не отличается от другой земли, и что, в конце концов, за всю историю человечества уже не осталось земли без костей. Кто знает, на чем стоит наш с бабулей дом. Но спорить с ней и расстраивать мне не хотелось.
- Катя, - оказывается, бабушка снова что-то говорила мне, а я прослушала. - Ты что-то сегодня совсем рассеянная. Не влюбилась ли?
- В кого? - с привычной интонацией переспросила я. А потом вспомнила незнакомца из сна, и на моих щеках появился едва заметный румянец. Мне не хватало его. С тех пор, как проснулась, я постоянно думала о нем: думала, когда занималась проводками на работе, думала, когда Нина в курилке говорила о своем парне и строила догадки о Вике, думала, когда собиралась дома на кладбище. Он мягко вплетался во все мои мысли, и, казалось, стоит только всмотреться, как следует, и можно увидеть перед своим мысленным взором его глаза.
- Ба, перестань, глупости, - покачала я головой, но она лишь хитро улыбнулась. Неужели так заметно, неужели я веду себя, как ее Хуанита из любимого сериала. Я ощущала себя и глупо, и неловко одновременно. Только я могла влюбиться в персонаж своего собственного сна. Скажи бабуле - и она совсем расстроится, поэтому я промолчала.
Всю дорогу домой мы шли молча, но у бабушки было явно хорошее настроение, и в глазах ее засветилась надежда. А я наблюдала украдкой за ней и не знала, что хуже: развеять ее фантазии или позволить им жить.
- Ба, а какие они были?
- Кто? - недоуменно спросила бабушка, выдернутая из своих фантазий.
- Ну, родители.
- А, деточка, я же тебе сто раз уже рассказывала, они были инженеры, познакомились еще в институте, потом поженились и появилась ты.
- Ба, но это как-то безлико, - разочарованно заметила я. - Такое можно сказать о ком угодно.
- А что ты хочешь знать?
- Что-то особенное, только о них.
- Особенное, - вздохнула бабушка. - Не успели они ничего особенного. Хотя тебя успели, - улыбнулась она, - так что уже не зря.
Я вздохнула и зашагала дальше. И так каждый раз. А когда не спросишь ее, она вдруг сама иногда начинала что-то рассказывать, причем чаще всякие небылицы. Например, однажды, бабуля спросонья сказала, что поженились они уже тогда, когда мама была беременна, и не от отца. Помню, как смотрела на нее во все глаза, а бабуля просто взяла и заснула, а когда проснулась вновь, на все мои вопросы только и отвечала, чтобы я не говорила глупостей. Я долго гадала, то ли это от старости у бабули начинаются сказки в голове, то ли падает контроль, и она начинает выдавать долго скрываемые тайны.
***
- Что ж ты снова-то дома сидишь? - встревожено спросила бабуля, выглядывая из своей комнаты на кухню, где я в задумчивости допивала свой чай.
- Что? - рассеянно переспросила я, продолжая рисовать в своем уме воздушные замки.
- Чего погулять не пойдешь? А если хочешь, приводи его сюда.
- Кого?
- Мальчика, - в кои-то веки бабуля оторвалась от экрана и даже вышла на кухню.
- Ба, ну какого мальчика, нет у меня никого, кроме вас с Григорьичем, - устало возразила я.
- Нету, - проворчала старушка, - вон даже Григорьич что-то почуял, ведет себя странно. Как ни подойду - шипит, словно не узнает.
На этих словах бабули я насторожилась и машинально посмотрела наверх, в сторону своего чердака.
- Что встрепенулась? - подозрительно поинтересовалась бабуля. - Иди уже, вижу, что усидеть не можешь. - И она тихо засмеялась каркающим смехом.
Я действительно почти взлетела наверх - на этот раз меня долго уговаривать не надо было, от какой-то неясной надежды или предвкушения. Глупой надежды, если честно, потому что я в глубине души надеялась увидеть там его.
Вечерний ветер шевелил занавеску, за окном уже было полностью темно, и луна не светила, затянутая тучами. Я потянула носом воздух и подумала о том, что сегодня, пожалуй, стоило бы закрыть окно, потому что может быть гроза. А бабуля всегда очень ругалась, когда наверху хлопали ставни, и каждый раз причитала, что чинить их некому. Я уже потянулась к створке окна, когда на мою руку сверху легла его рука.
- Не надо, оставь, - произнес его голос.
- Так это не сон, а галлюцинация? - произнесла я вслух.
- Это реальность, - ответил он, разворачивая меня к себе.
- Чья реальность? - с оттенками сарказма в голосе поинтересовалась я. - Не нужно было сегодня приходить, я устала после кладбища, - произнесла я и рухнула на кровать, не раздеваясь.
Он смотрел на меня от окна, не шевелясь.
- Зачем ты пришел? - пробормотала я, повернув голову.
- Ты притягиваешь меня, - ответил он.
- Добро бы только по ночам, но если я постоянно буду думать о тебе - это паршиво, - произнесла я.
- А ты думаешь?
- Думаю, - призналась я, - временами мне кажется, что непрерывно.
- Почему? - спросил он.
- Почему? - я даже приподняла голову над кроватью. - Может быть потому, что ты невозможно интересен, а может быть потому, что мне больше не о чем. В моей жизни нет ничего стоящего, что могло бы сравниться с тобой.
- Тебя снова кто-то расстроил на работе?
- Нет, - успокоилась я, глядя в его бездонные глаза, - Виктории не было, а больше некому.
- Тогда в чем дело?
- Наверное, в родителях, - вздохнула я, вспоминая вечерний поход.
- Ты помнишь отца? - спросил он.
- Нет, - покачала я головой, - я никого из них не помню. Ба показывала мне фотографии, но это еще мучительнее - все равно что смотреть на чужих людей и пытаться вспомнить.
- Его нет на фотографиях, - произнес он.
- С чего ты взял? - насторожилась я. - Вы что там с ба, сговорились?
- Твой отец никогда не разбивался в аварии. - Произнес он. - Я пойду, тебе лучше отдохнуть.
- Эй, подожди, - воскликнула я, - объяснись. Я не настолько устала.
- Завтра тебя ждет тяжелый день, - произнес он и растворился в окне.
Я опять потерла глаза, как и прошлой ночью, но он не возник снова, и в комнате не было шипящего Григорьича, как в прошлый раз. Я сидела на своем матрасе в полном недоумении, и теперь визит моего гостя казался мне уже не столько возбуждающим, как раньше, сколько немного пугающим и скатывающимся к бредовости моих обычных снов.
***
В комнату вошел начальник Нинки и, судя по торжественной мрачности на его лице, нас ждала какая-то ужасающая весть. Все сотрудники поднялись из-за своих столов и выстроились в нервно потирающую руки шеренгу. Меня всегда доставали долгие паузы, которые выдерживали выступающие, перед тем, как сказать, что в субботу мы работаем или что премии не будет, потому что мы все оболтусы и лодыри. Но то, что нас собрал Валентин Палыч, было само по себе вещью диковинной, так что я ему почти согласна была простить даже эту театральную паузу.
- Многие из вас уже знают о внезапной болезни Виктории, - начал он, и люди закивали головами. - Так вот, у меня печальные новости. - Все замолчали, и воцарилась гробовая тишина. - Виктория сегодня умерла в реанимации, рано утром. Врачи сделали, что могли, но... Вашим начальником временно буду я, так что если возникнут какие-то производственные вопросы, будем решать вместе. - Он откашлялся, угрюмо поправил галстук и вышел из комнаты.
Все стояли, словно громом пораженные. Бывает, что люди болеют, и их смерть в общем-то предсказуема, бывают несчастные случаи или аварии, но чтобы так. На лицах присутствующих читалось потрясение, перемешанное с недоверием. Насколько я не любила Вику, но и мне было дико услышать подобные новости. В конце концов, я никому не желала гибели.
В дверях показалась Нина и призывно мигнула мне. Я поднялась, словно зомби, со своего места и потащилась следом за ней.
- Нет, ну ты можешь себе такое представить, - произнесла она, нервно закуривая.
- А я не верила тебе, когда ты говорила, что она заболела. Ведь совсем не верила, но я и подумать не могла... - тихо проговорила я.
- Да, тут такая история, что и самой не верится до конца.
- Так что случилось-то?
- Говорят, к вечеру она уже неплохо себя чувствовала, вроде как на поправку пошла. А утром все симптомы вернулись, и даже хуже стало. В общем, так она уже в себя и не пришла.
- Так а что было-то? Что за болезнь? Чтоб человека за пару дней не стало!
- Я тоже об этом думала, - понизив голос, произнесла Нина, - чтоб не оказалась заразной, иначе нас тут всем офисом на карантин можно сразу, а то и в морг, - нервно добавила она.
- Вообще-то я не об этом, - я действительно не думала о заразности или незаразности болезни, я просто не могла понять, как подобное могло случиться.
- Что тут думать - вскрытие покажет, - сказала Нина, снова затянувшись, - думаю, многие среди ваших вздохнут с облегчением, что уж тут скрывать.
- Нин, - я покачала головой.
- Ладно, пора мне, а то Палыч седня не в духе. - И затушив бычок о стенку жестяной банки, она помчалась в офис. А я осталась стоять в растерянности.
***
- Вы родственница? - спросил небритый врач в халате. Глядя в его глаза, можно было с уверенностью сказать, что я застала его под конец смены.
- Сотрудница, - мягко ответила я.
- Боитесь, не заразно ли, - презрительно усмехнулся он.
- Нет, - ответила я, не отводя взгляда, и он как-то смешался.
- Что вы хотите знать?
- Хочу знать, что случилось?
- В заключении сказано... - и он начал сыпать безликими медицинскими терминами, большую часть которых я вообще никогда в жизни не слышала.
- Вы можете мне просто сказать, что случилось? - оборвала его я.
Он замялся, то ли подбирая правильные слова, то ли не зная, стоит ли со мной вообще говорить на подобную тему, но еще раз взглянув мне в глаза и как-то внутренне успокоившись, наконец, произнес:
- При отсутствии явного кровотечения, можно сказать, что она каким-то образом теряла кровь, и потеряла слишком много.
- То есть вы хотите сказать, что она умерла от потери крови? Но почему вы не сделали ей переливание? Есть же банк, в конце концов, доноры, - эмоции захлестывали меня. Я была готова услышать название какой-то страшной неизлечимой болезни, но не то, от чего в больнице никто не должен был умереть, если уж он попал в нее вовремя.
- Вы не понимаете, - устало произнес он, - впрочем, я и сам не уверен, что понимаю. Вечером все было в норме, состояние стабилизировалось, а ночью что-то произошло. Когда утром ее обнаружила сестра, было уже поздно что-либо делать.
- Так что же случилось ночью?
- Вот этого я вам не могу сказать, потому что не знаю сам. Вскрытие не показало поражения внутренних органов и признаков какого-либо внутреннего кровотечения.
- То есть кровь просто испарилась? - я смотрела на него, как на сумасшедшего. Но он, вероятно, и сам ощущал себя таким, рассказывая мне все эти невероятные вещи.