"Не могу, не могу, не могу! Зачем они так? Зачем упрятали меня в эти стены, одну? Холодно здесь, промозгло, и что-то шевелится в углу в угасающем свете зарешеченного фонаря. Как глупо, и мысли летят так, словно их спугнули, словно не дали шанса остановиться и быть понятыми, пойманными, да, словно боятся, быть пойманными, пойманная, в бетонную клетку. Шаг за шагом, тихо, осторожно, рукой по темной стене: холодная, с маленькими капельками влаги на ней, слизь... ? нет, просто замшелость на месте сильного потека, потока, сознания, незнания, блуждания. Кто они? Существуют ли они? Мысли..."
Села, облокотилась спиной о стену, завернула мокрые рукава уже давно не белой рубашки, свет потускнел - упало напряжение - значит, 8 вечера. Сейчас дверь откроется с характерным металлическим щелчком, зайдет безликий человек в халате, с точностью змеи схватит и ужалит ее руку, уйдет.
Забылась тихим сном.
Дверь открылась, и солдаты вбросили Войтовича, рухнувшего на пол, как полосатый мешок с барахлом. В темноте раздался неровный смех сокамерников. Он поднялся: лицо бледное, худое, но не испуганное и не затравленное, как те, смеющиеся криво, надсадно, с нервной хрипотцой. Коротко, отрывисто, почти зло прозвучали фамилии, несколько человек вышли сами, иных же тащили, их ноги оставляли след на грязном полу, как от улиток, вынутых из панциря, беспомощных и уродливых.
Войтович сел на пол, прямо под решеткой, даже не претендуя на сухие места с соломой. И не спал, просто сидел и смотрел вверх на небо, полное звезд. И лицо его было спокойно и счастливо. Он словно и не видел, как еще одной партией вывели последних заключенных. Он остался один, все также сидящий под маленьким кусочком неба. Тогда вошел следователь, приставил к нему поближе стул на кривых ножках, достал бумагу и стал задавать вопросы. Но Войтович не говорил ничего нового, по большей части давая односложные ответы. Следователь опустил бумаги на колени, достал платок, чтобы вытереть упревший лоб, и вдруг заметил для себя это странное выражение лица заключенного, совершенно не соответствующее времени и месту.
- Что с Вами, Войтович, - впервые за все время более-менее человечно спросил он.
Войтович оторвал свой взгляд от маленького окошка и удивленно взглянул на корткорукого, коротконогого, полного следователя. Тот даже как-то заерзал на стуле, настолько колючим и всепроникающим показался ему взгляд. - Вы себя нормально чувствуете? - осведомился он, не найдя ничего лучше, как продолжать избранную тему.
- Да, спасибо, - и Войтович снова погрузился в созерцание неба.
Но останавливаться на этом было невыносимо для привыкшего к дознанию субъекта. Он еще раз внимательно, изучающе, посмотрел на Войтовича и колебался лишь между продолжением стандартного допроса и вопросами, которые не давали ему покоя на самом деле. В конце концов он не выдержал и рявкнул:
- Войтович, Вы осознаете, что завтра Вас расстреляют!
На этот раз осужденный даже не повернул головы:
- Да, Ваша честь, - безразлично ответил он, - Спасибо.
- Спасибо за что??? - взорвался следователь.
- За небо.
Оторопевший и вмиг потухший следователь невольно поднял и свои глаза вверх. Небо действительно было красивым, ночным, с яркими звездами, и ему вдруг стало хорошо, и все проблемы и вопросы, так волновавшие его ровно секунду назад словно отступили, забылись, утонули в бесконечном небе... В бесконечном? Ограниченном маленьким зарешеченным камерным окошком! Но это было не важно, это была всего лишь видимость, ведь там, за границей стен, оно существовало, полное, ничем не ограниченное, свободное, существовало всегда, и это "всегда" внушало уважение, благоговение и счастье, счастье видеть хотя бы малую часть его, владеть ею. В потоке озарения, следователь посмотрел на Войтовича и тот обернулся на его взгляд, и догадка следователя подтвердилась - в глазах осужденного было то же небо, только в глубине его глаз.
- Вы счастливы? - прошептал следователь, боясь спугнуть пришедшее озарение.
- Да, - улыбнулся Войтович, ежась в дырявом халате, - у меня есть небо.
- Но в карцере, где вы провели несколько суток, там же нет окон! - вдруг вспомнил следователь.
- Это неважно, - еще шире улыбнулся заключенный, - оно всегда есть, есть ли окна или их нет, оно в нас.
И пораженному следователю даже показалось, что он увидел, как наполняются небом легкие Войтовича, а затем тихо выпускают его то кусочком синевы, то маленьким облачком, и от этого воздух в камере приобретает морозную свежесть и запах близкого утра. И следователь подумал: - Как? Как же тогда они будут расстреливать его завтра? вернее, уже сегодня! они же будут стрелять в небо! будут расстреливать небо?!
- Я счастлив, у меня есть небо.
- Но... когда Вас расстреляют?
- Тогда у неба буду я.
И залп из десяти винтовок одновременно разорвал начинающееся утро. А следователь вскоре уволился со своей должности, подался не то в сумасшедшие, не то в проповедники, и любил рассказывать притчу о том, что звезды - это на самом деле дырки от пуль, которыми когда-то расстреляли небо.
8 вечера. Дежурный щелчок двери. Фигура в халате.
- Доктор, здесь раньше была тюрьма?
Рука на секунду замерла в нерешительности, затем дернулась, ужалила и исчезла в окутавшей всю комнату темноте.