Они сидели, вытянув усталые ноги вперед. До приезда такси оставалось всего три часа. Небольшая комната-студия выглядела довольно уютно, неяркий свет горел только под висячими шкафами кухонной мебели, слабо мерцал торшер за столиком между креслами, на которых он и она расположились. Дверь в спальню была закрыта, а в коридоре стояли два собранных чемодана и два небольших рюкзака.
За последние дни они посетили массу музеев, погуляли во множестве парков, посидели в куче кафе и нескольких ресторанчиках. На ужин продукты покупали сами, потому что она любила готовить, а он, соответственно, поедать и расхваливать. Причем, выбор меню и продуктов, мытье посуды входили в ее обязанности, а оплата продовольствия - в его.
И вот настал последний вечер, когда полные впечатлений от увиденного и уставшие от бесконечных обсуждений, бесед на разные темы прошлого, настоящего, будущего и прочих жизненных ситуаций, они молча ввалились в арендованную на неделю квартиру, по очереди приняли душ и переоделись. Она уселась в кресло, подставив под ноги пуфик, а он открыл холодильник и начал громко перечислять оставшиеся в небольшом количестве продукты. Однако, после объявления об одном яйце и двух соленых огурцах, тон его извещений стал постепенно снижаться, потому что он заметил, что ее глаза закрыты. Поэтому сметану, оглашенную последней в списке продовольствия, можно было услышать только с очень большим трудом.
- Столичный, - тут же шепотом, не открывая глаз, произнесла леди.
Удивившись молниеносному решению, объединившему все запасы съестного в единое целое, джентльмен стал готовить заказанную еду, более известную в мире, как салат Оливье. Конечно, у самого месье Люсьена был бы ряд замечаний к ингредиентам блюда, пожалуй, он бы даже намекнул, что после приготовления его не стоит подавать на стол сразу, а лучше продержать какое-то время в холодильнике, но иногда жизнь сложнее верных правил и хороших советов, а действительность неумолимо вносит свои коррективы. В общем, смеем надеяться, что великий кулинар простил бы явные отклонения в исполнении его классического произведения, тем более, что налетевшая голодная пара уничтожила его почти мгновенно.
После того, как посуда была помыта, она пожарила оставшуюся картошку, нарезала неиспользованный сыр, а он разлил припасенное вино. Затем они оба придвинули пуфики и растянулись в кресле, потому что до приезда такси, как мы уже отметили, оставалось всего три часа. Была полночь, за окном шел снег, а всю комнату наполняли тепло и уют.
- Семь дней так быстро пролетели... А ты молодец, не думала, что даже не попытаешься коснуться меня. - с улыбкой заметила она. - Фразы заготовила разные предупредительные.
- А что, должен был? Разве ты хотела этого? Не заметил. Кстати, угадывать твои желания оказалось приятным занятием, пусть это и не всегда получалось. Спасибо, что не обращала внимания на некоторые промахи, - кивнул он ей.
На столике стояли два фужера, наполненных красным вином из бутылки, оставшейся на кухне, маленькая тарелка с сыром двух сортов и тарелка побольше - с жареной картошкой.
- Не трудно было? - подмигнула собеседница.
- Ничуть. - пожал плечами оппонент. - Я просто представил, что мы живем в кастовом мире, принадлежим разным сословиям, что твой статус, естественно, повыше, что так было с нашими предками, что то же случится с потомками, и что произошедшие недоразумения связаны с этим.
Женщина смутилась, немного покраснела и чуть нахмурилась:
- Не совсем так.
- Послушай, я ни в чем тебя не упрекаю. Вспомни встречу двух персонажей: один живет в бочке, у него ничего нет и ноль амбиций, но он счастлив, другому принадлежит полмира и он намерен завоевать и вторую его половину. Он тоже далеко не несчастен. История уважительно относится к обоим.
Мужчина сделал глоток вина и взял из тарелочки кусочек сыра.
- Не являюсь поклонником ни того, ни другого, но согласна, что иерархии - это реальность. Вот только одних амбиций явно недостаточно, иногда они даже мешают. Кстати, в касты люди попадали по рождению, и наличие или отсутствие честолюбия тут никакой роли не играло. Дурацкая мысль, - недовольно фыркнула дама и потянулась к большой тарелке, а затем сменила тему. - Ты говорил, что много мне писал. О чем примерно, не помнишь?
- Ты что, совсем ничего не открывала? - удивился кавалер.
- Ну почему совсем? Что-то читала, - уклончиво ответила женщина.
Тогда мужчина рассказал, что писал он о том, что даже самым последним преступникам зачитывают приговор, оглашают срок наказания и его причину, дают возможность выступить с последним словом, прежде чем закрыть за ними дверь, что предлагал ограничиться условным наказанием или амнистией, что не сомневался в посмертной своей реабилитации, что также признавался, что оказался никудышным экстрасенсом, не умеющим правильно читать ее мысли, что почудилась отправка ею его к путаночкам, что 'ты тут ее круглосуточно боготворишь уже массу лет, понимаешь, - думал он тогда, 'а она значит считает, что ему все равно с кем город смотреть?', 'да что она себе позволяет?' - продолжал он тогда думать, что дальше ввиду всего этого и появилась у него поза Маяковского, когда тот орал 'Я знаю!' про город там, про сад, а он, в отличие от поэта, наоборот кричал 'Не знаю'!' 'Знать не хочу!' и все такое, что вошел в роль униженного и оскорбленного, испытывая грандиозную за себя гордость.
Говорил это все он как-то отстраненно и монотонно, глядя куда-то вниз, как-будто о ком-то другом.
Она равнодушно молчала, потому что совсем не любила никаких разборок, предпочитая страницы жизни переворачивать молча.
В повисшей тишине за стеной у соседей опять послышались какие-то звуки, 'вместо того, чтобы проявлять твердость, он демонстрирует гибкость', - недовольно заключил приглушенный мужской голос. 'Это мы еще посмотрим, кто кого', - оптимистично возразил ему женский.
- О чем это они? - удивленно прошептала женщина, показывая рукой в сторону стенки.
- А еще я предлагал тебе опубликовать эти письма в виде книги в стиле Достоевского, назвав 'Записки идиота', к примеру, ну или хотя бы 'Наказание без преступления', - вдруг вспомнил мужчина, слегка покраснев. - Только советовал заменить на вымышленные имена попроще.
- Ну и как планировалось называть меня? - оживилась она.
- Я предлагал Дульсинея или Айседора, но не настаивал, - осторожно отозвался он.
Сначала она тихо захихикала, прикрыв рот ладонью, потом рассмеялась громче, а затем они оглушительно хохотали уже вдвоем. За стенкой у соседей все стихло.
- Кстати, я и о гистерезисе писал, - уже смелее продолжил он, когда совместный смех потихоньку выдохся.
- А это тут причем? - поразилась собеседница.
Ее собеседник почему-то начал издалека, напомнив о паре совсем маленьких смягчающих обстоятельств в том самом проклятом письме, после которого она перестала отвечать, во-первых, там все-таки было 'если да, то...', в смысле поза поэта-революционера и так далее, только если ему следовало взять курс на дам с не самым тяжелым поведением, а во-вторых, ее рекомендация искать еще и компаньона, как вариант, при всем его наитолерантнейшем отношении к другой ориентации, в список издевательств включена не была. Так вот самым сложным он считал версию 'если нет', то есть найти человека, к которому он относился бы столько лет так же как к ней, ведь гистерезис это не исключительно о ферромагнетиках, это о важности предыстории, другими словами, от прошлого не так-то легко отделаться, оно неминуемо влияет на все происходящее в будущем, нравится нам это или нет.
За стенкой по-прежнему отсутствовали признаки жизни: то ли пластичность оказалась сильнее стойкости, то ли кто кого не сработало, то ли хозяева бесшумно уползли в другую комнату подальше от смежной стены, за которой в столь поздний час слышен странный хохот совершенно неадекватных соседей.
- Между прочим, я тебя там еще и похвалил, написал, что хороший из тебя алхимик выйдет, ибо в их Своде главным является молчание, - он шутливо развел руками, давая понять, что это все, что он может сказать.
Она поднялась из кресла и подошла к нему. За окном шел снег, а в комнате было тепло и уютно. До приезда такси оставался целый час.