Аннотация: Третья глава романа "Гордость и магия", в которой талант автора раскрывается с новой силой.
Отец-инквизитор, хотя и слыл туповатым служакой, был у магистра на хорошем счету как раз из-за отсутствия фантазии. Магистр сам был простых взглядов на жизнь, но любил облекать их в иносказательную форму, и это, несомненно, выдавало в нем человека с определенным образованием, что, однако, не помешало шуту его величества обозвать его болванчиком на лошадке в присутствии ее величества, расположением которой магистр дорожил.
Фантазии подчиненных, считал магистр, сперва бродят-бродят-бродят, затем мечты кружат им головы, и они с пьяной легкостью берутся копать под начальство, чтобы по собственной легкомысленной неосторожности свалиться в яму, которую роют. А те, кто поумнее да поумереннее, все ждут и ждут, ждут и ждут, но в большинстве случаев не дожидаются и лет через десять скисают. В общем, народец с фантазиями был, с точки зрения магистра, жидковат.
Отец-инкизитор, напротив, знал свое место в жизни и местом этим дорожил. И был по-своему очень даже творческим человеком, виртуозно игравшим в отведенных ему рамках. Кто-нибудь другой из чистого любопытства если и не вслух, то хотя бы про себя задал бы вопрос, отчего его величество самолично соизволили проявить интерес к событиям конца предыдущей династии, а кто-нибудь излишне начитанный нарисовал бы перед своим мысленным взором картину под стать какой-нибудь пошленькой книжонке о рыцарской любви, где якобы такая возвышенная, не от мира сего и вся из себя на выходе из церкви (и это сразу по окончании службы, когда мысли должны быть в высотах горних) якобы невзначай, будто жеманная девка, роняет на отполированную попрошайками паперть лилию, которую к тому моменту вот уже часа два мяла под блондами потными пальчиками, а ее избранник якобы совершенно незаметно для зевак поднимает ее, чтобы засушить у себя на груди, где у него уже и так собран представительный гербарий в память о предыдущих романах, ― так вот, такой начитанный романтик тут же заподозрил бы, что всему виной тайная роковая любовь последнего представителя предыдущей династии, которая сказалась таким неожиданным образом, что все сгорели в пламени страсти.
Отец же инквизитор смотрел на вещи с равнодушием полкового лекаря, у которого ленивое любопытство вызовет разве что блюющая лошадь, а романтики в нем было, как в переболевшей оспой сестре милосердия. А то что будущий обвиняемый думал, что на него не найдут управы (в противном случае он бы вряд ли позволил себе такую наглую выходку), то отец-надзиратель не сомневался, что его пыточных дел мастеру под силу сломать и самого магистра ― уж на что магистр прям человек-кремень, а и он бы рыдал, как дитя. (И это была, пожалуй, самая смелая из фантазий, когда-либо посещавших отца-инквизитора.)
Загвоздка, однако, заключалась в том, что, применительно к боевым магам, процедура, и без того выматывавшая до невозможности, ― это ведь надо постоянно держать руку на пульсе, чтобы не потерять обвиняемого, ― обрастала дополнительными нервирующими нюансами. Конечно, в определенных случаях достаточно было обездвижить допрашиваемого или переломать ему пальцы, но так легко получалось только с новичками, и даже при таком раскладе братья мандражировали ― бывало, от боли допрашиваемый открывал в себе новые грани дара ― и допускали досаднейшие ошибки.
Про будущего обвиняемого было известно совершенно точно, что он испепеляет без всяких ужимок и пассов. А те, кто купились на его трюк с трубкой и наивно думали, что он не может колдовать без рук, в свое время на этом и погорели.
Против таких у инквизиции, конечно, тоже были методы. Обвиняемому подсыпали в еду сонное зелье и, не мешкая, закапывали в нос, глаза, уши и рот декокт из сока мандрагоры с примесью полыни ― и так каждые четыре часа.
Дальше многое зависело от квалификации пыточных дел мастера: расшевелить одурманенного мандрагорой (но так, чтобы потом было кого передать на руки сенешалю его величества) с первого раза редко у кого получалось. Но поскольку их пыточных дел мастер еще в молодости набил руку на ведьмах (они лет тридцать тому назад волной шли, как опята после дождя), отца-инквизитора этот аспект не беспокоил. Но вот застряло в голове, как камушек в сандалии, сомненьеце, а сработает ли метода и в этот раз, потому что про будущего обвиняемого было известно, что колдовал он и по пьяни.